Книга без титула и комментарии к ней. Ориентирование во внутреннем мире

78

«Каждый человек всегда говорит только о себе самом, но для глупца его Я – весь мир, для мудрого же человека весь мир – его Я».³⁰

79

«Наше Я может расти и обогащаться, беднеть и сжиматься, становиться самому себе чужим и раздваиваться – одним словом, подвергаться значительным изменениям уже в течение своей жизни. Несмотря на всё это, для моего инстинктивного воззрения моё Я является самым важным и самым постоянным.

Практически, совершая какие-нибудь действия, мы столь же мало можем обойтись без представления Я, как мы не можем обойтись без представления тела, протягивая руку за какой-нибудь вещью. Физиологически мы остаёмся эгоистами и материалистами с таким же постоянством, с каким мы постоянно видим восход солнца. Но теоретически мы вовсе не должны придерживаться такого взгляда. Попробуем же его изменить! Если новый взгляд внесёт какой-нибудь свет в наше познание мира, он в конце концов неизбежно принесёт свои плоды и в области практической жизни».³¹

80

Агностицизм может пропитывать и повседневную жизнь в виде рационального скептицизма и сомнений, плодотворность которых зависит от личности того, к кому они приходят. По мере духовного развития, по мере осознания неизбежности такого «бытового агностицизма», он становится из стихийной силы – созидательной. Как солнце, испаряя со стенок сосуда влагу, охлаждает его своим жаром, так агностицизм может способствовать усиленному развитию знания и уверенности. Он заменяет бренное доверие фактам на твёрдое постижение той истины, что знание любого факта имеет второстепенное значение сравнительно с переживаемыми ощущениями и чувствами.

 
Стоило бы в конце этой главы вернуться к её основной теме: аксиомам мышления. Хотя бы для того, чтобы агностицизм не воспринимался здесь как главный герой. Он появился здесь лишь как антитеза математическому, логическому соблазну построения строгой философской аксиоматики. Как напоминание о том, что наши гносеологические постулаты – всего лишь логические предположения. То, что человек может счесть для себя аксиомами, должно быть простым, естественным для него и поэтому не сводимым к универсальной для всех формулировке.
 

Философия и философоведение

81

Пусть любовь к мудрости сама будет мудрой, пусть отличает любимое от теней и подобий. Пусть не унизится до педантичной логической рационализации, до нумизматического увлечения эрудицией, до пустой велеречивости.

И пусть будет любовью.

82

У философии нет никаких прав на усложнённость. Изощрённые построения порождаются традицией или модой, как архитектурные стили. Но если философия к жизненным сложностям начинает добавлять собственную замысловатость, она действует против интересов тех, кому нужна.

«Самый лучший философ – это человек, который может мыслить всего проще».³²

83

«Философия есть функция жизни, самосознания и просветления жизни, она совершает своё дело в жизни и для жизни и всегда зависела от того, что совершалось в глубине жизни».³³

84

Предмет философии – человек. А уж затем и всё остальное, поскольку оно дано ему в восприятии.

Естественная цель философии – изучение возможностей человека быть счастливым.

В частности, предмет и цель философии подразумевают её выход (но не обязательную детальную углублённость) во все области человеческой деятельности, материальной и духовной, – чтобы с помощью выработанных философией способов формирования конкретного индивидуального мировоззрения человек мог осознать все стороны своего существования как единое целое.

 
Такая лобовая формулировка предмета и цели философии может быть понятна как личная, вкусовая позиция. В ней слышится и противопоставление официальной советской догматике, и потребность молодого мышления в определённости, и другие психологические мотивы. Но и вкус у меня давно изменился, и не могу я теперь рассматривать эту позицию как общефилософскую основу мышления. В качестве такой основы гораздо эффективнее служит представление об ориентировании как первичной потребности человека, приводящей его к философии. Если исходить из этого, то описанный здесь подход (развиваемый и дальше) окажется лишь одним из способов ориентирования, имеющим довольно ограниченную зону действия.
 

85

Я говорю о счастье как о наиболее желательном состоянии, будь то состояние довольства или страдания. В этом смысле любая направленность поведения или мышления выражает стремление человека к своему счастью в меру его способностей к пониманию и предвидению. Получается всего лишь расширенное толкование слова, и эта произвольная интерпретация ещё не даёт оснований объявлять счастье предметом философии.

Философия начинается тогда, когда пытаются постичь пути достижения желательных состояний – а значит и сами эти состояния, и представления о них, и направляющие к ним желания, и способы сохранения этих состояний, и переходы от одних к другим. Осознать, изучить, почувствовать – и, в конечном итоге, пережить самому или помочь пережить другому. Здесь философия кончается.

86

«Когда философ изучает людей, его предмет есть их благо».³⁴

«Каждому живётся хорошо или плохо в зависимости от того, что он сам по этому поводу думает. Доволен не тот, кого другие мнят довольным, а тот, кто сам мнит себя таковым. И вообще, истинным и существенным тут можно считать лишь собственное мнение данного человека».³⁵

87

Понятие «счастье» в одно и тоже время примитивно до тавтологии (лучше всего для человека то, что для него лучше всего) – и сложно до неисчерпаемости. Этим словом можно пользоваться для внутренней и педагогической работы, но не для логических дискуссий. Можно даже обходиться без этого термина, не забывая тем не менее, что состояние существует, оно вполне реально для испытывающих и сознающих его.

88

Методом истинной философии может быть только личное усвоение. Философ должен говорить от своего имени об усвоенных им истинах. Ссылки на предшественников могут быть примерами того же подхода или ссылками на приоритет, но ни в коем случае не на авторитет – ничьё имя не является надёжным доказательством правоты. Количество и весомость авторитетов, подтверждающих твою мысль, никогда не возведут её в ранг истины, равно как и противоречащие голоса не опровергнут её одной своей значительностью.

Изучение систем и учений, их история, анализ, критика, сопоставление взглядов отдельных философов или школ – всё это составляет предмет некого «философоведения». Так искусствоведение занимается историей и анализом искусства, не претендуя на то, чтобы самому считаться неотъемлемой его частью. Так литературоведение изучает литературу, а языковедение – язык, но при этом литература и язык живут собственной жизнью, а вовсе не по законам, диктуемым литературоведами или языковедами.

89

«Пока что понятие философии есть лишь школьное понятие, а именно понятие о системе знания, исследуемого лишь в качестве науки с одной только целью – систематическое единство этого знания, стало быть, логическое совершенство его. Но существует ещё мировое понятие, которое всегда лежало в основе термина философия, в особенности когда это понятие, так сказать, персонифицировалось и представлялось как бы в идеале философа как образца. В этом смысле философия есть наука об отношении всякого знания к существенным целям человеческого разума».³⁶

 

90

В каждой сфере духовной и практической жизни существуют свои «авгуры» – знатоки, специалисты, общепризнанные авторитеты. Чаще всего они играют вполне естественную роль. Но в некоторых областях – и первая из них философия – существование авгуров частично противоречит природе олицетворяемого ими знания. Главная задача философа перед остальными людьми – пробудить в каждом самостоятельное мировоззренческое начало, способность предпочитать мнению любого авгура то, что необходимо собственной душе.

91

«Философ только тот, который спустил до своего уровня высшее и который до того же уровня поднял низшее, тот, который чувствует себя равным и братом всего живущего».³⁷

92

«Личность в философии столь же дозволительна, как и самая истина».³⁸

«Если на вопросы о жизни и смерти человек принимает ответы других прежде живших людей, то всё-таки выбор и признание этих ответов зависит от него самого».³⁹

93

«Не только в поэзии и музыке, но и в философии мы должны следовать своему вкусу и чувству. Когда я убеждён в каком-нибудь принципе, это значит только, что известная идея особенно сильно действует на меня. Когда я отдаю преимущество одной цепи аргументов перед другой, я только решаю на основании чувства, какая из них имеет более сильное влияние на меня».⁴⁰

94

Самые высокофилософские вопросы – о смысле жизни, о смерти, об идеалах, о духовном богатстве, о развитии человечества и так далее – являются в то же время самыми практическими, самыми жизненно важными вопросами. Ведь они относятся к основным ориентирам человеческого существования, и от них зависит, правильно ли мы пользуемся нашими маленькими житейскими ориентирчиками.

95

Философия должна подготавливать поступки, выводить к ним, лежать в их основе – но не пропитывать и не вытеснять действий рассуждениями.

«Метафизика в делах служит к тому, чтобы всё смешивать: она готовит для совести убежище в туманах».⁴¹

96

В сущности, все философские категории, схемы, логические и интуитивные построения – это лишь приспособления, орудия, сооружения, мастеримые в целях душевного удобства, как мастерят одежду, мебель, дома в целях удобства физического.

Но при изучении материального мира человек не ограничивается поисками непосредственно полезного – и в духовной области тоже возникают теоретические интересы. И тут и там абстрактные, теоретические изыскания приводят рано или поздно всё-таки к практическим результатам, лишь бы постижение было истинным, потенциально плодотворным.

 
Точнее было бы отличать психологические сооружения, обеспечивающие здоровое и удобное существование души, от философских находок, служащих для ориентирования. Но во многом терминология и практика использования этих вещей накладываются друг на друга.
 

97

«Пусты слова того философа, которыми не врачуется никакое страдание человека. Как от медицины нет никакой пользы, если она не изгоняет болезней из тела, так и от философии, если она не изгоняет болезни души».⁴²

«Как религия предписывает, чтобы вера обнаруживалась в делах, так то же самое наилучшим образом применимо и к философии: судить о ней нужно по плодам и считать суетной ту, которая бесплодна».⁴³

98

И теоретическая философия, оперирующая абстракциями, обобщениями и логическими суждениями, и художественная философия, пользующаяся языком образов, притч и эстетических переживаний, питаются от практической философии, философии поведения – и питают её. Оторвать их от этой почвы – значит прекратить их естественное существование, превратить их в нарядные букеты, чьи лепестки ещё радуются жизни, а обрезанные стебли уже задыхаются без земных соков.

99

Философские рассуждения, даже наиболее красочные и зажигательные, всегда безнадёжно скучны по сравнению с действительными переживаниями. Так же скучны, как техническая документация на высокопроизводительные станки и заводы, – только ещё более необходимы.

100

Что значит «заниматься философией»? Для одних это может оказаться чтением книг, для других – разговорами с такими же искателями истины, для третьих – сочинением статей и монографий по избранным метафизическим вопросам. Однако есть два момента, без каждого из которых любое философствование окажется неполноценным: самостоятельное мышление и воплощение философских представлений в жизнь.

«Погружённость в повседневные заботы и интересы, с одной стороны, и тщеславное самодовольство мнений – с другой, – вот что враждебно философии».⁴⁴

102

«Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устаёт заниматься философией: ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. Кто говорит, что ещё не наступило или прошло время для занятий философией, тот похож на того, кто говорит, что для счастья ещё нет или уже нет времени».⁴⁵

103

Чтобы придать более верное направление своей жизни, человеку не обойтись без философии. Но ведь философия требует какой-то склонности, какой-то предрасположенности. Нет ли здесь замкнутого круга, отгораживающего людей философского склада от иных натур и характеров?..

Но философия обладает способностью, отказываясь от своих специфических требований к мышлению и даже от самого своего имени, растворяться во всевозможных проявлениях жизни. Вот она в образах искусства, вот она в молитве верующего, вот она в научных открытиях, в исторических преданиях, в сосредоточении йога, в житейском опыте. Философия не только выводит человека к необходимым для него просторам, но и встречает его на тех путях, по которым он уже бродит без провожатого, она служит ему безлико и ненавязчиво – как не дают заблудиться в лесу зарубки на деревьях.

104

Философия помогает не столько в оценке отдельных явлений нашей жизни, сколько в их соразмерении друг с другом. «Вся мудрость человеческая в том и состоит, чтобы определить, что нужнее всего человеку знать».⁴⁶

Роль философии прежде всего распорядительная, она должна уметь подвести к той или другой двери, открыть её и выпустить человека по верной дороге, по его дороге, в один из миров – в мир практической жизни, мир искусства, мир науки, мир религии, в один из множества миров или общую их область. Философия должна и сопутствовать человеку, но не посредством внешнего познания окружающего, а поддержанием внутренней ориентации, сокращающей блуждания и помогающей, если нужно, вовремя подойти к новой двери.

105

Формировать мнение или воззрение по любому и каждому возникающему у человека вопросу не может быть непосредственной задачей философии. Она создаёт фундамент мнений и воззрений. Отсюда проистекает её сдержанность по отношению к сиюминутному, к актуальному, известная её «философическая отрешённость».

106

Усилия по разработке универсальных правил движения к счастью представляются мне упражнениями, достойными внимания и гимнастически полезными, но, с точки зрения намечаемой ими цели, совершенно тщетными. Можно лишь стараться выявить некоторые основные свойства человеческого сознания, можно описывать, собирать и пропагандировать различные приёмы воспитания, самовоспитания и совершенствования (в ориентации на достижение конкретным человеком своего действительного счастья, а не того, что должно быть его счастьем), можно раскрывать возможности, таящиеся в отдельных чувствах и ощущениях. Никакие советы нельзя превращать в обязательные предписания, настаивать на их выполнении абстрактно, безотносительно к личности, к конкретному соотношению чувств, населяющих сознание.

107

«Истинное красноречие пренебрегает красноречием, истинная мораль пренебрегает моралью. Пренебрегать философией значит истинно философствовать».⁴⁷

Действительно, как красноречие жизненно лишь тогда, когда его целью является убеждение, так мораль ценна лишь той внутренней силой, которая порой имеет право не считаться с моральными предписаниями. Философия обретает смысл только с того момента, когда она подходит к выходу из собственных специфических рамок. Одним из обязательных итогов философии является осмысление своей ограниченности, своей подчинённости живому существованию.

«В жизненном акте восприятия всегда заключается нечто, что ускользает от рассудка и что недоступно никакой рефлексии. Никто не знает этого лучше, чем философ. Он пытается проникнуть своим умом в живую ткань действительности, так как к этому побуждает его призвание, но он знает, что эта цель недостижима».⁴⁸

108

«В начале всякой философии лежит удивление, её развитием является исследование, её концом – незнание. Надо сказать, что существует незнание, полное силы и благородства, в мужестве и чести ни в чём не уступающее знанию, незнание, для постижения которого надо ничуть не меньше знания, чем для права называться знающим».⁴⁹

109

В безграничность и безусловную достоверность философского познания верят не истинные его добытчики, а те, кто имеет дело с уже извлечёнными на поверхность ценностями, с уже сформированными представлениями. Так театрал возмущается профессиональным цинизмом актёра и призывает его поверить в созданный на сцене идеал.

 
Может быть, и не обязательно уточнять, что здесь идёт речь о разнице не в отношении к идеалу, а в отношении к средствам его раскрытия. Но сам я, перечитывая этот фрагмент, понял это не сразу и хотел бы уменьшить риск читательского непонимания. К слову сказать, раньше я относился к возможности непонимания более равнодушно. И когда теперь я не сразу понимаю самого себя, мне видится здесь если не наказание, то некий укор за это равнодушие.
 

110

Та философия, которая занята осмыслением своих собственных категорий, своего собственного развития, которая увлечена изощрённой детализацией той или иной основополагающей гипотезы, выдаваемой по недоброй традиции за истину, которая поддерживает своё рыхловатое тело жёстким корсетом авторитетов, которая старается удовлетворить чувство логики без оглядки на остальные чувства, – не по праву носит имя философии. Можно ли называть любовью к мудрости любовь к рассуждениям?

«Философий две: одна – сообразно истине, другая – сообразно мнению».⁵⁰

111

Отграничение истинной философии от философоведения необходимо, но вместе с тем оно и довольно условно. И оно становится нарочитой крайностью, если требовать непременного причисления каждого способа осмысления философских идей к философии или к философоведению.

Многие настоящие философы сформировались в традициях философоведения, говорили на его языке, мыслили его образами. Именно благодаря им философоведение обрело столь огромную и всё-таки незаслуженную власть над философией.

112

«Есть учёные, для которых сама история философии (как древней, так и новой) есть их философия. Им следует подождать, пока те, кто старается черпать из источников самого разума, кончат своё дело, тогда будет их черёд известить мир о совершившемся».⁵¹

113

Хороший философовед напоминает работника патентного бюро: в ответ на любую философскую идею он считает своим долгом указать её прототип и место в классификационной системе. Он ощущает себя хозяином философии, её распорядителем, относясь к философам с административной снисходительностью. Он по-своему прав, и должность его необходима, но – философы, сторонитесь этой работы!..

114

«Самобытный мыслитель находится в таком же отношении к обыкновенному книжному философу, как очевидец к историческому исследователю; он говорит на основании собственного непосредственного знакомства с делом. Поэтому-то все самобытные мыслители в основе сходятся между собой, и всё их различие проистекает только от точки зрения; где же таковая не изменяет дела, там все они говорят одно и то же».⁵²

115

Философоведческая оценка крупных философов даёт очень слабое представление об их творчестве. Отбрасывается, как нарочно, самое главное – то, в чём они сходятся друг с другом. Оригинальные положения вытаскиваются на первый план, оригинальность их, то есть обособленность, старательнейшим образом подчёркивается. Внутренние противоречия пригашаются, систематичность учения усиливается до предела. Составляется краткое резюме, ставится инвентарный номер – и набальзамированные останки некогда живого человеческого мировоззрения отправляются в гробницы учебников и хрестоматий.

116

Философские словари и энциклопедии (самые что ни на есть философоведческие книги) любопытны своим вынужденным непочтением к логической основательности учений. По краткости изложения им приходится игнорировать всю старательную строгость доводов и выводов, к которой философоведение надеется приучить философию. Остаются лишь краткие и очаровательно бездоказательные перечни идей. Другое дело – насколько они затуманены неизбежной для любого справочника тенденциозностью.

117

При знакомстве с тем, что именуется современной философией, при чтении авторов, столь уверенных в своём праве на поучение, безапелляционно трактующих грандиозные вымышленные проблемы, я время от времени с новым недоумением пускаюсь проверять свои представления о философии. Возможно ли, чтобы столько душ и умов так усердно занимались неким диковинным спортом рассуждений, изощрённым интеллектуальным конструированием, считая именно это поисками (и более того – нахождением) истины?..