Вильям летал во сне. Это был чудесный полет, когда ты, свободный от земного тяготения, взмываешь ввысь под самые облака и паришь, кружишься, витаешь. Земля внизу – изогнутая, пестрая линза, в которой искажается реальность. А ты способен подняться выше, до верхних кромок облаков, увидеть не застланное дымкой солнце, ощутить на своих щеках обжигающий ветер высот.

«Ты растешь, – объясняют такие сны взрослые. – Когда вырастишь, летать перестанешь». Глупое объяснение. Вот одноклассник Дубинкин тоже растет: вон уже какой вымахал, – но ему сны про полеты не снятся – одна порнография. Курову снится нечто подобное. (Они как-то затронули тему полетов во сне и выяснили, что кому снится.) Так вот, Курову не столько полеты снятся, сколько прыжки по деревьям. Злоязыкий Илья объяснил такие сны возвращением Курова к обезьяньим истокам человечества. Насчет остальных неизвестно. Но сны про полеты приходили к Вильяму почти каждую ночь.

Иногда в этих снах он отрывался от земли высоко-высоко, иногда скользил низко над поверхностью. Были моменты, когда земное тяготение вдруг напоминало о себе, и тогда Вильям камнем падал вниз, но всегда просыпался, не успев упасть. Иногда на земле его ждали какие-то злые люди, посылали снизу проклятия, пытались допрыгнуть, но достать не могли.

Сегодняшний сон был удивительно ярким и волшебным. Вильям летал высоко-высоко среди облаков. Мимо него пролетали пестрые птицы, странные бабочки размахивали огромными, больше человеческого роста, крыльями. Среди облаков, чуть ниже него, скользил летающий остров Лапута, придуманный Джонатаном Свифтом, с островерхим замком в центре.

Вильям хотел взглянуть на летающий остров, хотел спуститься, но промахнулся и заскользил вниз, постепенно наращивая скорость. Внизу он увидел город, город ажурных башен, пестрых дворцов, город фонтанов и статуй. Этот город чем-то был похож на станицу Ряжскую, в некоторых зданиях проглядывали знакомые очертания, но Город был красивее, чище, ярче и как-то добрее. Прямые улицы были выстланы каменной плиткой, по обочинам стояли не бетонные столбы ЛЭП, но мраморные статуи. И прохожие почему-то улыбались, а не бежали вперед с перекошенными от тяги к богатству лицами. И дома – аккуратные каменные строения, большие и маленькие дворцы с пестрыми крышами.

Вдруг Вильям ощутил, что теряет высоту. Промахнувшись мимо летающего острова, он продолжил падение. Ощущение эйфории сменилось страхом. Уже понимая, что это всего лишь сон, он попытался проснуться, но не смог, и падал все ниже. Крыши домов, верхушки деревьев, статуи и фонтаны становились все ближе и уже не казались такими добрыми и притягательными.

Потом последовал удар, однако не жесткое, смертельное падение, но мягкое, пружинящее, в то же время ощутимое, сотрясающее внутренности.

Вильям лежал в постели, а сетка все еще ходила ходуном, словно он действительно свалился на кровать с высоты пары метров.

– Однако, – проговорил он вслух. – Да, я летал во сне, но упал-то наяву. Ой! Не может быть! – Воскликнул он уже громче.

Постель и комната, в которых он проснулся, ему не принадлежали!

Вчера вечером Вильям сладко заснул в маленьком деревянном сарайчике, превращенном его упорными стараниями в удобное бунгало, расписанное изнутри пестрыми граффити, на старом большом диване. Побросал на старое вытертое кресло свою одежду и приготовился смотреть сладкие сны. Но теперь он находился в добротном бревенчатом доме. Вместо модели звездолета под потолком висел кованый светильник. Ложе, на котором он проснулся, было застлано шкурой какого-то большого зверя: медведя, а может, и мамонта; не кровать, а именно ложе: нечто тяжелое и обширное, с высокими деревянными резными спинками. Одежда, лежавшая на кресле, тоже была чужой.

Большое окно было на своем месте, но теперь сквозь стекло виднелся не куст сирени, а пальма, на перистых ветвях которой сидели и чирикали пестрые попугайчики. Вместо плетенного из лоскутков половика на полу лежал ковер, на вид персидский. Стол находился на положенном ему месте, однако имел другую форму и более древнюю форму с инкрустированной столешницей, и вместо монитора компьютера на золотой подставке, изображавшей трех оскаленных драконов, стоял большой хрустальный шар.

Книги! Книги частью были его: Толкиен, Гуликовский, Джек Лондон; но присутствовали и какие-то фолианты в кожаной обложке с золотым теснением и мудреными названиями: «мантика», «каббала», «гоетия», «викка». Эти названия Вильяму ничего не говорили.

Акварельный рисунок на стене над кроватью, нарисованный двоюродной сестрой, висел над кроватью и вчера.

В попытке проснуться Вильям ущипнул себя за живот, за бедро, даже попробовал подергать за нос, ожидаемого пробуждения не произошло, но синяки поставить получилось.

– Однако! – Воскликнул Вильям в очередной раз и поспешил к лежавшей на кресле одежде. С сомнением взял в руки узкие, коричневые штаны, поднял, примерил, надел. Размер его, ничего не висело, нигде не жало. Потом он надел широкую темно-зеленую куртку с глубоким вырезом и рукавом-регланом. Тоже его размер. Натянул длинные носки, вернее, какие-то вязаные гольфы, обул сапоги. Последним в кресле лежал пояс с прикрепленным к нему ножнами. В ножнах находился какой-то режущий инструмент: нож, кинжал, короткий меч или кортик.

Перед тем, как вытащить из ножен кинжал, Вильям несколько раз хлестнул себя ладонями по щекам. Безрезультатно, если это и сон, то для пробуждения нужны более радикальные приемы. Тогда он взялся за кинжал и рывком вынул его из ножен.

Красота! Тонкий, даже на взгляд острый клинок расцвечивал серый булатный узор. Мужественная тяжесть внушала уважение, а удобная яшмовая рукоятка, украшенная на торце огромным красным камнем, ласкала ладонь. Это не игрушка, – догадался Вильям.– Это настоящий клинок средневековых рыцарей. Обтянутые черной кожей ножны, были лаконично украшены двумя серебряными пластинами в виде дерущихся грифонов.

Вильям перебросил кинжал с руки на руку, сделал несколько взмахов, колющих ударов, потом спрятал кинжал в ножны и подпоясался.

Теперь можно было идти навстречу опасностям, трудностям и необычностям. И Вильям Андреев, облаченный и экипированный как юный оруженосец, вышел из домика наружу.

Нет, это, конечно, был его двор. Знакомые, старательно взращенные мамой цветники, дорожки, выложенные камнем. Даже песочница была на месте, в которой он любил ковыряться каких-то шесть лет назад. Однако теперь двор защищала высокая каменная ограда с зубцами по краю – ни дать ни взять поместье средневекового тана. И дом из кирпичного превратился в каменный, старинный с высокими стрельчатыми окнами, защищенными коваными решетками. Из обитой железными пластинами тяжелой входной двери торчали заточенные железные шипы. Весь дом и двор был готов к отражению атаки неизвестных недоброжелателей. Это и радовало и настораживало – выходит, есть такие, от кого придется защищаться.

С трудом открыв тяжелую дверь, Вильям вошел в дом. Это был без сомнения его дом, в котором он родился и вырос, к которому привык: знакомое расположение комнат, знакомо расставленная мебель. Но мебель старинная, тяжелая и украшенная вычурной резьбой. Под потолком висели ажурные светильники из кованого железа. Слава Богу, светильники были оснащены электрическими лампами. Да, в доме имелись электричество, холодная и горячая вода, ванная комната и туалет с унитазом. Пускай сама ванна походила на огромную деревянную лохань, пусть холодильник был замаскирован под резной, черного дерева шкаф. Свои основные функции они выполняли. Ну, превратился кухонный комбайн в некий агрегат с чудовищного вида лезвиями и лопатками. Да телевизор теперь походил на волшебное зеркало в вычурной раме, однако вместо своего отражения в этом «зеркале» можно было увидеть полуголых певичек с Первого канала. А кроме газовой плиты на кухне имелся очаг с подвешенным над ним огромным закопченным котлом. Сбоку от очага в ряд стояли разного размера вертела.

Посредине гостиной на широкой тахте полулежала мама Вильяма Андреева в длинном платье, с непривычной прической, терла виски, трясла головой, видимо, не веря своим глазам.

– Вильям, – сказала она нервно. – Что происходит?

– Не знаю. Может, мы все умерли?

– Может быть…, – пробормотала женщина. – Но не верится.

– Да, я тот свет себе не так представлял.

Заскрипела дверь, и в комнату вошел незнакомый человек. Вернее, это вначале он показался незнакомым. Человек был облачен в простого покроя рубаху, штаны, жилет, подпоясан матерчатым кушаком. Слуга, раб, холоп, – говорили его одежда, походка, скучное выражение лица.

– Какие будут приказания, госпожа, – проговорил человек с подобострастным придыханием.

– Вадим Алексеевич, это вы?! – Воскликнула мама.

– Я, несравненная госпожа, – проговорил Вадим Алексеевич.– Какие будут приказания? Хотите, моя супруга приготовит вам завтрак? Если пожелаете, можно запрячь карету для прогулки.

– Карету…? Вадим Алексеевич, что с вами?

– Ради вас, госпожа, ради вашего супруга, ради вашего сына я готов на все! – Провозгласил Вадим Алексеевич.

Вадим Алексеевич Громов, сосед, главврач районной больницы, человек чопорный, высокомерный, всегда имевший начальственную внешность и импозантный вид, тиранивший свою жену и сына, и теперь такие изменения! Был начальником – стал рабом.

За Вадимом Алексеевичем вломились в комнату остальные Громовы, жена и сын, тоже щебетали, испрашивали приказаний, заискивали, юлили.

– Господин Вильям, – пищал Ромка Громов, пытаясь припасть к ногам Вильяма, – что пожелаете, господин Вильям? Я весь к вашим услугам.

– Ромка, отвали! – Прикрикнул на соседа Вильям.

– Господин Вильям, я ваш верный раб. Желаете позавтракать?

Это было невыносимо.

Порой бывает приятно, когда тебя окружает табунчик развеселых маленьких щенят, поскуливающих, повизгивающих, лижущихся, желающих обратить на себя внимание. Желающих хоть чем-то угодить. Бывает приятно, но потом такая привязанность тебе надоедает. А тут не щенки – люди, твари разумные, а ведут себя хуже собак-подлиз.

Не выдержав подобострастного натиска соседей. Вильям выскочил на улицу.

– Господин Вильям, – вопил ему вслед Ромка Громов, – я готов служить вам! Желаете, я буду охранять вас от разбойников.

– Сам обойдусь! – Бросил Вильям, захлопывая тяжелую калитку.

Но Ромка бежал за ним и орал вслед:

– Господин Вильям, подождите, я вас охранять буду!

– Офигеть! Что жизнь с людьми делает! – Заключил Вильям.

Ромка отстал. Теперь Вильям мог остановиться, оглядеться, ужаснуться.

По многим признакам это была станица Ряжская, родная, любимая, и одновременно надоевшая. Вот знакомая акация, как-то года три-четыре назад на акацию забрался Саша Бякин и не смог слезть. Его тогда почти целый день с дерева снимали при помощи милиции, пожарных, «скорой помощи» и всех соседей. Даже половину кроны спилить пришлось. Следы этого насилия над деревом до сих пор сохранились. Но двор Нюрки Матвеевой, перед которым росла эта акация, на двор Нюрки Матвеевой совсем не походил. Это был кусочек северной тундры, поросший мхом и ягелем, посредине которого стоял корякский или чукотский чум. Сама хозяйка двора, в длинной кухлянке, торбасах, с кожаным бубном в руках прыгала вокруг чума, била в бубен, по-видимому, заклиная духов. Но самогонный аппарат был на месте и соблазнительно дымился. Над калиткой висело объявление: «Изгоняю бесов, лечу порчу, выявляю вампиров народными средствами, продаю самогон».

Следующий двор, в котором жил известный всей округе делец, вор и барыга, теперь представлял собой участок леса, над которым возвышалось огромное дерево. Вильям разглядел и самого барыгу, лишенного одежды, но покрытого бурой шерстью. Барыга раскачивался на ветке, и счастливо так улюлюкал. Видимо, он превращался в обезьяну и был этим несказанно доволен.

Остальные дворы и дома тоже изменили свой вид, цвет, форму, содержание.

Под ногами вместо усыпанной камнями и пылью земли лежала настоящая брусчатка. Идти по такой дороге было удобно и приятно. Никакие кочки, ямки, колеи и колдобины не мешали движению.

Стали попадаться прохожие. У всех пестрые наряды, пугающие своим разнообразием, и одинаково вытянутые и обреченные лица. Было ощущение, что все они собрались на маскарад, поэтому и облачились в необычные одежды, но погнали их на это мероприятие под страхом смертной казни: не избежать, ни отвертеться. Кто-то из них носил камзолы и плащи, другие рядились в восточные наряды: халаты и тюрбаны. Встречались и такие индивидуумы, кто предпочел дикарский наряд из бус и набедренных повязок; шли себе по улицам, разрисованные нелепыми росписями и татуировками, здоровались со знакомыми, разглядывали окружающих.

Дом, где проживала Анна Павлиновна Шайкина, превратился в крайне защищенную крепость: по углам торчали башни с бойницами и машикулями, каменный забор украшали зубцы и острые колья, вместо дома – донжон с узенькими, но застекленными, окошками. На шпиле висела какая-то тряпка, должно быть, знамя, но Вильяму показалось, что это деталь Ленкиного гардероба, занесенная ветром на шпиль. Все бы хорошо, но это был маленький замок, соответствующий размерами прежнему жилищу Шайкиных.

Дом Илья тоже сохранил прежние размеры, тоже превратился в крепость, но… японскую. Забор из просечного железа стал каменным, а из-за этого забора выглядывал дом, многоярусный с изящно изогнутой черепичной крышей, похожий на несколько пагод, поставленных друг на друга. Конек украшали деревянные скульптуры драконов.

Вильям остановился посередине улицы, вертел головой туда-сюда, щипал себя, тщетно пытаясь проснуться. Слева замок Шайкиных, справа замок Ильи, а впереди двор Бякиных. Двор Бякиных ничуть не изменился. Деревянный забор остался прежним, кирпичный беленый дом тоже, деревья по-прежнему создают густую тень. Вишни в пальмы и секвойи не превратились. Петух за деревьями кукарекает. Ничего не изменилось, за одним маленьким исключением: весь двор с домом, кухней, сараями, деревьями, кошкой Муркой, дедом Степаном и бабушкой Муней, Сашей и Лешей Бякиными, Альбиной Мазлумян и ее очередным избранником отделился коренного грунта и теперь летающим островом висел в воздухе на высоте пяти-шести метров.

Потом Вильям взглянул на овраг. Оврага не было. Там, где овраг выходил на улицу, между двором Ильи и жилищем Бякиных, где еще вчера находилась горячо любимая Сашей и Лешей свалка, теперь стоял каменный пирс, уходящий в море…. Именно в море. Овраг превратился в залив или фьорд, за которым играл сине-зелеными цветами морской простор. Исчезла река Кубань, исчезли закубанские пространства с их хуторами, полями, фермами. Теперь здесь были море, облака, паруса далеких кораблей.

И замер Вильям Андреев, молодой человек четырнадцати лет, отличник и вундеркинд, мечтатель и романтик, предмет воздыхания множества поклонниц, замер, открыл рот, выпучил глаза и даже щипать себя перестал. С таким тупым выражение лица обычно Саша Бякин замирал, когда его что-либо удивляло, но его всегда что-то удивляло. А тут Вильям замер. Простим его, однако, – в такой ситуации любой замрет. Можно, конечно, попытаться в обморок упасть, но не получается; засмеяться, заплакать, но смех и слезы тоже никак не выдавливаются. Можно попробовать посчитать себя полным идиотом, предположить, что на самом деле ты лежишь в палате для умалишенных, и все эти замки, моря и летающие острова тебе только кажутся, но к такому выводу приходить не хотелось. Перспективы в такой ситуации были неопределенными.

Вильям стоял на одном месте, вертелся, оглядывался по сторонам, старательно впитывая глазами происходящее. Вдруг чья-то крепкая рука хлопнула его по плечу. Вильям вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял невысокий, коренастый самурай. Именно самурай, в кимоно, штанах-хакама, накидке-хаори, похожей на коническую корзину плетеной шляпе. Из за пояса торчали два меча: длинный – катана, и меч покороче – вакидзаси.

– Чего пялишься? – Весьма недовольно спросил самурай.

– Илья? – Удивился Вильям.

– А кто еще, по-твоему? – Проворчал самурай.

Вильям начал смеяться. Сначала просто засмеялся, а потом принялся истерически хохотать. Самурай Илья недобро смотрел на друга. Смеяться он не порывался. Вильям смеялся долго, до слез, до икоты. Обычно такое состояние называют истерикой и лечат соответствующими препаратами.

– Будешь ржать, мечом долбану, – пообещал Илья и с самурайской решительностью положил руку на рукоять меча.

Вильям сразу же унял смех.

– Ну прости, – сказал он примирительно. – Не ожидал тебя в таком виде увидеть.

– Не себя посмотри: тоже мне, доблестный рыцарь Айвенго!

– Ты еще наших соседей Громовых не видел. Они нашими слугами стали, бегают по дому, к ногам припадают, приказаний требуют. Я от них сбежал.

– Громовы? Семья главврача? – Не поверил Илья.

– Трудно поверить? Трудно. Но придется.

Они замолчали, посмотрели по сторонам. Шумело море, бились о кирпичный пирс пенистые волны. Плыли по морю парусные корабли. Мимо ребят верхом на хромой кобыле проехал какой-то перепуганный мужик. По всему было видно, что на лошадь он сел впервые, в седле держался с трудом, покачивался из стороны в сторону. Если бы полудохлая кляча перешла с шага, хотя бы на рысь, мужик точно бы оказался на каменной брусчатке. Но одет всадник был с величайшей претензией: в костюм ковбоя.

– М-да, – пробормотал Вильям, провожая раскачивающегося ковбоя долгим взглядом. – Как ты думаешь, где мы все оказались?

– В станице, – проворчал Илья.– Это она, сомнений быть не можешь. Вон, возле причала осколки водочной бутылки видишь? Бякинская бутылка. Они недавно бутылки кирпичами били, а я их за уши таскал. Не сомневайся, это наша станица. Только вопрос, как она такой стала? Ты как все объясняешь?

– Я? Ну, решил, что я сошел с ума, и теперь мне все это кажется, – сказал Вильям.

– Я тоже, – оживился Илья. – И папа мой, как увидел вместо официального костюма и тубы с чертежами самурайские доспехи, решил, что с ума сбрендил. Попил валерианки, потом саке выпил, теперь к моей бабке побежал. Посмотреть, как у нее дела.… Давай для начала будем считать, что мы не сошли с ума, и никто с ума не сошел.

– Давай, – согласился Вильям. – Я что-то не хочу быть психом.

– Тогда, если мы не психи, то какой псих весь мир так перекроил?

– От этого вопроса тоже психом можно стать, – заключил Вильям. – Я все перепробовал, и грандиозный розыгрыш, и перенос во времени. В какой-то момент я решил, что умер, и теперь нахожусь в раю… или в аду. Давай будем считать, что имеет место чудо, а причины этого чуда попытаемся разгадать позже.

– Давай считать, – согласился Илья без особого, впрочем, энтузиазма. Он не любил оставлять дела на потом.

Затем они дружно подняли головы и посмотрели на летающий остров с Бякиными. Снизу остров выглядел далеко не привлекательно: гигантский ком земли с торчащими корнями деревьев. Точно под летающим островом, в том месте, откуда воспарил кусок земли с двором, домом, кухней и всеми обитателями, теперь располагался соответствующих размеров водоем.

– Молчат, – проговорил Илья.

– Молчат, – согласился Вильям.

– Может, умерли?

– Вряд ли. Думаю, спят еще. Воскресенье сегодня.

– Точно, воскресенье, – вспомнил Илья. – А мне показалось, что со вчерашнего дня целая вечность прошла. Кстати! Ты говорил, что у тебя слуги появились, Громовы. У меня тоже слуга есть. Такой страхолюдного вида карлик, мохнатый, на японца не похож, но в кимоно. Говорить не может, но все понимает. Мой собственный, так сказать, карманный самурай.

– Откуда он взялся?

– Не знаю. Но карлик этот уж больно на моего дворового кобеля Спинозу похож. А я Спинозу с вечера не видел. Думаю, это он.

– Хм, – усмехнулся Вильям.

– Ага, – согласился Илья. – Нам нужно еще по станице пройтись, посмотреть, что во что превратилось, кто кем стал. И еще, мне интересно: надолго ли это? Вдруг спустя какое-то время все в нормальное состояние вернется. И порадоваться новой жизни не успеем.

Возле каменного причала справа от ребят, что-то громко плеснулось, гораздо громче накатывающихся на берег волн, словно что-то большое упало с причала в воду.

– Ребята, – позвал мальчиков чей-то печальный и перепуганный голос. – Помоги-ите!

Вильям и Илья повернулись на зов. Голос знакомый, и никакой угрозы в нем не слышалось, но все равно к причалу они пошли осторожно, на всякий случай придерживая рукояти мечей.

Вначале они ничего подозрительного не заметили, но потом разглядели, как возле ближайшей опоры причала зашевелилось что-то живое, всхлипнуло, потом громко чихнуло. Ребята подошли ближе. В накатывающих волнах плескалась Леночка Шайкина. Однако это плескание веселым купанием назвать было сложно. Движения Леночки больше напоминали нерешительную попытку самоутопления.

Лицо Леночки радости не выражало, было заплаканным, в потеках губной помады, туши, серебристых блёсток. Потом бросилась в глаза некоторая неодетость, вернее, экзотичность наряда, даже Леночке Шайкиной не свойственная. Сорочка из перепутанной морской травы. Такую сорочку Ленка могла бы надеть только тогда, когда какой-нибудь заграничный модельер объявил бы такой наряд запредельно модным. Волосы у Леночки имели отчетливый зеленый цвет. Конечно, Леночка частенько красила свои длинные волосы, однако не столь радикально. А потом потрясенные ребята разглядели дельфиний хвост вместо толстеньких коротких ног Леночки Шайкиной. В серебристых волнах неизвестно откуда взявшегося моря неуверенно шевелилась неизвестно откуда взявшаяся русалка.

– Ребята, – увидев мальчишек, разревелась Леночка Шайкина. Она пыталась сказать еще что-то, но за горькими всхлипами слов было не разобрать. Потом, слегка успокоившись, Леночка поведала о своей беде и обо всем, что с ней случилось.

Спать Леночка улеглась поздно: пришлось долго успокаивать разволновавшуюся маму, подвергнувшуюся нападению змей и лягушек. Обретя некоторые силы, Анна Павлиновна все порывалась идти бить Аллу Филипповну, невзирая на позднее время и высокое артериальное давление. Она даже подходящий для этой цели лом приготовила. Леночка, в попытке удержать маму, хватала ее за руки и ноги, а Прасковья Опанасовна пыталась лечить корвалолом. Потом обстоятельной бабушке удалось убедить маму, что возмездие может подождать до утра, «горластая Алка никуда не денется», пусть себе спокойно спит до утра.

Мама успокоилась, зато перевозбудилась Леночка и долго не могла заснуть. Ее и крякающие под окном утки тревожили, и тиканье часов, и громкие вопли дерущихся под забором не давали ей спать. Заснула Леночка под утро, а проснулась в холодной воде, в теле русалки.

Плавать Леночка сроду не умела и никогда не порывалась учиться. Когда летом мама вывозила ее на пару дней на море, Ленка большую часть времени проводила у кромки воды, довольствуясь солеными морскими брызгами. Теперь же даже наличие хвостового плавника не помогало ей научиться плавать. Все попытки освоить новую часть тела заканчивались у Леночки утоплением. Дышать под водой она тоже не смогла, только давилась соленой водой, кашляла, плевалась и плакала. Не смогла Леночка и выбраться на берег. По телевизору она видела, как ползают по берегу тюлени и морские котики, но соответствующих навыков у нее не было, поэтому дальше полуметра от кромки воды она не выползла. В воде было холодно и мокро, на суше тяжело и жарко. Это дитя двух стихий оказалась не приспособленной ни к одной из них.

Леночка пыталась звать на помощь, но соседи, увидев такое хвостатое чудо, почему-то убегали. На призывы откликнулась только старая Нюрка, однако обратно вернулась со здоровенным гарпуном и попыталась Леночку пригвоздить. Леночка спаслась от Нюрки под сваями причала.

– Бедная Леночка, – посочувствовали Леночке ребята.

– Позовите маму, – слезливо попросила Леночка.

Илья и Вильям с тревогой посмотрели на шайкинский дом и опасливо переглянулись. Уж слишком грозно и неприступно выглядел теперь дом Анны Павлиновны Шайкиной, хотя синяя лавочка, место ежевечерних посиделок, осталась на своем месте, у подножья крепостной стены.

– Да-а, – неопределенно произнес Илья. – А вдруг твоя мама нас того…?

– Чего «того»?

– Ну…. Смотри, какой у тебя дом. Ты вон в русалку превратилась, а вдруг твоя мама тоже еще в кого-нибудь, в Минотавра, например?

– Вот еще! – Фыркнула Леночка.

Однако Вильям и Илья ее возражений не разделяли и смотрели на крепость с тревогой и подозрением. От этих Шайкиных всего можно ожидать!

– У тебя дом тоже на крепость похож, – логично заметила Леночка. – А ты каким был, таким остался. Одежду только чудную носишь.

– Так то – я, – ответил Илья, поворачиваясь к Леночке. – Да и откуда ты знаешь, что я – это я? Может, я – это не я, а чудовище в человеческом облике?

– Вот еще! – Вторично фыркнула Леночка, но подальше от берега отодвинулась.

– Ладно, не бойся, я русалками не питаюсь, – усмехнулся Илья.

– Я тоже, – сказал Вильям. – Позовем, что ли?

– Придется. Ты иди первым, а я, в случае чего, прикрою.

– Храбрец. А еще самурай.

Но Илья ничего не ответил на колкость. Он отошел в сторону, полуобнажил клинок своего меча и замер в боевой готовности.

Вильям подошел к тяжелым крепостным воротам шайкинской крепости. Поднял руку, собираясь постучать, но внутри крепости раздался громкий звон, похожий на обрушение штабеля железной посуды. С грозным лязгом распахнулись ворота. И на улицу выбежало какое-то чудовище, огромный длинношерстый зверь с полуметровыми клыками, черными когтями, хвостом. При внимательном рассмотрении чудовище оказалось собакой, Ленкиным любимцем Тобиком, разросшимся до лошадиных размеров. Вид у Тобика, не смотря на размеры, был совсем не страшным, как и прежде изможденным ежедневными Ленкиными ласками. Большая мохнатая голова уныло склонилась, толстые лапы заплетаются, облезлый хвост волочится по земле. Даже приколотый к голове пестрый плюмаж и яркая попона не добавляли Тобику воинственности.

Верхом на собаке восседала Анна Павлиновна Шайкина!!! Анна Павлиновна была с ног до головы закована в тяжелые доспехи, на голове – шлем, украшенный золочеными буйволовыми рогами. А сколько боевого задора, огня и гнева пылало в этих маленьких глазах. Сколько силы было в руках, сжимающих огромное копье и широкий щит с изображением распятой курицы на гербе.

Перепуганный Вильям проворно прыгнул за синюю лавочку и залег там, выставив свой кинжал. Выдернул из ножен меч и Илья, поднял над головой, приняв соответствующую стойку. Но Анна Павлиновна ребят даже не заметила.

– Готовься к смерти, Бэнши! – Проорала Анна Павлиновна, потрясая копьем. – Выходи на честный бой!

Пришпорила Тобика и поскакала по улице.

– Бэнши? – Спросил из-под лавочки Вильям. – Кто такой или кто такая бэнши?

– Не знаю, – ответил Илья, пряча меч. – Главное, не мы.

Анна Павлиновна подъехала к дому Аллы Филипповны и остановилась.

– Алка-ледокол, вот кто такая эта Бэнши, – определил Вильям. – Это она за вчерашних лягушек отомстить хочет.

– Пошли поближе, – предложил Илья.

– А как же я? – Прокричала из воды Леночка.

– Позже, – сказал ей Илья. – Вот твоя мама победит Бэнши и тебя из воды выловит.

Оставив Леночку плавать в море, ребята подошли поближе к месту предстоящей битвы.

Дом Аллы Филипповны тоже претерпел значительные изменения. Исчез зеленый забор, исчезли зеленые сварные ворота, пугавшие соседей своим тюремным лязгом, исчез кирпичный домик, пропала виноградная беседка. Нет, крепостью, как у Шайкиных, дом не стал, но теперь походил на штаб-квартиру каких-нибудь сатанистов, некромантов или мистиков. Ограда теперь представляла собой переплетение железных кольев вперемешку с бронзовыми масками чудовищ. На столбах стояли изваяния нахохлившихся злобных химер. За оградой притаился мавзолей или склеп, но не дом. Сквозь узенькие окошки этого дома, за эти мрачные каменные стены вряд ли проникал веселый солнечный свет. На каменном фронтоне тоже покоились статуи чудовищ. Между домом и оградой вместо роз росли уродливые колючки с черными, дурно пахнущими цветами, похожими на змеиные головы. Словно клубок разозленных змей, эти кусты шипели, шевелились и извивались. Просовывая свои колючие соцветия сквозь ограду, они даже пытались укусить, но не могли дотянуться.

– Выходи на честный бой, Бэнши! – Проорала Анна Павлиновна и подняла вверх свое копье.

– Бэнши? – Задумался Вильям.– Это что-то из кельтской мифологии. Женщина, которая своей песней предвещает чью-то смерть.

– А, по-моему, это женщина, которая орет, – возразил Илья.

– Нет, поет, плачет громко, ее пение предвещает худое.

– Да какая разница. Тетка Алка всегда только плохое сулит, а уж орет она…!

– Выходи на честный бой, Бэнши! – Продолжала бушевать Анна Павлиновна. – Моя месть настигнет тебя!

Как всегда водилось в станице Ряжской, к месту предстоящей разборки стали стягиваться зрители: соседи с ближайших и дальних улиц. Собирались в большие и маленькие кучки, живо обсуждая происходящие, но близко к месту поединка не подходя. В отличие от прошлых лет, зрители были одеты куда как разнообразней и живописней, в одежды разных исторических эпох, разных исторических событий. Мелькали в толпе греческие хламиды, испанские камзолы, русские сарафаны. Стояли в общей массе джинны и аладдины, гномы и эльфы, колдуны и инквизиторы, дворяне и рабы. Прыгала в наряде чукотского шамана старая Нюрка, вся обвешанная колокольчиками, долбила в свой бубен, подбадривая Анну Павлиновну. Рядом с Нюркой выше голов подпрыгивали близнецы Чайниковы, пара придурков, превратившихся в двух замшелых гоблинов; счастливые, возбужденные.

– Выходи биться, Бэнши! – Вопила Шайкина. – Один на один!

Басовитым лаем ей вторил Тобик. Лай этого переростка больше всего походил на рев озабоченного быка.

– Не выходит, – сказал Илья.

– Наверное, боится, – предположил Вильям. – Я бы тоже такой испугался. Эх, прибьет тетка Анька нашу горластую тетку Алку.

– Как знать, как знать, – загадочно усмехнулся Илья. – Я бы повременил с выводами.

Быстро открылась калитка двора Аллы Филипповны, открылась и тут же захлопнулась, не дав определить, кто там выглядывает.

– Чего прячешься, Бэнши? – Громко вопрошала Анна Павлиновна. – Выходи биться.

Вторично открылась калитка, но уже шире. Наружу вышло странное существо. Конечно, ребята предполагали, что в свете нынешних тенденций и их горластая соседка трансформируется соответствующим образом, но чтобы так! Существо, вышедшее на улицу, тетку Алку нисколько не напоминало. На Шайкину шла огромная крапчатая лягушка. Шла на задних лапах, держа в передних направленное на всадницу копье. Ростом лягушка соответствовала невысокому человеку, а выражение морды имела препаскуднейшее.