Buch lesen: ««Морской чёрт» выходит на берег»

Schriftart:

* * *

Пролог

1944 год, октябрь.

Кенигсберг, Восточная Пруссия

Ярко горел камин, но в просторном кабинете было прохладно. Гауляйтер Эрих Кох чинно восседал за огромным столом, строгим взглядом рассматривая вошедших офицеров и человека в штатском. Справа от Коха стоял его адъютант и телохранитель Берг, готовый в любую минуту прийти на помощь шефу. А причины были. И Кох, и Берг знали, что русские объявили охоту на гауляйтеров, и убийство Кубе в Белоруссии это доказало. Правда, Восточная Пруссия и Белоруссия это не одно и то же, но настороже надо быть, даже, если пришедшие посетители – люди проверенные.

А посетителей было трое. Один в черной морской форме, другой тоже в черной, но эсэсовской, и только третий в штатском. Тот, что в штатском, был заметнее старше двух других, тридцатилетних, выглядел усталым и озабоченным. Все трое, войдя в кабинет, представились, как и положено в этом случае.

– Слушаю вас, – негромко произнес Кох, давая понять, что аудиенция началась; то, о чем пойдет разговор, он знал, он читал их докладную записку.

И он не ошибся. Первым заговорил Эрвин Ран, гросс-капитан, бывалый подводник, отвечавший лично перед адмиралом Деницем за проведение испытаний.

– Господин гауляйтер, мы получили приказ об эвакуации, но мы не завершили испытания, – четким командирским голосом доложил Ран. – Прошло всего две недели с их начала.

– И сколько вам надо для завершения? – спросил Кох после небольшой паузы.

– Хотя бы столько же, те же самые две недели, – вступил в разговор человек в штатском; инженер-конструктор Альфред Лебер являлся одним из тех, кто создавал и недавно предложил усовершенствование конструкции объекта.

После сказанного усталость исчезла с лица Лебера, оно приобрело оттенок решительности. Видно было, что человек готов бороться за свое детище.

– Здесь, в условиях мелководья, особенно интересно, как поведет себя наш объект, – решительным тоном добавил он.

Лишь офицер-эсэсовец, отвечавший за секретность и безопасность испытаний, молчал, не решаясь возразить самому гауляйтеру.

Кох достал золоченый портсигар, вынул сигарету, закурил; аромат быстро распространился по кабинету:

– Я вас понимаю, господа. Но русские вплотную подошли к границам Восточной Пруссии, а их авиация, как и английская, регулярно делает налеты.

– Господин гауляйтер, наш объект относится к оружию возмездия! – недовольным голосом отозвался моряк. – Что мне прикажете доложить адмиралу?

Такая реплика не понравилась Коху. Он знал, что адмирал Дениц со своими подводными лодками пользуется особым расположением у фюрера. Портить отношения с Деницем Коху не хотелось. С другой стороны, Кох не терпел, когда ставились под сомнение его приказы. Но в данный момент он почувствовал, что стоявшие перед ним Ран и Лебер правы. И как бы в их поддержку, прозвучал голос молчавшего оберштурмбаннфюрера Ройтмана:

– Простите, господин гауляйтер, но испытуемый объект может послужить нам и сейчас.

Кох затянулся сигаретой:

– Поясните…

– Финляндия вышла из войны. 19 сентября в Москве подписано перемирие между финнами, русскими и англичанами. Это означает активизацию русского флота на Балтике. Поэтому…

– Знаю! – Кох едва не ударил кулаком по столу. – Знаю… Я никогда не доверял этим суоми. Их Маннергейм всю войну юлил, но так и не перекрыл железную дорогу из Мурманска на Москву.

Замолчали. Кох, докурив сигарету, спросил:

– У русских есть похожие объекты?

Гросс-капитан сразу же отреагировал, словно ждал:

– Нет, даже близко нет!

– А у кого есть?

Державший в руке портфель инженер Лебер подошел к столу, Раскрыл портфель и разложил на столе у гауляйтера несколько фотоснимков, рисунков и чертежей.

– Вот это британская… это японская… это наша германская, а вот это испытуемый объект.

– И что в нем нового?

Лебер стал увлеченно рассказывать, пояснять, а Кох, склонившись, внимательно разглядывал иллюстрации; потом выпрямился, посмотрел на гросс-капитана:

– Что, и у японцев тоже?

Обветренное лицо и командирский голос моряка внушали доверие:

– Господин гауляйтер, те, кто считают, что японцы умеют только махать самурайскими мечами, глубоко ошибаются. У японцев отличный флот! Это они доказали еще в начале века русским, а три года назад американцам. Для сравнения, на Перл-Харбор у японцев шли десять авианосцев, у нас же, у Германии, нет ни одного. Как, впрочем, и у русских.

Кох вышел из-за стола, в раздумье прошелся по кабинету:

– Хорошо. Разрешаю вам остаться еще на две недели. Только на две, не больше. В скольких экземплярах вы делаете отчет об испытаниях?

– Как всегда, в одном, учитывая секретность.

– Сделайте в двух. Второй экземпляр мне. В общем, жду от вас полный отчет об испытаниях. – Кох подошел к столу, еще раз глянул на фото, рисунки и чертежи, спросил: – Я так и не услышал, как называется ваш объект?

– «Морской чёрт», – ответил инженер Лебер, складывая все обратно в портфель.

Глава 1. Незваный гость и незваная гостья

1965 год, Калининград, 20 июня

Теплый воскресный день клонился к вечеру. Удобно устроившись в кресле, Василий Дронов смотрел телевизор. Телевизор был его главным увлечением и приобрел особую значимость после того, как Василий изобрел к нему специальную приставку и антенну, что позволило ловить передачи из Польши и ГДР. Другим увлечением Василия было море. Родился он в сухопутном Витебске, служил вблизи тоже сухопутного Челябинска связистом. Потом война… о ней вспоминать не хочется. Сейчас, спустя 20 лет после ее окончания, Балтика стала ему родной. Регулярно, до глубокой осени, он купался в прохладной, а иногда и в холодной морской воде. Благо, от его двухэтажного дома на 12 семей, каких немало понастроили после войны, было меньше часа езды до берега. Первое время Василий поругивал мелководье – Балтика это не Черное море, на котором он однажды побывал. Потом к Балтике привык. Вот и сегодня, искупавшись в июньской, пока еще обжигающей тело воде, Василий сидел в кресле напротив телевизора, пил согревающий чай и любовался танцующими красотками из воскресной развлекательной передачи польского телевидения.

Неожиданный звонок отвлек его от экрана. Василий поднялся, подошел к двери, приоткрыл. Передним стоял одетый по-летнему мужчина в светлом костюме и такого же цвета кепке.

– Кого вам? – спросил Василий, уверенный, что это ошибка: ни родственников, ни друзей у Василия Дронова не было.

– Мне хозяина квартиры, – раздалось в ответ, и тут по голосу Василий узнал пришедшего.

…Телевизор был выключен, они сидели за столом, смотрели друг на друга. Сколько же они не виделись? Более 20 лет.

– А ты неплохо выглядишь… – первым нарушил молчание пришедший.

– Холодная вода всем несчастьям беда. Рекомендую, – отозвался Василий.

– А вот о жилье такого не скажешь. Скромно живешь, Мастер. Не слишком тебя жалуют местные власти.

– Ты бы лучше представился, – недовольным тоном произнес хозяин квартиры. – А то Мастер да Мастер. Мне что, прикажешь тебя Гюрзой называть?

На лице незваного гостя впервые за вечер появилось подобие улыбки:

– Помнишь… помнишь… это хорошо… Только я уже забыл, что когда-то был Гюрзой, как и то, что с этим связано.

Пришедший достал из кармана пиджака паспорт, раскрыл перед глазами Дронова:

– Разрешите представиться: Баркая Нодар Георгиевич, проживаю в городе Краснодаре. Как видишь, я чист перед тобой.

Дронов хотел, было, взять паспорт в руки и познакомиться поближе с его содержанием, но в последний момент отказался, понимая, что для такого человека, как Гюрза, раздобыть поддельные документы не проблема. А гость тем временем кивнул на пустующий стол:

– Выпить принеси чего-нибудь.

Вскоре на столе появилась бутылка водки, бутерброды, банка консервов и копченая рыба. Хозяин квартиры разлил водку.

– За встречу! – поднял рюмку тот, что назывался Гюрзой.

– А надо? Так уж нужна нам эта встреча? – криво усмехнулся Дронов.

Гость не ответил. Он опрокинул в рот рюмку, закусил, а после этого сам задал вопрос:

– Ну а ты как? Судя по тому, что носишь фамилию не Борщев а Дронов, тебя советские бдительные органы не тронули?

– Не тронули, Бог миловал.

«Очень хорошо, – подумал тот, который по паспорту назывался Баркая. – Значит, будешь «на крючке». Но проверить тебя все равно придется». Обрадованный таким известием, он налил еще по рюмке и, выпив, сказал:

– Раз уж я заявил, что чист перед тобой, то продолжу. За свои военные деяния я отсидел восемь с половиной годков, от звонка до звонка. Теперь занимаюсь коммерцией.

– Как ты меня нашел?

– Случайно. Увидел из окна автобуса. Проследил. Ты, очевидно после обеда, шел в свою мастерскую. А дальше, как говорится, дело техники.

– Как ты попал к нам в город? Город-то режимный.

На лице гостя снова заиграла улыбка:

– Ну, дорогой, ты слишком много хочешь…

– Я тебе зачем нужен?

– Правильный вопрос, – Гюрза сощурился, словно пытался угадать мысли Дронова, и напряженно решал: полностью открыться или нет? – Мне нужна твоя помощь.

– Не боишься, что я тебя сдам?

Гюрза налил еще, только себе, выпил:

– А чего мне бояться? Получу за уголовку годика три… впрочем, надо еще поймать и доказать. А вот если ты меня сдашь, то… сам понимаешь, этой, пусть небольшой квартирки и берега моря вряд ли скоро увидишь. А будешь помогать, сможешь переселиться в другую квартиру, побольше, в центре. Или дом купить, может, даже где-нибудь на юге. Ты не старый. Глядищь – и попадется молодуха, которая развеет твое одиночество, уважаемый Василий Григорьевич Дронов, он же Борщев Игорь Платонович. Но для этого нужны деньги, хорошие деньги. Как оно? Я понятно излагаю?

Услышав прежние и нынешние данные о себе, хозяин квартиры поневоле вздрогнул. Потом тихо произнес:

– А если я откажусь?

Гюрза был готов к такому ответу:

– Сибирские лагеря еще не закрыты, места есть. Но я уверен, до этого дело не дойдет. Так?

Василий Дронов налил себе, выпил:

– Что от меня надо? – негромко произнес он, глядя на жующего с аппетитом гостя.

Два дня назад

Белесый туман окутал все вокруг: море, берег, прибрежный лес, начинавшийся метрах в двадцати от берега. Идти по мокрому песку и так было не из приятных, а тут еще туман, и в нескольких шагах ничего не видно. Двое с автоматами и портативной рацией неторопливо шагали, ведя дозор на своем участке. Впереди семенил на поводке верный друг – овчарка Граф.

– Знаешь, кто враг пограничника номер один? – спросил старший наряда Нырков, на минуту остановившись.

– Нарушитель, товарищ старший сержант.

– Правильно мыслишь, Заяц. А враг номер два?

– Наверное, туман…

– Снова правильно, рядовой Зайчиков. Туман для нас сплошная морока. Вот попробуй, разгляди, – Нырков присел, зорко всматриваясь в небольшой чистый просвет, образовавшийся между водой и нависшим над ней туманом, и ругнулся. – У нас в колхозе летом ночи темные, и батя любил говаривать: «Ночь, хоть выколи глаза». Теперь в пору сказать: «Туман, хоть выколи глаза».

Вскоре они двинулись, ступая по прибрежному песку, изредка разводя руками, как будто пробирались не через туман, а через лесную чащу.

Неожиданно Зайчиков остановился:

– Товарищ старший сержант, что это? – кивнул он в сторону леса. Нырков тоже остановился, всмотрелся:

– Что ты там заметил? – недовольно спросил он. – Я ничего не вижу.

– Да вон же, вон… – кивал Зайчиков.

– И вправду что-то чернеет между деревьев, – согласился Нырков. – А ну, пошли.

Согласно инструкции, отходить от берега разрешалось не более чем на пять минут. Поэтому пограничники наскоро осмотрели незнакомый объект, постучали руками и ногами по его массивному корпусу и недоуменно переглянулись.

– Что-то похожее на мощный трактор, – заключил Нырков. – А может, бензовоз.

– Это почему?

– Трактор потому, что у него гусеницы. А бензовоз потому, что похож на цистерну.

– А труба? Та, что вверх торчит?

– Выхлопная, наверное… так бывает. А вот почему кабина какая-то необычная и наверху? Непонятно…

Зайчиков снял с плеча кожаный рюкзак с портативной рацией:

– Будем сообщать дежурному?

Старший наряда Нырков пару секунд раздумывал:

– Нет. Когда вернемся, в рапорте отмечу. Думаю, это техника из ближайшего колхоза, – он снова постучал ногой по металлу. – Они там что-то строят.

– Но здесь же трехкилометровая зона?

– И что? Они иногда нарушают, потом извиняются. А по пьянке можно и в море очутиться. В нашем колхозе тоже был случай. Тракторист на своем тракторе поехал в ближайший райцентр свататься к своей зазнобе. Естественно, «поддал» и пьяный свалился с моста в реку вместе с трактором. Его искали, искали, а он в тридцати километрах от дома…

– Живой остался?

– Живой… Вот только технику, зараза, погубил. Раньше при товарище Сталине за такое посадили бы, а он отделался выговором.

Нырков и Зайчиков еще раз, недоверчиво озираясь, обошли вокруг неизвестного объекта, после чего Нырков сказал:

– Ладно, хватит с ним. Пора. Как там в песне: «Путь далек у нас с тобою…»

…Через час, дойдя до места, где просматривались контуры корпуса санатория, пограничники повернули назад. Участок их патрулирования закончился.

Когда они возвращались, туман заметно рассеялся, небо уже заволакивали серые облака. До заставы оставалось меньше километра. Вдруг Зайчиков спохватился:

– Товарищ старший сержант, а на обратном пути я этого… этого трактора не заметил.

– Молодец Заяц. Я тоже не увидел нашего объекта. Наверное, колхозники забрали свое детище. Сегодня появятся у нас с извинениями.

Тем временем туман окончательно растворился. Небольшие волны тихо омывали Балтийский берег.

Глава 2. Узник «санатория» выходит на свободу

1957 год, октябрь.

Город Ландсберг-ам-Лех в Баварии.

Тюрьма для военных преступников

Эта тюрьма была построена в 1910 году для особо опасных преступников. В 1924-м после подавления «Пивного путча» здесь отбывали наказание его участники, в том числе Адольф Гитлер, Рудольф Гесс и Грегор Штрассер.

Но человек со стороны никогда бы не подумал, что это тюрьма. Трехэтажный серого цвета особняк, чем-то напоминавший средневековый замок, сад внутри, асфальтированная дорога, ведущая к воротам. И только мрачный вид этих массивных железных ворот, будки охранников, да решетки на окнах говорили о том, что это не санаторий. Впрочем. Почему не санаторий? Режим для узников был жестким, но вполне приемлемым. День начинался с подъема в 6 утра, личной гигиены, уборки камер и коридоров и завтрака. После него заключенные работали в саду и клеили конверты. Далее обед, послеобеденный отдых и опять работа в саду. Наконец, в 17.00 ужин. Отбой был назначен на 22.00.

Заключенные имели право пользоваться тюремной библиотекой, за исключением политической литературы и книг по новейшей истории. Раз в месяц им разрешалось посылать и получать письма, а каждые два месяца предоставлялось право на свидание с родственниками. Здесь были чистые душевые и даже небольшой гимнастический зал. И кормили неплохо. Правда, потреблять алкогольные напитки не разрешалось.

Здесь совершались и казни, но только в первые годы после Нюрнбергского процесса. К началу 50-х годов тюрьма стала заметно пустеть – многие узники вышли на свободу. Причина проста – политика оккупационных властей, в первую очередь США, а также их западногерманских партнеров. Уже в 1952 году все бывшие нацистские чиновники, сотрудники СС и гестапо, согласно новому закону № 131, получили законное право занимать различные должности в государстве. Вершиной этих процессов стал закон об освобождении от судебного преследования, который вступил в силу в 1954 году. Практически со всех нацистских преступников были сняты обвинения, никто из них больше не считался преступником. Пришла пора ползучей амнистии.

К осени 1957-го узников «санатория» осталось совсем немного, всего восемь человек.

Одним из них был бывший оберштурмбаннфюрер СС Пауль Ройтман. Первые месяцы после ареста Ройтман был зол, как говорится, на весь белый свет. Еще бы, с ним в тюрьме сидели коменданты лагерей, матерые эсэсовцы, руководившие расстрелами мирных граждан, сожжением деревень и сел. А он во время войны никого не расстреливал, никого не сжигал. Он занимался охраной секретных военных объектов. И не его вина, что одна из ракет ФАУ, едва взлетев, упала на маленькую французскую деревушку, от которой ничего не осталось. Да и попался он бестолково. Жил спокойно в Испании под чужим именем, владел магазином спортивных товаров, приносящим небольшой доход. И все бы ничего, если бы не получил он вдруг письмо. Письмо было от брата Юргена, которого он считал погибшим. Юрген остался жив и перебрался в Люксембург. Он писал, что у него плохое здоровье, и перед смертью он хотел бы обнять брата. Пауль был тронут посланием и решил рискнуть. Из Испании до Люксембурга было два пути. Первый – напрямую через Францию; второй – морем до Италии, далее через Швейцарию и Германию. Помня о французской деревушке, Ройтман выбрал второй путь. И… в Германии его опознали.

Время злобы сменилось апатией. Однажды к нему в Лансбергскую тюрьму пожаловал представитель американской разведки и предложил сотрудничество. Ройтман отказался. Уж лучше досидеть свои 8 лет, тем более, что осталась ровно половина, а потом спокойно заниматься спортивными товарами. Да и как он мог сотрудничать с теми, от чьих бомб погибла его мать и многие родственники.

Читать Пауль Ройтман не любил, поэтому единственной отрадой для него было поливать цветы. Любовь к цветам уходила в далекое детство, когда он в охотку ухаживал за цветами, росшими у его небольшого дома в пригороде Мюнхена. Мать, медсестра из ближнего госпиталя, любовалась сыном, который и учился хорошо, и по дому все делал, и защищал своего младшего брата Юргена от драчливых сверстников. А как иначе? Он и Юрген росли без отца, погибшего в Великую, как тогда ее называли, войну.

Все изменилось, когда в дом пришел отчим. Леон Блюменталь владел швейной мастерской и был скуп до омерзения. Но первый конфликт между ним и Паулем случился на другой почве. Однажды под вечер, когда Пауль поливал цветы, Леон явился домой пьяный и прошелся по клумбе. «Зачем вы это делаете?» – возмутился Пауль. В ответ Леон, весивший около 100 килограмм, легко сгреб подростка в охапку, снял штаны и добротным кожаным ремнем отодрал по заднице. Это видели соседи, это видели проходившие по улице сверстники, а Пауль воспринял все, как личное оскорбление. И запомнил, надолго запомнил. Потом еще были стычки с отчимом, похожие на эту. После одной из них сосед Курт, владелец мясной лавки, подозвал Пауля и начал поучать: «Зачем ты позволяешь этому еврею глумиться над собой? Пока твой отец воевал за Германию, этот в тылу отращивал пузо. А сейчас такие, как он, устроили нам инфляцию. Ты немец и должен себя защищать».

Если бы только себя. Пришлось защищать еще и мать, которую Леон периодически бил, обвиняя в краже денег из собственного бумажника. В тот роковой день Пауль, который уже окончил гимназию и был студентом Мюнхенского университета, пришел с занятий раньше обычного. Уже подходя к дому, он услышал крики. Кричала мать – он сразу узнал ее голос. Когда Пауль вошел в комнату, то увидел лежащую на полу мать, возле которой суетился отчим, размахивая все тем же ремнем, которым когда-то стегал Пауля. Ну а дальше… он и сейчас не может сказать, что ему попалось под руку – похоже, что-то тяжелое. И этим тяжелым он со всей силой ударил отчима по лысому затылку. Тот, охнув, рухнул на пол, ударившись еще при этом виском об острый край стола. Мать тихо поднялась и с ужасом смотрела, что натворил ее сын. Леон Блюменталь лежал, широко раскинув руки, неподвижными глазами глядя в потолок. Из уголка рта сочилась струйка крови.

…Когда Пауля выводили из дома прибывшие полицейские, мать сидела на лавочке, закрыв лицо ладонями рук, и тихо рыдала. Испуганный брат Юрген молча следил за происходящим. И только сосед Курт вдогонку крикнул: «Молодец, Пауль! Ты настоящий немец!»

За убийство его могли бы казнить. Но откуда-то нашелся адвокат, который доказал, что была самооборона, что он защищал честь и достоинство женщины, своей матери. Ему дали только шесть лет. Не досидев и двух, он вышел на свободу. И опять ему кто-то помог. Кто? Он быстро понял, когда увидел у ворот тюрьмы соседа Курта в коричневой форме штурмовика. С ним было еще пятеро таких же парней с крепкими кулаками.

Дома его ждала поседевшая мать, которая по-прежнему работала медсестрой, и повзрослевший брат, ставший выше его на полголовы. В хозяйстве помогала тетка, и все выглядело пристойно, в достатке, хотя заработок матери оставался небольшой. На вопрос: «Откуда деньги?» брат Юрген с гордостью пояснил: «Нам помогла национал-социалистская рабочая партия!»

Что ж, за все надо платить. А когда к власти пришел Гитлер, Пауль Ройтман понял, в какую партию ему дорога. Дальше были грозные факельные шествия, еврейские погромы, избиения коммунистов и социал-демократов, но он, Пауль Ройтман, в прошлом студент, ловил себя на мысли, что все это не его, что у него нет ненависти ни к коммунистам, ни к евреям. И даже, будь на месте отчима не еврей, а немец, он по отношению к нему поступил бы также.

В университете его восстановили без проблем, и он успешно закончил технический факультет. Теперь, имея диплом инженера и билет члена национал-социалистской партии, он мог устроиться на любое предприятие. Он выбрал фирму, производящую перископы для подводных лодок и прочее оптическое оборудование. И работать бы ему там долгие годы, если бы в его жизнь снова не вмешался случай.

В ноябре 1939 года он приехал из Киля, где располагалась его фирма, в родной Мюнхен навестить мать и брата. Сосед Курт, который был уже владелец не только мясной лавки, но и целой сети магазинов, встретил его, как родного.

– Не желаешь увидеть выступление фюрера? – неожиданно спросил Курт.

К ноябрю 1939-го Германия присоединила уже Австрию, Чехию и Моравию, захватила большую часть Польши. И пусть Англия и Франция объявили ей войну, серьезных боев не было. А на востоке заключен Пакт о ненападении с Советской Россией. Популярность Гитлера в Германии была заоблачной. И молодой инженер Пауль Ройтман, не веря услышанному, произнес:

– Конечно, желаю. Но кто меня пустит?

– Тогда завтра идем!

– Но куда?

– Скажу по дороге.

Завтра было 9 ноября. В этот день по традиции Гитлер должен был выступать с речью в одной из пивных Мюнхена, чтобы почтить память «героев 9 ноября» – жертв неудачного путча 1923 года. Речь Гитлера была на удивление краткой, словно он предчувствовал недоброе. Обычно он после выступления задерживался, беседуя с ветеранами партии. А через 2 минуты после того, как он ушел, раздался мощный взрыв. Зал был наполовину разрушен, были убитые и много раненых, в том числе Пауль. Взрывной волной его отбросило на колонну, он сильно ударился, но сознание не потерял. А потом чьи-то крепкие руки его подняли, обхватили за плечи и вывели из зала. Единственно, что он успел разглядеть, так это черную эсэсовскую форму человека, который вывел его после взрыва. Пауль сидел прямо на мостовой и тяжело дышал. Вскоре подъехали санитарные машины, прибыли полицейские. А потом подошел и спаситель. И только сейчас Пауль заметил, что черная форма его во многих местах разорвана, а на лице запеклась кровь.

– Как вы? В порядке? – спросил тот, что был в разорванном мундире и достал пачку сигарет. – Курите?

– Курю, но сейчас нет желания. Голова раскалывается, – с трудом произнес Пауль. – Спасибо вам за все. Но… вы тоже ранены?

– А, пустяки… – ответил офицер и, выругавшись, процедил сквозь зубы. – Ох, кто-то ответит за это.

Вскоре совсем рядом затормозил автомобиль. Из него выскочил шофер в такой же черной эсэсовской форме:

– Господин оберштурмбаннфюрер, вы не ранены?

– Живой… – отмахнулся тот.

– Куда вас отвезти?

Пауль с трудом поднялся, его покачивало.

– Меня зовут Эвальд Брайтнер, – представился человек в черной форме.

– Пауль Ройтман, инженер…

Тем временем в санитарные машины стали грузить убитых и раненых. Близ места взрыва скапливалась большая толпа зевак, но полиция оцепила все вокруг.

– Вот что, Ганс, – обратился Брайтнер к шоферу. – Мне по долгу службы надо здесь задержаться. А ты отвези этого молодого человека домой и возвращайся.

Брайтнер и Ганс взяли Пауля под руки и довели до машины.

– Выше голову, инженер, мы еще встретимся, – сказал на прощание Брайтнер и крепко затянулся сигаретой.

Они действительно встретились. На следующий день в дом Пауля Ройтмана пришел врач, хотя врача Пауль не вызывал. Врач расспросил обо всем случившемся накануне, выслушал жалобы, послушал дыхание, посоветовал пройти рентген а также больше спать и гулять на свежем воздухе.

Вслед за врачом появился Брайтнер, и Паулю показалось, что они приехали вместе на оставшемся у ворот «опеле»; вот только зашли поодиночке. На Брайтнере была уже новенькая форма того же черного цвета. Он был гладко выбрит, подтянут, полон сил. Спросил о здоровье, отпустив еще раз проклятия в адрес тех, кто устроил взрыв, Брайтнер глянул на часы:

– Прошу извинить, у меня мало времени. Поэтому сразу перейдем к делу.

Мать, как всегда была на дежурстве, брат Юрген, призванный на военную службу, находился где-то в Польше. Поэтому можно было спокойно беседовать с глазу на глаз. Они присели на лавочке напротив клумбы с цветами, за которой всегда бережно ухаживал Пауль.

– Господин Ройтман, я ознакомился с вашей характеристикой, – начал Брайтнер. – Вы уже несколько лет состоите в национал-социалистской партии и к тому же имеете высшее техническое образование. Такие люди нам нужны.

«Кому это нам? – хотел, было спросить Пауль, но промолчал. А Брайтнер заявил:

– Германия возродилась и усиливается. Под руководством фюрера нам предстоят великие дела. Но, чтобы их вершить, необходимо перевооружить армию, представить нашим промышленникам, нашим фирмам новые научно-технические разработки, как свои собственные, так и те, что создали за рубежом.

– Но это называется промышленным шпионажем? – на этот раз Пауль не промолчал.

Брайтнер изучающе посмотрел ему в глаза:

– Молодой человек, нынче каждый немец, создавая что-либо существенное, должен отвечать только на один вопрос: нужно это Германии или нет? А как он это существенное создает, роли не играет. Вы меня понимаете?

Ройтман утвердительно кивнул, а Брайтнер продолжил:

– Отдел, который я возглавляю в Службе безопасности, занимается охраной научно-технических разработок, родившихся в нашей стране. Мы, немцы, умеем изобретать, создавать; у нас передовая наука. Это требует надежной охраны. Но мы еще должны знать, что делается в области науки и техники у наших соседей, даже если с ними… – Брайтнер сделал паузу, закурил, – …даже если с ними заключен Пакт о ненападении. Я глубоко убежден, что организацию охраны наших секретов, как и добывание их в других странах должен осуществлять человек, не только преданный рейху и фюреру, но и разбирающийся в технике.

Брайтнер докурил сигарету, сделал паузу и снова изучающе посмотрел в глаза:

– Вы не находите, что мы с вами уже встречались? Я имею в виду не вчерашние трагические события.

Еще немного – и Пауль сам бы задал такой вопрос.

– Помню, – негромко произнес он. – Вы ведь тоже выпускник Мюнхенского технического университета?

Он, конечно, помнил: университет не раз посещали выпускники прошлых лет. Среди них был Брайтнер, а однажды и сам Гиммлер.

– Прекрасно, у вас хорошая память! – подытожил Брайтнер и тут же высказал самое главное: – Я предлагаю вам работать в моем отделе. Только это скорее не предложение, а приказ! Англия и Франция объявили нам войну, поэтому сейчас для нас, немцев, время уговоров и предложений прошло; настало время приказов и их выполнений. Кстати, как у вас дела с иностранными языками?

– С французским хорошо, с английским хуже.

– Их знание придется дополнить изучением еще кое-каких языков.

…Вступив в ряды СД, получив звание унтершарфюрера, Пауль Ройтман был направлен на три месяца в специальную школу под Гамбургом. Он ожидал, что одним из «кое-каких» языков будет русский. Так и произошло: русский пришлось поизучать, но упор был сделан на изучение… шведского, который давался намного легче, чем русский. «Зачем шведский?» – задавал себе вопрос Пауль. Но ответ получил сразу после окончания школы. Его внедрили в окружение главы известной шведской компании Франца Отмана.

– Имейте в виду, – инструктировал его Брайтнер перед отправкой в Стокгольм, – компания «Отман и Стоун» занимается поставками железной руды в Германию. Для Германии, у которой нет своей руды, это вопрос жизни и смерти. Но Отманом и его компанией могут интересоваться англичане и русские. С англичанами проще: они пытаются контролировать путь руды по Северному морю из норвежского порта Нарвик. На Балтике англичан нет, и суда с рудой благополучно следуют в германские порты. Но здесь могут появиться русские и проявить интерес к Отману и его компании. Поэтому за Отманом надо пристально следить, тем более, что он выходец из России. В случае, если начнется война с Советами… да-да, я не оговорился, война рано или поздно будет… русские обязательно попытаются перекрыть канал поставки руды.

Внедрение прошло успешно. Пауль Ройтман стал Гуннаром Неслундом – шведом с немецкими корнями. Неслунд-Ройтман, как помощник главы компании, неотступно следил за своим шефом. И все же с началом войны с Советской Россией появились факты, говорящие, что Отман вошел в контакт с советской разведкой. В дальнейшем Отмана пришлось убрать, и компанию, поставлявшую руду в Германию, стали контролировать немцы.

После у него, у Пауля Ройтмана, была работа в разведшколе, служба в охране ракет ФАУ, трагедия с той самой французской деревушкой, из-за которой он «загремел» на 8 лет, и, наконец, охрана «Морского чёрта».

…Пауль Ройтман оторвался от воспоминаний, взял в руки лейку, набрал воды из крана. Что ему осталось в жизни? Воспоминания, да поливка цветов… Тоска…

В это время заскрежетали тюремные ворота, и во двор въехал автомобиль. Ройтман следил за его передвижением и вдруг поймал себя на мысли, что если приехал тот самый американец, агитировавший работать на их разведку, то сейчас, когда все осточертело, он, Пауль Ройтман, ответит утвердительно. Но из машины вышел совсем другой человек.

– Для такого заведения, как тюрьма, вы неплохо выглядите, – Брайтнер первым подал руку и улыбнулся.

Они медленно пошли по садовой дорожке, усыпанной мелким гравием.

– Относительно вас могу сказать тоже самое, – Ройтман тоже сделал попытку улыбнуться, но у него не поучилось. – Только тюрьма, наверное, здесь непричем.