Второй

На экране мельтешили кадры. Грустное шло за весёлым, за смешным шло горестное и трагичное. Шли новости. Диктор рассказала о смерти выдающегося деятеля, политика и писателя, не успев перевести дыхание, поведала о музыкальном фестивале, не избавившись от улыбки, посвятила телезрителей в грязные тайны двух революций. Одна из них была далеко, другая неприятно близко. Большая мужская голова с зачёсанными на обширную лысину чёрными волосами, вклинилась с мрачной аналитикой. Диктор вернулась в кадр с неловкой кривой улыбкой – ей то ли не дали текст, то ли должны были включить эпизод, а попали на студию. Возникало ощущение, что женщина напрочь сбита с толку, профессионально накрашенные глаза нервно бегали. Под конец выпуска диктор натянуто и несмешно пошутила про цены на нефть и с явным облегчением откинулась на спинку кресла, пока камера отдалялась под бодрящую музыку.

В девять часов обещали показать фильм о почившем выдающемся писателе и политике – видимо, такие фильмы снимаются ещё до смерти деятелей, иначе – утром труп, вечером фильм – было бы не успеть. Любопытно, с какого возраста на деятелей начинают собирать «прощальный» материал? Или самого бытия деятелем уже достаточно, чтобы где-то на студиях начинала копиться траурная папка? Так, на всякий случай.

Здесь, в затенённом шторами зале в обществе двух кресел, дивана и традиционного серванта с посудой я проводила почти всё свободное время. Свободное ото сна. Не сидела, но ещё и не лежала, развалившись на диване и лениво созерцая ящик с картинками. У меня был вид вполне себе среднестатистического деградировавшего тинэйджера – чёрная майка, свободные цветастые штаны, и равнодушие, о скалы которого могла разбиться самая высокая волна оптимизма.

Конечно мне говорили, что девятнадцатилетняя девица может приятней распорядиться свободным временем, но никто ни на чём не настаивал.

О да. Свободное время это такая вещь, от которой можно получить максимальную пользу и в то же время то, что можно максимально бездарно потратить. Но я пообещала себе, что не буду жалеть, что провела эти дни вот так, скользя незаинтересованными глазами по картинкам сменяющихся кадров и болотно-статичной обстановке.

Разорвав себя на половины, я сделала, что считала нужным. План выполнен по пунктам, удачность исполнения оценена в процентах. Средний процент – 86; не 100 – потому что, к сожалению, будут жертвы.

Мозг в очередной раз включил на игнорирование внешний слух. Загнанные по большим и мелким поручениям неравные половинки меня чувствовали себя лучше воссоединившись, но я ещё могла различить их голоса: один – жалобно-просящий и робкий, другой – собранный и сдержанный. Мой был ни тем, ни другим. Мой был третьим. И плаксивая истеричка, и сухарь меня одинаково навязчиво раздражали. На кой чёрт мне эти пустые рыдания? На кой чёрт мне точные проценты? И на первое и на второе шли силы, заслуживающие лучшего применения. Без преступления не будет наказания. Магу нужно предъявить преступление и преступника. А пока слово Олимпия стоит дороже слова новоявленного и неуравновешанного пусть даже Высшего адепта.

Нос Высшего адепта недовольно поморщился. Выражение глаз осталось прежним – ленивым и незаинтересованным, как взгляд закормленного хищника.

Несколько недель я полулежала на диване, перекачанная силой, о которой до этого лишь рассказывали предсказатели – приходила в согласие с собой. Чему более важному можно было посвятить свободное время? Возможно человеку нужно предпринимать нечто более деятельное, когда он разбирается в себе – читать книги, слушать умных людей, разговаривать с близкими, но мне это было ни к чему. Всё, что мне нужно было знать, было у меня внутри. Два голоса, которые должны были заговорить хором, а потом слиться в один, но в качественно другой голос.

Голос меньшей половины не производил особенного впечатления. Он почти глох, прорываясь к сознанию, нервически взвизгивал, задавал наивные вопросы, жаловался на боль, которой уже не было нигде, кроме как в его неполноценном восприятии. Вторая половинка говорила уверенно и убедительно, она бы смогла заставить делать, что считала нужным, если бы я была не я. Я могла раздавить их обеих или наоборот, раствориться в одной из них, а потом снова выпарить себя из неё или её из себя на медленном огне, профильтровать и оставить остывать.

Сила, переполнявшая меня так, что кусок не лез в горло, состояла из молекул возможностей. Я могла почти всё и почти ничего не делала. Мне ни до чего не было дела. Мне было всё равно, как я выгляжу, сколько вешу, что ношу, что ем и ем ли вообще, всё равно сколько зарабатывает моя семья, где мы живём. Всё равно, что от серванта ощутимо пахнет опилками, что неотдёрнутые до упора шторы сообщают комнате неприятный зеленоватый оттенок, который прежде меня угнетал, что на столе киснет забытое утром молоко, что столб пыли, мечущийся на свету на кухне, неуловимо обычным ухом сипит и пытается добраться до меня, что солнце выманивает выйти, что ветер выманивает выйти, что утрамбованная городская земля постанывает под асфальтом и умоляет соединиться с ней и взломать оковы, что вода с натугой шуруя в трубах…

Пожалуй, когда удавалось отвлечься от пресыщения и двуголосия, мне было не всё равно, как живут мои люди в городах без названия. Мысль о них была глинтвейном с корицей в холодный осенний день. Минуя горло, он попадал в желудок, согревая нутро. Мысль об ордене Великого Адепта была другой температуры. От неё несло горнильным жаром и вулканической копотью. Ощущения такого уровня заставляют пожалеть, что у вас есть лёгкие.

В этом мире осязаний, вкусов и запахов у Мага было особое место – он был зимним утром в европейском городе, где на каждый сугроб предусмотрена снегоуборочная машина. В нём не видят солнца за серовато-белыми тучами, а всякая сторона жизни обитателей регулируется аккуратно составленными правилами. Туда не ездят туристы, и там не водятся забавные безобидные чудаки. Там ещё много чего есть и ещё больше чего нет. Пережидая в своём скромном логовище, я, не поскупившись, построила настоящий город в его честь. Ему не на что было бы обидеться, ему бы там понравилось. Там не нашлось места только для Вениамина. Он был огромный золотой дракон, уснувший века назад, так что на него нанесло камней и земли, превратив в настоящую горную цепь, которая, разумеется, расположена на приличном расстоянии от города Тимура, чтобы не привлекать в него странствующих рыцарей и горнолыжников.

Горы мне нравились больше города.

Растравляя воображение и теша себя досужими картинками, я умудрялась сохранять драгоценную апатию и не вмешиваться. Пиротехник должна умереть. Эта адепт огня, с которой мы никогда не были знакомы, она должна была умереть. Такова цена, чтобы спасти других. Наказания не назначаются без преступления, а наказать необходимо. Моё слово против слова Олимпия не стоит ломанного гроша, пока он не совершил чего-то крайне предосудительного, а я не доказала, что не новичок и не глупышка. Стоит мне появиться до осуществления его планов, и он лишь станет в десятки раз осторожней, но знаю, от задуманного уже не отступится. Не такой человек.

Сидеть на месте сложно. Один голос в голове истерически с надрывом выл, глупо обвиняя меня, иногда даже неловко пытаясь оскорбить. Второй спокойно говорил, что это нужно, чтобы остановить преступников раз и навсегда.

Когда меня доставала глупость первой, я вспоминала, что она радуется пению птиц, любуется игрой света на листьях, умиляется детям и с ней дружила Сафико. И я не трогала её. Когда мне надоедала рассудительная речь второй, я вспоминала, что ей пришлось больнее, и прощала её. Одна не была плохой, а другая хорошей, и уж тем более одна хорошей, а другая плохой. Я могла оставить себя без сознания до нужного дня, чтобы не слушать их, но это было бы лицемерием. И это извело бы маму. С таким ребёнком, как я, трудно. С двенадцати лет то волосы за ночь поседеют, а то и повыпадут, зубы высыпятся за обедом, то после десяти минут под солнцем кожа слезет чулком, как со змеи в линьку. Именно как со змеи – вместе с сетчаткой глаз. Я неожиданно набирала вес, до пуда в неделю, вдруг вытягивалась в рост и страшно худела – кожа да кости, а однажды получилось, что и вовсе только кости, потому что кожа в очередной раз решила сойти, как лавина с гор, и оставила меня свеженькой мумией под лампой в медбоксе.

Мама не особенно удивилась, когда я провалялась трое суток на кровати в лихорадке, не испугалась, когда меня заменила моя бесчувственная и.о. Подумаешь, у девочки нет настроения. Главное вроде не болит ничего.

Что поделать, я – Стихия. А моя мама – лицемерка. Когда я стала такой, какой мама мечтала, она забыла о врачах. Врачи, думаю, с радостью забыли о нас.

Мама любовалась мной с почти что трепетом, потому мне сходило с рук то, за что треплют нервы другим взрослым девицам. Я не делала ничего.

Пришёл ожидаемый день, за ним час и миг.

Я ощутила смерть, услышала тревожный крик похищенной души, оставаясь на диване, посмотрела в бесчувственный затылок убийцы. Безымянный безвольный фанатичный пособник Безумного адепта. Во рту стоял горьковатый привкус. Мне удалось не вскочить сразу. Тело, послушно воле, прилипло к сидению дивана. Я не кинулась на место.

Сегодня моё время перестало быть свободным.

Я вышла на улицу.

В этом «вышла» не было лязга замка, гула лифта, шагов по лестнице и железной тяжести подъездной двери. Я просто сидела в зале, а теперь шла по пыльной серой ленте дороги сквозь лес. Тело слушалось, несмотря на простой.

Я посмотрела на небо, прозрачность, глубину и цвет которого не умеет передать ни художник, ни мощная камера, ибо этот цвет создан прозрачной многослойной глубиной.

Вдохнула воздух. Пыльно.

Упруго подпрыгнув, взвилась, упираясь макушкой в воздушный пласт. Вдохнула дрожащее пёрышко облака, пропустила его свежесть через себя, чувствуя как кровь несётся по телу, и решила искупаться прежде чем приступать к делу.

Река радостно приняла меня. Она, как верный пёс, кинулась мне навстречу, вскидывая на плечи лапы и облизывая лицо. Прохладный поток понёсся быстрей, обхватывая меня, кутая в свои соболя и горностаи.

Даже вода порой готова пустить пыль в глаза.

Я вышла из реки в нескольких километрах, на обустроенном пляже.

На мне уже были короткие шорты и верх купальника – два треугольника, усыпанные словно из рога изобилия апельсинами, яблоками, персиками, виноградными кистями, арбузными дольками и другими подарками флоры голодному обывателю.

Я ловила на себе эти голодные взгляды. На моей коже, обычно очень светлой, проступил лёгкий ровный загар.

Теперь я была своя на этом пляже, что подтверждалось тем, как уверенно я шла к спрятавшейся под плакучей ивой лестнице к частным участкам.

Наверху был небольшой сюрприз, хотя ожидаемый, поэтому вряд ли сюрприз. Сразу пять парней из магического Расследовательного бюро.

Я слегка улыбнулась, оценивая их маскировку. Три простеньких жигули, футболки, сланцы, девочки в коротких юбчонках. Банальное полезное с приятным, которые сейчас не сочетает только самый ленивый. Девчонки, кажется, из лаборанток бюро, но возможно и из сторонней службы, не было времени вызнать за проведённый в Эскамеруне день.

Знакомый блондин Жако с ухоженной белой бородкой на краю брутального подбородка спрятал бордовые глаза за тёмными очками. Это не помешало ему первому заметить меня.

«Симпатичный», – шепнули голоса, ещё не зная, что я уже взяла над ними верх.

Магический сыск слабо задел мою нервную систему. Я прошла сквозь группку, не одарив их распахнутые глаза и приоткрытые рты ответной реакцией, как сквозь декорации.

Жако, сидевший на малиновом капоте, бесшумно поднялся, догоняя меня.

Я не оборачивалась, но чувствовала, что сопровождающая ведьмака девушка оскорблённо надула намазанные вишнёвым блеском губы и скрестила на груди руки.

Прежде недолюбливавший мою плаксивую часть ведьмак чуть обогнал меня по запылённой дороге, извернул голову на сильной шее, чтобы заглянуть в моё самоуверенное лицо.

Его взгляд говорил о многом. Чем ты восхищаешься, ведьмак? Ведь ты совсем меня не знаешь… Потом будет неловко… Хотя пусть будет неловко ему, а не мне. Я слышала его дыхание, биение сердца, знала, что он прокручивает в голове формулы приятного знакомства, отметая одну за другой, хочет снять очки, чтобы впитать мой образ, сохранить в своей копилке впечатлений. Про глаза ведьмаков мне рассказывала городская сплетница, Луиза Ивановна, так что я не до конца верила в особые свойства бордовых глаз. По крайней мере, глаза до сих пор не подсказали ему, что смотрят на адепта.

– Ты прекрасна, – сказал он наконец своим звучным голосом, от басовитых металлических обертонов которого люди нередко вздрагивали, будто рядом разряжалась руладой медная труба.

Я посмотрела ему в глаза и вежливо улыбнулась, ничего не сказав и не сбавляя шаг.

– Я – Жако. Как тебя зовут?

Я продолжала идти, невозмутимо ступая босыми ногами на горячий асфальт, щедро припорошенный стеклянной крошкой и прочим мелким мусором. Я не собиралась разговаривать.

– Хорошо, не говори. Знаешь, я волшебник, я угадаю.

Я изобразила недоверчивую улыбку, думая «врёшь, ведьмак, никакой ты не волшебник», и, прежде чем он успел продолжить, потянула на себя калитку трёхэтажного коттеджа, исчезая в тени виноградной арки.

Он не торопился уходить, растерянно глядя в темноту за широкими листами.

Я не стала ждать продолжения, мне нужно было сделать за Жако его работу, поэтому в следующее мгновение я уже была в полутора сотнях метров от трёхэтажного коттеджа и в семнадцати от поверхности земли. Под ней. В правой руке, зарастая каменной оболочкой, лежало то, что Жако искал.

Забавно, «волшебник» даже не подозревал, что ему нужна именно эта вещь.

Изображать обратную дорогу не было желания.

Я просто положила каменный шарик в подготовленную коробочку и села за ноутбук в своей комнате. Нужно было написать письмо.

Первый залпом проглотил чашечку наикрепчайшего кофе и скривившись посмотрел на густой слой кашицы на дне. Напиток был чёрный как кровь земли и оттого горький как хина. Тимур подозвал к себе Жако.

Лицо ведьмака тоже кривилось. Утро не предвещало ничего хорошего. Он старательно осматривал место преступления, но всякий раз натыкался на труп, вытянувшийся на полу в россыпи полусожжённых ниток дешёвых бус, в числе которых были и ведьмовские защитные амулеты. Не помогли.

Не испытывающий трепета перед покойниками Вениамин грустно склонился над несчастной, заполнив своей внушительно высокой фигурой одну четвёртую места происшествия. По случаю приятной погоды Второй был одет в элегантный светлый костюм. Маг как всегда был во всём чёрном.

– Третий? – беззвучно выдохнул Жако смелую, почти дерзкую догадку.

Голова Второго резко дёрнулась, словно ведьмак прокрался со спины и крикнул ему в ухо. Чёрные, как душа грешника, глаза Тимура упёрлись следователю в лицо. Кадык невольно нервно дёрнулся.

– Не думать об этом. Как версию не рассматривать, – отрезал Первый.

– Займись этим, – смягчившись, велел он. – Срочные дела были?

– Одно нехорошее место.

– Выжгите дотла, – равнодушно пожал плечами Маг. – Вон, как раз Прохор приехал.

Жако без симпатии оглянулся на дверной проём, заметив загорелое грубоватое лицо адепта огня.

– В том-то и дело, – не поздоровавшись с Прохором, сказал Жако. – Там было три пожара с жертвами, один из хозяев утонул, ещё один наступил на гвоздь и умер от сепсиса…

– И там продолжают жить? – перебил Тимур.

– Место престижное.

– Удивляюсь людям. Сколько погибло человек?

– Девятнадцать.

Первый задумался. Пока Он отрицал, что это сделал Третий, Жако не имел права бросить серьёзное расследование. Конечно, Маг мог заставить кого угодно делать, что посчитает нужным, но дело могло того не стоить, а он старался давить на людей и систему только при серьёзных основаниях.

– Займись пока этим один и не афишируй… Пусть остальные продолжают там.

Тимур утомлённо потёр рукой лоб. Кофе, недаром одно из самых дешёвых зелий, переставал действовать.

Прохор посторонился, пропуская наружу Вениамина. Светло-русый великан с волчьими глазами вопросительно поднял бровь, оглянувшись.

Тимур понимал его без слов – лимит исчерпан, нужно отдохнуть.

Не прощаясь, Маг догнал Второго, на ходу решив отправиться в Дворец живых теней. Мужчина мог себе позволить перенестись прямиком во внутренние апартаменты заповедного, потенциально опасного для других места.

Засыпать Тимур начал ещё стягивая рубашку. И ещё прежде чем голова коснулась подушки уже крепко спал, доверив автопилоту остальные действия.

Вениамин внимательно следил за ним, сидя на полу у стены и брезгливо выдернув из-под себя ковёр. Высший Маг был несъедобен, и Высший Зверь, если и охотился на него, то только из спортивного интереса. Должно быть, наглый взгляд хищника мешал Магу спать, не давал окончательно забыться и расслабиться, но с этим неудобством он был согласен мириться. В конце концов, эта небольшая прихоть была лишь одним из маленьких ужасов жизни с Повелителем нечисти.

Через три часа Маг распахнул глаза, теряя статус жертвы.

Не одеваясь, спустился по безлюдной лестнице из белых монолитов и спрыгнул в воды широкого бассейна, не доходившие ему до рёбер. В этой части Дворца не было никого. Теней отгоняло их присутствие. Тимур сунул голову в прозрачную холодную воду, быстрыми движениями растирая лицо и смывая остатки сна.

Вениамин лениво спускался по мраморной лестнице. Видимо, сегодня был один из тех дней, когда он недолюбливал воду.

По узорчатому полу бассейна, составленному из камешков мозаики растительному орнаменту, вились завихрения.

Темноволосый мужчина присмотрелся, смахнув с ресниц капли.

Завихрения собирались и скручивались в жгуты.

Второй молниеносно оказался у края воды на четвереньках, округлив позеленевшие кошачьи глаза с вертикальными зрачками.

Водяные жгуты собирались в мышечную ткань и крепились к водяным костям. Через пять минут увлекательной анатомии, науки, вдруг ставшей как никогда прозрачной, перед двумя мужчинами возник ещё один. Он протягивал Тимуру неведомо откуда взявшуюся картонную коробку. Небольшую, прямоугольную.

– Будь здесь, – холодно велел Тимур, забирая послание.

– Я всегда здесь, – булькая, произнёс нечеловеческий голос, и существо обрушилось бесформенной массой в бассейн.

Вениамин любопытно вытянулся в струну, но когда вдруг загремело, и во все стороны полетели брызги, отшатнулся к стенке.

Тимур, вздохнув, двинулся к нему, без спешки рассекая жидкость, чтобы не поднять новых брызг.

Коробка была суха. Толстый невыбеленный картон. Внутри идеально ровный каменный шарик чуть больше теннисного и конверт.

Вениамин потянулся к шарику, но его рука вдруг замерла на полпути.

Не сводя с него глаз, Тимур вынул конверт.

Снаружи он был девственно бел. Маг на всякий случай распечатал его аккуратно, подсунув Второму под нос. Прямой человеческий нос несколько раз быстро дёрнулся, как у ищейки. Вениамин пожал широкими плечами.

Тимур развернул листок и показал Второму римскую тройку вверху напечатанного текста.

– Здравствуйте, Тимур и Вениамин, – прочитал Первый. – Простите, что пишу Вам только сейчас, хотя уже несколько лет знаю, кто я. Вы бы ещё долго не узнали о моём существовании, если бы моим людям не грозила опасность. То, что произошло сегодня, только начало. Преступники не остановятся, они прикроются моим именем. Я знаю, кто они и зачем делают это. Если Вы пообещаете выполнить мою просьбу, я откроюсь.

– Мы обещаем, – с готовностью откликнулся Вениамин, оживившись.

– Обещать мы обещаем, – заметил Тимур, перевернув листок. – Вот только тут нет обратного адреса…

Из воды проступила вторая страница.

Вениамин ловко выхватил её, спонтанно забыв про свою водобоязнь:

– Преступники должны быть строго наказаны. Всего их тридцать восемь, в основном адепты Огня. Их возглавляет Олимпий. Он изобрёл способ, чтобы в разы увеличить свои силы с помощью душ других адептов. Душа погибшей в нём. Чтобы спасти её воспользуйтесь серпом-жнецом душ. Его вы найдёте в вулкане, где живёт Олимпий. Подземные этажи спускаются гораздо ниже, чем принято считать. Всем тридцати восьми лучше ради их же блага сдаться Вам, потому что завтра в три часа дня эти этажи перестанут существовать. Жнец душ убьёт Олимпия, остальные наказания определяйте сами, только учтите – все адепты ордена обучены убивать. Не ждите, что я появлюсь сразу после этого – не хочу, чтобы смерть Олимпия связывали со мной. В извинение присылаю виновника двадцати шести смертей.

Тимур снова посмотрел на зловещий шарик. Когда Вениамин прочитал про виновника, по нему пробежали трещинки и наружу проступило что-то блестящее. Маг осторожно вытащил из каменной крошки перстень.

– Это искал Жако! – воскликнул Вениамин.

– Он сказал про девятнадцать жертв, – покачал головой Тимур.

– Он говорил про людей.

– Вы вдвоём меня с ума сведёте, – вздохнул Тимур. Злая побрякушка звонко треснула в сжатом кулаке.

Тимур и Вениамин выполнили условие.

Я почувствовала сразу.

Пока маги бегали по подземельям, я сидела на лугу в глубокой лесной чаще. Вполне могло статься, что здешние травы никогда не слышали человеческого голоса. Я не стала их тревожить.

Солнце привлекало меня. Солнечные зайчики неизменно падали к моим ногам, словно цветы восторженного поклонника. Солнце любило меня. Этот мир любил меня. Всё в нём было водой, землёй, огнём и воздухом, во всё входили четыре ингредиента.

Цветы снимали навстречу шляпы, красные, жёлтые, голубые.

Вспомнив, что на три у меня запланировано дело, я вынырнула из вороха лепестков, подула в небо, будоража всю кипу, наполняя ей небо над головой. Лепестки дождём возвращались на землю. Сиреневым, жёлтым, белым и голубым. Я позволяла вернуться назад, на опустевшие чашечки, венчающие стебельки. Оранжевые и красные, подчинившись порыву, сожгла в воздухе, и они безобидно сыпались на землю чёрной пылью.

Когда в воздухе не осталось ни одной цветной пластинки пёстрого конфетти, энергично подняла сжатый кулак и потом самую малость опустила.

Подземелья Олимпия больше не было.

Я не радовалась смерти Великого Адепта, хотя возможно и имела на это право, если хоть кто-то имеет ту моральную высоту, с которой можно чувствовать удовлетворение, выходящее за пределы распространённого злорадства.

Последний полёт лепестков был не праздничной, а траурной церемонией. Будто бы сгоревшие лепестки должны были пробиваться сейчас на печальной насыпи земли разгорающимся пламенем, ветвисто расступаясь в стороны оранжево-красным скромным даром погибшей.

Я знала, что Двое не смогут не искать меня, возможно не искать им вовсе не по силам, и потому не стала требовать обещание.

Через некоторое время я появлюсь. Не очень скоро, но и много времени не пройдёт.

Чувство, лишившее Двоих со вчерашнего дня покоя и сна, заставившее зорко всматриваться в людей вокруг, чутко вслушиваться и вдумчиво вдыхать воздух, имело власть и надо мной. Они могли быть спокойны, пока верили, что меня нет, так же, как я умиротворённо наслаждалась одиночеством до полных шестнадцати лет, пока не почувствовала едва уловимые намёки на их присутствие. Не звук и не запах, что-то более эфемерное и призрачное, но развивающееся, крепнущее день изо дня. Терпкое, начавшее со временем приобретать нотки передержанного вина, которого много не выпить. Всё бы ещё куда ни шло, пока они не знали обо мне, но теперь едкий уксусный привкус отравлял и их жизнь обезнадёживающим ожиданием, которое могло оказаться бесплодным.

Я не подкрепила обещание объявиться сообщением времени и места, ориентирами на плоскости и вне её, так успокаивающими всех, кто привык жить человеческими стандартами. Знать время и место для многих уже означает владеть ситуацией. Я оставила это преимущество на своей стороне. Мне претила мысль, что когда я добровольно позволю увидеть себя, меня окружат и цепко схватят нецеремонящиеся руки.

Они могли думать, что это естественно, правильно, необходимо, что они делают свою работу и все будут им за это признательны. Они могли думать что угодно, для меня это было бы бестактным и незаслуженным оскорблением. Я бы в тот же момент исчезла и не давала бы себя найти, пока не поутихнет обида… Хотя всё могло быть совсем не так.

Планировать каждое своё действие неблагодарный и скучный труд. Если жизнь отклоняется от плана, остаётся расстройство, когда же она плану потворствует, становится невыносимо скучно и хочется от всего живого отдалиться.

Возможно стоило предупредить их заранее хотя бы о дне. Внутренние инстинкты подсказывали поступить по наитию. В глубине души мне хотелось, чтобы меня по-настоящему признали, без самопровозглашений, вызывающих понятные и естественные сомнения, которые всё равно возникнут, так уж сложилось. Тысячелетняя вера и представления, повторяемые миллионами речей не исчезают бесследно, у них есть свой, неиллюзорный вес.

Меня представляли иначе. В нужный момент они должны понять, что сами заблуждались, а не подвергать меня проверке на подлинность. Экспертная оценка всегда обидна для оригинала, как обвинения для невиновного.

Спонтанные выборы должны быть случайны. Проснувшись однажды с звонкой прозрачностью мыслей, я умылась и сказала близким, что уезжаю. Я готовила их к этому, и вид у них был смирившийся.

Слегка нервничая, ненужно побегали по дому, помогли собрать некоторые вещи, приготовили нехитрую дорожную еду, вызвали такси до вокзала.

Я по-христиански терпелива. Свёрток с едой отдала первому голодному встречному, едва на него взглянув. Сумка с одеждой тоже не наполняла моё сердце воодушевлением, а значит должна была уйти.

Эскамерун. Магический город в приятной близости к природе. Не особенно высокие, но оттого не менее симпатичные горы в кудрявой щетине лесов, обилие чистых, как слеза, озёр, вскормленных северным морем, дуновения которого приятно остужают летний воздух. Обычное занятое утро, не лишённое лирики.

Этот город из моих любимцев. Ничто магическое мне в принципе не чуждо, дорога магии для меня не закрыта.

Неудивительно, что поиски привели меня сюда. Здесь располагается центральное Расследовательное бюро, которое должно меня сейчас разыскивать. А Магу и Веньке ох как надо меня найти…

Я начала свой путь издали, с маленького ответвления улицы, берущего начало в стороне от проторенных маршрутов. Свисающие на выгнутых дужках фонари формой походили на землянику в чашечках из выкрашенного в чёрный металла. В раскрытых окнах подрагивали тонкие занавески. Солнце, продолжая преследовать меня, подкатилось ближе, заглядывая краешком через крышу дома.

Я внимательно посмотрела на себя. О приличиях нельзя забывать. На мне оказалось тонкое платье с овальным вырезом, приглушённо голубое, женственное, с облегающими рукавами, не доходящими до локтя.

Неужели мама проводила меня в таком виде на поезд? Или я переоделась в пути?

Впредь нужно следить за собой.

Воздух пах свежестью и близостью воды. Один из самых прекрасных из известных мне запахов.

Ни торопливая барабанная дробь, ни внушительный гул трубы не возвестили спешащих по улице магов о моём прибытии.

Первый и Второй шли плечом к плечу в ста двадцати метрах впереди. Маги со всем почтением расходились в стороны, не желая помешать их разговору. Пока все глаза были обращены на двух мужчин, а движения замедлены, я сократила расстояние, разлучающее нас.

С неба упало несколько капель. Я почувствовала минутную грусть по тому, что оставалось за чертой, которую сама намеревалась провести.

Маг настороженно посмотрел вправо, но глаза его ничего не различали. Он чувствовал приближение чего-то огромного и опасного, прямо здесь, в его городе, за наведённой им самим защитой.

Он замедлил шаг.

Слегка пройдя вперёд, Вениамин вопросительно обернулся к нему.

Как-то незаметно улица почти опустела. Те, кто всё же остался, отошёл на приличное расстояние и погрузился в разглядывание витрин лавочек. Обычные звуки стихли, как будто воздух приобрёл свойства ваты.

Тимур резко развернулся, настороженно шаря взглядом по воде в озере неподалёку и небу у меня над головой.

Я не смогла сдержать лёгкую улыбку – наглядная демонстрация того, как трудно моя внешность ассоциируется с огромным и опасным.

Атмосфера и так была хоть ножом режь, оно и понятно – Первый и Второй не таились, хоть втыкай в воздух розетку, хоть чистое электричество вырабатывай.

Я неделями коротала дни, как переваривающий пищу удав, мне трудно дышалось от силы…

Наверное, поэтому всё испортила. Соблазн был слишком велик.

Оба растревожено сканировали местность глазами.

Переполнено пошатываясь, что можно было списать на развязную походку, рассеянно улыбаясь замороженной улыбкой и не глядя по сторонам, я пошла прямо.

Поравнявшись с Тимуром, перестала дышать, заставила себя не поворачиваться, не смотреть на него. Прошла мимо, едва сдерживая расползающиеся губы и подгибающиеся ноги.

Так и дошла до окраины. Сначала по аккуратным дорожкам, потом по мосткам через озерца, не останавливаясь, дошагала до крошечного причала под одну лодку, сорвалась с края, с головой ухнув под воду, и, наконец, с бульканьем расхохоталась.

Октябрь был особенным месяцем для главного города Стихий. На площади за мостом земли перед Храмом проводились смешанные дружественные турниры. Третьего, к сожалению, не было, а значит роль хозяина состязаний должна была занять менее желанная адептами фигура – Тимур. Из-за принятого снисходительного почитания чужих традиций Маг вынужден был торчать в городе с самого утра, поощрительно принимая знаки запутанного церемониала. Каким этому церемониалу полагается быть, кажется, никто себе не представлял.

Вениамин, конечно же, был рядом, но помочь в этом деле не мог. Как Повелитель нечисти на турнире он мог выступать лишь в качестве наблюдателя, и почётные утомительные обязанности Тимур на него спихнуть не мог.

Маг хмурился и находился в скверном расположении духа.

Прошло немало времени с того дня, как Третий в последний раз дал о себе знать. Обещания времени он не давал, но теперь, узнав о его существовании, Тимур всё с меньшим терпением справлялся с его обязанностями.

С одиннадцати до двух было время для представления участников.

Прохор догадался привести свой охранный взвод целиком, скороговоркой доложив Первому их имена. Остальные были не так чутки к настроению Высшего мага. Являлись по одному, болтали, не думая о времени. К концу процедуры у Тимура от раздражения перекосился рот.

К двум зрители потянулись к трибунам, занимая места преимущественно с третьего ряда. Считалось, третий ряд на удачу. На самом деле, на первых двух можно было рассчитывать на несравненное зрелище, что называется, эффект присутствия: вы могли нахлебаться вытяжки грунтовых вод, получить булыжником по голове, простыть под резкими порывами воздуха или остаться без одежды и волос после неудачного прицельного обстрела огнём. Ничего. И на эти места найдутся седоки, любители экстрима.