Buch lesen: «Царствие бесное»

Schriftart:

ISBN 978-5-0050-1070-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

01

Она спешила. Вернее так, ей хотелось верить, что она спешит. Хотелось верить, что можно поднажать и успеть на что-то важное и срочное, потому что размышлять о том, от чего можно убежать, а от чего нельзя – ну, это как-то совсем печально. Она даже уверяла себя, что не усидит и получаса на этом мягком сидении, в этом трясучем покое, потому что покой – он как-то всегда немного противоположен жизни. А жизнь… она ее чувствовала, как ветер из люка на крыше. Она не знала, что будет дальше, но верила, как никогда хорошо чувствовала эту жизнь. Она была жива. Но вздохи сплетались в минуты, и через двадцать таких плетеных вдохов-выдохов она вдруг поняла… да нет, ничего она не поняла. Она просто почувствовала, что дыхание стало ровным и глубоким, спешка помахала ручкой, а эмоции разложены по кармашкам, и почти ни одна не пролита. А вокруг… все хорошо, потому что ясное июньское утро – это по любому хорошо, хоть ты из окна бросайся, все равно вдохнешь этот воздух и подумаешь… меня найдут с улыбкой на лице – это ведь так прекрасно!

Как ее звали? Марина? Пусть будет Марина. Хорошее имя, так и веет какой-то благословенной посредственностью и земной, абсолютно не святой простотой. Не то, что у некоторых. «Слушай, миниатюра горит, придумай какое-нибудь женское имя, такое красивое, итальянское… – Эммм, Сальмонелла?» Даже забавные воспоминания преследуют, словно маньяки или голодные щенки. Марина улыбнулась, смяв веками сельские пейзажи, и почти разглядела в бордовой темноте одно дорогое не ей одной лицо.

Утро вечера мудренее. Утром можно улыбнуться в лицо любым ночным страхам и страстям. И забыть, и начать все заново, в русле позитива нового дня. Сказка из рекламы утренних завтраков, но ведь работает иногда! Вообще этот денек обещал быть как никогда позитивным. Сначала ее чуть не сбила машина скорой помощи. Марина даже не сразу поняла, что произошло. Только визг тормозов и обиженное ворчание из-за стекла, вроде как матюки, но ни одного слова не понятно, прям как их знаменитый почерк. В общем, дорогие медики, простите мою подругу, она не хотела, не выспалась, офонарела и что-то там еще, но обещаю, половина из того, что вы ей пожелали, обязательно сбудется, так что простите ее… вы ведь не на вызов ехали, нет? Конечно, до вызова еще так обманчиво далеко.

А через полчаса ее уже по-настоящему сбило маршрутное такси

Вообще-то Марина не планировала возвращаться домой на маршрутке. Она даже не подозревала, что они ходят на такие междугородние расстояния. Автобусы – да, на один из них она как раз собиралась не опоздать. Боязнь не опоздать на транспорт так к лицу любой спешке! И так не к лицу ей этот тихий облом, когда до отбытия еще сорок минут, а ты уже стоишь в этой гудящей толкотне без намека на удобства, пытаясь отдышаться и думая «Где ж это меня накололи?» Вот тут-то и явился принц на белой газели… или что это за машина? Вроде новая какая-то.

«Люди не летают как птицы? Ну, я, например, летаю лучше пингвина, или киви. Готов поспорить…»

Машина хлопнула ее чуть ниже ягодицы и отправила в пингвиний полет с проезжей части на мягкий холодный газон. Вот так она и опомнилась, моя трагически удачливая знакомая Марина, полулежа на этой травке, вздрагивая от шагов водилы и думая: ну все, теперь меня по-настоящему убьют.

Мужчина склонился над ней и прогремел: – Вы в порядке?

Одновременно протянул безоружную руку. Марина за нее, конечно, ухватилась, но выговорить ничего не смогла. Только кивнула, чувствуя, что ее опять где-то обманула судьба. Владелец руки был меньше всего похож на водителя маршрутки. Молодой, лет тридцать, чистоплотный, светлые короткие волосы, почти гладко выбритый, дружелюбный на выражение лица, но крепко сложенный. В общем, помог он ей встать, подал сумку, пожелал быть осторожнее и уже готов был превратиться в крысюка на тыкве, но что-то снова пошло не так. Вот так:

– А вы случайно не автобуса ждете? Вам ведь за город, да?

А потом, еще хуже, он назвал конечный пункт, и моей знакомой оставалось только ошалело кивнуть, молча, хотя рот уже был открыт – в самый раз, чтобы воскликнуть: откуда вы знаете, где я живу, вы что, маньяк?!

– Вы не волнуйтесь! Слухи о смерти частного извоза сильно преувеличены. Маршрут, конечно, далекий, непривычный… да, а вы случайно не знаете дорогу, а то я в первый раз… да шутка, шутка!

Шутка, блин. Нашутились уже за полгода, хватит. Хотя, с вами… почему бы и да? Марина залезла в салон, еще сомневаясь, жалея и ругая «опоздавший» на полчаса автобус. Машинка была новенькая, объемная, цивильная, однако водитель исчез за спинками кресел, а значит, и волшебство исчезло, оставив пассажирку в полупустой тыкве самого опасного, да еще небось нелегального вида транспорта. Минута, две, три… как там говорится? Водители маршрутки даже спать не ложатся, пока в постели не наберется семнадцать человек? Все, пять минут, и вылезаю. Но салон заполнился на редкость быстро, и водитель тронулся.

«…Да вы задолбали шутить со словом тронуться!», говорит Антон… он недоволен, но его лицо сияет, ласкает нервы и укрощает грусть. Горит яркий свет. И стены желтые, красивые, нежные. Антон, когда мы тронемся, мы попадем в желтый дом, и будем вместе в горе и в радости, пока галоперидол не разлучит нас…»

Марина поморщилась и протерла глаза. Чертова сонность. Достала телефон, посмотрела время. Еще немного, еще часок… надеюсь, он не пошутил… что пошутил насчет незнания дороги. А то что-то салон опустел еще в границах Москвы. Слабоватые нынче дачники попались. Ладно, больше половины одолела, можно и расслабиться. Повспоминать… чуть-чуть.

Как собирала вещи, вне себя от радости, что наконец-то выполняет обещания самой себе? Или как у входа оживились парни, пригретые неосторожной улыбкой и незаслуженной верностью. «…А я сказала ему „отвянь, понял?“, а потом убежала к себе и плакала, плакала…».

Марина сдвинула чемодан и вытянула ноги, насколько позволял салон. Вот так, поспешишь, разгорячишься, а потом эта дрема без снов, только зеваешь до боли, и мысли всякие… прелые, спертые из самых сокровенных уголков памяти. Все, больше не смыкать веки. Просто смотреть, наблюдать, впитывать реальность, не жмурясь, не закатывая глаза, и улыбаться, потому что в реальности поводов для улыбки всегда больше, чем во сне. Это Антон ее научил. Он умел из тончайшего наблюдения, из галстука, одетого изнанкой, из наушника, упавшего в суп – из чего угодно устроить целый номер, словно фокусник, к которому сам мир лезет под шляпу. Антон. Придется привыкнуть, что это имя не покинет так просто ее голову и сердце.

Пассажиры, к сожалению, разнообразием не отличались. Хотя… один мужичок заразительно храпел и непрестанно музицировал лбом об стекло. Вот бабулька с ребенком лет семи, наверно, внучком в деревню на каникулы – ребятенок затягивался пакетиком сока, производя обворожительное бульканье. Мотор низко гудел где-то на фоне. Из-за руля доносилась какая-то спокойная, старинная мелодия. Какой-то блюз шестидесятилетней давности. Блюз… у водителя маршрутки? Нет, мироздание сегодня точно чем-то надышалось!

Моя знакомая почти настроилась на мысли о прекрасности мира настоящего, а не позапрошлого. Настроилась на эту потребность, пока еще смутную, но устойчивую потребность что-то сделать… что-то хорошее, для мира или для себя, не важно… помочь, спасти, вернуть… начать, если уж совсем банально, новую жизнь… ведь это не всегда исключено? Главное, чтобы в реальности, на деле, а не «если бы…». И еще – не переборщить.

А чтобы не зарываться в грезы, она остановила взгляд на еще одном пассажире, который выделялся из фона, как будильник из шума дождя.

«Красавчик. Таких даже энцефалитные клещи не кусают, а целуют» …Нет, на самом деле в этом молодом человеке не было ни изюминок, ни скучностей, ни смешинок, если не притягивать за уши, почему он так тощ и бледен. Марина заметила его еще в Москве и очень удивилась, что он не сошел вместе с остальными где-нибудь поближе к столице. Парню было лет двадцать; ну, может, двадцать пять, или даже семнадцать. Светлые волосы ниже ушей, утепленная одежда из последней коллекции «мусор выбросить пошел»… а вообще ничего так себе, в профиль, кого-то напоминает. Ясно одно – он был москвичом до мозга костей. Да, Марина немедленно узнала целый сонм однокурсников, которые даже за МКАД, если выбирались, то с таким видочком, будто вот-вот, еще километр, и придется отбиваться от зомби. И все же под бравого искателя приключений он замаскировался отменно – в ногах у него лежал… нет, стоял камуфляжный рюкзак просто фантастических размеров. Ролевик что ль? Нет, не похож, какие там походы-сражения, из комнаты с компьютером выбрался, уже подвиг! Да и в рюкзаке явно не мечи и доспехи. Какая-то округлая фигня торчит на самом верху. Не шарик, хотя размером с баскетбольный мяч, скорее похоже на бублик, завернутый в фольгу, а сверху в белый пакет. Сам молодой человек, слегка обняв свой багаж, смотрел вниз и что-то шептал себе под нос, словно колдун перед идолом.

Да уж, ни дня без психа, подумала Марина, и как раз в этот момент бабушкин ребятенок, видимо, решил, что выпил весь сок, и стал надувать пакет. Сок был не то виноградный, не то вовсе томатный, и это был даже не сок, а нектар, потому что с каким-то нелепо-унитазным звуком в лицо мальчику брызнуло густой красной жидкостью.

– Дурак! Дай сюда, – бабуля вырвала у него пакетик, отвесила подзатыльник и опустила руку в сумку в поисках платка.

Мальчик пригнулся, широко открыв глаза, полные безумной эврики и планов на новые озорства. По его подбородку стекала и капала на штанишки густая красная жидкость.

Густая и красная. Остывает. Отрывается. Густые струйки по бурой корке. Топот. Колени в жгучей грязи. Железный прут. Острие, такое же бордовое, заляпанное. Холодно. Не выдыхается. Кашель. Свист. Удар. Уже не чувствуется. Свист. Удар. Да скорей уже!

«Гелий, пожалуйста…»

Марина дернулась и сдавила лицо ладонями. Вот так, уже лучше. Уже больно. Уже тепло. Когда руки напряжены, они не дрожат. Забыть. Немедленно забыть слово забыть, потому что едва вспоминается слово забыть, вспоминается и все то, что к нему относится. Антон, если бы ты знал, как я люблю мужские имена с ударением на последний слог! Они теплые. От них не дрожишь.

Нет, не вернусь! Не вернусь. Да нет же, не из-за него, просто. Просто… просто ты права, мама, какой смысл в этом образовании? Плюс сто рублей к зарплате?

Марина долго приходила в себя. За это время успели остановиться и кого-то высадить… кажется, бабуля с ребенком сошли и еще кто-то. Ребенок хотел пи-пи, а бабуля ругала водителя, что ехали не по той дороге… да как она посмела, он же, он… но туман отошел, и вот машина снова катила, задорно подпрыгивая на извечной беде номер один. Марина вздохнула и откинула голову на спинку, последний раз обрушив ладони на горящие щеки. Снова вытянула ноги в проход, потянулась и обрадовалась, что усыпляющий вой маршрутки нарушило чье-то навязчивое звонкое бибиканье. Разнообразие. Скоро доедем. Держись.

Но она не удержалась. Она взлетела. Взлетела, как гордая птица киви, вбок и вниз, со всеми сгорающими перьями, дурью, мечтами и крокодилами этой безумной спешки.

* * *

[Все кончается. Синим пламенем сгорает только самое драгоценное. Остальное довольствуется механикой и гидродинамикой крови. Перекрытия между знаниями трескаются как кости черепа. Но главное свершение еще впереди. Модуль любит нас.]

Без веской на то причины еще в пределах Москвы он надеялся, что автотранспорт – это удобно и быстро. Он любил гитарные соло и электрички, он не любил в той же мере гарь и автомобили, таким образом не надо было даже думать об автовокзале. С другой стороны, почему любое отрицательное событие мы с параноидальным энтузиазмом распространяем на все множество ассоциаций, порождая вокруг себя облако токсичных отходов рассудка? Разумеется, маршрутка не виновата; все началось гораздо раньше, но если бы не данное маршрутное такси, насколько высока была бы вероятность, что лавина пошла бы по другому каналу. Да, стоит все же изложить некоторые концептуальные моменты, которые оказались в основе настоящих событий.

Так вот, никогда не покупайте транзисторы на радиорынке! Потому что это писец! Эти гребанные конторы с гламурными стеллажами, большими вывесками и охренеть какими низкими ценами! Конечно, блин, заманчиво. Вот и мой знакомый, Иоганн, купил однажды в таком павильоне восемь мощных транзюков-мосфетов по 100 рублей штука. В итоге из этих восьми у двух вообще не было входной емкости! Остальные же, имея емкость и плато Миллера на осциллографе, в целевой схеме просто отказывались открываться. Конечно, можно сколько угодно болтать о мошенниках, которые продают левые детали, затерев и изменив надписи на корпусах, только кто возместит моему знакомому восемьсот рублей и комок надорванных нервов?

Впрочем, фигня началась еще раньше. Дело в том, что Иоганн, этот самый мой знакомый, он, скажем так, необычный товарищ. Даже более, чем необычный, он откровенно подвинутый. На чем? Вот тут вопрос сложнее, в двух словах не объяснить, с учетом всего прошлого. Скажем так, к моменту, когда все началось, Иоганн занимался созданием образца одного очень мощного электрического устройства. Устройство это в магазине не купить ввиду его необычности, опасности и тотальной офигительности, к тому же построить его самому, прямо скажем, дело чести, возводящее создателя в титул гуру и мага вольтамперного ремесла, достойного восхищения очевидцев реальных и отображенных в Интернет.

Иоганн, что бы он вам ни говорил в минуты темнейшей хандры, достиг в этом деле заметных успехов, что воплотилось в достаточно высокой посещаемости его личной интернет страницы. Но то фотографии и видео, а кропотливый процесс из проб, ошибок, рискованных экспериментов и дыма на всю квартиру уже не раз убивал в нем 90% жизненной искры. Вот и теперь, после нескольких удачных решений, когда огонь во тьме головы так нуждался в том, чтобы его раздули, в то т.н. прекрасное прохладное утро скоропостижно перегорел великолепный инвертор на 1 кВт, и все четыре ценнейших транзистора вместе с обвязкой и драйверами отправились в мусорное ведро. Остановиться, вот что надо было сделать; это так просто, остановиться здесь, в этом барионном мире, где за каждой второй бедой и проблемой стоит сила трения. Остановиться и ампутировать целую ветку будущего. Я ему говорил, шептал на ухо, плевался в затылок, но этот псих Иоганн даже скрывать разучился свою одержимость. Иоганн пошел на радиорынок и купил на последние деньги новые транзисторы. Транзисторы оказались негодными. Тогда Иоганн, скрипя зубами, связался с одним «коллегой» на форуме, у которого были не просто купленные за границей мосфеты, а такие, о которых даже мечтать вредно. Договорились о бартере, потому что денег у Иоганна не осталось, а старых наработок – навалом. За одно и свежекупленное гэ можно пристроить, притворившись таким же беспечным, как продавец в павильоне. И вот, упаковав наработки в один большой рюкзак, мой знакомый отправился в путь.

Он не помнил, долго ли они ехали; в его мозгу пульсировала Мысль, а когда он закрывал глаза, перед ним вырастала новая схема с новыми полевыми транзисторами, драйверами и средствами защиты от самоиндукции. Да, и кондеры по питанию надо ближе расположить, электролит и пленочный параллельно, где-то на 1 мкф, не меньше…

В те секунды, когда стал нарастать гул встречного транспортного средства, Иоганну снова взгрустнулось. Он вспомнил необратимый едкий дым, отчаяние, злорадное солнце, мутный край платформы в метро [и слабосильный Модуль. Хотя нет, о последнем он не вспоминал, чтобы не вгонять себя в еще более бессмысленную черноту]. Нарастающий шум мотора вписался в эту картину, словно резонансное усиление, всплеск доселе слабой и незаметной волны, которую теперь не остановить, не сосчитать и не спасти.

Иоганн нашел себя полувисящим на сломанной спинке впереди стоящего посадочного места. Мосфеты и схемы обвязки, схемы обвязки и рекуперации еще пульсировали в его голове, но уже не с начальной самозабвенностью последнего матроса на тонущем корабле. Тупая боль пронзила все тело; тупая и до неприличия слабая. Вопреки первым ощущением, он не только никуда не улетел, но даже не угробил свой драгоценный багаж, который лежал подле него и имел почти ту же форму, что и минуту назад.

Иоганн огляделся. Накренившееся пространство включало в себя сгорбленные спинки кресел, разбросанные вещи, разбитые стекла, чьи-то стоны и попытки выбраться, и в то же время невредимые стены, потолок, рамы – микроавтобус был как живой, неповрежденный, охваченный лишь бытовым бардаком и готовый немедленно продолжить путь. Но путь не продолжался. Микроавтобус стоял, вернее полулежал в кювете под острыми углами к земле, а люди даже не пытались поднять улетевшие вещи.

Салон все сильнее наполнялся дымом. Иоганн закашлялся и нырнул в открытую (только на половину; очевидно, перекошенную) дверь. На улице было ветрено, но дым ощущался и здесь. Путь эвакуации пролегал из канавы на престарелый сельский асфальт, огороженный стенами густого леса, где не существует как класса ни гаишников, ни магазинов, ни метро. Транспортное средство стояло вплотную к одному из деревьев, утопая в бурьяне, пыли и собственном стекле. Иоганн плохо разбирался в классической механике, но, по его мнению, произошло примерно следующее:

1. Маршрутное такси не справилось с управлением, подрезанное встречным транспортом.

2. Маршрутное такси снесло в кювет, впрочем, на сбавленной скорости, в силу плавного поворота дороги и быстрой реакции водителя.

3. Перед кюветом машина сбила дорожный указатель из двух строк формата <Название пункта> <пробел> <Х> (километров), установленный на двух трубах.

4. Ближайшее дерево имело внизу несколько толстых веток. Одна из веток оказалась параллельна траектории транспортного средства, соответственно ударила его в лобовое стекло и/или в щит сбитого указателя. Последний, в свою очередь, был вдавлен вовнутрь кабины.

5. Продвижение щита и ветки замедлил финальный удар бампера маршрутки о ствол дерева. На этом система пришла в равновесие.

Впрочем, в ту минуту, когда он поднялся на асфальт, такой законченной декомпозиции в его голове, очевидно, не было. Эмоции были сильнее. Лобовое стекло, как уже отмечалось, было разбито; металлический лист, подпоротый ветками, вдавался вовнутрь, лишь немного съехав по капоту обратно. Прямо же за ним виднелась неподвижная голова со светло-русым ежиком волос, пересеченным дельтой темно-красных струек.

Иоганн словно врос в асфальт. Очевидная кувалда, которая уже давно должна была бить по голове с криком «Ты чего ждешь, человек умирает!» стала почти незаметна; несправедливо и саморазрушающе незаметна в этой канаве, куда проваливался мозг, и летел бы, как ничтожество, как кусок первосортного дерьма, если бы угнетающее явление перед глазами не стало меняться совершенно непредсказуемым образом.

Голова водителя пошевелилась, но это был не знак возвращения к жизни. Иоганн увидел темно-каштановые волосы до плеч, светлую блузку и тонкие женские пальцы, обхватившие плечо пострадавшего. Эта девчонка вроде бы сидела где-то в заду салона, однако после удара задние кресла были пусты. И вот теперь, очевидно пробравшись изнутри, она обхватила несчастного водителя.

До ушей Иоганна донесся скрип, шорохи, а также голос, просьба открыть глаза и держаться, облеченная в концентрированные эмоции. Девушка тянула пострадавшего за подмышки, одновременно поглаживая по лбу, хлопая по щекам и кашляя от дыма. Но у нее ничего не получалось. Водитель крепко застрял в искореженном и забитом ветвями углу кабины, а щит и сломанная ветка мешали двигаться даже ей самой. Только одежда и кожа, уже не его, а ее собственная, темнела, багровела, покрывалась пятнами от чужой крови.

Далее, кажется, прозвучало слово «истукан» и призыв помочь, выполненный в формате иступленного крика.

Иоганн не сдвинулся с места; если бы в кабину кинулся кто-нибудь еще, можно было оттаять и даже присоединиться, но Иоганн затылком чувствовал, что сзади него все (если еще остался кто-то) такие же оцепеневшие и занятые ушибами своих собственных задниц. Но было еще кое-что, что высасывало из него все стимулы действовать. Одинокая, юная пассажирка, спасающая тяжело раненного водителя, обезумевшая героиня какой-то трогательной кинодрамы – этот образ с каждой секундой, с каждым новым движением превращался во что-то невозможное, гротескное, абсурдное и даже ужасное. Во-первых, несмотря на то, что железный щит на трубе определенно уберег его от непосредственного снесения головы самым большим суком, а также несмотря на все старания спасительницы, водитель исторгал из себя все больше крови. Кровь словно материализовалась из воздуха, без меры и логики, словно забыв все законы гидродинамики. Ну и во-вторых сама девушка, если так можно это обозначить, как будто не вполне понимала, что делает. Она не умела оказывать первую помощь, можно было не сомневаться, но дело было не только в этом: она словно не видела красного цвета – как еще можно объяснить то, что она не замечала такого количества крови на нем и на себе? Она обходилась с тяжело раненным, как будто его не более, чем малость оглушило, и сейчас он обязательно очнется, поднимется, да еще саму ее на руках вынесет.

Иоганн почувствовал острое желание провалиться как можно скорее и как можно глубже. Если то, что шевелилось в трех метрах от него, когда-то и было красивой девушкой, то эта память грозилась поставить рекорд по крутизне фронта забвения. Бледное, испачканное, забрызганное кровью лицо без однозначной мимики, осипший голос, и глаза, тотально безумные, словно признавались на все окружающее пространство: это не человек, это какая-то бестия, суккуб, гуль в ожидании свежей добычи – всего-то потеребить минутку, побить о стекло, довести до полной смерти и порядок…

К счастью, в окружающую среду вмешался еще один голос. Иоганн не видел, чей, поскольку зажмурился до боли в щеках. Голос говорил об осторожности, о пользе не мешаться и не лезть не в свое дело, о черепно-мозговой траве, о пульсе и смерти, вине и убийстве, и о том, что кому-то следовало идти «отсюда подобру-поздорову, пока в милицию не сдали! И вы тоже! Хватит уже глазеть!»

Иоганн даже не заметил, когда успел открыть глаза. Что происходило предыдущие пять минут, помнилось смутно, сквозь помехи и полупрозрачные кадры силовых транзисторов, которые уже не раз приходили на помощь его подтопленному сознанию. На этот раз, впрочем, транзисторы были в дыму и саже, по ушам били какие-то зацикленные рекуррентные формулы, а сверху, на территории яви, вразумляющий голос кого-то, кто определенно разбирался в медицине, не приносил ни облегчения, ни злорадства. По направлению от канавы, с силой вышвырнутое из салона чьей-то праведной рукой, прямо в его сторону шаркало окровавленное тело без признаков безумия и вампиризма. Кровь на одежде успела свернуться, принимая совсем не революционный темно-грязный цвет и только на лице капли и пятна активно светлели, размываясь изрядным потоком слез.