Buch lesen: «Легко и просто, или Кризис тридцати лет»

Schriftart:

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

От автора

Моя первая книга «Жила-была девочка. Повесть о детстве, прошедшем в СССР», написанная для поколения 80-х, нашла своего читателя. Выросшие дети перестройки с удовольствием погрузились в мир своего детства и юности. Мне до сих пор приходит огромное количество душевных отзывов и благодарностей за возможность «посмотреть плёнку, хранящуюся в сердце, пыль с которой стёрлась этой доброй книгой» (цитата из отзыва читательницы).

Публика просит продолжения…

Писать «Жила-была девочка 2», следуя сложившейся традиции кинематографа и современного писательства, мне не хотелось. Не хотелось… Но суть текста обычно сильнее автора. Она не подчиняется заранее придуманной концепции. И вот перед Вами то, что планировалось, как совершенно абстрагированное от «Девочки» произведение.

«Легко и просто», в общем-то, и так не является продолжением первой книги, но, как становится понятно из второй части названия, моя новая книга написана для той же самой публики – для тех, чьё детство пришлось на 80-е, юность – на 90-е… для тех, кому сейчас – в двухтысячных, немного больше тридцати. Для тех, кто переживает или уже пережил такую «страшную» вещь, как кризис настоящего взросления. Для тех, кто уже понял, или только начал понимать, что только сейчас, когда нам – детям 80-х, стукнуло по тридцатнику, только сейчас по-настоящему и начинается наша жизнь.

Возможно, в этой книге, в отличие от «Девочки» вы не увидите столько общего в пласте одного поколения. Явные схожести своей жизни с судьбой главной героини найдут далеко не все. Но, очень надеюсь, что моих читателей порадует эта неоднозначная, местами спорная, но, по сути, снова добрая книга, книга о нас – повзрослевших тридцатилетних детях.

Всё в нашей жизни непросто,
Всё гораздо проще…

Предисловие

Когда-то, давным-давно мне было лет четырнадцать-пятнадцать, а может быть и меньше. В то время собственные года не казались чем-то значительным и пугающим. Тогда, в конце прошлого столетия, вообще всё было иначе: ещё не было интернета и кабельного телевидения. И даже маршруток не было, а по улицам ездили… Нет, не конные экипажи, конечно, а жёлтые автобусы-гармошки. Которые, впрочем, современным школьникам кажутся такой же древностью, как нам – упряжки с извозчиками. Да-да, это мы считаем, что ещё молодые и совсем недавно сами были детьми. А вот моя первоклассница дочь ещё пару лет назад всерьёз думала, что я видела динозавров живыми.

А этой осенью на вопрос: «Сколько лет твоей маме?», моя Юлька честно ответила: «Точно не помню. Кажется девяносто восемь». Вообще-то, Юлька у меня девочка умная, в цифрах разбирается, и считать до ста умеет уже давно, просто для семилетнего человека, что двадцать восемь, что девяносто восемь – одинаково много. Безобразно много.

Так вот, когда мне было чуть больше, чем сейчас моей Юльке, в руки мне попалась толстая книжка в загадочно-чёрной обложке с жёлтой надписью «Гороскоп». Тогда всевозможные гадания-предсказания были в большом почёте. Но эта книга отличалась ото всех своих аналогов тем, что гороскоп там был составлен индивидуально для каждого. То есть, не для каждого знака зодиака, а конкретно для каждого дня рождения. Сейчас я уже подзабыла, что именно там было сказано о родившихся в мой день рождения, но хорошо помню, что книга произвела на меня сильное впечатление. Я узнала себя не только в описании характера, но даже в обрисовке внешности. Которая тоже, как оказалось, напрямую зависит от даты появления на свет. Хорошо запомнились мне только две фразы из чудо-гороскопа, цитирую их наизусть: «Вторая половина Вашей жизни будет намного счастливее, чем первая. Вы почувствуете всю прелесть бытия только после тридцати лет, когда в трудностях окончательно сформируется Ваш характер».

Так вот, к чему я всё это? До тридцатника рукой подать, характер у меня не только не сформировался, а, кажется, совсем расшатался. Прелести бытия я чувствую всё реже. Да и чувства эти уже не такие яркие, как раньше. В общем, пресловутый «кризис среднего возраста» начался у меня заблаговременно.

– Мам, у тебя был кризис тридцати? – это уже я спросила у своей мамы, надеясь получить мудрый совет, ведь мама давно живёт. Когда-то я тоже думала, что она появилась на свет в то время, когда ещё не все обезьяны успели превратиться в людей.

– Нет, не было, – уверенно и даже, кажется, с насмешкой в голосе, ответила мама, – Я вообще о таком кризисе впервые слышу.

Вот тебе и мудрая женщина. Хотя, если вдуматься, не так уж давно она родилась. Во второй половине прошлого века, как и я, собственно…

Ну что ж, мама считает, что тридцать лет – самый лучший возраст. Подруги думают, что я «бешусь с жиру», муж потешается надо мной, обзывая «старушкой», а я натурально страдаю. Ну что поделать, если все кризисы, значащиеся в психологии, валятся на меня с завидным прилежанием? В детстве у меня были кризисы трёх и пяти лет, когда я до истерик не хотела ходить в детский сад, и боялась общаться с другими детьми. Потом был кризис первоклассника, который плавно перетёк в классический кризис переходного возраста. Конечно, то, отчего меня «ломало» в тринадцать, сейчас вызывает умиление. Но ведь тогда я страдала по-настоящему. И ведь тоже никто понять не хотел, что у меня в душе творилось. Спасал только дневник. Еженедельник, так я тогда называла эту толстую тетрадку, хранившуюся в ящике стола под замком.

А что, если снова завести такой еженедельник? Смешно и старомодно? А я никому не скажу о нём. Как раньше спрячу под замок – «запаролю» на рабочем столе. И буду пытаться разобраться в сути своего кризиса, раз уж я осталась с ним один на один.

Введение в еженедельник (Помнишь, как всё начиналось)

Конечно, введение – это немного для другого жанра, дневники обычно так не начинают. Но ведь, кризис у меня начался не сегодня, а дневник будет посвящён именно ему, то бишь, кризису. Поэтому нужно восстановить, так сказать, хронологию событий… Поэтому введение имеет место быть.

Итак, впервые услышала я о таком явлении, как «кризис тридцати лет» от своей подруги Наташки. Тридцать ей исполнилось в тот год, когда мне только стукнуло двадцать семь. Я традиционно поздравила её по аське. Наташка сухо поблагодарила и с циничным юмором написала: «Сестра утром подарила крем от морщин. Я в тоске жду краску от седины». Я отослала ей смеющийся смайлик и принялась за работу. К слову сказать, работу свою тогда я очень любила.

А потом Наташка исчезла из аськи, и из реальности. Заметила я это, к своему стыду, не сразу. Всё по той же причине – полного погружения в работу. Поняв, что чего-то в моей яркой и насыщенной жизни не хватает, я отправила подруге смс-ку с текстом: «Куда пропала?»

На что Наташка ответила: «У меня депрессия – мне тридцать лет». Я снова не удержалась от смеха. Юмор подруги меня всегда веселил. Тогда её хандра мне показалась глупостью. Ну, тридцать и тридцать. Не восемьдесят же. И вообще, Наташка сама виновата: сделала свою жизнь серой и скучной, живёт по схеме «дом, работа, гастроном». Так у кого хочешь, депрессия появится. То ли дело я? В мои двадцать семь у меня и муж есть, и дочка в школу на следующий год идёт, и работа у меня хорошая: интересная и высокооплачиваемая, и родственники все меня любят и поддерживают. Красота, а не жизнь. И в тридцать, и в сорок всё будет так же замечательно. А о пятидесяти я пока не задумывалась. Да, даже если и задуматься: моя мама в свои пятьдесят выглядит превосходно.

Потом я услышала о «кризисе тридцати» от одной коллеги, потом из уст какого-то доморощенного психолога по телевизору, потом прочитала в интернете… Причём натыкалась я на это всё всегда случайно. Информация о кризисе тридцати лет словно преследовала меня. И всё-таки догнала…

Накрыло меня внезапно… В новогодние праздники я вдруг поняла, что не хочу выходить на работу. Вы скажете, что это нормально? Только не для меня. Я не умею работать без энтузиазма, не умею «просиживать штаны» на «ненавистной» работе, не умею сдавать себя в аренду нелюбимому делу, только ради денег. У меня всё в жизни должно быть слажено и гармонично. Дом – только полная чаша, работа-самореализация и самосовершенствование, любовь – такая, чтобы «сносило башню». Смех – чтобы до коликов в животе. Не люблю я полутонов, не люблю терпеть, не люблю ждать, не люблю не чувствовать себя счастливой…

На работу я всё же вышла. Вышла и поняла, что не хочу больше так работать. Мне вдруг стало неинтересно целыми днями рисовать графические картинки для чьих-то листовок. Мне стало скучно слушать вечно влюблённую в кого-то коллегу Алёну, мне стало жаль постоянно торопящуюся куда-то начальницу Веру. Мне надоел этот кабинет, этот телефон, меня раздражала эта дверь на склад, вся обклеенная распечатанными на чёрно-белом принтере картинками, показавшимися кому-то «прикольными». Я уже не понимала, как могла четыре года посвятить себя такому бесполезному занятию, как графический дизайн. И ведь мне нравилось это. Я творила, меня озаряло вдохновение, я всерьёз трудилась над бумажками, которые едва ли кто-то вообще рассматривал. Люди пробегали глазами по строчкам, и мои творения летели в мусорные вёдра. А ведь я, действительно, неплохой художник. Я могла бы писать шедевры. А ещё мне хорошо удавались стихи. Возможно, я уже была бы поэтом, если бы не потратила столько времени на глупые рекламные картинки. А ещё я люблю фотографировать и фотографироваться… Пять лет назад меня фотографировал и рисовал фотохудожник. Он остановил меня на улице, потому что я бросалась в глаза. Я красивая, стройная, высокая брюнетка. Была стройная… пять лет назад.

Я рассматривала себя в зеркало под песню «Она могла бы стать звездой кино, фотомоделью быть давным-давно…». Некогда худенькое, одухотворённое моё лицо лёгкая полнота почти не испортила. Почти… Щёки слегка, еле заметно, поползли куда-то к подбородку. Ещё пару лет и можно будет делать подтяжку. Какой кошмар! Сейчас меня уже вряд ли остановит на улице фотохудожник. Фигура у меня по-прежнему неплохая, но уже явно не модельная. С меня теперь хорошо писать Венеру Милосскую. Что, в общем-то, тоже недурно, но…

Что произошло? Ведь ещё неделю назад мне казалось, что всё у меня ещё впереди, и времени ещё много – всё успеется. Я вспомнила про кризис. Но ведь мне только двадцать восемь. Рано! А если не кризис, тогда что это? Почему я в один миг поняла, как нелепо расходовала своё время, свою молодость?

– Вера, я увольняюсь, – сказала я своей начальнице, – я перестала чувствовать себя счастливой.

– Не говори ерунды, – Вера не восприняла такой аргумент всерьёз, – кому сейчас легко? Кто здесь счастлив, покажи?

– Но ведь это неправильно! – я округлила глаза, – Человек создан для счастья. Мне стала неинтересна моя работа. Я не смогу полноценно трудиться. Вера, зачем тебе такой сотрудник?

Начальница смотрела на меня устало. И я видела, что она не понимает меня. Я кажусь ей наивной дурочкой, и сама она свою работу терпеть не может.

– Лера, в стране кризис, куда ты пойдёшь? Кому мы нужны? Здесь хоть всё стабильно.

Какой кошмар! Как это «кому нужны?» Я нужна всем. Я красивая, талантливая, молодая… По крайней мере я была такой. Что со мной? Почему я всё время ловлю себя на том, что сожалею о прошлом.

– Кризис в стране, Вера, мне не страшен, меня больше пугает кризис у меня в душе. У тебя был кризис тридцати лет? – задала я наболевший вопрос своей тридцатитрёхлетней начальнице-подруге.

– Не было у меня ничего такого, – отмахнулась Вера, – а у тебя не кризис тридцати, а переходный возраст запоздалый. Как маленькая, ей-богу, ведёшь себя.

Я ненадолго поверила Вере. Переходный возраст, как ни крути, приятнее среднего. А Вера, оказывается, и не подозревала, что от работы можно получать удовольствие. И живёт как-то. Наверное, это правильно. А я всё это время пребывала в сладком подростковом неведении. Да и мама говорит мне тоже самое и теми же словами, мол «кому легко?». А я хочу, чтобы мне было легко! Ну, я же всё-таки творческий человек, мне простительно это хотение.

И я стала работать «как все». На двери склада появилась новая чёрно-белая надпись: «Есть такая профессия – на работе сидеть». Она казалась мне «прикольнее» всех остальных.

Разгар кризиса. День первый

Вчера вечером поссорилась с клиенткой. Сильно поссорилась. В итоге, швырнула коробок с заказом на пол, вместе со своим мобильником. Листовки, микросхемки и сим-карты разлетелись по кабинету. Вера собирала по частям мой телефон и «угощала» валерьянкой. Клиентка исписала четыре страницы в жалобной книге. До конца рабочего дня я просидела на складе, рыдая. Почему-то было очень обидно… За всё. За всю свою неудавшуюся судьбу. В маршрутке у меня в первый раз в жизни разболелась голова. Да-да, раньше у меня никогда не было головных болей. Я даже представить не могла, как это кость может болеть? Оказывается, это довольно противно. Полночи жаловалась мужу на свою «собачью» работу, на общество в котором мы живём и на непрекращающуюся головную боль. С утра встала в дурацком настроении и ни за что наорала на Юльку. Стало стыдно. Долго целовала дочкины заплаканные глазёнки и мысленно ругала себя последними словами. Голова уже не болела, но была будто бы чугунной.

Повесила в статусе аськи депрессивную мордашку, и всем, более-менее подходящим по возрасту, задала вопрос о кризисе. Отозвался только Кирилл. Как всегда, стал читать мораль о хаосе в моей голове, и оспаривать научно-психологические факты:

«Живёт себе человек, горя не знает, – писал двадцатидевятилетний холостяк, – и тут кто-то говорит ему, что бывает на свете кризис тридцати лет, и вот человек начинает размышлять: у всех бывает, значит, и я не исключение, а мне-то уже почти тридцать. Ой, да ведь, мне уже пора. Точно-точно, а я-то думаю, что у меня всё так погано в последнее время складывается. А это он и есть – кризис. Вот и всё! И человек в плену своих домыслов. И всё у него с тех пор идёт действительно погано. Потому что он сам не ждёт ничего хорошего, ведь кризис же».

Мысль Кирилла я поняла, а ещё я поняла то, что он сам очень парится по-поводу того, что у него всё так погано. В апреле тридцать человеку, а ни фига он ещё в жизни не достиг. Семью создать хочет, а требования к кандидаткам заоблачные. Сына хочет родить, а ответственности боится. Богатым хочет стать, а у самого куча долгов.

Короче, как ни крути, у Кирилла тоже кризис, хотя он сам этого и не признаёт.

День второй – день сурка

Сегодня снова истерила на работе. Опять довели клиенты. Как я их ненавижу! Почему люди такие бестолковые и злые? Вновь разболелась голова. Я всерьёз испугалась. Второй день подряд головные боли. Может у меня что-то с мозгом? Или с нервами? К какому врачу идут в таких случаях? К психиатру что-ли?

Сейчас час ночи. Муж и дочь спят. Как им удалось так быстро заснуть после того, как я устроила им скандал? Из-за чего всё началось уже и не вспомню. Ах, да – Юлька громко включила телевизор, и прыгала с кресла на диван. В последнее время я не люблю громких звуков и резких движений. Я вообще в последнее время мало что люблю. Да я и не собиралась орать, я лишь хотела уберечь дочку от падения. Мне вдруг показалось, что подпрыгнув на десять сантиметров над уровнем дивана, можно сломать ногу или шею. Перед глазами тут же встала ужасная картина, и я с остервенением отшлёпала Юльку, параллельно прикрикивая на мужа, который попытался вступиться за дочь.

– Наша мама бешеная, – вдруг вымолвил муж и пожал плечами. Тут меня понесло ещё сильнее. Я терпеть не могу такие вот непедагогические реплики. Как можно так подрывать авторитет матери в глазах ребёнка.

– Замолчи, – шипела я на мужа, – выйди из комнаты. Я старалась шипеть тихо, но получалось очень даже громко. Юлька, чувствуя, что папа на её стороне, усиленно заливалась слезами. Меня это бесило. В воспитании оба родителя должны гнуть одну линию, ребёнок очень тонко чувствует противоречия. Хотя, закатывать истерику на глазах у ребёнка тоже не очень-то педагогично, но… Не знаю что «но», бесит меня всё. И муж бесит, и работа и отражение собственное в зеркале…

Дальше – больше

Решила всё-таки сходить к невропатологу. Думала, посоветует мне какое-нибудь лёгенькое успокоительное. А то я сама себя уже не контролирую. Начинаю орать на пустом месте, понимаю, что орать не надо, а остановиться уже не могу. Словно накатывает что-то. А потом ещё полдня успокоиться не могу – злюсь, переживаю, и голова болит. Голова меня больше всего беспокоит, но о ней я врачу не скажу. Думаю, это на нервной почве (раньше это словосочетание было мне непонятно), вылечу нервишки, и всё пройдёт.

За талончиком бегала в перерыв, чтобы не вызвать подозрений, всё-таки не к терапевту иду и не к окулисту. Стыдно как-то: взрослая девочка с высшим образованием, а со своими нервами разобраться без помощи специалиста не могу.

Мы всей фирмой по страховке наблюдаемся в одной и той же поликлинике. Девушка, выдававшая мне талончик, произнесла странную фразу: «Вы тоже с головой? Всем офисом что-ли провериться решили?» Я ответила, что: «Да. С головой». Не буду же я тут всем рассказывать, что я нервнобольная. Над последней частью вопроса я размышлять не стала. Хотелось поскорее отделаться, вылечиться и забыть обо всём этом.

Вернулась в офис с талончиком как ни в чём ни бывало, пыталась улыбаться. Но пришла Вера и отругала весь отдел за невыполнение плана, а ещё за то, что директор-тиран, и за то, что она – Вера с давлением и гайморитом сидит на работе до десяти вечера. Ещё за то, что в прошлом году Светка из маркетинга курила на крыльце в присутствии какого-то Сальникова, а теперь этот Сальников едет к нам с проверкой.

Я слушала начальницу, жалея и ненавидя её одновременно. Вера, Вера в кого ты превратилась с этой работой? Семью забросила, за собой следить перестала. Когда ты в последний раз смотрелась в зеркало? Вера, у тебя седые корни волос. Когда ты в последний раз красила голову? Я удивляюсь, что ты ещё успеваешь её мыть. Да, гори она синим пламенем такая работа, из-за которой молодые девчонки седеют и разводятся с мужьями.

Закрывшись на складе, я достала маленькое зеркальце: корни моих волос пока, слава богу, не поседели, но отросли уже порядочно, брови выщипаны некачественно, под глазами мелкие морщинки. А ведь когда-то я была красавицей, меня останавливали на улице и предлагали сняться в рекламе, на обложку местного журнала, а однажды директор цирка прямо в троллейбусе предложил мне быть ведущей цирковых программ. Я даже три раза ходила на репетиции. А потом муж (на тот момент ещё не законный) запретил мне это – не хотел делить со зрителем мою красоту. Я не очень расстроилась, тогда казалось, что впереди вся жизнь, и всё ещё успеется. Было это… десять лет назад. Какой кошмар, счёт моим воспоминаниям пошёл на десятилетия. Скоро, шамкая беззубым ртом, я буду рассказывать внукам: «Помню, когда-то в сорок шестом…» И внукам будет казаться, что я такая же древняя, как черепаха Тортилла.

Слава Богу, вечером рассмешила Наташка:

– Иду я сегодня к остановке, – тоном, не предвещающим ничего плохого, вещала в трубку подруга, – и вдруг слышу сзади: «Девушка, девушка» – милый такой мужской голос. Я плечи расправила, шаг убавляю, улыбка вместе с самооценкой вверх ползёт. Догоняет меня мужчинка этот, в лицо заглядывает и разочарованно так тянет: «А-а-а, Вы уже не девушка… Но всё равно приятно».

Мы с Наташкой хором смеёмся. Я весело, а Наташка грустно. Хотя я, всё-таки, тоже грустно… Смешная, конечно, история. Но…

Визит к нервопатологу или к невропатологу (думаю, скоро запомню)

– Вер, я задержусь с перерыва минут на двадцать, – предупредила я начальницу, – мне в магазин надо съездить.

На самом деле, у меня просто талончик к невропатологу на полвторого, но не буду же я Вере об этом говорить…

– Только постарайся поскорее, – соглашается Вера, а то Анька тоже на два часа на рынок отпросилась, а Алёны до сих пор нет, хотя говорила, что на десять минут опоздает.

– Постараюсь, – обещаю я, и иду в свой кабинет. Пустой Алёнкин стул печально отвёрнут от тёмного выключенного монитора. Рядом с этим «нерабочим рабочим местом» крутится Вовка-логист.

– Ты чего здесь? – наигранно недовольным тоном спрашиваю я. С Вовкой все так разговаривают, потому что он вечно лезет во все дыры. А вообще парень он весёлый и позитивный, всегда разрядит любую накалённую обстановку.

Сейчас Вовка, на удивление, молча, юркнул за дверь.

В час дня, так и не дождавшись Алёну, я иду в поликлинику, по дороге размышляя, на что буду жаловаться. Значит так: нервничаю часто, кричу на дочь и мужа, раздражаюсь на заказчиков, ненавижу свою работу. Что-то жалобы какие-то несерьёзные. Я же к обычному врачу иду в городскую поликлинику, а не к психоаналитику в частный кабинет. Наверное, всё же надо что-то сказать про головные боли. Хотя, в этом случае, мне назначат всякие томографии и УЗИ сосудов мозга, как Вере. И тогда я почувствую себя окончательно больной и старой.

Так, в раздумьях и подхожу к нужному кабинету. Чувствую, как кто-то хватает меня за локоть. Оборачиваюсь – Анька. Та, которая на пару часов отпросилась у Веры на рынок.

– Ты тоже сюда? – смеётся она, – Алёну по дороге не встретила? Она минут пять назад отсюда же вышла. Ты заходи в кабинет, там свободно. Я уже проверилась – заключение жду.

До меня начинают доходить вчерашние слова медсестры: «Вы тоже с головой? Всем офисом что-ли провериться решили?»

В другой ситуации это, наверное, было бы смешно. Но мне стало страшно. Страшно от того, что я стою под дверью врачебного кабинета (это с самого детства было для меня пыткой), и от того, что наш офис болен. Я работаю в безнадёжно больной компании. Разве организация, где каждая вторая сотрудница стоит на учёте у невропатолога, может называться здоровой?

– Я тоже к Вам, – пытаюсь шутить, входя в кабинет. Две наших девочки у Вас уже были сегодня.

– Да и мальчики Ваши к нам приходили, – улыбается докторша, – на что жалуетесь? Голова и нервы?

…….

Возвращаюсь в офис с пузырьком успокоительного. Анька уже на месте, сидит спиной к двери и закатывается со смеху, согнувшись пополам. На её столе стоит точно такой же, как у меня, начатый пузырёк. Я уже не вижу смысла что-то скрывать, демонстративно ставлю рядом с Анькиным лекарством своё и терпеливо жду пока коллега успокоится, но её задорный смех постепенно переходит в истерический.

Кажется, Аньке следует уменьшить дозировку…

– Посмотри, – наконец Анюта, сквозь икоту, смогла вымолвить слово.

Я посмотрела в её компьютер: электронное письмо от Вовки из логистики. Фотки одна за другой.

Первая: пустой Анькин стул, тёмный монитор. На фоне всего этого Вовкина рука с часами. На циферблате двенадцать тридцать.

Вторая: пустой кабинет, два стула, два выключенных компа. Мой и Анькин. Тринадцать сорок.

Письмо называется «Чтоб я так работал!»

Почему-то мне вспоминаются слова врачихи: «Да и мальчики Ваши к нам приходили»…