9. Банный день
Медленно и беззвучно захватила меня учёба под руководством сестры. Я полностью подчинился её порядку и её воле. Характера моего хватало на то, чтобы упорно двигаться, осваивая новые и новые программы, не ропща и не вздыхая, как будто в чане души кто-то размешал веру и надежду и дал мне её выпить. Мечта закружила меня. Скоро я уже хорошо понимал, что я делаю, зачем себя я так мучаю. Много из того, что меня мучило: успеть бы к осени нагнать своих сверстников – становилось реальностью. В каком-то обновлённом порядке знания стали накапливаться, как бы говоря: пришёл твой черёд! Учёба меня захватила. Я чувствовал приятную освобождённость от страха и непонятной тяжести. Я сбросил душевный груз переживаний, расправил плечи и целиком подчинил свою волю требованиям сестры. К концу июля тревога и беспокойство души меня покинули, появился интерес: а что там впереди?! Мне не было суждено тогда понять, чья сила и воля вела меня – сестры или Божья! Так как эти силы слились воедино и подчинили мой разум к благоразумию. Конечно, в процессе подготовки возникало много вопросов, на которые я тогда ответить не мог, да и сейчас бессилен перед рядом вопросов. Как бы там ни было, когда в последнюю декаду августа мать приехала за мной, она меня не узнала, настолько произошли во мне внутренние перемены. Я стал заниматься зарядкой, делать утренние пробежки, подтягиваться на турнике до пятнадцати раз. Но самое главное: из моего лексикона исчезла половина уличного жаргона. Новость, которую привезла мать, меня ошеломила. Я буду учиться в новой, самой престижной школе города – базовой пединститута. Узнав об этом, я несколько минут сидел не шевелясь, рассеянный мой взгляд не мог поймать предмет, на котором я бы мог сосредоточить своё внимание. Потом, опустившись на землю, спросил:
– Как тебе удалось это сделать?
Я знал, что с таким табелем успеваемости мне закрыты двери в любую школу десятилетку. Кому нужны такие заботы – ещё на три года, когда от своих двоечников голова болит, не знают, куда их спихнуть после седьмого класса.
– Сынок, не всё так просто. Я обегала пороги многих школ, но все отказывали в моей просьбе, а как по телефону соединялись с твоей прежней школой, то как чёрт от ладана отмахивались от меня. Случайно встретила в районо своего фронтового товарища, директора школы Исаченко: он на свой страх и риск взял тебя в свою школу. Теперь, сынок, придётся оправдать его доверие.
Тревога, смешавшись с непонятным доселе мне чувством ответственности, заставила задуматься, аж на лбу пот выступил. Подавленность мою сразу заметила сестра и одобрительно вымолвила:
– Не подведёт, тётя, не волнуйтесь!
Тётушка, глядя на меня, сразу же стала нахваливать меня, а сама, видимо, ждала, что маманя станет расспрашивать об отце. Но маманя делала вид, что её этот вопрос не интересует, хотя она часто спрашивала, кто был в гостях, как мы проводили время, ездил ли я в гости к дяде Григорию. Тётушка подробно рассказывала о моих успехах в учёбе, не затрагивая пребывания отца в гостях: короткого, но яркого. Наконец тётушка объявила: сегодня у нас праздник и по этому поводу устроим банный день. Быстро на вечер распределили обязанности. Я стал готовить дрова для баньки, натаскал воды в котёл и возле баньки в бочки. Женщины заботливо стали готовить ужин, я же внимательно и ревниво наблюдал за матерью, улавливая каждое её желание. Воспитанный одной матерью без отца, я эгоистично воспринимал её потребность быть в курсе жизни отца. Она внешне не подавала вида, но я знал, что она до сих пор его любит. За приятной суетой как-то не заметили, что солнце село. Женщины заторопились в баньку, где уже была растоплена печь и кипела в котле вода. Я же остался сидеть под виноградным навесом ждать своей очереди и отгонять котов от стола. На душе было отрадно и в то же время уже охватывала грусть расставания, а неизвестность тревожила. Я встрепенулся, когда услышал громкий смех возле бани и всплеск воды. Распираемый любопытством, я вышел из беседки и стал подглядывать за их проказами. Голые, красивые женские тела по очереди ныряли в бочки с головой. Я силился понять и рассмотреть, где моя мать, так и не смог. Все были статные, фигуристые, с высокими грудями, мокрые волосы закрывали их лица, разобраться в этой красоте было невозможно. По телу нельзя было определить возраст хозяйки. А им тогда было: матери – 38; тётушке – 40 и сестре -16 лет. До конца не познавшие мужской ласки и внимания сохранили чистоту и преданность своей первой любви. После войны прошло уже 9 лет, а они до сих пор при такой красоте – одиноки: одна при живом муже, а другая по вине чужой чёрной силы. Я ещё долго сидел под навесом, дожидаясь таких красивых и дорогих мне женщин с одной мыслью; рассмотреть их красоту поближе. Моё терпение было на исходе, когда они как феи нарисовались перед моим лицом, восторженно приказывая:
– Иди купайся!
Всю блаженную мою идиллию они смазали мгновенно.
Когда я в баньку залетел, от густого и горячего пара чуть не задохнулся. Быстро искупавшись, прибежал назад под навес и за стол рядом с сестрой сел. Мать: сядь рядом со мной, я соскучилась! Не возражая, я пересел к матери, от которой исходил такой жар, что мог согреть не одного дитя.
– Ну рассказывай, что у вас здесь случилось. Отец тебя обидел?
И здесь тётушка, наливая себе и мамаше красного вина стала обзывать отца различными неприличными словами, при которых у нас с сестрой уши вяли. Маринка посмотрела на мать и вполне серьёзно:
– Мама, уймите свой пыл. Безусловно, твой брат бесстыжий человек. Зачем эту кралю привёз к нам, тем более знает, что у нас отдыхает Владлен.
Мать наклонила голову и тихо запела:
Перед этой
Жёлтой, захолустной
Стороной берёзовой
Моей.
Перед жнивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей.
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Садом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь,
Душа моя чиста.
Потом она упала на стол и заплакала. Тётушка подскочила к ней и стала успокаивать, я не знал, что и делать. Сестра взяла меня за руку и сказала:
– Пойдём погуляем.
Мы вышли за ворота, сели на лавочку, сестра обняла меня и нежно промолвила:
– Вот такая у нас – женская доля!
10. Повороты судьбы
Конечно, той заповеди Апостола Павла, которая послужила эпиграфом моей повести, я не мог тогда знать, тем не менее в мыслях я прелюбодействовал, и, когда пришло время расставаться, я отрывал сестру по живому от своего сердца. Мы шли на остановку все молча, стараясь не выдать грусти. Лишь когда автобус стал трогаться, я выскочил из него и на глазах у всех любопытных стал её обнимать и целовать, как бы стараясь сохранить о ней память хотя бы на своих губах. Я догадывался, что наверняка до весны следующего года её не увижу. Она попросила писать письма, а я опрометчиво дал обет, не представляя ещё тогда, какой на себя взваливаю тяжкий труд и мучения. Автобус уносил меня в город, оставляя в пыли станицу на неопределённый срок, неведомый ещё мною. Какая-та страшная пустота охватила меня, невольно закружилась голова. Я прислонил голову к плечу матери и выдал:
– Грустно!
Я ощутил запах пыли, который проник в салон автобуса, щекоча нос. Я еле сдерживал чих и только сейчас заметил: оказывается, я подрос! Через мгновение я стал примерять, насколько моя голова стала выше материнского плеча. И в это время услышал:
– Подрос! Подрос! Возмужал!
Я невольно подумал: от материнского глаза ничего не скроется, наверняка заметила в моих глазах грусть расставания, а возможно и тревогу. Мать, безусловно, давно поняла, каких трудов, какой борьбы стоило мне, чего ещё будет стоить, чтобы затушить пожар души, вспыхнувший от глаз сестры. Мать как никто знала, девушки и женщины прекрасны прежде всего глазами. Это их тайное оружие, способное ослепить и взять в плен самого искушённого мужчину.
Насторожено вытянув шею, выглядывая в окно автобуса, мать сказала:
– Сынок, вот живём совсем рядом с такой красотой и не ценим её. А где взять на это время, если с работы не вылезаю, чтобы лишь только прокормиться. За тобой соскучилась очень, я же никогда на такой большой срок тебя от себя не отпускала!
И действительно: я даже не смог припомнить хотя бы один случай, когда бы я уезжал в пионерский лагерь, или на худой конец ходил бы в туристический поход в горы, находящиеся совсем рядом; или ездил бы на море, хотя бы на экскурсию, уже не говоря о купании. Я завидовал всем своим сверстникам, кто уже искупался в Чёрном море.
Я посмотрел на мать и заметил, как на её глазах блеснули слёзы, которые привели меня в замешательство, заставляя положить голову на её плечо. Мы замолчали, прижавшись друг к другу. Я был счастлив, что со мной рядом дорогой и любимый человек. И зачем мне то море, когда мне и в станице хорошо, подумал я.
Автобус выскочил на асфальт, замелькали деревья, как будто вышли торопливо к дороге проводить нас в далёкий и добрый путь, ещё неведомый для нас. Таинственно и заманчиво звала эта дорога к жизни, назойливо обещая более привлекательную и счастливую, чем та, что осталась позади с её ухабами и крутыми поворотами.
Когда я расставался с сестрой, у меня возникло впечатление, что она хотела сказать мне что-то важное, касающееся нас двоих, но рядом стояли взрослые, и Маринка нужные слова так и не произнесла. Наверно, чтобы не спугнуть наши ещё не окрепшие чувства и не вызвать со стороны взрослых насмешек и унижения. Тем не менее, помня данный обет, я повторял:
– Буду писать часто и непременно, только не упрекай меня за ошибки.
Она не останавливала меня, как мне показалось, чтобы меня не огорчать своим невериям. Я недоумевал: то ли я такой безграмотный, бестолковый что она не верит, то ли причина в моём возрасте, когда такие обещания, как пыльца, которая сдувается с цветка от первого ветра. Однако повода так думать о себе, я ей не давал.
До учёбы в новой школе оставалось пять дней.
Когда автобус покатил по равнине, мать сообщила приятную новость: нам в барачном помещении дали комнатушку. В моё отсутствие она уже покинула со своим скромным скарбом родительский барак. Начинался новый виток моей жизни. Мать была рада, что мы переехали в другой район города, что она отрывает меня от дурных друзей, и таким образом надеется наладить новую для меня жизнь без шишек на голове и заноз в сердце.
Я вхожу в новую веранду, а потом в комнату, у нас отдельный вход. Справа в бараке располагается женское общежитие строителей, справа поселилась семья офицера милиции.
Мы входим в большую комнату, аж двадцать шесть квадратных метров. Посредине комнаты столб, подпирающий потолок, пахнет известью и краской. Мамаша успела к моему приезду сделать ремонт, завести две металлические кровати, два стула, два стола, один для меня, другой для кухни.
– Эх, сынок, сколько всего нужно! – слышу я голос матери. – Одно расстройство!
Я успокаиваю мать:
– Да ничего нам ненужно, осталось только купить занавеску (марлю), да кой – какую посуду. Самое главное, у нас примус есть, две кастрюли и сковородка. Вокзал от нас недалеко, заготовим на зиму угля, а дров вон сколько в старом саду рядом с водокачкой.
Одно единственное окно мы немедленно закрываем газетами, особенно их не рассматривая. Теперь можно и с портретом вождя их вешать, где угодно: без боязни загудеть в не столь отдалённые места.
Я давно мечтал иметь квартиру, наконец мечта осуществилась, ну и что с того, что её переделали из кузни.
Я выхожу во двор и уже внимательно осматриваю посёлок. Наш барак стоит на краю посёлка на берегу реки Кубань. Посёлок состоит из шести финских домиков и нашего барака, с одной стороны которого тянулась железнодорожная ветка на мясокомбинат, с другой стороны текла река.
В душу закралось таинственно непонятное состояние, почему мы так бедно и убого живём?! Уже давно и война кончилась, а с ней нас уверили, что жизнь наладится, заживём – все хорошо будет. Однако со смертью Сталина отменили ежегодное понижение цен на продукты питания в магазинах с прилавков исчезло мясо, молоко, сметана. До меня не доходило, как так: во всех газетах трубят о повышении продуктивности животноводства, об увеличении кормовой базы, а продукты из магазинов, как корова языком слизала. Кукурузой засеяли все пашни, даже люцерну с полей убрали, своими глазами видел всё это в колхозе тётушки, а толку мало! С мыслями: «но бывает конец пурге и в тундре», я важно прогулялся среди домиков, вызывая раздражение и злость у местных собак, и, хотя своих сверстников не встретил, зато наслушался песен Петра Лещенко. Из каждого раскрытого окна неслись наперебой песни мне давно известные, многие я знал наизусть, такие как: «Чёрные глаза», «Стаканчики гранёные», «Моя Марусечка». Но когда я услышал:
Девонька милая, девонька славная,
Девонька радость моя,
Если б ты знала моя ненаглядная —
Грустно мне как без тебя.
Я расстроился и быстро возвратился домой.
Мы тихо сели с мамой за стол друг против друга и стали есть жареную картошку. И какая-то тревожная надежда, что мы можем быть счастливыми и без отца, как никогда одолела нас! Для меня уже тогда стало ясно, что только одна есть истина на земле – святая истина матери, без неё я пропаду, как пропадали многие сироты после войны. Государство хотя и пыталось сиротство согреть, накормить, одеть, тем не менее, сколько их ещё бродяжничало по нашим вокзалам и базарам, не зная материнской ласки.
Поглощая картошку, я думал только о матери и о сестре!
Появилось неожиданное желание увидеть Маринку и вместе побродить по городу, изумляясь красотой улиц и чему-то, чего я ещё не понимал! Я не знал, что с этим чувством делать? Моё волнение заметила мать и, стараясь вывести из этого состояния, сообщила, что завтра пойдём в школу за учебниками. Я пришёл в себя, счастливый, ощущая свободу в этой комнате, где никто тебя не попрекнёт куском хлеба и не даст тебе подзатыльника. Я повеселел, вдыхая запах извести, и меня потянуло на сон.
Проснулся рано утром от того, что кровать дрожит и слышен скрежет металла:
– Спи, сынок, товарняк с живностью на мясокомбинат пошёл. Ровно пять часов, ещё рано!
С последними словами матери в открытую форточку влетел довольно знакомый станичный запах, такой желанный и уже любимый. Я стал вспоминать лучшие моменты станичной утренней жизни. Как Маринка, хотя и охотно принимала мою помощь по хозяйству, но всегда старалась мой сладкий сон беречь: рано не будить.
Часто просто садилась утром за стол рядом со мной и так ласково гладила по руке, что я весь замирал от невольной недосказанности, которая была в её нежном взгляде. В том, как она оберегала меня в работе, было столько отрады, что моя душа светилась, словно та памятная горная речка в солнечный день.
Я страстно захотел вернуться в станицу, где ласточки свили в коровнике гнёзда и уже появились птенцы, где высоко в небе кружит орёл, высматривая свою добычу, где за чистой серебряной рекой бродит табун лошадей под присмотром Фомича. Очнулся я оттого, что мать навалилась на кровать и дует мне в лицо, стараясь меня окончательно разбудить.
– Я уже оладьи приготовила, поешь со сметанной, да будем собираться в школу. Дорогу покажу, пешком минут двадцать, а то и тридцать идти.
Я обхватил мать за шею и, никак не отпуская, стал приговаривать:
– Да разве мне нужен отец? Мне только ты нужна. Нам и без отца хорошо!
И в ответ услышал:
– Да, сынок, ты умница, он ведь, окаянный. ещё пожалеет, что бросил такого сына!
Меня удивило то, что мать в первую очередь думала обо мне, загоняя свою любовь и боль куда-то в глубину своей независимой души. Я начал уже сознавать, что только материнская любовь может развеять мрак.
Пока маманя собиралась в дорогу, я быстро сбегал за водой к колонке, подпевая задорно себе под нос любимую песню:
– Были сборы недолги от Кубани и Волги, мы коней собирали в поход!
Потом быстро оделся, на ходу уплетая оладьи, удивляя свою мать станичной расторопностью и сноровкой.
Мы выходим на железнодорожную насыпь. Мать приглашает посоревноваться, кто дальше пройдёт по рельсам, не касаясь земли. Параллельными курсами, сквозь ряды уцелевших домов в этой страшной войне мы шли к счастливой жизни, готовые протянуть руки помощи друг другу в любое тяжёлое время. Такой весёлой и счастливой мамашу я ещё не видел! Возможно, надо пройти какой-то путь возмужания, чтобы оценить красоту жизни и твоих близких людей.
С переменными успехами мы быстро достигли переулка, где свернули на улицу Карла Либкнехта. И здесь мать, задиристо спрашивает меня:
– Ну, как я равновесие держу!
– Здорово, не ожидал – промолвил я ревниво.
– Да твоя мамка ещё многим фору даст! Вот найду тебе другого папку, более сознательного и добросовестного!
Я понимаю, что она хорохорится, никого искать она не будет, вечно будет ждать возвращения отца в семью. Поэтому я одобрительно машу головой, семеня быстро ногами, еле поспешая за ней. Я радостно посмотрел на мать и моментально оценил её молодую стать и привлекательность фигуры, которая, обычно скрывалась под рабочими халатами, под гимнастёркой или под фуфайкой. На ней было яркое платье из крепдешина, белые туфельки на низком каблучке. На плечи была накинута тонкая шаль из шёлка. Глядя на мать, я неожиданно задаю такой важный, мучащий меня давно вопрос:
– Мама, почему с нами папа не живёт? Ты у меня такая красивая и привлекательная!
– Сынок, наш папа плывёт в океане любви на корабле распутства. Каждая пристань для него новая любовь. Наберётся сил на пристани и снова в плавание до очередной пристани. Такие люди, как он, на берегу долго без океана любви находится не могут. На берегу они оставляют о себе память только в виде детей.
– Но, в океане часто штормит? – спрашиваю я мать.
– Да, сынок, в океане любви ещё как штормит! Вот и ты попал в шторм!
От этих слов, я невзначай покраснел, а мать продолжила: – при таком шторме одни погибают, другие садятся на мель, третьи приходят домой потрёпанные, четвёртые ступают на берег закалёнными героями.
Я слушал мать, а обида разъедала мою душу: почему это коснулось нашей семьи? Я ещё не знал, что как следствие этой жестокой войны почти в каждую семью не возвратился кормилец, сын или отец.
– Сегодня день я посвящаю тебе, – промолвила мамаша, с необычайной лаской глядя мне в глаза, разгоняя мои мрачные мысли. – Сейчас получим книги и пойдём в парк, я угощаю тебя мороженным.
Когда мы подошли к улице Седина, мать заявила: налево парк, а направо педагогический и медицинский институты. Вон в том здании будет учиться Маринка!
Я повеселел при мысли, что мы будем учиться практически рядом и будем видеться довольно часто. Буквально через квартал мы упёрлись в кирпичную стену школьного двора, который занимал целый квартал.
С одной стороны школьного двора, по улице Коммунаров, тянулись трамвайные пути, с другой стороны располагался скверик.
Здание моей школы оказалось каким-то светлым и приветливым.
Внутри школьного двора стоял двухэтажный флигель, там мы получили книги, правда не новые, но зато все без исключения, так необходимые для освоения школьной программы восьмого класса.
Выйдя из парадных кованых железных ворот, перейдя через дорогу, мы оказались под тенью могучих деревьев, среди которых аккуратно и красиво бежали аллеи, на которые я радостно ступил, надеясь на успешное начало моей новой жизни.
В центре скверика возвышался громадный постамент из мрамора, окружённый могучими цепями и охраняемый зоркими орлами. Я ещё не знал, что здесь когда-то на этом мраморном постаменте возвышался над деревьями памятник Екатерине Великой.
11. Ворошиловский стрелок
Мои руки с материнскими никогда так не смыкались крепко, как сегодня, чтобы идти вместе и ни о чём не беспокоиться, с безмятежной улыбкой и радостным лицом: у меня ещё каникулы, у неё выходной день. Весёлые мы входим в городской парк имени Горького.
Я уже знал, что Горький основоположник советского реализма, пролетарский писатель: об этом часто твердила на уроках русачка. Я только не понимал, почему пролетарский писатель, а не просто писатель. Но когда начали учить наизусть его знаменитый «Буревестник», вытирая пот со лба, сразу понял почему пролетарский, так как без труда запомнить этот шедевр было просто невозможно, хотя твердили это произведение изо дня в день на уроках.
Мать неожиданно вдруг как засмеётся и говорит:
– Знаешь, не могу понять, почему у нас в стране многие парки называются именем этого писателя? Во всех городах, где мы бывали с отцом, везде парки его именем названы.
– Мама, наверно, Горький любил отдыхать в парке.
– Да нет, сынок, Горький любил отдыхать в Крыму да в Италии.
Мы вместе смеёмся, а мать: – будете изучать его пьесу «На дне», смех куда денется, одни слёзы.
– Мама, когда мы читали с Маринкой его вещь «Рассказ о необыкновенном», смеялись с ней до упада.
– Интересно, что, Горький и юмор писал?!
– Наверно, под влиянием Чехова.
– Откуда ты это всё знаешь?
– Маринка рассказывала.
За разговорами я и не заметил, как мы приблизились к тиру, и здесь мать промолвила:
– Вот сейчас, ты и покажешь мастерство в стрельбе! Это тебе не воробушек стрелять из самопала!
Я вначале оторопел, а потом обрадовался. Что, что, а это, как я считал, умею делать безукоризненно, на отлично. Внутри тира мы еле протиснулись к прилавку. Все пневматические винтовки были заняты. Велась беспорядочная стрельба: то слева, то справа, без особенных успехов и восторга со стороны болельщиков.
Дождавшись своей очереди, мать попросила хозяина дать две винтовки, как она заявила – для пристрела. Отстреляв по три пульки из каждой винтовки, оставила пристрелянную, лучшую себе.
Я не успел и слова вымолвить, как мать, подмигнув мне, взяла десять пулек и на глазах изумлённой публики все вогнала в цель. С правого угла она в первую очередь сбила два самолета, в левом углу крутилась мельница, зверюшки падали, сражённые пульками один за другим. Я смотрел ошалелыми глазами на мать, внутри моей груди от восторга всё клокотало.
Со слов хозяина стало ясно, что она заработала множество призов, я только горделиво оглядывался по сторонам, не проронив ни слова, чтобы не спугнуть успех.
Когда мать протянула винтовку мне, я отказался стрелять. Я не хотел смазывать прекрасное впечатление. И в это время под общее одобрение присутствующих, хозяин предложил матери посоревноваться с ним на главный приз: бесплатное посещение тира целый месяц.
Хозяин закрепил на расстоянии 20 метров две мишени, и они начали стрелять по команде. Из десяти выстрелов мать выбила сто очков, хозяин 99. В тире мужчины загалдели не на шутку, вопросительно глядя на меня. Я же в растерянном состоянии только загадочно улыбался всем. Хозяин предложил перестрелку, мать без боязни кивнула головой, в знак согласия. Все снова загалдели, предвкушая нешуточное соперничество. И здесь случилось то, чего никто не ожидал. Я услышал вопрос:
– Фронтовичка, снайпер!?
– Какое это имеет значение, услышал я ответ матери.
То, что случилось на моих глазах, настолько поменяло моё представление о матери, о её силе характера и скромности, что я только посмотрел на неё ласково, обнял её за талию, а она меня за плечи.
Я почувствовал, как она дорожит тем, что я рядом с ней, и той дорогой, которую выбрала сама, ещё до войны: широкую и просторную, где было место и добру, и худу.
Семейная жизнь для моей матери до войны не была тяжёлой, хотя порой могла от чего-нибудь да скомкаться, сломаться. Без сучка и задоринки ничего в этой жизни не бывает. Перед самой войной у моей матери было уже два малолетних пацана: я и мой брат. Как жена офицера, с моим отцом переносила все тяготы военной службы и считала, что счастье никуда не денется, не скроется. Вначале работала поваром. а потом целиком посвятила себя семейной жизни. В тяжкие военные дни она даже в мыслях не перекраивала свою судьбу; как все трудящиеся нашей страны, работала по двенадцать часов, голодала и мёрзла в теплушке. На станции Слюдянка похоронила младшего сына, моего брата, но рядом другого с собой мужчину не представляла. Тогда как её муж в это время уже завёл шашни с военврачом на фронте. Она не металась из стороны в сторону, не искала легких путей. Она содрогалась каждый раз, как и тысячи других женщин, от похоронок, когда их приносили в соседние теплушки, надеясь на возвращение своего любимого человека с фронта. Но, как говорят в народе, на всех счастья не наставишься. Вот и мой отец, хотя и остался жив и дослужил до полковника, но после войны в семью не возвратился, остался жить с фронтовой подругой. Правда, прожил он с ней всего четыре года. Новая жена не выдержала загулов отца, когда он учился в Ленинграде на агронома, бросила его, и уехала куда глаза глядят.
Мои горестные и печальные раздумья развеял хозяин тира.
Он потрепал мои волосы на голове и вдруг, глядя в глаза матери, предложил работу в выходные дни. Мир не без добрых людей! Мы, не сговариваясь, сразу же согласились. Мать в выходные дни должна была в тире подыгрывать хозяину в азартных играх. Я же рядом в мастерской производить пульки из свинца за станком, который легко управлялся, не вызывая усталости в детском организме. Из тира мы вышли счастливые и радостные, держа в руках различные призы. С благодушным настроением отправились прогуливаться по парку. Время катилось к вечеру, заиграл духовой оркестр на танцевальной площадке «Кому за тридцать», а на открытой арене зелёного театра, запели народные коллективы заводских домов культуры. На душе как-то стало легко, светло и радостно. Мать попросила у меня разрешения потанцевать. Я опрометчиво ей разрешил, ещё не зная, что она будет пользоваться таким успехом. Но когда мужчины один за одним, на перебой, стали её приглашать то на один вальс, то на другой, я занервничал, просто стал её ревновать. Она быстро это заметила и успокаивающим тоном предложила:
– Пойдём домой!
Уже за воротами парка, я спросил мать, где она научилась так метко стрелять. Мать отшучивалась, повторяя одно и то же:
– Я солдат революции и должна уметь за неё постоять!