Buch lesen: «Запрещено для детей. Электрожурнал. Пятый-штрих номер»

Виктор Дробек

Schriftart:

Редактор Виктор Дробек

колумнист Лев Колбачев

сценарист Тихон Корнев

авторка Елена Соловьева

Иллюстратор Варвара Нафеева

артбук креатор Тим Фей

ISBN 978-5-4493-8088-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Основной графический стиль издания – отсутствие какого-либо стиля вообще.

В целом весь журнал – постмодернизм во все поля. (Вова Лупандин)

Основная концепция журнала – здесь и сейчас, пофигу какое место это занимает в литературном процессе. (Виктор Дробек)

бывает, поэт с именем и всякими регалиями пишет казалось бы ебанину, но ебанину крутую и прикольную (Лев Колбачев)

Дисклеймер-мантра

В Н И М А Н И Е! Электрожурнал запрещен для прочтения. Тут сплошной мат.

Любой желающий может распечатать PDF и дарить людям. Запрещено для детей и взрослых нарушать авторские права. Все права принадлежат их авторам.

Редакции и администрации тут нет, «тут нет» не несет ни за что ответственности – сажайте в тюрьму самих авторов, если они будут оскорблять ваши религиозные чувства, призывать к экстремизму и долбиться в жопу в общественных местах. С уважением, Тут Нет.

В этом номере есть права разных авторов: Виктора Дробека, Варвары Нафеевой, Тихона Корнева, Елены Соловьевой, Тима Фея, Льва Колбачева, кучки поэтов, как то: Алексея Шмелева, Cергея Жадана, Фахриёра (Фахриддина Низамова), Константина Рубинского, Андрея Полонского, Людмилы Казарян, Ануара Дуйсенбинова, Олега Бабинова, Галины Рымбу, Еганы Джаббаровой, Ивана Старикова.

Рубрика Благодать и Хуйня

Возможно, самое важное, что довелось увидеть
в жизни – камни посреди города, из которых вырастают
деревья. Гранитное основание скандинавских столиц, пейзажи, наполненные стойкостью и любовью.

Сомнительная радость быть деревом, сомнительная честь – ровно держать спину, чувствуя под собой смертельный холод отчизны, стоять на ветру, который учит сдержанности, цепляться за твердость, как за последнюю надежду.

Друзья-деревья, вы – брошенные на камни, как проповедники на растерзание животным, испытывали ли вы сожаление хоть когда-нибудь, что явились на свет во мраке, что не познали от рождения легкость
средиземноморских побережий?

Друзья-деревья, стенали ли вы хоть когда-нибудь
из-за ветра, сделавшего вас столь несокрушимыми?
Роптали ли вы хоть иногда на берег, которым ограничивалась для вас ветряная линия родины?

Мы будем брать от жизни все, что только сможем. Мы будем выкрикивать слова благодарности в солнечные небеса наших городов. Мы будем плакать от счастья
и смеяться от невозможности все изменить. Мы станем укреплять береговую линию: страна, похожая на холодный камень, люди, похожие на теплые деревья.

© Cергей Жадан, пер. с украинского Ия Кива

≈≈ ≈≈

ВЫХОДНОЙ
сегодня выходной
и чтоб взглянуть на себя со стороны
а голову набитую всякой всячиной
привести в порядок
ненужные мысли
выкидываю из окна своей квартиры на пятом этаже
вниз одну за другой

как окурки на тротуар
люблю этот звук с которым они
стукаются об асфальт
и потом качаются из стороны в сторону
словно человек с сотрясением мозга

хочется побыть садистом
когда нечего делать
наверное куда лучше
казнить мыслеформы
чем скажем ругать жену

они лежат под солнцем
блестя чешуей
у одной разбита голова
у другой носом кровь

вот оно облегчение

и наслаждение
от того как я ловко это придумал
наблюдать за их отдельным от меня
шевелением

когда и это надоедает
вхожу в комнату
дабы восполнить утраченное
открываю ницше
большего упрямца чем я
пришедшего в этот мир
заменить умерших богов
сверхчеловеком

начинаю дремать

жена толкает
пугаюсь
вскакиваю с курпачи
твои? – говорит
указывая на руки
семилетней дочери

смотрю
в ладошках ее
словно извлеченные из воды сазанчики
рты разевая судорожно трепещут
брошенные мною утром из окна
постмодернизм
метанаррация
и деструкция

______________________
Курпача (узб.) – узкое ватное одеяло.

© Фахриёр (Фахриддин Низамов). Пер. с узбекского Санджара Янышева.

≈≈≈≈

Где петляет дорога
и домов серпантин – три постбрехтовских бога
заглянули в один.

В нем глухая на ухо
и слепая почти
их встречала старуха
у горящей печи.

Спрятав взгляд в половицы
от старушьих седин: – И чего ей не спится? – удивился один.

Ох ты, Господи Боже, добрый Боженька мой. – Не устала похоже – оглянулся второй.

Бесполезный и лишний
третий сел на кровать: – Что-то мужа не слышно
и детей не видать.

В чём нужда ей бескрылой
кроме спичек и дров? – Тихо топку закрыла
и не стало богов.

© Алексей Шмелев

≈≈≈≈

На одном фестивале поэзии
Мне рассказали про столичную критикессу,

Которая приехала в какой-то Когалым, страшно представить,
С творческим вечером,
Робкий молодой поэт принёс ей в подарок книгу, А вдруг прорецензируете,
Но она руки за спину завела: «Детка, а вот не возьму; Если ваша книга хорошая, она сама до меня дойдёт».

И мне помстилось, Что книга понимает это буквально: Собирает манатки
И уходит от папы в столицу.

Конечно, пешком.

Идёт через Сибирь и Урал, С обязательной УПэШа-тусой в Челябе, Холодеет, худеет (ей на пользу), Растрёпанная, теряет стикеры-закладки,
Сделанные для чтения на презентациях.

Ковыляет за восемь тыщ километров
К этой треклятой дуре, Венере русской критической словесности,

Ненавидя её,
Но понося при этом
Своего молодого отца.

Нелегально ночует в сельских библиотеках, Не брезгует букроссингом
(Грех, конечно, но кто кинет камень),

Избегает встреч с лакированными кирпичами Есенина
(Выпущенными в серии «Русь читальная»),

На берегу Волги пытается пересмотреть свой богатый внутренний мир,
И тоскует: говно, какое же говно,
Я заложница этой архаичной, спекулятивной силлабо-тоники, Кто меня ждёт?
Кто любит?
Ломоносов сраный наоборот, Даже на Флибусте не примут.

И вот, Пройдя всю новую карту русской литературы, Стоптав снизу корешок
Приходит в Москву и попадает сразу
В довольно пыльную комнату,

Где ей делает непристойные предложения
Последний сборник Брянского Шиша: А не забацать ли нам общий альманашек страниц так на 69?
Потом полное Чемоданова
С избранным Витухновской
И рукописным Лукомникова
Начинают распахивать её наугад и расчитывать вслух, Хихикая что-то о транссибирской реалистической школе.

Она от стыда вырывается и забивается
Меж подозрительно тихих папок. А это стопка, Нанесённая в «Новый мир» самопальными авторами, И из стопки можно вернуться в старый мир
Только через вспыхнувший в редакции пожар —

То есть, дымом и пеплом в окна.

В стопке она помирает дня через три,
Но до последнего перебирает ножками (ножками?)
Будто идёт к своей критикессе,

И хватает губами (губами?) воздух,
Но Воздух и Новый мир – это разные комнаты,
Да и об Озоне тут не слыхали.
…Она разложится через год абсолютно без запаха,
Так что никто и не узнает о путешествии
Из Когалыма в Москву.

…А в соседнем, допустим, доме,
Наша критикесса будет всё это время
Попивать что-то тёплое,

И говорить молодому сожителю,
Видному культуртрегеру:
Как же мало осталось
Честной, блять, упрямой литературы,

Книги стали малоподвижные, Безногие, Бесцельные, Неживые.

© Константин Рубинский