Buch lesen: «Ступени на песке»

Schriftart:

ISBN 978-5-4496-9257-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or transmitted in any form or by any means electronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.

О книге. Рано или поздно любой человек задает себе вопрос: – в чем смысл жизни? И каждый решает для себя это сам. В книге описаны будни мореходки начала 80-х годов в СССР. Дедовщина, унижения, выживание в экстремальных условиях. Всем и каждому из тех учился в мореходке посвящается.

Предисловие

Счастье – это состояние когда ты спокоен и ничего не происходит. Но ты не осознаешь, что именно тогда ты и счастлив. Счастье – это просто отсутствие несчастья.

То, что написано в этой повести, есть правда, и только правда. Я ничего не выдумал и ничего не скрыл. Память, правда, иногда ярче выхватывает одни события и скрывает другие, иногда ярко вспоминаешь то или иное событие, то или иное лицо, однако, не помнишь всего точно, иногда фамилии действующих лиц ускользают из памяти. Поэтому я заранее прошу извинить читателя за возможные небольшие огрехи и за некоторый субъективизм.

Конечно, то, что написано, может не понравиться очень многим офицерам армии, преподавателям и работникам мореходных училищ и военных заведений, но что сделаешь – такова жизнь. Правда редко кому нравится.

Когда я разговариваю с военными о порядках, существующих в нашей армии, то я вижу, что они искренне уверены, что то, о чем я говорю, существует только лишь в моем прошлом, а не в тех частях, где они служили. И им не нравится то, что я говорю потому, что они просто живут в другом мире, мире своей ИЛЛЮЗИИ. Когда я говорю о суровой действительности жизни с командным составом мореходных училищ, они свято убеждены, что у них такого нет. Я не был ни офицером, ни командиром роты мореходки. Я был по другую сторону строя. Я был солдатом и курсантом. И те, кто был в свое время курсантом и солдатом, согласятся со мной, что то, что я пишу, – БЫЛО! Но каждый живет в своем иллюзорном, придуманном им самим мире, и считает, что именно он прав и по-другому просто и быть не может…

Это было очень давно… Я тогда был курсантом первого курса Каспийского мореходного училища. Я стоял на втором этаже нашего общежития в кромешной темноте с одним парнем из нашей роты. Всю нашу роту, в которой было четыре группы первокурсников, в тот день, как и в предыдущие, старшекурсники «запахали» – заставили работать на себя как рабов, а нам двоим из ста тридцати курсантов-первокурсников, удалось хитро избежать той печальной участи. Мы стояли в темноте и думали только лишь о том, чтобы нас не нашли…

И вот тогда в мою голову пришла крамольная мысль, что про то, что со всеми нами происходит, не знает ни один человек вне стен училища. Не знает начальство училища, не знает и ничего не может изменить.

Мы, первокурсники, вели тогда очень странную со сторону: бедную, несчастную, забитую жизнь, и у всех нас до единого было только лишь одно желание – убежать куда-нибудь, забиться в угол и забыться тяжелым сном, чтобы хотя бы как-нибудь выспаться. Помимо учебы мы вынуждены были работать вместо третьего и четвертого курса: убирать, мыть полы, стирать за них чертить за старшекурсников, переписывать им конспекты, чертить им чертежи… Словом делать вообще всё за 3 и 4 курс.

Сказать, что это было несправедливо, значит, ничего не сказать, мы пахали как лошади круглые сутки. Жутко не высыпались и сильно уставали. У первого курса не было вообще свободного времени, чтобы просто посидеть и ничего не делать.

ШЕЛ ОДНА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ГОД.

И вот тогда я понял, что никому в целом мире до нас нет никакого дела. И тогда, стоя в темноте, я решил, что рано или поздно я напишу книгу, про все то, что было с нами. И что это, может быть, хотя бы как-то сможет изменить жизнь курсантов в лучшую сторону.

Мы стояли на втором этаже нашего общежития, который был отдан под хозяйственную часть. Спина моя покрылась крупными мурашками, и я почувствовал на себе дыхание вечности и каким-то шестым чувством понял, что буду это помнить ВЕЧНО…

– В прошлом году поступил к нам в училище один парень с Дагестана, аварец, – подал голос Серега, курсант-судоводитель с нашей роты, с которым я вместе прятался.

– Так вот он, этот самый аварец никому не давал себя заставлять работать, «запахивать» себя. Все время говорил: «Дагестан не подчиняем». Его били каждый божий день и третьекурсники, и четверокурсники смертным боем, почти постоянно. Он весь синий ходил, а все равно отказывался» пахать», работать на них. Месяц он выдержал, а потом написал рапорт об увольнении, и уехал в свой Дагестан. Потом приезжали какие-то ребята с Махачкалы мстить за него, так их около стен училища так отделали ремнями, что потом всех их увезли на «скорой помощи» без сознания с проломленными головами.

– А что начальство? Неужели ничего не знает? – спросил я этого двухметрового бывшего боксера, который на гражданке, до поступления в училище, никогда и никого не боялся.

– Ты что совсем идиот? Кто им скажет? «Козлов», которые стучат начальству, у нас нет, – ответил он мне шепотом. – Да и начальству все равно, что с нами происходит.

– Слушай, а откуда ты все это знаешь? – спросил я этого доброго малого, от которого доброта так и лучилась.

– Да ты знаешь, я после сдачи вступительных экзаменов не поехал домой в Днепропетровск, а остался тут. Не было денег, потому и остался. Дурак, наверное. Дали мне старую робу, а за питание и крышу над головой целый месяц пахал как папа Карло, ремонтируя эту общагу. Спал по два-три часа в день и мечтал как дурак о море.

– Сейчас не жалеешь, что поступил сюда учиться? – спросил я его.

– Если честно, то жалею, – вздохнул мой товарищ по несчастью, – знал бы, что тут такие порядки, никогда не поступил бы. Но если мы хотим УВИДЕТЬ МОРЕ, и закончить это богом проклятое училище – мы должны стиснуть зубы и терпеть. Тяжело только первый год, когда тебя все заставляют работать, как ишака, на себя. Второкурсников уже никто не трогает, и работают они только лишь на себя. А когда придет третий курс, то тут уж ты имеешь полное право запахивать молодых сам, когда захочешь, и зачем тебе только заблагорассудится. Вот тогда я и отыграюсь на молодых…

Посвящается тем, кто прошел «бурсу» и остался человеком.

Глава первая

Эта история началась для меня очень давно. Мне тогда было шесть или семь лет, и у моей матери была подруга, которая была влюблена в одного капитана дальнего плавания. Эта женщина приносила к нам домой фотографии этого бравого моряка и рассказывала, где он бывал и что видел.

И эти рассказы для меня, тогдашнего, ходившего в детский сад, и которому детский сад казался целым БОЛЬШИМ МИРОМ со своими страстями, радостями и желаниями, казались сказками. Волнующими волшебными сказками о каком-то немыслимо красивом сказочном мире, связанном с МОРЕМ. И именно море давало пропуск в этот сказочный мир.

Так началось мое увлечение морем. Через некоторое время я им просто «заболел, хотя ни разу в жизни не видел его. Примерно после седьмого класса я послал во многие мореходные училища запросы, чтобы они мне выслали программу обучения и условия приема для поступления в училище. Через некоторое время я получил ответы оттуда.

Внимание мое привлекло тогда Каспийское мореходное училище, что находилось в Астрахани по адресу, который мне почему-то внушал доверие: Балтийский переулок, 1.

Если говорить до конца честно, то я ни разу до этого не сдавал в жизни вступительные экзамены и подсознательно чувствовал в себе некоторый страх перед этой процедурой, а в КМУ принимали окончивших восьмые классы без троек, без экзаменов. Это решило все и предопределило мой выбор.

Правда, после седьмого класса тройки у меня были, и пятерок было не пятьдесят процентов, как требовалось при поступлении без экзаменов. Но в восьмом классе я «уперся рогом» и стал учиться не за страх, а за совесть. Закрутился как белка в колесе, и стал не хуже чем все.

Вдруг открылось во мне бездна незнакомых новых сил, я стал наверстывать упущенное, оказалось, что очень многого я тогда не понимал в школьной программе. Наверстывать приходилось самостоятельно по учебникам, а это было ох как тяжело. Но с течением времени я знал весь материал по школьным предметам не хуже, а может быть и лучше любого отличника. В тот год, на каких только олимпиадах я не побывал. Нигде, правда, ничего не выиграл, но участвовал, что для меня тогда было большим достижением. И самое главное я не заучивал материал, а научился его ПОНИМАТЬ.

Единственное, что меня огорчало в то время так это консервативное мышление учителей, которые при одинаковых ответах моих и признанных отличников мне чаще ставили четверки, а им пятерки. Умом я их понимал, – семь лет я учился, середина на половину, звезд с неба не хватал, но и двойки редко получал. И тут сразу вдруг с места в карьер: ученик начинает на глазах умнеть. Не всем это нравилось, и, видимо, срабатывал определенный стереотип, который закрепился за середнячками-хорошистами, к числу которых я и принадлежал долгое время.

Но как бы там ни было, восьмой класс я закончил с тремя четверками, остальные были только отличные оценки. И надеялся, что смогу пройти по конкурсу и поступить в мореходное училище.

С этими мыслями я и пришел к директору своей школы забирать аттестат об окончании восьмого класса.

Не знаю, как сейчас обстоят дела в средней школе, но тогда, в то дремучее время, когда начиналась моя юность, в моей школе собирались из двух восьмых классов создать один девятый, в котором учились бы лишь те, кто хотя бы что-то понимал и хотел учиться, а двоечников и троечников собирались из школы убрать, чтобы эти ребята шли в ПТУ и учились рабочим профессиям. Мамы толпами ходили к директору и умоляли оставить свое неразумное чадо в школе в девятом классе, чтобы ребенок мог по окончании школы поступить в институт и по окончании института не пойти в армию, ну и вообще потом «стать человеком».

Лишь я один во всей школе был неисправимый романтик, которого влекло море. И пришел сам забирать документы из школы, в то время как все остальные стремились в ней остаться.

Директор с удивлением посмотрел на меня, и вызвал мою классную руководительницу – Татьяну Ивановну, учительницу математики.

Я сидел в его кабинете, смотрел на этого умного и строгого мужчину, которого все боялись и уважали в школе. Ему было лет тридцать пять. Роста он был довольно высокого и крепкого телосложения. У него были чистые белокурые волосы и пышные усы, которым завидовала вся мужская половина школы. Во всем его облике чувствовалась какая-то сила и властность, но вместе с этим от него веяло каким-то неуловимым ароматом интеллигентности. Я никогда не видел близко его глаза, а сейчас я сидел напротив него и с интересом рассматривал его умные проницательные глаза и проникался уважением к этому взрослому человеку.

Наконец пришла моя классная руководительница, и, меня попросили подождать в коридоре. Через некоторое время учительница вышла, и меня пригласили в кабинет к директору. Он предложил мне сесть и долго молча с интересом, смотрел на меня. Я не знаю, что он думал в это время, но смутить этим меня он не смог.

Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я был очень скромным ребенком и всегда, когда шел по городу, смотрел себе под ноги и никогда – на лица проходящих мимо людей. Но примерно в это время в моем сознании наступил какой-то перелом и однажды, когда я шел за своим братом в детсад, я стал рассматривать прохожих и смотреть, прежде всего, в их глаза. И тут выяснилась одна очень интересная вещь, которая тогда поразила меня до глубины души – все прохожие, и мужчины, и женщины, не выдерживали моего взгляда и либо отворачивались, либо опускали глаза вниз. Тогда я сделал для себя вывод, что эти люди не выдерживают взгляда потому, что у них была нечиста совесть. Я и подумать тогда не мог, что все эти люди были просто-напросто рабами. Рабами в душе. И в них глубоко сидела рабская привычка на всякий случай прятать глаза.

Намного позже, я узнал, что у приматов прямой взгляд в глаза означает прямой вызов, угрозу. Человек по сути одна из разновидностей обезьян, хотя и считает себя верхом творения. И любой человек подсознательно избегает смотреть прямо в глаза незнакомых людей.

И я выдержал долгий директорский взгляд, а он моего выдержать не смог, и отвел глаза в сторону.

– Ладно, – сказал он мне, – если ты так настаиваешь – я отдам тебе аттестат. Я просто не имею права тебе его не отдать, но сначала объясни мне, – зачем тебе нужно портить себе жизнь в таком молодом возрасте.

– Я не собираюсь портить себе жизнь, – сказал я, не понимая, что директор имеет в виду. – Я хочу поступить в мореходное училище, чтобы стать капитаном дальнего плавания и плавать в дальние страны.

– И ты думаешь, что ты выдержишь? – спросил меня директор, и глаза его наполнились невыразимой грустью. – Ты думаешь, что там, в этом твоем мореходном училище, все так хорошо и просто? Ты просто представить себе не можешь, какая там клоака и мерзость.

– Я думаю, что я справлюсь, – твердо сказал я, уверенный, что все слова директора не имеют под собой никакого основания и направлены лишь на то, чтобы удержать меня в школе.

– Боже мой, да ты просто не понимаешь, мальчик, что тебя ожидает, – голос моего собеседника был пропитан каким-то непонятным, пугающим сочувствием. – Да ты сбежишь оттуда, не пройдет и полгода. А потом будешь сидеть вот на этом же самом стуле, и плакать горючими слезами, умоляя меня взять тебя обратно в школу.

Это было уже слишком для меня. Он меня просто-таки достал своей добротой, и я, стараясь казаться как можно более взрослым и независимым, сказал голосом, уверенного в своей правоте идиота-фанатика:

– Не приду. Отдайте мне мой аттестат.

Директор посмотрел на меня с видимым сожалением, покачал головой и отдал мне аттестат об окончании мной восьми классов средней школы №29 г. Липецка. – Мой мальчик, боюсь, что ты не один раз вспомнишь этот наш разговор, – сказал он и пожал мне руку. – Впрочем, тебе жить.

Глава вторая

Директор оказался прав: впоследствии я не единожды вспоминал этот разговор, но я твердо решил ни при каких условиях не приходить в эту школу и тем более, не просить его ни о чем.

Нужно сказать, что за полгода до этого разговора, я пошел в поликлинику проходить мед. комиссию где и выяснилось, что со зрением у меня, мягко говоря, проблемы.

Зрение в одном глазе было 0,6, а в другом 0,8, что, как я понимал, ставило большой и жирный крест на моей будущей профессии капитана дальнего плавания. Но моя мать умудрилась каким-то непостижимым образом попасть со мной на прием к какому-то профессору-окулисту, и тот посоветовал мне делать определенные упражнения для глаз.

Упражнения были довольно просты. Нужно было в течение пяти секунд смотреть на бумажный кружочек пяти миллиметров в диаметре, а затем переводить взгляд на какой-нибудь объект, который находился вдали и рассматривать его секунд пять. По длительности это должно было длиться минут пять. Делал я их два раза в день и стал замечать, что зрение мое постепенно улучшается.

Кроме того, я выучил наизусть третий ряд снизу таблицы для проверки зрения, по которой в основном и проверяли нормальное зрение, и мог в ней хорошо ориентироваться по памяти даже с закрытыми глазами, поэтому, когда я пошел летом второй раз на медкомиссию, то я по памяти оттарабанил четко без запинок все эти буквы: НКИБМШЫБ, и хотя я их четко не видел, врач написал мне: «годен, стопроцентное зрение».

И я со спокойной совестью послал мои документы в Астрахань в КМУ. Через некоторое время пришел вызов на собеседование, по результатам которого меня должны были зачислить в училище на обучение по специальности штурман-судоводитель.

На семейном совете было решено, что со мной поедет в Астрахань мой дядька, подполковник в отставке.

В конце июля мы собрали вещи и отправились в путь. До этого момента я был совершенно домашний ребенок, который редко куда-то выезжал, что касается этой поездки, то подробности ее я помню плохо. Все было словно в розовом тумане моих фантазий и грез о дальних странах и путешествиях. Ехали мы сутки и приехали около пяти часов вечера в Астрахань.

Около семи вечера мы оказались недалеко от училища, и оставалось только лишь его найти. А вот это оказалось достаточно большой проблемой. Прохожие посылали нас в разные стороны, и мы часа полтора кружились около училища и никак не могли его найти. Смеркалось, и мы уже стали беспокоиться, когда наконец-то вышли к КПП училища и объяснили дневальному кто мы такие и чего мы хотим. Он нас внимательно выслушал, вызвал по телефону дежурного по училищу офицера, и тот помог нам расположиться на ночлег в большом спортзале, где стояли койки, и сидело и лежало много абитуриентов.

В спортзале царила непринужденная атмосфера коммуны случайных людей, объединенных общей целью. Там было около двухсот человек, которые непрерывно о чем-то говорили, что-то читали, и вели себя очень непринужденно и свободно. Так мне тогда показалось.

На самом деле если поселить двести человек в одном помещении, то это будет хаос. Просто неорганизованный хаос, именуемый жизнью.

Около десяти часов объявили отбой и все с явно видимой неохотой улеглись спать, но разговоры в полголоса еще долго не прекращались. Говорили о море, о кораблях, об экзаменах, о девушках, оставленных дома и еще много о чем. Прошло часа два после отбоя, прежде чем я смог уснуть вполне счастливый и довольный собой и жизнью. Все было прекрасно, жизнь манила сияющими горизонтами в будущем. И будущее было прекрасно.

Неожиданно среди ночи меня разбудили.

– Хочешь арбуз? – спросил меня незнакомый парень.

– Что? – переспросил я спросонок, не понимая, чего от меня хотят.

– Хочешь арбуз?

Я, наконец, открыл глаза и смог более или менее сфокусировать свое далеко не идеальное зрение на говорившем курсанте. Им оказался молодой пятнадцатилетний парень, одетый в зеленые штаны и желтую куртку, среднего роста с белыми вихрастыми волосами, торчавшими во все стороны. Он смотрел на меня и довольно улыбался.

– Эй, абитура! – неожиданно закричал он. – Налетай, – подешевело было рубль, а стало два! Вставайте, сони, арбузы пришли!

– У меня денег нет. – Сказал я ему.

Со всех сторон вставали сонные вчерашние школьники и как были в трусах шли к нам. Некоторые недовольно ворчали и просили вести себя потише.

– Ты что, с дуба упал? – спросил меня вихрастый добытчик арбузов. – У нас – коммунизм. Все – бесплатно. Хочешь, – ешь, не хочешь, не ешь. При чем тут какие-то глупые деньги?

На полу около входа в спортзал лежал целый мешок арбузов.

– У тебя ножик есть? – спросил меня длинный как жердь заспанный грузин, имевший на верхней губе небольшие усики, несмотря на свои пятнадцать лет.

– Есть, а что? – спросил я, ошалевший от всего происходившего вокруг.

– Доставай, дорогой, сейчас арбуз кушать будем. – Привел меня в чувство длинный житель гор.

Арбузы пошли на «ура». Мешок, в котором на Черноземье носят картошку, вмещающий пять ведер, полный арбузов мы съели минут за десять.

До этого я редко ел арбузы. Мать одна воспитывала меня и младшего брата, денег постоянно не хватало, а арбузы в нашей семье считались деликатесом, поэтому я ел его считанное количество раз. Но тогда, находясь в темном спортзале мореходки, я был так безмерно счастлив, я быстро съел арбуз, практически не почувствовав его вкус, и побыстрей улегся спать, чтобы окунуться в мир моих снов и фантазий.

Пробуждение утром мне очень не понравилось…

Какой-то парень прямо у меня над ухом, что было сил, проорал:

– Абитура! Подъем!

Вставать категорически не хотелось, но со всех сторон я слышал, как ребята, ворча потихоньку ругаясь, поднимаются и одеваются. Быть белой вороной мне не хотелось, поэтому нехотя пришлось вставать. Было семь часов утра. Хотелось спать, как медведю бороться. Я оделся, умылся.

Всех нас построили вместе и стали выкрикивать фамилии. Моей фамилии там не оказалось. Я и еще несколько вновь прибывших подошли к дежурному по части и записались. После утренней проверки всех заставили работать. Лично мне пришлось подметать плац. Я искренне не понимал, почему я должен его мести, но скрепя сердце, подчинился.

Когда мы закончили работу, я вместе со своим дядей пошел к командованию училища на собеседование. Я не помню, как проходило собеседование, и о чем мы там говорили. Все было как в густом белом тумане. Было светло, какой-то яркий свет, казалось, окутывал меня со всех сторон, и было совершенно ничего не видно.

Это было какое-то странное ощущения счастья, которого не осознаешь.

Когда я вышел из кабинета, где происходило собеседование, я как-то вдруг осознал, что мне сказали. Мне нужно было ЕЩЕ РАЗ ПРОЙТИ МЕДКОМИССИЮ. Таков был порядок.

ХОТЯ Я ПОМНИЛ эти чертовы буквы в третьем ряду таблицы для проверки зрения снизу очень хорошо: – НКИБМШЫБ. Но зрение-то мое было не идеальным, и я это сам осознавал лучше любого окулиста. Поэтому медкомиссия была, мягко говоря, крайне некстати, что меня сильно напрягло.

Но делать было нечего, и я пошел проходить медкомиссию. Всех врачей я прошел достаточно быстро, все дружно написали: «Годен».

И вот настала очередь окулиста.

Я вошел в кабинет, стараясь держаться как можно более независимо и спокойно. И весь внутренне похолодел, когда врач – седой пожилой мужчина лет пятидесяти низкого роста и круглый, как колобок, начал проверку моего зрения с самого верха и двигался, вниз опускаясь только на одну строчку вниз. Боже, как я его тогда ненавидел!

Всю таблицу для проверки зрения наизусть я не знал, и это было моей большой ошибкой.

Конечно же, он написал, какое зрение было у меня на самом деле. По сравнению с весной мои упражнения все же дали кое-какие результаты: один глаз был 0.8., а другой 0.9., но, тем не менее, этого было недостаточно, чтобы я мог поступить учиться на штурмана. Мечты мои рухнули, как прогнившее дерево после бури.

Сказать, что я был опечален, значит, ничего не сказать. Я был разбит, уничтожен, раздавлен в лепешку несправедливостью жизни. Жизнь как-то вдруг потускнела и наполнилась темными красками.

Отчаяние захлестнуло меня. И то странное ощущение счастья, что было у меня с момента приезда в Астрахань, сменилось тупым и черным безразличием и горечью разочарования.

Когда я пришел в приемную комиссию училища, я был уверен, что мне отдадут мои документы и придется мне ехать домой. Но мне предложили сдать вступительные экзамены для поступления в училище на судомеханика. Это было, конечно же, не то, о чем я мечтал, но возвращаться в школу к самоуверенному директору мне не хотелось категорически. Поэтому я согласился, хотя никаких учебников у меня с собой не было.

Более того, я совершенно не был готов к экзаменам.

Среди абитуриентов мне удалось познакомиться с одним чеченцем, который поступал также на судомеханика. Мой дядя и его отец быстро нашли общий язык и множество точек соприкосновения, и мы стали вместе с ним готовиться к экзаменам по его учебникам.

Багаж знаний этого высокого красивого шестнадцатилетнего парня был намного скромнее, чем мой, поэтому я время от времени консультировал его по некоторым вопросам. Так проходило время. Через какое-то время к нам присоединился еще один парень из Краснодарского края. Он был бывший борец среднего роста и достаточно коренастый для своих пятнадцати лет. Со временем я стал объяснять им обоим школьный материал, и мы повсюду стали ходить втроем, а если мы были в городе, то к нам присоединялись их отцы и мой дядя.

Шел август месяц. Было тепло, и хотя впереди маячили вступительные экзамены, настроение было приподнятым. Каждый день вечером мы садились на берегу Волги, смотрели на реку и на отражающиеся в ней звезды, которые манили и притягивали к себе. Мы сидели на берегу Волги и грезили о море. Душа наполнялась невыразимым блаженством и счастьем. Все мы ТОГДА были неисправимыми романтиками, которых жизнь еще не успела обломать. Как бы там ни было, но все экзамены я единственный из всего потока абитуриентов сдал на пятерки. Так я поступил в Каспийское мореходное училище учиться на судомеханика. И в начале августа я уехал домой.