Buch lesen: «Каникулы в Простоквашино. Шпулечник-2»
© Влад Костромин, 2020
ISBN 978-5-0051-1050-3 (т. 2)
ISBN 978-5-0051-1051-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Каникулы в Простоквашино (Шпулечник – 2)
Продолжение мистического триллера «Шпулечник». События происходят с новой семьей, поселившейся в доме Романиных после их трагической смерти.
I
– Когда я был мальчонкой, носил я брюки клеш, – напевал отец, монотонно покачиваясь на стуле, – соломенную шляпку, в кармане финский нож. Папашу я зарезал, мамашу я убил…
– Сереж, – словно от зубной боли поморщилась мать, – что ты всякие гадости поешь? Какой пример ты детям подаешь? Что они подумают?
– Рано им еще думать, – он по акульи осклабился. – Молоды вы еще думать, – протянул руку и щелкнул Федю по носу. – Так, Дядя?
– Так точно! – бодро ответил Федя, отклонившись назад, чтобы избежать следующего щелчка.
– Вот, вишь какая дисциплина, – умилился отец. – Как в прусской армии.
– В прусской армии тараканы были, – мать временами была забубенной. – А у нас тараканов нет.
– А мы заведем, – голосом отца Дяди Федора из мультфильма про Простоквашино сказал отец, – чтобы полный дом тараканов, всякие там прятки-салочки.
С учетом того, что он носил бороду и свитер, как у отца Дяди Федора, сходство было просто пугающим.
– Совсем ты тронулся, Сергей, – мать поцокала языком, – окончательно и бесповоротно. Тебя надо в дурку отправлять, пока ты не начал голым бегать по крышам на четвереньках и выть на полную луну.
– Чего это я буду выть на луну? – пожал плечами отец.
– А чего вы, психи, на нее воете?
– Я откуда знаю? – отец снова пожал плечами. – Я на нее раньше не выл.
– Вот и пора лечить, пока не знаешь.
– В моем случае медицина бессильна, – отец скорчил страшную рожу и внезапно ударил меня левым локтем в лицо.
Но я, зная коварную натуру папы, был настороже и качнулся назад, одновременно закрываясь руками.
– Молодец, Кеша, – похвалил отец, – реакция в норме, – махом допил чай из моего стакана и встал из-за стола. – Пора на работу – меня ждут глобальные дела, масштаб которых сумеют оценить лишь потомки, – напялил снятую с висящих на стенке лосиных рогов, вместе с мебелью и посудой оставшихся от прошлых жильцов, коричневую фетровую шляпу. – Осваивайте дом, дети мои, постигайте новый мир.
– Только на чердак не лазьте, – строго сказала мать. – Неизвестно, – выразительно посмотрела на отца, – что там и как…
– Не выдумывай ты, – слегка напрягся отец. – Все там нормально. Никаких ночных ахов-страхов нет и в помине. Ладно, обживайтесь, пока мы скотом не обзавелись. Потом некогда будет, – вышел из дома.
– Оптимист, – мать тоже встала. – Но вы все равно не лазайте: там потолок тонкий, из оргалита, провалитесь за милую душу. Мне пора, вы тут не вздумайте дурью маяться, а то приду и накостыляю! – ушла.
– Как думаешь, почему те, кто жили здесь до нас, не забрали свои вещи? – спросил брат.
– Не знаю, может директорам дом с вещами дается?
Директором отца устроил двоюродный брат Леонид Филиппович Федосов, начальник цеха на заводе. Бобровка была подшефной деревней у соседнего цеха и Филиппович через коллегу по знакомству пристроил отца.
– А так бывает?
– Раньше не было, а теперь может и есть. Коммунизм же скоро должен наступить, вот и дают дома сразу с вещами.
– Может быть… – брат задумался.
Я собрал со стола посуду и пошел в ванную мыть. Странно, не думал, что в деревенских домах бывают ванные и канализация. Правда, дом, доставшийся отцу, стоял особняком от деревни, в большом яблоневом саду. И газ был привозным, в больших красных баллонах. Два баллона стояли во дворе под окном кухни в зеленом железном ящике. Резиновый шланг через стенку соединял баллон с плитой. Баллоны привозили редко и мать велела строго экономить. Хотя, вчера отец, окрыленный назначением, хвалился, что проведет в Бобровку газопровод.
– Ты, Сереж, не хвались раньше времени, – осадила мать. – Трубопровод дело такое, вилами на воде писаное, а баллоны под боком.
– Ничего, выведу совхоз в миллионеры, заживем!
– Ты сначала выведи, а потом мечтай, Бобровский мечтатель.
– Давай соломенную шляпу сделаем, – загорелся Федька, – как у Андрея Миронова в кино.
– Зачем?
– Будешь носить. Нож же ты носишь в кармане, а будешь со шляпой.
Охотничий нож, подаренный двоюродным братом отца – начальником цеха на заводе, я носил на ремне, засунув ножны в карман старых отцовских брюк и скрыв рукоятку под выпущенной старой же отцовской рубашкой.
– Шляпой?..
– Как ковбой будешь, – польстил брат. Он вообще очень любил ковбоев и отец под настроение даже называл его Джон Снулый или Бен Горбатый.
– Хорошо, давай. Но как? Где мы возьмем солому?
– Вроде я слышал, папка говорил, что на чердаке в сарае соломы полно.
– Нам же запретили на чердак лазить.
– Так то в доме, а то в сарае. Другое же совсем дело и не так высоко.
– Ладно, пошли, поглядим.
Взяли лестницу, стоявшую под чердачным окном, перетащили к сараю. Чердак оказался забит соломой.
– Видишь, – гордо сказал Федя, – полно соломы. Хоть на всю деревню шляпы плети.
– Интересно, зачем им было столько соломы?
– Корову кормить? Когда сено кончится.
– Может быть, – я зацепил охапку соломы.
В саду вдоль подвала под раскидистой яблоней стоял большой дощатый стол. Отнесли солому туда, вернули лестницу на место.
– Я видел в кладовке на веранде обои и клей, – сказал Федя, – можно из бумаги сделать, а потом соломой обклеить. И плести не придется.
– Хорошая идея, – я разложил солому по столу, выбирая соломины получше.
Что-то качнулось, пойманное боковым зрением. Поднял взгляд. Что-то цеплялось, царапало, будто заноза.
– Смотри, что это там?
– Где?
– Вон там, качается что-то темное, – подошел к ограде из горизонтальных березовых жердей, отделявшей двор от остального сада.
Пролез меж жердей, подошел. Федя юркнул следом. Болтался подвешенный к ветке футбольный мяч.
– Зачем тут мяч? – удивился брат.
– Не знаю…
– Я знаю, – из-за густых кустов, окружающих сзади наш туалет, вышел паренек, примерно Федькиного возраста. – На ней Вася боксом занимался.
– Кто такой Вася? – спросил брат.
– Они до вас тут раньше жили, Романины. Батя, Виктор Владимирович, директором был, как ваш, а Вася и Димка – дети. Я с ними дружил…
– А куда они уехали? – Федя был любопытен не в меру.
– Никуда они не уехали… – паренек отвернулся, глядя в сторону дороги, отделявшей сад от деревни.
– В смысле? – не понял я. – А где они?
– Умерли…
– Умерли?.. – переспросил Федя. – Все сразу? Чума?
– Батя умом тронулся и тетю Таню зарезал с Димкой, а Вася Виктора Владимировича застрелил. У них ружье было.
– Посадили его? – спросил я.
Теперь было понятно, почему остались вещи.
– Нет, он застрелился сам потом, – местный закусил губу.
– Зачем? – попятился Федя.
– Он тоже с ума сошел, когда увидел, что батя свихнулся.
– Мы не знали, – сказал я, – нам родители не сказали.
– Понятно. Я Чомба, – протянул руку.
– Имя такое? – удивился брат, пожимая ладонь Чомбы.
– Прозвище, – Коля покачал головой. – На улице так кличут. А так Коля я, Мартынец фамилия. Мы вон там живем, – Чомба показал в сторону дороги, – следующий дом за Кобаном.
– Кабаном? – уточнил Сашка.
– Сосед ваш, Колька Кобан.
– Кабан?
– Нет, Кобан, через О. Фамилия такая.
– Я Федор.
– А я Кеша.
– Кеша? Как попугай в мультфильме?
– Да, – я в очередной раз мысленно скрипнул зубами в бессильной злости. Постоянно приходится страдать из-за нездорового юмора любящего мультфильмы отца, действительно назвавшего меня в честь блудного попугая, а брата – в честь дяди Федора из Простоквашино.
– Ладно, я пойду, ребзя. Увидимся еще.
Из обрезков обоев мы сложили что-то вроде шляпы.
– Просто клеить что ли? – я задумчиво смотрел на картонку и охапку соломы.
– Сплести надо, вроде…
– А как?
– Я откуда знаю? – брат пожал плечами. – Ты старший, ты должен знать.
– Попробуем.
Плести солому было делом нелегким, но мы были настойчивы, а клей здорово помогал нам.
– Ну что? – к вечеру кривое подобие шляпы лежало на столе.
Все вокруг было завалено склеенными кучками соломы и обрезками картона.
– Надо померить, – Федор широким жестом указал на шляпу.
– Почему я?
– Для тебя же делали…
– Ладно, – я напялил шляпу, покрутил головой.
– Ну как?
– Ничего так вроде…
– Не жмет?
– Да нет…
– Не жарко?
– Нормально.
– Господи! – в проеме калитки стояла остолбеневшая мать. – Господи! – она всплеснула руками.
Я попятился, брат юркнул мне за спину, будто был не при чем.
– Что это? – слабым голосом спросила мать, указывая дрожащей рукой на шляпу.
– Шляпа, – я попытался снять шляпу, но что-то мешало. Зацепилось что ли?
– Какая шляпа?
– Ну…
– Соломенная, – выглянул из-за моей спины Федор.
– Чего?!
– Соломенная шляпа… как батя пел. Теперь Кеша зарежет…
Договорить он не успел. Мать подхватила стоящий возле крыльца треснувший глиняный горшок и швырнула в нас.
– Я вам зарежу!!! Уроды!!! Козлы!!! Дети понедельника!!!
Я рванул шляпу, она порвалась. Клочья остались, приклеившись к голове.
– А-а-а!!!
Под «горячую руку» матери было лучше не попадаться – зашибет. Мы кинулись бежать. Вслед летели проклятия, угрозы и щебень. Протиснувшись меж березовых жердей ограды, выскочили в сад.
– Ладно, пошалили и хватит, – мать остыла необычно быстро. – Будя, возвращайтесь. Нечего народ дивить.
Мы неуверенно подошли к ограде.
– Сюда идите.
Перелезли ограду, подошли.
– Горе ты наше, – мать посмотрела на слипшиеся клоки моих волос, – придется стричь теперь.
– Как тифозный будешь, – захихикал Федька.
– Тебя тоже, карандух, – нахмурилась мать, – чтобы не смеялся над старшими. Садитесь вон на пеньки, сейчас ножницы принесу.
Мы уселись возле круглой железки, служившей кострищем. Мать вернулась с ножницами, попутно отвесив подзатыльник корчащему рожи Федьке.
– Не кривляйся, Дядя Федор! А то так и перекосорылишься на всю оставшуюся жизнь.
– А чего я? – надулся Федя. – Чего сразу я?
– Ничего. Кривляйся меньше и все будет в порядке, – мать начала срезать мои космы. – Как куделя у Емели. Надо же так завозить волосы, изгваздать все, – убрав ножницы, отвесила мне крепкий подзатыльник, заставивший загудеть голову.
– За что?! – я потер затылок.
– Для профилактики, – снова защелкала ножницами. – Чтобы дурью не маялся и дурной пример брату не подавал. Сиди ровно, не вертись, как мартышка и очки в цирке. И не повышай голоса на мать. Ведете себя как маленькие дикари, а можете же вырасти во взрослых лодырей, лентяев и тунеядцев.
Под занудные нравоучения состригла мои волосы, перешла к Феде.
– Что это тут у нас? – вдруг всполошилась. – Блудный, посмотри, что это у Дяди? – указывая, ткнула ножницами, едва не поранив ухо.
– Нет там ничего.
– Как нет? Ты что, окулярник слепой? Очки тебе купить? Смотри, клещ…
– Где?
– В Караганде! Вон та точка – это клещ! Так, немедленно в дом, будем доставать! Иначе, мементо мори!
Мы, подхватив под руки, бегом потащили ошалевшего Федора в дом.
– Ножницы! Скальпель! Пинцет! Зажим! Спирт! – без устали командовала мать, довольная, что можно применить искусство врачевания. Она в молодости мечтала стать врачом и где-то насобирала хирургических инструментов. – Сейчас я мелкую пакость извлеку. Хотя, по уму, Дядя Федор, надо бы оставить эту паскуду в тебе, чтобы ты впредь знал, как мать не слушаться!
Сначала она намазала зловредное насекомое подсолнечным маслом. Клещ презрительно игнорировал масло и продолжал заражать Федьку. Покорный судьбе Федор обильно потел и млел от ужаса. Вместо подсолнечного масла намазала свиной жир, оставшийся от Романиных. На свиной жир клещ отреагировал, явив «отвратительную рожу».
– Вылезает, – прошептал я, – хватай его.
– Погоди. Надо посмотреть, что это за нечисть такая. Может, это и не клещ вовсе, а просто черви какие в Федоре завелись или наоборот, клещ чахоточный какой? Блудный, подай лупу из моей сумки.
– А где сумка?
– Ты что, совсем дебил или придуриваешься? Где же ей быть? В холодильнике, конечно! – мать хранила сумочку в холодильнике, чтобы сберечь кожу. – Совсем ку-ку, да? Или придуриваешься? Не стой над душой! Отойди пока, ты мне свет загораживаешь! Надо будешь – позову.
Пока она с одухотворенным лицом занималась визуальным исследованием, подлый клещ, глотнув свежего воздуха, вновь начал, подражая Жаку Иву-Кусто, погружаться в глубины уха. Или просто засмущался от такого пристального внимания?
Бросив лупу и нецензурно кляня всю насекомью породу, взбешенная мать схватилась за пинцет. Понятно, что для дезинфекции, по своей привычке, пинцет она предварительно раскалила на конфорке газовой плиты.
– Что ты стоишь, свесив щупальца? – обернулась ко мне. – Держи ему руки! Вдруг биться начнет? Или ты хочешь, чтобы он мать покалечил? Чего молчишь то? Хочешь, чтобы покалечил меня, да?
– Да ничего я не хочу!
– Тогда держи!
Противостояния с раскаленной сталью клещ вынести не смог и под пронзительные Федькины завывания, покинул тело, так и не ставшее его домом. При этом оставил в ухе жертвы свою голову. Для устранения потенциального источника заразы педантичная мать, не обращая внимания на заходящегося в истерике Федьку, вновь накалила пинцет и расковыряла им ухо, освобождая от останков клеща.
– Ничо, ничо, злее будешь, – приговаривала мать, по своей доброй врачебной традиции щедро заливая рану крепкой смесью спирта и йода. – Зато будешь знать, как мать не слушаться. Говорила же, что нечего по улице шляться! Лучше бы дома сидел и горох перебирал, как Золушка. Глядишь, принц какой-нибудь малахольный и привез бы башмаки.
Федя то ли от боли, то ли от ужаса потерял сознание, и на дом, наконец, опустилась благословенная тишина.
С работы вернулся отец, с интересом рассматривая «операционную»
– Я, когда был маленький, то всегда слушал отца, – по привычке начал он назидательный рассказ. – А однажды не послушал, и началась у меня гнойная ангина. Положили в больницу. Удалили гланды, и сказали, что в течение суток нельзя ничего есть. А я, вернувшись в палату, увидел, что соседу передали колбасу. Посмотрел, как он с аппетитом ест, и тоже захотелось мне колбасы. Когда соседа позвали на процедуры взял из тумбочки колбасу и съел. И ничего со мной не случилось. Вот какое здоровье! А все потому, что родителей в детстве чтил. Галь, приберись и давай ужинать.
II
Мне снился парень, стоящий в нашей прихожей и целившийся из ружья в зал.
– Шпулечник, – закричал он, – выходи!
Послышались неторопливые шаги, заскрипели доски под ногами, в дверях возникла массивная фигура в старом плаще защитного цвета с надвинутым капюшоном. На левом плече копошилось что-то мерзкое: то ли уродливая птичка, то ли не пойми что.
– Руки подними, падла! – кричал парень.
Из глубин капюшона чье-то лицо бесстрастно смотрело на него.
– Руки подними, сука! – парень прицелился в темный провал капюшона.
Руки лениво поднялись к потолку.
– Капюшон сними! Сними, говорю!
Показалось, фигура хмыкнула. Правая рука сдвинула капюшон… на парня смотрел мертвый дед. Орехово-коричневое лицо его было бесстрастным, будто вырезанным из обветренного и потемневшего от времени дерева. Да и вообще он напоминал на случайно оживший древесный пень.
Парень попятился и тут я проснулся. Сердце колотилось, как у вспугнутого собакой зайца. Лежал, глядя в потолок, где плясали уродливые ломаные тени, отбрасываемые ветками яблонь в свете фонаря, пытаясь вырваться из цепких когтей кошмара. На чердаке скрипнуло: будто под тяжелыми, но осторожными шагами. Я приподнялся на локте, прислушиваясь. Сначала я подумал, что это ветер по чердаку гуляет, но потом явственно различил: нет, не показалось. Чьи-то шаги, скрипнула ржавыми петлями чердачная дверь.
Кто может лазить по нашему чердаку? Зачем? Родители спят дома, Дядя Федор сопит за недостающей до потолка перегородкой, разгораживающей комнату на две. Кто и зачем был на чердаке? Незаметно заснул.
– Пап, что такое Шпулечник? – спросил я за завтраком.
– Ты где такое слово услышал? – прищурился отец.
– Просто…
– Просто?.. – мать с трудом оторвала взгляд от своего стакана. – Просто слово?
– Ну да…
– Не знаю я, – сказал отец и о чем-то задумался, глядя на мать.
Она напряженно рассматривала что-то.
– Что там? – не выдержал отец.
– Сереж, глянь, как чаинки плавают. Как узор какой.
– Тьфу на тебя, малахольная! На работу пора, а ты чай рассматриваешь, как чукча! Собирайся давай, чаевница! А то к Безумному Шляпнику попадешь…
– Кеша, – тихо сказал Федя, когда родители ушли на работу, – я видел, что в кладовке сало стоит.
– Откуда там сало? – не поверил я.
– Бочка такая деревянная стоит. С крышкой. Мы когда обои с клеем брали, я заглянул. Сало в ней…
– И что? – не понял я.
– Мамка про нее ничего же не говорила.
– Нет.
– Можно взять сало…
– А если она узнает?
– Откуда она узнает? Мы же не скажем.
– А если это проверка? Проверяют, возьмем или не возьмем.
– Папка проверяет? Он может… А мы вот как сделаем – верхний кусок поднимем, а возьмем с которого под ним. Они и не заметят.
– Думаешь?
– Посмотрят, что верхний не тронут и все. Не будут же все ворошить?
– Ладно, давай.
Осторожно пробрались в кладовку, сняли сбитую из досок крышку с сужающегося к верху деревянного бочонка с двумя торчащими «ушами», аккуратно вынули на подстеленную «Правду» верхний кусок сала: широкую и толстую пожелтевшую пластину.
– Старое сало, – облизнулся брат, – бабушка говорила, что его в кулеш хорошо добавлять с луком.
– Ты что, кулеш собрался варить?
– Ты совсем дурак? – брат постучал себя по лбу. – С кулешом нас застукают. Так просто сала нажремся и все.
Подняли второй пласт сала, положили на газету.
– Прямо целый бок свиньи, – Федор наметился длинным ножом, оставшимся от Романиных.
Его зрачки расширились, взгляд нервно бегал по облюбованному куску. Брат напоминал сказочного людоеда, учуявшего «русский дух». Или это Баба-Яга «русский дух» чуяла? Я посмотрел в бочонок, протер глаза.
– Смотри, как будто волосы в соли.
– Да ну, – Федька недовольно отвлекся от облюбованного куска, ковырнул ножом в бочонке.
– Точно тебе говорю.
– У свиней бывают волосы?
– Щетина бывает. У папки помазок со свиной щетиной.
– Значит, сало не побрили и все дела, – брат, потеряв интерес, вернулся к куску, примерившись теперь с другой стороны.
Я ковырнул соль, еще… Вытащил пряди волос, потянул…
– Что ты там возишься? – недовольно оглянулся Федя. – Не тормоши соль…
Осекся, глядя в припорошенные солью мертвые глаза девочки. Я держал на весу слегка покачивающуюся отрезанную голову.
– Ты?.. Это?.. Зачем?.. – попятился к выходу из чулана брат.
– Она внутри была…
– Голова?..
– Голова…
– Настоящая?..
– Да…
– Что теперь делать?
– Надо родителям звонить, – я уронил страшную находку обратно в бочонок.
– Попадет нам за сало… – отвел взгляд брат.
– А что делать? Не прятать же голову обратно.
– Да, придется признаваться.
Два трехзначных номера: кабинета отца и бухгалтерии матери были написаны на листочке, выскакивающем из желтого телефона VEF-TA при нажатии на черный рычажок. Отцовский номер отозвался длинными гудками, в бухгалтерии гудки сначала были короткими, потом трубку сняли.
– Алло, – сказал незнакомый женский голос.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, вам кого?
– Галину Семеновну позовите.
– Минуточку, – в трубке что-то пошуршало, затем прозвучал голос матери:
– Алло. Слушаю.
– Мам, это Кеша.
– Что случилось, Иннокентий?
– Мы тут… голову нашли…
– Чью?
– Не знаю…
– Тут плохо слышно… Что вы нашли?
– Голову нашли…
– Чью?
– Девочки.
– Какой?
– Я ее не знаю.
– Где вы ее нашли?
– В бочке с салом…
Трубка помолчала, мать обдумывала возникшую ситуацию.
– Ты понимаешь, что если это твой очередной дурацкий розыгрыш, что я тогда с тобой сделаю?
– Это не розыгрыш…
– Тебе очень повезет, если это так. Ждите.
Трубка запиликала короткими гудками. Мы сели на стулья в прихожей и стали ждать.
Сначала приехали родители.
– Где ваша дурацкая голова? – спросила мать.
– В чулане… – ответил я.
– Какие черти вас туда занесли?
– Просто… смотрели…
– Мозги мне не тряси! Просто смотрели, воришки мелкие? – мать заглянула в чулан, прищурилась. – Сереж, вроде как голова? – неуверенно посмотрела на отца.
– Она самая, – подтвердил он.
– Что будем делать?
– Шила в мешке не утаишь. Милицию вызывать, что же еще?
– Милицию?
– А что? Видно от Романиных осталась… – отец зашел в дом и позвонил в милицию.
– А вы получите, – мать погрозила кулаком, – что бы не шарились по закромам Родины, дети мультфильмов. Мало вас, значит, родители кормят, что вы как крысы по кладовкам шныряете!
– Мы… – начал Федя.
– Ты мне еще помычи, Герасим! Потом, все потом, – лицо матери стало почти таким же зловещим, как у отрезанной головы девочки. – Потом поговорим.
Приехала милиция, усталый следователь, представившийся Олегом Александровичем, опрашивал нас за столом под яблоней.
– Ну что там, Сергей Викторович? – поднял взгляд на подошедшего майора.
– Нашлась Марусина голова, где не ждали, – майор снял фуражку и вытер вспотевший лоб большим носовым платком. – Кто бы мог подумать?
– Дела… – следователь достал из кармана помятого пиджака помятую пачку «Стюардессы», закурил, глядя в сад. – Опять дело открывать придется?
– А зачем? – майор вздохнул. – Там и так все ясно.
– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Нет?
– Смысла нет. Подзахоронить голову к телу и все дела. Марусю все равно не вернешь, а ковыряться в закрытом деле людей нет.
– Хорошо, – следователь затушил сигарету, аккуратно положил окурок в пачку. – Согласен. Вы, ребятки, сами погуляйте пока, а родителей сюда позовите.
Милиционеры забрали голову, бочонок и следователя и уехали.
– Не страшно одним дома оставаться? – спросил отец.
– Нет, – я покачал головой, а Федя молча кивнул.
– Тогда мы с мамкой на работу, а вы за старших.
– А вечером поговорим, – напомнила мать.
– Вот видишь, – Федя крутился по прихожей, – ничего особо нам не попало. Даже жалко, что я сала не отрезал. Сейчас бы перекусили.
– Ты того? – я покрутил пальцем у виска. – Там же голова рядом с салом лежала.
– И что? Соль убивает всякую заразу.
– Ты помешался уже на еде.
– Да ну тебя, – обиделся брат. – Я вот хотел тебе сказать, но теперь не буду…
– Что хотел сказать?
– Не буду.
– Ну и черт с тобой.
– Не ругайся, а то язык отсохнет. И вообще, ты должен быть примером, а ты?
– Отвали!
– Ладно, так уж и быть, – Федя нырнул на кухню. Вышел, что-то пряча за спиной. – Угадай, что тут?
– Не знаю.
– Угадай.
– Сало?
– Нет, не сало. У тебя еще две попытки.
– Хватит уже.
– Ладно, – брат показал начатую пачку какао.
– Где ты его взял?
– Нашел.
– И зачем оно тебе?
– Заварим, пока никого нет.
– Если мать узнает…
– Это если узнает. А откуда она узнает? Мы кружки помоем и она не догадается.
– Тут головы мертвые, – вздохнул я, – а тебе лишь бы поесть.
– Война войной, а обед по расписанию, – повторил отцовскую мудрость Федя. – Не нуди, давай лучше какао попьем.
– Его же варить надо.
– Зачем? Кипятком зальем и все дела. Кисель же так делали.
Кисель Федька спер в столовой и мы его три раза пили, пока мать не нашла во время обыска. Кисель отняла (отец его выпил потом), а нас долго секла шнуром кипятильника, за то, что не поделились добычей с родителями.
– Сам погибай, – приговаривал держащий нас отец, – а родителей выручай. Запоминайте, дети мультфильмов. Так их, так, Галя, шибче, шибче, поддай газку.
И голосом Матроскина говорил нам:
– Неправильно ты, Дядя Федор, бутерброд ешь. Надо колбасой на язык класть, так вкуснее. Лупи, Галина, пусть знают вкус павидла.
Только начавшиеся по телевизору «Спокойной ночи малыши» прекратили избиение. Отец старался никогда не пропускать Филю со Степашкой и Каркушей.
– Еще раз повторится такое, – сворачивая кипятильник, тяжело дышала мать, – и задушу этим проводом, как шелудивых котят.
– Котят топят, – со знанием дела сказал от телевизора отец.
– Сначала придушу, а потом утоплю, – кивнула мать.
Вообще, от Романиных осталось довольно много еды: подпол на веранде и подвал в саду были забиты картошкой и банками с огурцами, помидорами и грибами.
– Харчами мы на первое время обеспечены, – сказал в первый день переезда отец, довольно потирая руки, – до зимы продержимся, а там видно будет. Еще и огород посажен, с зеленью да картошкой будем.
– Знаешь, мне странный сон приснился, – прихлебывая из кружки горячий какао, начал я.
– Бом-бом-бом, – громко пробили старые настенные часы.
Мы вздрогнули, а Федя от неожиданности облился какао. За неделю, прожитую в доме, часы били первый раз.
– Чего это они?
– Не знаю, – я встал со стула и подошел к часам. – Интересно, кто их завел? Они же стояли.
– Может, папка?
– Не знаю.
– Или милиционеры.
– Зачем?
– Откуда я знаю? – брат попытался оттереть какао со старой отцовской рубашки. – Не стирается… – растерянно посмотрел на меня.
– Теперь нам хана! Говорил же, не надо нам это какао!
– Не ной, ты вечно ноешь. Сейчас постираем. На солнце быстро высохнет.
Взяли в ванной мыло и пошли на огород: вдоль стены дома стояли большие железные бочки, в них грелась на солнце вода для полива грядок. Стирали, терли мылом, пытаясь убрать предательские коричневые пятна. Повесили мокрую рубашку на бельевой веревке возле подвала.
– Не боись, высохнет, – Федька в свисавшей как ночнушка растянутой отцовской майке сидел на пеньке, – никто и ничего не узнает.
– А если не высохнет?
– Ну… скажем, что случайно, об дерево испачкался.
– Не поверит мамка. А если поверит, получишь, чтобы по деревьям не скакал.
– Это да, – Дядя Федор окончательно сник. – Зря мы сюда приехали.
– А кто нас спрашивал?
– Не могли папке работу в другом месте дать?
– В каком? То-то мамка удивилась, что ему вдруг место директора предложили. Его же все считали странным, а тут бац, и место директора. Оно и понятно, никто не согласился в доме, где психи жили, жить, а папка и рад.
Какао не отстиралось. Пришедшая с работы мать подозрительно принюхалась и осмотрела Дядю Федора.
– Это что? – брезгливо ткнула пальцем в пятно.
– Где? – попытался придуриться Федя.
– В Караганде, – лицо матери потяжелело. – Дурачком решил прикинуться? Купоросник!
Такое слово от матери мы слышали впервые.
– А что такое купоросник? – спросил Федя.
– Издеваешься? – она внезапно пнула Федю в живот.
Брат согнулся, схватившись за живот.
– Придушу! – мать бешено посмотрела на меня.
Я шарахнулся назад. Первый раз видел мать такой. Неужели тоже стала сходить в этом странном доме с ума?
