Buch lesen: «В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)»
© Влад Костромин, 2022
ISBN 978-5-0056-2394-2 (т. 3)
ISBN 978-5-0051-1051-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В Бобровке все спокойно (Шпулечник – 3)
Мне казалось, что все сюжетные нити Бобровского цикла («Шпулечник» и «Каникулы в Простоквашино (Шпулечник – 2») закрылись в третьей книге Карловского цикла («Змеиный узел», «Кукушкины слезки», «Воробьиная ночь»), все узелки связались… Казалось, ан нет! Не тут то было! Шпулька судьбы вращается непрестанно и вот уже на подходе «Шпулечник — 3» — «В Бобровке все спокойно». И вот уже две трилогии замыкаются в кольцо, сворачивая Время восьмеркой…
После долгих житейских лишений и скитаний мы обрели относительно спокойную и сытую жизнь в Бобровке. Казалось бы, живи, залечивай раны от житейских невзгод, да отъедайся потихоньку. Но не тут то было! Отец, будь он неладен, увидел мультфильм «Черный плащ»…
«В начале было…»
После всех скитания и мытарств, вызванных буйной отцовской натурой, мы осели в деревне Бобровка. Там несколько лет почему-то было вакантным место и отец стал директором бывшего совхоза1, преобразованного в открытое акционерное общество, мать бухгалтером. Деревня в целом была неплохой, хотя местные и посматривали на нас как-то странно, с каким-то то ли сожалением, то ли сочувствием, и часто шептались у нас за спиной.
Жили мы в Бобровке не скучно: родители взяли свиней и кур, мать быстро развела огород. Дом наш стоял в большом яблоневом саду, с трех сторон охваченном асфальтовой петлей дороги. Затянуться этой петле не давал пыльный проселок, отделявший дом от остальной деревни. Бобровка была разбита на три части: «старая деревня», построенная еще при царе; «новая деревня» – пять улиц щитовых домов, обложенных белым кирпичом, и «новая новая деревня» – тянувшаяся от столовой и общежития параллельно озеру улица, недавно построенная для переселенцев из бывших союзных республик. Бобровку окружали густые непроходимые леса, а единственная асфальтированная дорога, построенная еще при Черненко2 по программе «Малые дороги Нечерноземья», соединяющая ее с внешним миром, через двадцать километров выныривала на федеральную трассу. Как их называли на новый манер. В школу приходилось ездить в другую деревню, раскинувшуюся вдоль этой федеральной трассы.
Несмотря на два высших образования (впрочем, мать во время ссор обвиняла, что второй отцовский диплом фальшивый, купленный в Москве в подземном переходе. Вполне может статься, что так и было – отец в городском транспорте ездил бесплатно по удостоверению народного депутата даже после развала Союза) и серьезную должность, папаша был сильно не в себе: то объявлял себя «секретным космонавтом»; то «по секрету» рассказывал, что спас М. С. Горбачева во время заточения в Форосе во время августовского путча 1991 года3, за что получил от него звание «Героя Советского Союза» и небольшое вспомоществование; то хвалился непонятной медалью, якобы полученной за победу в международной куроводческой выставке, проводившейся в Париже. То писал в газету «Спид-Инфо» цикл эротических рассказов «Все мужчины Бубликова», способный, по его словам «посрамить Апулея4 и Боккаччо5». То затевал лечение мочой и питьем выдержанного на солнце раствора глины; то под песню Высоцкого «Утренняя гимнастика» делал по утрам зарядку, обливая нас с младшим братом Пашкой холодной водой из ведра – если не успевали проснуться, то прямо в постелях. То торговал собачьим мясом, якобы помогающим от туберкулеза, сбывая его через свою старшую сестру Нину, жившую в областном центре, тоже той еще проныре, отсидевшей два срока за кражу, мошенничество и разбой, и год лечившуюся в психиатрической больнице МВД. Трижды выигрывал со своими вопросами у знатоков клуба «Что? Где? Когда?». Одно время носился с идеей продать Владу Листьеву6, вскоре после этого убитому, сценарий фильма «Четыре танкиста и Табаки» или «Трое в лодке, не считая Табаки7», потом всех уверял, что Листьева убили дабы завладеть этим невероятно гениальным сценарием. Потом продавал какой-то студии сочиненный за одну ночь, после просмотра фильма «Люми»8, сценарий фильма ужасов «Пастеризованный». И даже сумел на иностранный грант выпустить, душеполезный, по его словам, сборник рассказов о курах под названием «Окурки». Был он ловким мошенником, плутом, авантюристом международного масштаба, прохиндеем и пройдохой, поэтому подолгу мы на одном месте и не задерживались: как только отец «обувал» достаточное количество местных «буратин», как отец их называл, жаждущих зарыть свои золотые на «Поле чудес», или запускал свою жадную лапу в кассу на очередной работе, мы, жившие буквально на чемоданах, пускались в опасное плавание к новой гавани «непуганых идиотов».
А чего стоил случай, когда отец устроился в театр то ли в Самаре, то ли в Саратове изображать белого офицера в массовке и вечером после спектакля вынес и продал реквизит. А когда отец посмотрел «Блеф» с Челентано, то попытался провернуть трюк с прокаженным в магазине одежды в Смоленске, но не учел, что нашим продавцам на здоровье покупателей плевать, и в итоге его просто побили и вышвырнули вон. Мать говорила, что этому придурку тогда повезло – могли и вообще убить жадного дурака.
Если бы Ильф и Петров дожили до встречи с нашим отцом, то Бендера наверняка бы звали не Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей, а Виктор Владимирович. «Великого комбинатора» папаша переплюнул уже давно, окончательно и бесповоротно. Мы с Пашкой играли при нем роль то Кисы Воробьянинова, то Шуры Балаганова, в зависимости от обстоятельств. Во всяком случае, попрошайничать, изображая в электричке «погорельцев», научились в совершенстве. Нам однажды милиционеры из линейного отделения настолько поверили, что мы сироты-погорельцы, что приютили, накормили и едва не сдали в приют. О чем крупно пожалели: мы сбежали, прихватив какие-то документы, потом проданные отцом цыганам, часы, китайский термос и пистолет.
Не смотря на несколько отцовских удачных авантюр, в которых он облапошил достаточно людей, мы с братом в основном жили впроголодь, почти в полной нищете. Воду, в которой варили макароны или картошку, «сливуху», назавтра использовали для приготовления похлебки. Шедевром материнской кулинарии была похлебка из заготовленного студентами много лет назад соленого укропа, трехлитровые банки с которым кочевали по стране вместе с нами, и красного молотого перца, мешок которого отец украл у индийских студентов. Если удавалось накрошить в это варево какой-нибудь заправки вроде корней и листьев лопуха, щавеля, подорожника, пастушьей сумки или крапивы, то день считался весьма удачным. Если же случалось добыть кость, то ее много раз варили до размягчения, потом сушили и мололи на костную муку, которую подсыпали в похлебку для навара. «Затируху вы не ели, как после войны, вот носы и воротите. Отличный кондер, наваристый, зато тюремная баланда потом вкусной покажется» – приговаривала мать. Одно время она даже хотела наши ногти варить для навара, но отец сказал, что это перебор, что из ногтей выгоднее варить клей. Так они и порешили: отец растворял состриженные у всей семьи ногти в ацетоне и клеил получившимся клеем.
С одеждой нам с братом было не легче – одевались в затрапезные обноски и едва ли не рубище. Мать даже стригла всех нас, включая себя, сама, из экономии. Выходило неровно, зато без затрат. «Без каких-нибудь особенных затрат нас стрижет Валюха девять лет подряд» – пел по этому поводу отец. Лечились тоже по преимуществу сами, за исключением случаев, когда отцу для каких-то махинаций было необходимо попасть в больницу. Тогда он мог и ногу кому-нибудь из нас поломать, «ради общего семейного блага». «Нечего ходить к эскулапам, – говорил отец, – они только норовят взять на лапу. Учтите: в здоровом теле – здоровый дух, а в вас, балбесы, он один на двух. И тот мой, ха-ха-ха.»
Отец, старый скряга, при виде которого устыдился бы и сам Плюшкин, весьма убедительно и многословно обосновывал это скопидомство теоретически, доказывая, что имеется давно выявленная учеными связь между плохим и скудным питанием в детстве и развитием преступных наклонностей в более зрелом возрасте. А уж наши с Пашкой преступные наклонности он холил и лелеял, готовя себе достойную смену, способную обеспечить ему сытую и безбедную старость. «Жизнь трудна, дети мои, и к ее трудностям я готовлю вас заранее» – говорил он. – «Лучше быть всю жизнь слепым, глухим и хромым, чем ленивым, изнеженным и развращенным. Вы не какие-то мальчики-мажоры, что тюрю или лындики ни разу не ели, щей из лебеды и пастушьей сумки не хлебали, последний хрен9 без соли не доедали. Мажоры, что в рубашках родились, что на папиных „волгах“ по улицам чешут, кому все на блюдечке с голубой каемочкой от рождения досталось. Вы не с золотой ложкой во рту родились, вам даже мельхиоровой ложки не досталось, несчастные дети мои, малютки из трущоб, генералы меловых и угольных карьеров и каменных джунглей. Вы из разбойниче-воровской семьи, вам просто так никто и ничего, кроме срока или пули-дуры в лоб али промеж глаз, не даст! Учитесь воровать, знание высоты Эвереста или настоящей фамилии Марка Твена где вам в жизни пригодятся? Да нигде! А умение воровать всегда прокормит. Вот будете вы хорошо учиться, и что? Вот, допустим, даже космонавтами станете. А толку? Сколько там космонавту платят? И украсть нечего, потому что кому ты там в космосе краденое толкнешь? Марсианам? Так им это старье без надобности, у них инженер Лось уже давно Аэлите революцию сделал и коммунизм построил.»
«Не надо ждать милости, надо вырвать свою копеечку из жадных загребущих лап проклятых буржуев, пускай даже милостыней. Деньги к деньгам, пятачок к пятачку, копеечка рубль бережет, а пять старушек уже рубль. И хотя старших нужно уважать, но кто мешает зарезать с уважением? Или зарубить, но не небрежно, походя, а с уважением? Как учит нас классика: жадность приводит к бедности. А если кто не жил богато, тому и нечего уже начинать. Такому миллион дай – и тот растренькает и пустит прахом и пойдет по миру в долгах, как в шелках. Так что сгорел соседский сарай, подожгите и хату, чтобы не горевали сильно по сараю» – вторила ему мать.
В Бобровке жить мы стали посытнее: отец притащил мешок картошки и мешок гороха; мешок ЗЦМ с фермы. Мать выменяла на краденые вещи сала, насолила его, набив стоящий в кладовке деревянный кубел. Потом завела корову и курей со свиньями. Мы с Пашкой хотели было завести кота, но мать не разрешила – сказала: «Самим жрать нечего, чтобы еще и четырехлапых хвостатых дармоедов кормить. Мышей надо самим ловить, варить и есть, а не разбрасываться ценным пищевым ресурсом на усатых тварей! Вы будете с ним сокожменьки устраивать, трястись над ним, а мне его кормить!» Помня, как в Дубровке мать украла у соседа-заслуженного учителя, жестоко забила, разделал и жадно сожрала нутрий, спорить с ней совершенно не хотелось. Тем более, и собак нам с ней случалось варить, так что с котом лучше было не рисковать – наверняка съест несчастное животное.
Мы с Пашкой освоили деревенские сады и огороды, таща, как муравьи, домой все съедобное. Мать говорила нести все – из всего можно обед приготовить при должном навыке. Это обеспечивало нас овощными салатами, корнеплодами, ягодами и фруктами. Не брезговали и охотой на домашнюю птицу, если она имела глупость попасться нам на глаза на улице без свидетелей. Лес, начинающийся за околицей, снабжал нас грибами, ягодами, орехами и лекарственными травами. Дары Берендея – грибы брали любые – еще когда недолго жили в Лиходеевке, то мать там даже бледные поганки умудрялась продать: мужьям, женам, зятьям да тещам. Озеро на въезде в деревню – обеспечивало рыбой и ракушками.
Отец только несколько раз отлучался куда-то из деревни, но о причине отъездов не рассказывал, видимо пытался провернуть какие-то аферы, но без особого успеха и хвалиться было особо нечем. Потому что, если бы ему удалось урвать хоть что-то, то он бы раздул успех в своих хвастливых рассказах до невероятных размеров. Казалось бы, живи, залечивай раны от житейских невзгод, да отъедайся потихоньку.
«Быть в плаще и маске судьба моя!»
Но тут, как снег на голову, свалился папаше на голову шедший по воскресениям американский мультсериал «Черный плащ»10, поразивший отцовский измученный мозг и помутивший его разум.
– Видели, да? – тыкал заскорузлым коренастым пальцем в сторону телеэкрана отец. – Ишь ты, чего выкаблучивают, уткобобики! Блин кудрявый, лист резной! Фантастика просто. Вы только посмотрите на них!
– Срамота, – плюнула в экран мать и ушла пить заряженную Кашпировским воду.
Мать была человеком щепетильным и очень увлекающейся натурой. Местные женщины косились на нее с недоверием. Любила разные рукоделия из отходов. Заставляла нас с братом вечерами жевать бумагу для папье-маше. Заливала мучным клейстером и получала нелепые кривобокие шкатулки и фигурки, которые из экономии раздаривал на дни рождения знакомым. Тащила домой всякую всячину.
– Немалая экономия получается, учитесь, дармоеды, – хвалилась, сидя в прихожей за обеденным столом и наматывая на палец обрывки ниток. – Бабушка – покойница учила: если ниточку вокруг пальца можно обмотать, то ее нельзя выбрасывать – пригодится, – и складывала в тяжелый бабушкин сундук все, что ни попадалось.
Она не была такой сообразительной и изобретательной как отец, но в плане урвать чужое; жадности, скупости и прижимистости шла с ним наравне.
– Нет, вы только взгляните, – не унимался отец, – как они с преступностью борются. Я же так же могу! – дико блеснул он глазами. – Я же вылитый борец с преступностью, мне только черного плаща не хватает.
– И шляпы? – подал голос Пашка.
Пашка был слегка не в себе – человеком тощим, кургузеньким и запуганным, но при этом весьма себе на уме, похож на мелкого голодного пронырливого хорька и хитёр как сорок тысяч енотов. А еще, будто матерая сорока, падок на чужие вещи, почти как папаша. В детстве отец так и звал его – Хорек. В детстве кумиром брата была старуха Шапокляк. На новом месте он быстро обзавелся приятелями-ровесниками: Костиком Мойкиным, жившим через дом от нас; Игорем Прудниковым, сыном Ольги Николаевны, коллеги матери, ставшей ее подругой; и Сережкой Рябым.
– Молодец, Гога, сечешь, – отец поощрил его подзатыльником. – Ты умен как стафиллокок, но при этом кругозор у тебя как у трилобита. И шляпы. Хотя, шляпа у меня имеется, а с плащом… – от усиленной работы мысли лицо отца стало едва ли не квадратным, – …есть, короче, идейка одна. Как всегда – конгениальная, дети мои.
«Черный плащ» пришелся родителю весьма по душе. Украденный на складе после катастрофы на Чернобыльской АЭС плащ ОЗК он собственноручно выкрасил в черный цвет. Гудроном, украденным на стройке…
– Как? Внушает? – задрав руки, покрутился в прихожей перед большим зеркалом (украденном им в клубе деревни Кубиково на прошлом месте работы), висевшим на двери в кладовку. – Рождает в сердце страх и трепет?
– Зачем ты на себя этот убогий плащ нацепил? – вытаращилась на него мать.
– Для таинственности и загадочности.
– Это просто нормальному уму непостижимо! Как втемяшит блажь в башку, так хоть кувалдой по виску! Придурок из цирка-шапито! Все это напоминает дурной балаган! Клоун в драном плаще!
– Плащ, соглашусь, чуть поношен, зато дает нужный эффект, вгоняя преступников в ступор и сея ужас, страх и скрежет зубовный.
– Конец лживому буржуазному мифу о милых клоунах. А ты – псих, – в сердцах сплюнула мать.
– А так? – вынул из брючного кармана мятое черное воронье перо, засунул за ленту коричневой шляпы, висевшей на лосиных рогах в простенке, торжественно напялил ее на голову. – Так внушает? Ом А Хум, как говорят буддисты.
– Вылитый Квазимода, прости Господи! – схватилась рукой за сердце мать. – Готовый пациент для дурки. Рога эти лосиные на шляпу не желаешь приделать? Любой бандит или даже рэкетир тогда от страха сразу обделается.
– Ничо, ничо, – пыхтел отец, крутясь перед зеркалом, будто собирающаяся на бал мачеха Золушки, – как говорил великий Ленин в ту пору, пока еще не был так известен ширнармассам: мы пойдем другим путем! Я даже по физическим параметрам идентичен супергерою.
– Не по Хуану сомбреро. Тебе, придурку, маски не хватает, – вздохнула мать. – Иначе всякий будет узнавать, а потом пальцем показывать.
– Здравая идея, – отец снял шляпу, ловко метнул ее на лосиный рог и звучно поскреб затылок. – Мне нужна маска для полного и окончательного инкогнито, как у приезжего ревизора из Петербурга.
– Вить, какая с тебя таинственность? Ты кроме как молотый перец в столовой воровать, ничего больше толком не умеешь.
– Это ты так думаешь, а между тем, я до двадцати лет не имел представления о своем существовании.
– Блаженный, прости Господи! Полная умственная импотенция!
– Дедушка Фрейд бы с тобой не согласился.
– Не надо хоть сюда своих родственников-евреев тянуть! Толку от них, если в Израиль даже после перестройки выехать не можем!
– Валентина, не путай твердое с жидким, а горячее с пустым. Не путай. Так что маска могла бы все поправить. Но где ее взять? Бинки, у нас есть маска?
– Есть, – начала мелко хихикать в кулак мать, – те, что ты в прошлом году в Москве в детском мире спер.
– Что за маски? – нахмурил брови отец.
– Зайца и волка, ха-ха-ха, – в голос захохотала мать.
– Если покрасить черным… – задумался отец. – Бинки, прекрати ржать как лошадь Пржевальского, ты меня сбиваешь с мысли.
– Ха-ха-ха, откуда у тебя мысли? Ха-ха-ха.
– Вот же дура, – расстроился отец. – Никакой серьезности. Хватит зубоскалить. Тащи маски, чучундра пятнистая.
Заливающаяся хохотом мать принесла из мебельной стенки маски, отец примерил их, скептически рассматривая себя в зеркале.
– Волк вроде неплох, – вынес родитель вердикт, – но не дожимает. И по стилю к плащу и шляпе не подходит, балаган какой-то с «Ну, погоди!» получается.
– Я злой и страшный серый волк, ха-ха-ха. Я в поросятах знаю толк, ха-ха-ха. Сеструхе бы твоей Зинке, кошатнице вашей, понравилось бы – она такая же малахольная, не долечили ее в психушке. Вот же семейка! Горбачев вам собутыльник!
– Мы все за перестройку, – запел отец, – мы дадим стране хлебца, мы поддерживаем речи, от начала до конца, генерального секретаря КПСС Горбачева.
– Угораздило же меня с вами связаться по дурости младых лет.
– Бинки, я великодушно не обращаю внимания на твои глупости, – гордо задрал нос отец, – ибо привык, что современники нас, величайших гениев, не ценят.
– Тоже мне, выискался гений. Тебя оценят – место в соседней с Наполеоном палате выделят, ха-ха-ха. И вообще, ты можешь и без маски, у тебя рожа пострашнее любой маски, ха-ха-ха.
– Валь, ты в своем амплуа истерички. А между тем, я не какой-то начитанный профан, а скромный гений. И выражаю тебе свой самый решительный протест!
– Вот тебе бабушка и Рабиндранат Тагор! – хлопнула в ладоши мать. – От такой картины твоя Зинка три дня бы лежала враскорячку кверху дрыками.
– Валентина, ты слепа, как великий Гомер, ты просто какая-то улитка на склоне Фудзи. Не умеешь уловить новейших тенденций, а это чревато застоем. Ты как старая бабка на покосившейся завалинке.
Папаша любил говорить заумно и витиевато, так что никто из слушателей толком его не понимал, но все впечатлялись и считали его великим мудрецом.
– При Брежневе застой был, а хорошо жили, – парировала мать. – А у тебя у самого уже давно в мозгу застой. И не только в мозгу.
– Нервозность – массовая болезнь в нашей стране. У нас, гениев, всегда много недоброжелателей с низким уровнем интеллектуального и нравственного развития и черных завистников, так что я привык к подобным нападкам.
– О как! Вить, не забывай, у меня интуиция с рождения!
– Мало ли что и у кого с рождения.
– Молотишь вздор как старая мельница пшеницу.
– Старая мельница, – запел отец, – все перемелется, только ЧП никогда. Только ЧП навсегда. Да! Засим остаюсь вашим покорнейшим слугой.
Отец открыл дверь и засунулся в кладовку, копаясь в завалах разного хлама, натащенного им отовсюду.
– Вот решение, – вынырнул из кладовки и потряс сумкой защитного цвета.
– Что это? – насторожилась мать.
– А вот, – достал из сумки противогаз, – если шланг отрезать и в черный цвет покрасить, то будет самое то.
– Точно в дурку упекут! – перекрестилась мать. – Передачек от меня не жди. Тебя действительно надо было кастрировать, как врачи предлагали.
– Казалось бы, имею должность, и есть, что есть, и есть, что пить, – загундосил отец, – но ловлю преступников в деревне, чтоб тунеядцем не прослыть.
– Зато психом уже прослыл! А пожрать тебе я готовлю, заметь.
– Готовишь ты, – усмехнулся отец, – даже гипердраники пожарить не можешь.
– Твой махровый эгоизм погубит всю деревню.
– Лучше быть махровым эгоистом, – парировал папаша, – чем оппортунистом. Ты видишь эту голову? Она гениальна!
– Лучше бы ты, как все нормальные алкоголики, чертей или инопланетян ловил, – досадливо поморщилась мать.
– Я анормальный, просто люблю прополоскать кишочки, ха-ха-ха.
– Вить, ты просто пигмей какой-то, прости Господи! Ты болен, понимаешь? Болен! Что за очередное помрачение рассудка на тебя нашло?
– Живу без ласки и скажу не тая, – пропел отец, – быть в плаще и маске – судьба моя.
– Без ласки он живет, сволочь, – возмутилась мать, – как мартовский кот по деревне бегает, папуас, а все без ласки, козел похотливый! У тебя, скотина, вечно так стоит, что бог смерти Яма11 позавидовал бы! Тьфу на тебя, пакость блудливая! Электричеством тебя лечить пора! Кастрировать тебя надо было после свадьбы, глядишь и на дармоедах этих малолетних кучу денег сэкономили бы. А то только жрут в три горла да спят до выперду. Все ждут, что мы их обиходим, а сами даже забор толком украсть не в состоянии, черти немощные!
Мать разразилась проклятиями. Но отец не обращал внимания, и по вечерам, надевая плащ, маску и шляпу, тренировался в «беге Черного плаща»: с мелким сучением ногами. Надев плащ, Пашку называл Гогой12, мать – Бинки13, а меня – Гусеной14 или Густсоном (гибрид Гусены и Ватсона), когда «применял дедукцию».
