Buch lesen: «Батальон крови», Seite 14
– Остаешься на углу, прикрываешь и всех на право отправляешь. Понял. Да подгоняй, а то плетутся как сонные мухи. Ну что, «гавнюки», вперед!
– Ты это, комбат, не заговаривайся, – обиженно произнес капитан.
– Хорошо, я без обид, – немного оправдываясь, ответил Киселев. Они выскочили из-за танка и побежали вдоль улицы, обстреливая дома. Единственный танк ухал прицельно. Он затыкал все попытки остановить бегущих.
– Все за угол – этот поворот! А ну, капитан, сравни название улицы. Вон видишь, табличка болтается.
– Она! – ответил капитан.
– Отлично! Вперед! – крикнул майор. На этой улице особого огня не было. Из окон не стреляли, лишь изредка немцы выскакивали на дорогу, но их тут же сносили в сторону пули бегущих. Киселева с бойцами догнал танк. Его, как и других, завернул лейтенант Саленко. На танке сидели бойцы второй роты и их командир Жора.
– Давай, давай вперед! – крикнул им Киселев и махнул рукой, показывая направление, – там, у станции не горячитесь, дождитесь нас! – Жора кивнул головой, и танк помчался вперед, солдаты побежали за ним. Комбат остановился, выставил вперед грудь и глубоко вздохнул несколько раз. К нему подбежал Григорий.
– Я здесь, товарищ комбат!
– А, Гриша, молодец! Ну что, кричать по рации пока не будем! Пополнение подоспело и ладно.
– Обидчивые какие-то, – произнес радист, вспомнив о недовольном усатом капитане.
– Так, пошли, по пути расскажу. Только ты за домами и улицей следи. А я сейчас остальных подгонять буду. Мимо них продолжали бежать солдаты, и Киселев грубым голосом заорал:
– Бегом, не ленись, там наши ребята ждут вас, а вы еле тянетесь.
Бойцы ускорили темп, но им мешало свободно бежать то, что приходилось смотреть на окна и дергаться от каждого солнечного блика.
– Что я там тебе рассказать хотел? – спросил майор Григория.
– Да об этом капитане.
– А-а, ну ничего особенного. Командир полка у них полковник Замятин. Он любит слово «говно». Все у него кругом этим словом названо, и позиции, и люди. А бойцов, любя, «гавнюками» называет. На него они не обижаются, потому что он за каждого горой стоит. Пацана-сержанта хотели в штрафбат за неподчинение, он – отстоял. Доказал, что боец прав. Конечно, в мирное время ему бы не позволили этого сделать, но на фронте все по-другому. Он многим зубы повышибал. Одни говорили, у него дядька в штабе у Сталина, другие – что жена в Москве доступ в Кремль имеет, из-за этого, мол, не трогали и молчали, но я то знаю: он простой мужик из деревни под Калугой, а то, что смелый и дерзкий, так просто по натуре такой. Но его «главным гавнюком» за это слово обозвали, ну и за характер не простой, а бойцы его, значит, «гавнюки». Понял?
– Да.
– Только ты смотри, не ляпни им, по морде схлопочешь. Они ребята смелые, не любят этого. Я уже с ними встречался. Воюют хорошо, вот только обижаются часто, – ответил комбат и улыбнулся. – Ну, вот и Саленко с последними. Все, что ли? – спросил он лейтенанта.
– Да вроде всех собрал.
– Ну, тогда давай веселее. Там, наверное, наши уже на станцию выскочили, в бой вступили.
– Нет. По карте километра четыре. Быстро не успеют, но у меня есть мысль.
– Какая? Говори!
– Там, у дома, немецкая машина. Если заведем, то всех соберем и наших догоним.
– Где машина? Быстро к ней! – крикнул комбат.
Саленко повернулся и побежал назад. Завернули за дом и Григорий с комбатом, следуя за лейтенантом. У двухэтажного особняка они увидели грузовик. Комбат открыл дверь машины, выдернул из-под руля провода, и через секунду автомобиль затрясло, двигать загудел и завелся.
– Давай в кузов, Гриша, а ты – в кабину. И рацию готовь: может, придется огонь артиллерии скорректировать.
Радист залез в кабину, поставил под ноги рацию, и машина резко рванулась, но потом медленно и плавно поехала вперед. Комбат завернул на нужную улицу и стал догонять бегущих солдат. Отставшие, решив, что это немцы, остановились и, выставив автоматы, приготовились к бою. Небольшая фигурка Саленко словно памятник возвышалась над кабиной. Он звонким голосом противно орал, и был заметен за километр. Бойцы поняли, что это свои и стрелять не стали. Машина подобрала их. Отставшие запрыгивали на ходу. На некоторых лейтенант кричал матом, но при этом помогал залезть в кузов.
Через десять минут машина была полной.
– Плохо это. Полный кузов бойцов. Один снаряд и сразу всех, – выглянув в окно водителя, произнес комбат. – Ну да ладно, мы сейчас по-быстрому догоним наших.
Майор добавил газу, и машина понеслась по улице. Отставшие солдаты еле успели отскакивать на обочину, а Саленко сверху орал им:
– К станции, по прямой. Быстрее!
Машина неслась по ночной улице. Затянувшиеся сумерки сменились тьмой, но через двадцать минут Киселев догнал танк, чуть не врезался в него, так как ехал без фар. Посигналил и, высунувшись, крикнул Жоре и капитану:
– На выезде стоим! Ждем всех!
Киселев выскочил из машины, Григорий, надев рацию, последовал за ним.
– Давай, Гриш, включайся. Попроси огня у артиллерии. Пусть пару раз по станции врежут.
Григорий вызвал штаб и попросил поддержку. Через минуту раздались первые взрывы. Они взорвали несколько вагонов и разнесли небольшое одноэтажное здание. После этого из длинного с большими окнами здания застрекотал пулемет. Его подхватили автоматчики. За станцией, на рельсах, стоял состав из-под каждого колеса которого были видны вспышки выстрелов.
– Капитан, бери своих и цепью с правой стороны, а ты, Жора, слева. Я в лоб пойду, – скомандовал комбат.
Солдаты перебежками стали растягиваться вдоль небольшой площади перед станцией. В это время выстрелил танк. Его снаряд пробил насквозь здание станции. Влетел в окно и, выбив с обратной стороны второе окно, взорвал стоящую за зданием цистерну с топливом. Цистерна и стоящие рядом еще две взорвались одновременно. В небо вырвалось огромное пламя и, словно цунами, прошло по земле, пробило огненной волной здание и весь стоящий за ним состав.
– Ну, блин, пожарник! Всех поджарил, – произнес Киселев, посмотрев на танк. Он встал и подбежал к грузовику. – Лейтенант! – крикнул он Саленко. – Убери танк!
Офицер выскочил к триплексу механика и, махая руками, показал, чтобы тот отъехал в сторону. Майор завел машину, включил скорость, положил булыжник из мостовой на педаль газа и, выскочив из нее, пустил машину к зданию станции.
– За мной, – закричал Киселев. Прикрываясь за машиной, бойцы бросились за комбатом.
Устроенный танкистами пожар осветил площадь, но когда огонь стал догорать, клубы дыма заволокли небо, и над станцией наступила кромешная тьма. Само здание сгорело, но рядом уцелели небольшие служебные постройки.
– Как бы своих не перестрелять? – взволнованно произнес комбат. – А ну, солдат, – обратился он к бегущему за машиной бойцу, – передай по цепи: прекратить огонь!
Выстрелы умолкли. Комбат посмотрел на догорающие трупы немцев, обернулся и, позвав Жору, приказал проверить ближайшие дома.
– Григорий! За мной! – крикнул Киселев.
Они пробежали вокруг развалин зданий, составов и, убедившись, что немцев нет, Киселев приказал связаться со штабом.
– Поле семь – Поле семь, – стал вызывать Григорий, – ответь, я – Город.
Женский голос ответил. Гриша не узнал, кто это, он сразу передал микрофон комбату и тот попросил вызвать штаб армии. Киселев доложил, что станция захвачена. Оказалось, что в порту идут тяжелые бои. Он попросился выйти им в поддержку, но получил приказ закрепиться на захваченном плацдарме и контролировать станцию. Главное – отрезать сообщение с Пиллау. Из штаба армии предупредил, что немцы ночью будут пробиваться к станции, чтобы вырваться из кольца.
Закончив связь, комбат дал указания, и солдаты разобрались по ротам и взводам в уцелевших зданиях. Оставшихся двух снайперов разместили в самой высокой точке – на пожарной колокольне, что стояла сбоку от площади. Приказали спать по очереди и внимательно следить за появлением врага.
Усатый капитан из полка Замятина с отрядом саперов взорвали все железнодорожные линии. Ни один состав не мог бы после этого отправиться со станции. Они также нашли два вагона с пленными и освободили их. Киселев получил новое неожиданное пополнение, пленные были из Белоруссии. Их готовили к отправке в лагерь. До этого они укрепляли позиции и почти неделю без отдыха носили ящики в крепость. Эти люди сами нашли оружие, собрали его у сгоревших и убитых немцев. Один из коммунистов построил их и привел к комбату.
Киселев не стал особо разбираться, кто они. Он приказал взять под контроль широкую улицу, по которой первоначально предполагалось идти. На этой улице уже закрепились остатки третьей роты батальона, и пополнение оказалось кстати. Именно там немцы нанесли главный удар. Несколько отрядов СС всю ночь пытались пробиться к станции.
На рассвете бой закончился. Немцы отступили и ушли в глубь города – в крепость. На станцию приехали три танка. Танкисты рассказали, что половина города, порт, и важные объекты захвачены. Последний – третий – рубеж еле держится. После обеда назначен штурм, который должен перерасти во взятие крепости.
Война гуляла в городе, выстрелы и взрывы не прекращались. Местное население словно растворилось, одинокие дома с выбитыми стеклами – черными глазницами – смотрели на людей.
– Гриш, ты Савчука не видел?
– Нет.
– А Березкину?
– Юлька там, еще на окраине осталась. Я видел, как она со своей сумкой выскочила из окопа, когда ДОТы взорвали. Там много народа побило. Наверное, и раненых немало.
– Понятно. Где же Савчук? Кто народ кормить будет. Что ж делать? Может тебя старшиной назначить?
– Нет, у меня свое дело, – и Григорий посмотрел на рацию.
– А чему ты так рад?
– Эта рация везучая, я ее уже два дня с собой ношу. Так, чуть-чуть пострадала. Всего две царапины.
– Ладно, пойду к «гавнюкам» – может, они кашей поделятся? Замятин, командир их, говорят, в госпиталь попал. Похоже, придется мне ими командовать. А ты давай, вон в то здание иди. Мы там штаб сделаем. – Киселев показал на отдельно стоящий желтый домик. Григорий взял рацию и отправился в указанное место. Через час пришел комбат и принес несколько банок тушенки и хлеб.
– Давай – налетай! Не стесняйся, – предложил он. – А я за чаем схожу.
Гриша взял консерву открыл ее своим ножом и, отрезав хлеба, достал из сапога ложку и начал есть.
«Да, – подумал радист. – Потрепало нас. Батальон весь новый был еще вчера в обед, а сегодня и от него почти ничего не осталось. Ну, ничего. Возьмем мы этот город, и война сдохнет на этой земле. Все, скоро ей конец!»
– Кушаешь, – услышал Григорий голос Жоры.
– Так точно!
– Да ладно, нэ дергайся. Где комбат?
– За чаем пошел.
– А приказы были?
– Держать станцию.
– Значэт, будем держат, – с акцентом ответил грузин. – Снайпер у меня всего один остался, жаль. Хорошие сибирячки были. Представляешь, один вниз спустился и тут в колокольню из «фауста» попали. А теперь последний снайпер залег в развалинах, кого-то выцеливает. Видать, чувствует кого?
– Да уж, – произнес Григорий. – Еще три дня назад у меня были друзья, с которыми я пришел сюда, но сегодня никого. Весь батальон новый.
– А завтра еще новее будет. Пополнениэ придет, – ответил офицер. – Я пошел, скажи комбату, я там, на широкой улице. С едой разобрались, пусть не переживает. А ты давно его знаещь?
– Да почти полгода. Нет, даже больше.
– И как?
– Все наши его уважали. Он ведь из штрафников пришел. Там тоже батальоном командовал.
– Из штрафников? – удивился Жора.
– Да, а под Новый год майора получил, до этого долго в капитанах ходил. Он свою дорогу войны в Сталинграде начал.
– А теперь вас только двое осталось?
– Не знаю, на построении посмотрю.
– А я в Витебске начал, с командира взвода. Сейчас ротный, толко от роты моей взвод остался. Хорошо хоть из резерва отпустили, а то просидели бы в засаде до конца войны. Ну ладно, я пойду. Ты передай.
– Хорошо, конечно скажу. Ну, как мы сегодня немцу дали? – спросил радист.
– Дали? Умыли это город кровью и не только немецкой, но и своей. Ничего, зато он тэперь наш, – уходя, произнес офицер.
– Еще крепость взять и все. Говорят она неприступная. Рассчитана на длительную осаду.
– Не в крепости дело, а в людях. Эти немцы не смогут долго держаться. Выдохлись они, – на секунду задержавшись, ответил Жора.
Вскоре вернулся Киселев. Радист доложил, что Георгий решил вопрос с питанием. Киселев успокоился и больше никуда не бегал – остался в доме. Он принес целый чайник кипятка. Командир с радистом выпили горячего чаю и легли спать. Гриша на всякий случай включил рацию, но докладывать и выходить на связь не стал: он проверил, не вызывают ли их. Забытая усталость напомнила о себе, и они быстро уснули.
Утреннее солнце встало над городом. С разных сторон в небо уходили столбы дыма. Разрушенные дома, словно гнилые зубы, торчали по бокам улиц. Где-то вдалеке раздавались редкие выстрелы. Гриша спал на деревянном полу, укрывшись шинелью. Он открыл глаза и увидел, что комбат уже встал, открыл консервы и принес горячий чайник.
– Что, Гриша? Сегодня последний рывок? Выстоим?
– Конечно. Никуда не денемся.
– Давай поедим и со штабом свяжемся, а потом прогуляемся, посмотрим, как там наши. Чувствую, сегодня день тяжелый будет – душа скулит.
14. Последний бой
После завтрака Григорий связался со штабом. Ответила Титова. Девушка доложила, что в районе станции будет дислокация всей 43-й армии. Комбат тяжело вздохнул и, закончив связь, произнес:
– Опять командиров будет много. Лучше бы помогли нам во время взятия, – он пока не знал, что 43-я армия буквально рядом прорывала рубежи врага, и если бы не они, Киселеву пришлось бы трудно, так как бойцы этой армии сдерживали несколько вражеских дивизий. Немецкий генерал, комендант крепости О. Лашем, дважды отправлял дивизии СС им навстречу, чтобы обеспечить отход, но солдаты 43-й армии блокировали все возможные отступы. Киселеву повезло, он с полком Замятина сумел разбить оставшийся для охраны станции небольшой отряд. Основные силы для удержания этого объекта так и не сумели прорваться.
Увидев недовольное лицо комбата, Гриша не решился попросить его о дополнительном выходе на штаб дивизии Палыча. По рации отвечала Титова, и он так хотел расспросить ее о Тане, но засорять эфир и вести неуставные разговоры, особенно во время наступления, было нельзя, и наказывали за это строго. Григорий тяжело вздохнул, комбат увидел это и произнес:
– Увидишься со своей! Никуда она не денется, – он вышел из домика и направился к выходящей на станцию улице. На ней и еще двух движение перекрыли танки. Танкисты сидели на броне, рассказывали что-то смешное, и ели консервы.
Комбат подошел к ним и, стараясь прогнать мрачные мысли, спросил:
– Ну что, броня, готовы?
– Встретим, если полезут, но вроде вокруг наши.
– Вот именно – вроде…
Киселев посмотрел на бойцов и решил вернуться в штаб. Григорий собрал пустые консервные банки, вышел из дома и выбросил их в сторону. Он увидел хмурое лицо комбата и замер, не понимая, как с ним разговаривать. Киселев разрядил обстановку. Он улыбнулся и, посмотрев по сторонам, как-то загадочно произнес:
– Станция для немцев – не спасение. Они это понимают, но зачем-то хотят пройти сюда. Пойду, Жору найду, пусть с ребятами проверит вагоны.
– Может, там еще пленные есть? Мы же не знаем. А эти, которых мы освободили, вон на развалинах залегли, – показал Григорий рукой.
– Знаю. Пусть воюют. Ну что, пошли, а то одному как-то неспокойно.
– Рацию брать?
– Нет. Пусть здесь лежит.
Комбат и радист пошли на другую сторону станции. Киселев нашел Георгия и приказал проверить все составы, но не успел он этого сказать, как, совсем рядом разорвался снаряд. Все попадали на дорогу, укрываясь от осколков. Вслед за мощным взрывом, разбросавшим булыжники с дороги, словно град, полетели подарки от немцев.
– Из минометов бьют! Артподготовка! Значит, скоро появятся! – крикнул командир. – Да что им здесь нужно?
В это время с боковой улицы, той самой – узкой, откуда вчера Киселев ворвался на станцию, появились новые солдаты.
– Пополнение, что ли? – удивившись, произнес он. Комбат привстал и, прижимаясь к стене разрушенного дома, подбежал к ним.
– Ребята, вы чьи? – крикнув, спросил он. Из-за дома вышел майор и, увидев Киселева, ответил:
– Мы сами по себе. У нас задание.
Он посмотрел на вагоны и спросил:
– Вы их не проверяли?
– Я послал недавно туда взвод, но пока, кроме вчерашних пленных, новостей никаких.
– Каких пленных?
– Освободили пленных из вагона. Вон они все, на развалинах залегли – улицу держат.
– Хорошо, мы к составам, а ты давай держись. Скоро попрут.
– Что там в этих вагонах?
– А тебе-то зачем?
– Я же понимаю, что станция не причем, тем более все рельсы разбиты. Хочу знать, за что мы тут умираем?
– Да я и сам толком не знаю. Слышал, что архив немецкий, а может ценности какие? Они ведь как, немцы? Хапнуть хотят золота, форму снять и где-нибудь в подвале залечь на месяц – два. А там, поди разбери, кто воевал, а кто нет?
– Да, это точно. Ну что ж будем держать станцию. Ты, майор, если моих увидишь, пришли сюда.
– Хорошо, – ответил офицер и, махнув рукой, побежал вместе с солдатами к стоящим эшелонам.
Киселев вернулся к широкой дороге, позвал Григория и приказал вернуться в штаб и выйти на связь. Гриша короткими перебежками добежал до домика схватил рацию и, посмотрев в окно, решил с ней прибежать к комбату.
– Ты что? Здесь же не слышно. Давай хоть в подвал спустимся?
– Нет, в подвале может связь оказаться плохой, лучше в подъезд.
– Хорошо, давай за мной.
Они вбежали в подъезд, Григорий быстро включил рацию и стал вызывать штаб – «Поле семь». На площади станции и на дорогах продолжали методично взрываться снаряды.
Штаб ответил сразу. Гриша отдал «говорилку» Киселеву и комбата тут же перевели на командующего 43-й армией. Генерал выслушал его и пообещал прислать пополнение. Он согласился с тем, что немцы зря обстреливать отдельно взятый участок не станут, и приказал всеми силами удерживать станцию.
Комбат еще выслушивал указания, как за соседним домом послышались автоматные очереди. Киселев отдал наушники и микрофон Григорию и, ничего не сказав, выбежал на улицу. Радист отключился, забросил рацию за спину и последовал за ним. Выбежав из дома, он оказался под плотным обстрелом. По главной улице шли толпой немцы, прикрываясь двумя броневиками. Они ехали друг за другом и стреляли по бойцам батальона и пленным из пулеметов.
Танк, что перекрывал дорогу, выстрелил, окутав улицу белым дымом. Первый броневик подлетел на метр в воздух и, упав на бок, загорелся. Второй из-за него не мог проехать дальше, но он продолжал стрелять. Танк выстрелил второй раз, и оставшаяся бронемашина от удара отъехала назад. Немцы выскочили из нее, и машину обволокло черным дымом. Откуда-то из-за дома, с середины улицы на немцев напал отряд подкрепления. Фашисты – те, что успели – отступили и растворились в переулках. Выстрелы затихли, лишь изредка где-то за домами были слышны короткие очереди.
Комбат выскочил из-за развалин дома и быстрым шагом пошел к пополнению. Григорий побежал за ним. Пока Киселев разговаривал с прибывшими офицерами, радист подошел к подбитым бронемашинам и, увидев искореженные от выстрела танка трупы, замер. Совсем молодые ребята в немецкой форме лежали, разорванные, на дороге. Он пытался отвернуться, но голова стала словно каменной, глаза продолжали смотреть. Ему показалось, что кто-то специально держит его за голову, заставляя смотреть:
«На, наслаждайся! – слышал он голос внутри себя. – Запомни, какая я – Война, на что способна! Могу превратить человека в страшный кусок мяса! И ты, если ослушаешься – станешь таким же».
Григорий продолжал смотреть. Голова закружилась, и он рванулся в сторону и разорвал эту связь с войной и смертью. Солдат отбежал в сторону: ему показалось, что все вокруг смотрят на него. Он забежал за дом и, увидев лавку, подошел к ней. Снял рацию и, глубоко вздохнув, посмотрел в грязное от копоти небо. Солнце пыталось пробиться сквозь черные тучи, его лучи будто дрались с этой тьмой. Они то побеждали, вырываясь и освещая землю очищающим светом, то проглатывались новой черной тучей. Гриша сел на лавку и решил закурить. Достал табак с газетой и уже оторвал кусок бумаги, как вдруг увидел двух бойцов. Они тащили в дом обезумевшую девушку. Ее глаза смотрели куда-то в сторону, она не понимала, что происходит вокруг. Летнее, белое платьице на ней было разорвано. Обнаженная левая грудь торчала, а кусок обожженного платья болтался на поясе. Она пыталась идти, но хромала: у правой туфельки не хватало каблука. Григорий посмотрел на нее и вспомнил свои мысли о войне.
Ее просто контузило, – подумал Григорий, но тут до него дошло, что именно хотят сделать эти солдаты. Он сорвался с лавки и побежал к ним. Сходу ударил первого ногой по «мягкому месту», а второму отвесил оплеуху, да так что у бойца слетела шапка.
– Вы куда ее тащите? – заорал он.
– Да ты чо, парень? Фашистку пожалел? – возмутился худой солдат, отряхивая с шинели снег.
– За это знаешь, что вам будет? Насильники-мародеры! В штрафбат или нет – на месте шлепнут!
– Да ты чо, совсем охренел? – возмутился второй боец, надевая упавшую шапку. – Все равно ее расстреляют.
– Кто ее расстреляет? Она же из населения! У нее что, в руках автомат?
– Нет, – ответил худой солдат.
– Где вы ее нашли?
– Да вон из подвала вылезла.
– Все, валите отсюда. Здесь на улице наш батальон, я ее сейчас отведу к санитарам. Вы что, не видите – она контуженная. А вы как звери, бабу поймали! Валите отсюда, пока обоим не навалял. Вам что, девчонок мало?
– А где их взять?
– Война скоро кончится, домой вернетесь, там одни женщины, мужиков сколько побило. Без внимания не останетесь.
– Да пошел ты! – разозлившись, крикнул худой солдат. Он вцепился девушке в руку и сильно дернул ее к себе. Немка не удержалась и упала. – Отдай! Наш трофей! Домой еще вернуться надо! Посмотри, сколько народа погибло! А-а, ты, видать, ее сам захотел?
Гриша не выдержал и врезал с размаху солдату в лицо. Парень упал, встал на четвереньки и, качая головой, стал вытирать кровавые сопли. Но кровь все равно закапала на дорогу.
– Что, мало? – зарычал радист. Он схватил второго за ворот шинели и со всей силы трепанул, чтобы тот опомнился. – Валите отсюда! – с хрипом и злостью закричал Григорий. Солдат помог встать товарищу и потащил его в сторону. Через пять шагов они обернулись, и худой с окровавленным лицом крикнул:
– Еще встретимся.
– Давай чеши, а то сейчас догоню! – крикнул им вслед Григорий. Он взял девушку за руку и помог подняться. Она, словно кукла, качалась из стороны в сторону. Он довел ее до лавочки, надел на девушку свою шинель, чтобы она согрелась и прикрыла себя. Помог сесть на лавочку рядом с рацией. Зачерпнул ладошкой из лужи воды и вытер ей лицо. От холодной воды, девушка немного пришла в себя. Она увидела рядом советского солдата, и от страха дернулась в сторону.
– Стой ты, дура! Не бойся! – остановил ее Гриша.
Девчонка сжалась, спрятала лицо в ворот шинели и затряслась.
– Ну, пошли, – стараясь как можно спокойнее, произнес солдат. Девушка закрутила головой и показала пальцем на трехэтажный дом.
– Что, живешь там? Домой хочешь? Ну хорошо, пошли туда.
Гриша надел рацию, помог ей встать. Взял под руку и повел к указанному дому. Девушка вошла в подъезд, поднялась по лестнице и стала громко кричать и стучать в большую дубовую дверь квартиры. Через минуту дверь открыла старуха. Она обняла ее и заплакала. Девчонка сняла Гришину шинель и отдала ее радисту, прикрыв рукой обнаженную грудь. Улыбнулась и звенящим голоском произнесла: «Данке щон!»
Гриша улыбнулся в ответ, помахал рукой и, сбежав с лестницы, быстро пошел на станцию к штабу. Он вспомнил о комбате и решил, что тот, наверно, уже разыскивает его.
– Ну ты где? – услышал он голос Киселева. – Я уже переживать стал.
– Жалеете меня? Это плохо! Сами знаете!
– Да один ты у меня остался. Эти ребята неплохие, но с кем я по душам разговаривать буду.
– Ладно, здесь я. А на гитаре сыграете? Про камушки?
– Сыграю, да только где она гитара? Где весь склад Савчука? Да и где он сам?
– Саленко говорит, видел: длинного солдата бомбой накрыло – ничего не осталось, еще там, в начале города, а снайпер говорит, что дом на него рухнул. Мы тут на машине съездили, пока ты где-то гулял, но дом не нашли. Все они на одно лицо – разрушенные. Эх, война, что ж ты творишь? Ну ладно, давай обедать. Вон видишь, кухня приехала. Сейчас каши наберем. Давай свой котелок, а то ты сам в очереди долго простоишь. Там уже видишь, и немцы пристроились.
– Мой в вещмешке, в штабе.
– Ну тогда пошли в дом, который теперь наш штаб, – улыбаясь, произнес комбат и добавил, – смешной.
Киселев взял Гришин котелок и довольный, как мальчишка, побежал за кашей.
День закончился спокойно. Перестрелки утихли. Город перешел под контроль Красной армии, оставался последний оплот фашизма на этой земле – крепость.
Григорий вечером все же получил разрешение от Киселева и вышел на связь со штабом дивизии Палыча. Девчонки позвали Титову, и Григорий слезно умолял ее, чтобы она передала его извинения Тане. На что лейтенант ответила:
– Она на тебя не обижается. Просто ее перебросили в другой штаб 11-й армии. Скоро она тоже будет в городе. Туда все штабы перенесут. Вот возьмете крепость, и все наладится. Война закончится скоро. Наши войска уже под Берлином.
Довольный, Гриша лег спать. Он увидел пригожую девушку, у которой такой же, как у Тани, голос. Он представлял, как будто поговорил с Татьяной, и мысль о том, что скоро все будут рядом, радовала его. Солдат решил, что с Киселевым он договориться и что обязательно найдет в одном из домов уютную квартирку, в которой они встретятся. Он долго не мог уснуть. Где-то за городом грохотала канонада, и наши солдаты добивали врага. Под ее гулкий и далекий грохот он уснул.
Разбудил радиста комбат.
– Вставай, Гриша, новая жизнь начинается! – крикнул он и, махнув рукой, позвал радиста к кухне.
Григорий вышел из штаба и первое, что поразило его – чистое голубое небо. Все вокруг смеялись. Жора о чем-то спорил с Саленко, а тот, размахивая руками, пытался что-то доказать упрямому грузину. Утром всем казалось, что уже наступила мирная жизнь. Испуганное население вышло из своих домов. Они поняли, что их никто не тронет и стали спокойно расхаживать по площади. Много немцев с детьми стояло в очереди за кашей. Толстый кашевар раздавал ее и заставлял каждого говорить: «Гитлер капут». Сказал – получи, промолчал – отойди в сторону. Веселые немецкие девчонки, которые даже и не понимали, что происходит вокруг, по нескольку раз повторяли эти слова, надеясь получить побольше каши. Солдат улыбался и вываливал им лишний черпак в огромные кастрюли. Старики и старушки были скромнее, но при виде офицеров останавливались и вместо «Здравствуйте», повторяли: «Гитлер капут, Сталин геноссе».
Григорий заметил в очереди вчерашнюю девушку. Она стояла с той же старушкой и, увидев солдата, улыбнулась и помахала ему рукой. Григорий вернулся в штаб, взял из вещмешка банку тушенки и отнес ее девушке. Та, присев как балерина, что-то пробормотала – веселое и непонятное – отблагодарила по-своему.
– Во-во, а еще вчера небось с офицериком встречалась, – услышал радист голос комбата.
– Нет, ее вчера двое изнасиловать хотели. Я не дал, вот теперь и благодарит.
– Ну, это я образно – не вчера, так месяц назад. Такую ни один фриц бы не пропустил. Красивая, да?
– Моя лучше, – гордо ответил Гриша.
– Да, конечно, что-то я забыл об этом, – улыбаясь, ответил комбат. – Пошли в штаб, на связь выйдем. Потом поешь, – добавил он.
Григорий быстро связался со штабом армии, все выполнил, как положено и после ответа штабного радиста передал «говорилку» комбату. Закончив разговор, Киселев немного помрачнел.
– Опять на нас полезут. Есть информация, что солдаты будут пробиваться из гарнизона крепости через нас. Станция им уже не нужна. Это оказывается кротчайшая дорога к лесу, в котором ты с ребятами в разведке был. Давай покушаем нормально, может весь день некогда будет.
Через час загрохотали орудия Балтийского флота. Их поддержала остальная артиллерия, САУ и танки. Они обстреливали крепость несколько часов, но сразу после артподготовки немцы открыли ответный огонь. Снаряды и мины летели на станцию и ближайшую широкую Приморскую улицу. Кто-то из бойцов перевел ее название.
Григорий был за рацией и постоянно вызывал штаб дивизии, когда в этот домик попала бомба. Комбат, увидев взрыв, кинулся к нему. Услышав голос Григория из-под обрушенной стены, Киселев позвал бойцов, чтобы они помогли ему поднять огромную кирпичную глыбу.
– Живой? – крикнул командир, но радист не отвечал. Его контузило, и сильно посекло осколками. Проникающих ранений не было, но осколки порезали все тело, а один срубил половину мизинца на правой руке. Комбат приказал оттащить его в сторону к составу и, там, у вагона пожилой санитар разорвал одежду и перебинтовал все тело солдата. Он позвал Киселева и объяснил командиру, что радиста нужно срочно везти в госпиталь. Из ушей пошла кровь, взрывная волна прошлась по Григорию изо всей силы. Санитар, как и остальные, удивлялся, как он вообще остался жив.
Комбат подбежал к двум офицерам и о чем-то попросил. Один из них усадив раненого в американский джип, повез его в госпиталь – тот самый, что находился в поселке. Бомбы и снаряды продолжали взрываться, батальон готовился к отражению прорыва немцев. Бойцы залегли в развалинах и ждали появления врага. Киселев под обстрелом подбежал к нему.
– Эх, Гриша, главное – выживи! Знай – это был твой последний бой. Все, война сдохла, – крикнул он вслед уезжающей машине.
Главврач, полковник, узнал его, да и медсестры, и врачи, что праздновали с батальоном Новый год, тоже. Они даже обрадовались, что его привезли к ним. Каждая хотела узнать о своем знакомом, о разведчиках и главное, о комбате, который понравился всем врачам. Но Григорий не мог говорить, он все это время летел в какую-то черную пропасть, в которой не было дна. Это падение продолжалось, и он даже думал про себя – скорей бы разбиться. Кусок голубого утреннего неба то появлялся, то исчезал, а он мчался в бездну. Солдату казалось, что кто-то со стороны наблюдает за его падением. Он хотел позвать это существо, но не мог выдавить из себя ни слова, лишь изредка догадывался, что наблюдает за ним Война. В сознании всплывали образы: родной дом, мать, брат. Вслед за ними пришли фронтовые воспоминания. Один врезавшийся в память взгляд сменялся другим: глаза разведчика Рыкова становились бойницами ДОТа, а взгляд расстрелянного немца превращался во взгляд обезумевшей немки в разорванном платье.
