Альбедо. Книга I

Посвящение:

Эта книга – всего лишь попытка сказать «Спасибо» моей любимой женщине Юлии Ленгвенс, без которой «АбстракТ» никогда бы не превратился в полноценное произведение.

В. Венцель.

Альбедо – это тип личности, который отличается особым уровнем эмоциональной глубины. Люди этого типа обладают невероятной чувствительностью и способностью воспринимать мир во всей его красоте и сложности. Они способны замечать малейшие нюансы и ощущать эмоции других людей, что делает их неповторимыми в своем восприятии окружающей действительности (с)

Yes, it is sad,

but sadly it's true:

there is no magic,

there is only booze.

Whisky brings out his «love» for me,

a love that, when he's sober,

he never feels (c)

"Poison" Sopor Aeternus & The Ensemble of Shadows

The world is out of reach

For a body under siege

By a foreign mind implanted in a being

That used to be so innocent

Is this a cell

Or my bedroom? Who can tell

What secrets lie within this boy's drawer

A reason for his punishment

If I only had a friend like you (с)

"Going hunting" Avatar (Band)

Интерлюдия

Волна

Первыми приближение волны почувствовали птицы.

Черный, как смоль, филин, горделиво восседающий на ветке перекошенного дуба, угрюмо всматривался в ночную темноту в поисках своей добычи. Весь жаркий день он провел в тени, под сенью деревьев, спасаясь от нестерпимого зноя, и только, несколько часов назад, открыл глаза, и позволил себе размять крылья. Обычно он просыпался гораздо позже, когда солнце уже скрывалось за черной линией горизонта, но сегодня что-то было не так. Сон был смутным, тревожным, неясным и смазанным, словно предупреждение об опасности. Филин открыл глаза, прислушался, замер. Он слетел с покалеченной артритом старой кроны, сделал широкий круг над своими владениями, скользя в теплом воздухе беззвучно и вальяжно, прежде чем ощутил, что лес, и в самом деле, дышит бедой.

Лес был болен.

Лес сам говорил ему об этом, сообщая о беде обрывками изображений, тенями образов и абрисами силуэтов. А главное – давил оглушительной непривычной тишиной, такой чуждой и непонятной, что она совсем не вязалась со знакомым филину миром. Ночной лес всегда полон жизни и энергии, и никогда не умолкает до полного беззвучия, но сегодня было иначе. Слабый тяжелый запах был разлит вокруг каждого куста, каждого корня, каждой травинки – так пахнут трупы, вздувшиеся на солнце. Так пахнет неизлечимая болезнь. Так не должен пахнуть лес.

Значить это могло лишь одно. Скоро придет волна. Будет свет, будет звук. Будет что-то еще, чего нужно бояться больше, чем охотников с ружьями, чем голодных хищников, чем браконьеров и капканов, спрятанных в траве. Страх перед волной, скорее инстинкт, чем ощущение, не давал филину покоя.

Он сделал еще один круг, завернул в сторону и приземлился на ветку тополя, оглядывая чащобу с высоты.

Волнение пришло внезапно, неожиданно и стремительно, будто порыв ветра. Оно проступило из тишины, явилось из молчания, возникло из пустоты, обретая размер, форму и плотность, чтобы стать таким же ощутимым, как духота перед грозой. Волнение ударило по кронам, зашелестело в траве, пронеслось неровной ломаной линией, словно пуля, отправленная в рикошет, осколками битого стекла разлетаясь из стороны в сторону с яростью разорвавшейся гранаты. Словно шлейф, за ней тянулось томительное ожидание и предвкушение гибели.

Несколько галок, сидевших на ветке ближайшего дерева, с шумом взмыли в небеса, пара серых ворон, старательно раскапывающих небольшой холмик у корней старого клена разразились нервным карканьем и устремились прочь. Черный ворон, почти неразличимый в ночной темноте, устало взмахнул громадными крыльями, почуяв неладное, и поднялся в воздух, сливаясь с безоблачным сумраком в хрустальным массиве опрокинутого неба. Бурые кукши рванулись вверх шумной стайкой, вынырнув из чащобы и держа путь на восток.

Ибо приближение ожидалось с запада.

Следующими ощутили опасность насекомые. Ворох бесцветных ночных бабочек рванулся в сторону, словно подгоняемый ветром, следом за ним, звеня и играя, потянулись надоедливые комары и мухи, проступив на серебристом фоне луны грязными серыми пятнами. Последними почему-то загудели потревоженные пчелы, покидая ульи и зажужжали сонные жуки. Ночной воздух наполнился шумом, писком, шорохом и шелестом, словно весь лес пришел в движение в преддверии бури.

Чернильное пятно небосклона пытливо наблюдало за лесом, как нетерпеливый зритель в ожидании скорого представления. Солнце мертвых – равнодушная ко всему живому, нездорово бледная луна, чеканной серебряной монетой, смотрела вниз пытливо и настороженно. Софиты созвездий очерчивали черные декорации импровизированной сцены, где вот-вот должно было начаться главное действо. Ожидание висело в воздухе, как искусно выполненная ширма, сплетенная из безмолвия и сотен пульсирующих звуков, владевших старым лесом, и эта ширма непрерывно росла.

Третьими угрозу ощутили мелкие грызуны. Кто-то старался укрыться в норках, кто-то стремительно бежал прочь, пытаясь убежать от приближающейся волны, как от лесного пожара, кто-то испуганно жался друг к другу, надеясь спрятаться в кустах. На самом деле, спасти это не могло ни первых, ни последних.

Затем осознание гибели докатилось и до всех остальных. До хищников и их жертв, до змей и ящериц, до червей, до самых корней древних деревьев, подпирающих небосвод в самом сердце черной чащобы. Даже далеко в стороне, там, где блестели огни сонного города, бродячие псы подняли удушливый тоскливый вой, а уличные кошки с шипением бросились врассыпную от мусорных баков.

Потом говорили, что этой ночью плакали младенцы, детей мучали кошмары, а взрослых донимала бессонница. В реанимации скончалось трое больных. Шестеро жителей города покончили с собой, а пациенты психиатрического отделения подняли такой шум, что перепугали охранников и дежурных врачей. Следующим утром никто не мог дать внятных объяснений случившемуся.

Вспышка, ударившая в сердце леса, была настолько ослепительна, что оказалась почти незаметна для глаза. Тончайший белый свет, больше похожий на расплавленные нити жидкого серебра, переплетенного между собой в волокнистую паутину, расплескался на десятки километров бритвенно-острой ударной волной, распарывая ночную темень, как старый бархат. Свет излился весомыми круглыми каплями, цепляясь за кроны деревьев, ветки кустов, сухой бурелом и безразличные звезды, чтобы стремительно упасть вниз, впитываясь в черную землю. Пылающий купол, выжигающий на сетчатке глаза узоры бесконечной темноты, опрокинулся, сжался и захлопнулся, припечатанный к выгоревшей земле невероятной силой. Стойкий запах озона разлился в воздухе. На какое-то мгновение было видно, как блекнет луна в сравнении с этим невероятным сиянием, сворачивается спиралью выгорающее небо и испаряются далекие облака. Большинство животных и птиц, оказавшихся в радиусе поражения, погибли мгновенно, устлав лесную траву настоящим ковром.

Потом был грохот. Или ветер. Или, может быть, это деревья клонились к земле в ожидании прихода волны.

Волна ударила следом, прыгая с октавы на октаву, переходя из звука в звук и превращаясь из мажорной ноты в минорное дрожащее соитие, прошивая ночную темноту умершего леса, словно раскаленная игла. Человек едва ли мог услышать этот звук, а если бы и услышал, то едва ли различил бы. Церковные хоралы, возносящие славу Христа всем небесным воинством, наверное, казались бы блеклыми и выцветшими в сравнении с величием и напором пришедшей симфонии. Она изливалась на зыбком рубеже реального и невозможного, райского и инфернального, живого и мертвого, словно чья-то всесильная рука сдернула ширму между двумя мирами. Невидимые литавры загрохотали на уровне биения сердца, тоскливые флейты затянули мелодию, сравнявшись с током крови в висках, неземной печальный орган зазвучал не громче вдоха или выдоха, расплескивая накопившуюся в сердце леса острую боль.

Волна покатилась вперед, раскачивая древние деревья, захлестнула горный выступ, заплясала по речной воде, отскакивая от черной глади. Капли звуков, ненадолго застывшие в воздухе, серебрились сказочным белым светом.

В нескольких придорожных магазинах вылетели стекла. Три десятка машин зашлись истеричной сигнализацией. Ближайший к лесу трансформатор, отвечавший за подачу электроэнергии на узел соседних улиц, вспыхнул снопом ослепительных искр, напоминающих глумливый фейерверк, и часть города спешно погрузилась в густую и вязкую темноту.

Долгое время можно было различить тонкую, ввинчивающуюся в мертвый воздух ноту «ля», звучавшую так пронзительно, что окна дома на окраине треснули, и пошли сетью трещин. Затем, умолкла и она, погрузив лес в томительное изможденное молчание.

Больше из леса не вышел никто.

Старый филин, взмахнул своими могучими крыльями, поднимаясь на недоступную для волны высоту, пересек блеклый отсвет луны, и устремился прочь от города, прочь от людей, и прочь от смерти туда, где темнота была гуще, надежнее и безопаснее.

Часть 1. Песнь Грешника

Пролог:

Радио перестало казаться ему хорошей идеей уже через четверть часа, когда фальшивый блюз, заглушенный скрежещущими помехами, внезапно перерос в расхлябанный джаз, с отстающими духовыми, а после сменился ужасающим разнузданным кантри, с первых секунд, заставившим сцепить от отвращения зубы. Слушать музыку во время долгой поездки – настоящее наслаждение, но только не в том случае, если каждая новая композиция норовит вывернуть тебя наизнанку, не хуже вчерашнего похмелья, а всякая последующая нота, наслоенная на серый шум, звучит точно в унисон пульсирующей мигрени, засевшей где-то между лбом и затылком. Добавьте к этому одну часть сумасшедшей жары, щепотку раскаленного белого солнца в выцветших от зноя, голубых безоблачных небесах, треть дорожной пыли, скуки по вкусу, и вы получите замечательный коктейль под названием "Суровая действительность", который распробовал сегодня Лоренц Фрост, когда выезжал из Глекнера ранним утром.

Жара настигла его уже в трех милях от города, едва он выбрался на центральное шоссе, стараясь держаться в тени высоких деревьев, склонивших над дорогой свои могучие темные кроны. Ночная синева еще владела доброй половиной небес, но непереносимый зной уже поднимался от раскаленных камней, веял от дорожных конусов и линий разметки, исходил из светофоров и проводов электропередач. Каким-то непостижимым образом, жара пробралась даже в радио на приборной доске, превратив его любимые станции в нечто отвратительное и настолько безвкусное, что их захотелось забыть в тот же самый момент.

"Видимо, жара умеет плавить не только асфальт, но и мозги, – мрачно думал Лоренц, расстегивая воротник рубашки, – Иначе я бы сейчас сидел в своем домике, открывал бы первую бутылку виски, и возможно, даже бы позвонил Марлис, но…"

Невыносимое лето, невыносимая дорога, невыносимые последние шесть месяцев жизни. Впрочем, возможно, он ошибается, и отвратительными были не эти самые месяцы, а все шесть лет. Все складывается, точно детали паззла в одно скучное изображение, лишенное не только ярких красок, но и четких линий. Все бесконечно серое, унылое, однообразное.

Лоренц Фрост ненавидел жару, терпеть не мог пыльные мили бесконечной дороги и на дух не переносил блюз и джаз. Впрочем, свою собственную жизнь он ненавидел тоже. Особенно ясно Лоренц чувствовал это на утро, когда открывал глаза после двух бутылок крепленого вина – обычно всегда знаешь, когда хватил лишнего. Гадливое чувство пресыщенности, привкус вчерашнего алкоголя от которого даже не спасет мятная зубная паста и две чашки крепкого кофе, головная боль (шипучка аспирина в мутном бокале не в счет) и кристально ясная уверенность в том, что он сделал что-то не так. Обычная штука, к которой он привыкал годами.

А теперь еще эта проклятая жара, от которой ему что-то совсем не по себе. Все-таки, не стоило ехать сегодня. Возможно, надо было задержаться на пару-тройку дней в Глекнере, переждать зной, сидя с бокалом чего-нибудь крепленого и прохладного в своем кресле, найти тысячу отговорок, придумать пару сотен причин и предлогов что бы не менять собственную жизнь – великолепная идея, которая пришла к нему слишком поздно, когда он уже сел за руль и повернул ключ зажигания.

Во всяком случае, сначала нужно было бы справиться с похмельем, а уже потом решать важные проблемы и принимать судьбоносные решения. Какого черта он вообще позволил себе повестись на уговоры? Где присущее Лоренцу Фросту хладнокровие и уверенность в себе? Вероятно, осталось в далеком прошлом, как и Марлис.

От этих воспоминаний ему захотелось выпить, но упрямый комок тошноты, вставший поперек горла, предостерег от необдуманного шага. Все, что остается, это только смотреть на дрожащую дорогу, которая ровной стрелой протянулась до самого горизонта – прекрасное времяпрепровождение. Куда лучше, чем тишина, покой и прохлада его небольшого домика в Глекнере.

"Нашего с Марлис домика, – поправил Лоренц себя, но тут же скривился от этой мысли – Ладно, когда-то нашего с Марлис домика. Так будет правильнее"

Конечно, можно махнуть на планы рукой, развернуть автомобиль, и через пару-тройку часов уютно расположиться за письменным столом в заросшей пылью гостиной. Слишком заманчивая мысль, но…

– Говорят это лето будет самым жарким в Германии, за последние 150 лет! Редкая возможность прогуляться по дну реки не просто не намочив ноги, но и даже не опасаясь испачкать обувь, – провозгласил голос радиоведущего, заставив Лоренца отвлечься от своих мыслей, и сосредоточиться на дороге – Вот так выглядит сейчас речка Шварце-Эльстер перед городком Зенфтенбергом, между Дрезденом и Берлином. Остался песок, камни, немного ракушек и плотина, которая помнит другие времена. С вами "Невероятные факты" на "Радиошторме", и я, ее ведущий Берги. Со мной мой коллега Адам. Что можешь рассказать по этому поводу нашим слушателям, дружище?

– До горизонта теперь тянется песчаная тропа. Здесь русло полностью пересохло, – мрачно отозвался тот, которого звали Адам, – С жарой шутки плохи.

– А на Шварце-Эльстере, говорят, была отличная рыбалка, – перебил его Берги, – Слышал об этом?

– Без труда не выловишь и рыбку из пруда, – проговорил второй ведущий нарочито веселым голосом, – Ну а если пруд пересох? Фриц Даслер живет неподалеку. Говорит, когда вода ушла, осталась рыба. Сам он голыми руками поймал карпа.

«Полтора-два килограмма точно. Налил воды в ванную, потом приготовил его. Но он оказался невкусным: отдавал тиной», – рассказывает Фриц Даслер.

«Невероятно печальная история, – злорадно подумал Лоренц – Невкусный карп. Срочно в номер»

«Радиошторм» – единственная станция, которую ему удалось поймать этим утром. Черт его знает, что случилось ночью, но по всем частотам транслировали исключительный шум и треск помех. Конечно, не самое лучшее, что можно слушать в дороге, но оставаться наедине со своими мыслями – то еще удовольствие.

Он скривился и оттянул воротник рубашки, надеясь, что станет легче дышать.

– Из-за жары рыба гибнет в Рейне, Альстере и Эльбе, – грустно заявил первый тот, который называл себя Берги, – Последняя настолько обмелела, что суда вынужденно стоят на месте. Немецкие синоптики говорят о самом жарком и сухом лете с 1881 года, то есть с момента начала регулярных метеорологических измерений. Деревья из-за засухи сбрасывают листья. У пожарных Мангейма теперь новое задание – поливка растений из брандспойтов.

– А тем временем в трех немецких землях продолжается учебный год. Школьников из-за жары отпускают домой еще до обеда.

– Настоящее пекло в Баварии. В Регенсбурге столбик термометра подошел к отметке в 38 градусов. По телевизору показывают, как наряжать кактусы на Рождество. И это не смешно. Под угрозой жизни миллионов елочек, посаженных в этом году по всей стране. Сообщается о гибели в некоторых лесных хозяйствах до 100 процентов новых посадок.

– Ужасная потеря, – вздохнул тот, что называл себя Адамом, – Ну а в Сети пользуются популярностью ролики о том, как без дополнительных затрат охладить свою спальню.

«Я взял простое кухонное полотенце, которое намочил холодной водой. В ведре тоже холодная вода», – рассказывает мужчина.

– Боже, ну и бред, – фыркнул Лоренц, покосившись на магнитолу, – Видимо, наш мир и правда, катится в тартарары, если по радио начинают крутить такую чушь. Уму непостижимо.

– …пик жары в Германии ожидают в среду-четверг – до 40 градусов на востоке страны. Тот случай, когда все вокруг думают только лишь о прохладном душе.

«Это действительно ужасно. Вентиляторы гоняют один лишь горячий воздух. Кондиционеры сбоят», – говорит женщина.

– Но никто, кажется, не страдает от жары так, как дорожные рабочие, правда, Берги? Если вам тяжело – посмотрите на них. Никаких катков – ручная работа, которая сейчас превратилась в настоящий ад!..

– Это слушать вас, придурков, настоящий ад, – хмуро отозвался Лоренц, переключая станцию, – Неужели такое по всем каналам…

Лоренц не знал, что сейчас нервирует его больше. Долгая дорога – до Вальдеварта, еще пара часов пути, невыносимая жара – столбики термометров к полудню перевалят за тридцать, тяжелое похмелье – третья бутылка вина на голодный желудок перед сном была явно лишней, или ощущение собственной никчемности и беспомощности. Взгляд Лоренца скользнул по чехлу ноутбука на соседнем сидении. Да, в последнее время работа не слишком-то ладится, но с чего он взял, что в Вальдеварте все будет лучше, и он обязательно сдвинется с мертвой точки? Разве достаточно только сменить обстановку, что бы мысли встали на место, и сюжет будущего шедевра сложился сам собой? Нет, он снова делает что-то не так. Нужно смириться с этим, и попытаться вернуться в прежнюю колею.

Радио откашлялось помехами, выдало невнятный гул и умолкло. Нет, ну это уже напоминает издевательство. Лоренц вздохнул и нехотя вернулся на «Радиошторм», принимая собственное поражение.

– «Время музыки на «Радиошторме»! – радостно заявил ему тот, который именовал себя Адамом, – А сразу после него, наша постоянная рубрика «Аудиокнига в пути». На этот раз мы остановимся на фантастическом рассказе Филиппа Майера «Сплошные неприятности». Филипп Майер посещал Вальдеварт в 2016 году, когда…

Лоренц сбавил скорость, оторвал одну руку от руля, вытянул сигарету из пачки на приборной доске, осторожно подкурил и выдохнул дым в распахнутое окно.

– Какая же музыка может понравится нашим слушателям в такую жару? Как думаешь, Адам? – радостно завопил тот, что звался Берги.

– Похоронный марш, – хмуро отозвался Лоренц, стряхивая пепел, – Или сарабанда. Что-то из этого однозначно.

– Конечно же, кантри! – радостно заявил Адам, – Только на волне "Радиошторма»! Шесть часов кантри без перерыва на рекламу! Оставайтесь с нами!

Лоренц едва не застонал от бессилия, головной боли и раздражения. Бывают дни скверные, бывают дни отвратительные, а бывают такие, когда из рук валится абсолютно все. В такие моменты сама вселенная прижимает тебя к ногтю, смеется в лицо, выворачивает наизнанку, включает кантри и переводит рубильник погоды в режим "Адского Пекла".

Надоедливую мелодию мобильного телефона он услышал только через полминуты. Глумливое нагромождение визгливых нот, годное, разве что, для будильника, ибо может даже мертвого поднять из гроба, ворвалось в удушливую тишину. Стоило бы давно сменить этот рингтон, но точно не сегодня.

Не отрывая глаз от пыльного полотна серой безлюдной трассы, Лоренц вслепую нащупал телефон в бардачке с третьего раза, едва разобравшись среди бесконечных чеков, листов бумаги с дурацкими записями и пустых сигаретных пачек. Заряд почти на нуле. Черт, а он был уверен, что зарядное устройство работает. Или дома снова что-то с проводкой?

Лоренц кинул взгляд на экран, поморщился, но нажал на зеленую кнопку. Когда он заговорил, голос его звучал дружелюбно, хотя и слишком натянуто.

– Привет еще раз, Варин, – проговорил он, с трудом собирая разбежавшиеся мысли в нечто более-менее логически сформированное, – Рад снова тебя слышать.

– Шум двигателя. Великолепно. Ты все же выехал – голос, льющийся из трубки, напоминал засахаренный мед. Он был почти таким же липким, и до отвращения сладким, точно его обладатель наслаждался каждым мгновением, проведенным под палящим городским солнцем, – Как там на дороге сегодня?

– Жарко, – лаконично сказал Адам, отправив окурок в окно одним метким щелчком, и потянулся за следующей сигаретой, – Как и следовало ожидать.

– ¹Per aspera ad astra, – радостно заявил его собеседник, словно прошел через все тернии сам, а звезды вешал на небосклон лично, – Потерпи немного. До Вальдеварта всего 125 миль. Оглянуться не успеешь, как будешь на месте.

Жизнерадостный тон литературного агента звучал так же уместно, как цирковой марш на похоронах. Хорошо быть таким, как Варин. Не знать ни забот, ни проблем. Иметь любящую жену, высокооплачиваемую работу, выходные в субботу и воскресенье, не страдать от похмелья и не трястись по разбитой дороге в надежде, что старая машина не выдержит нагрузки, и обязательно врежется в первый попавшийся столб.

Лоренц не помышлял о суициде, но такое стечение обстоятельств его бы вполне устроило.

– Послушай, Варин. Я все еще не вполне понимаю, зачем мне сдался Вальдеварт. Или зачем я сдался ему. Ты серьезно думаешь…

– Да, черт возьми, я серьезно думаю, что ты запустил себя, и весь свой литературный талант, – сурово отозвался Варин, – Осмелюсь напомнить, что не смотря на все риски, издательство выдало тебе аванс. И это с учетом всех приключений и проблем, которые преследуют тебя на каждом шагу. Знаешь, мне тяжело было убедить редактора дать тебе еще один шанс.

– Да, но… Я бы мог бы справиться с книгой и в городе.

На том конце трубки послышалось вежливое покашливание. Варин прочистил горло.

–Нет, Лори. В городе ты справлялся только с алкоголем и карточными долгами. Тебе нужно сменить место, если хочешь снова оказаться на обложке литературного журнала. Ты же знаешь, что ты сейчас далеко не в лучшей форме, верно?

С истинной тяжело спорить. Особенно, когда эта истина смотрит прямо на тебя из зеркала заднего обзора. Лоренц шумно выдохнул и отправил на обочину еще один окурок.

– Да, согласен, я немного сдал. Но Вальдеварт…

– Прекрасное местечко на берегу Страуба, – хмыкнул Варин в ответ, – И достаточно прохладное, особенно в Сезон Туманов.

– Обещали аномальную жару.

– Только не в Вальдеварте. Близость реки, удачное расположение прямо в Шварцвальде. Уверен, что тебе это пойдет на пользу. Не забывай, Лори, я не взял с тебя ни фунта за это разнообразие. Считай это моим тебе подарком в честь возвращения на литературный путь. Ты же еще должен показать этому миру, кто такой Лоренц Фрост на самом деле, не забыл?

– Звучит, как жизнерадостный слоган в стенах хосписа. Небольшой перебор, ты не находишь?

– Ты всегда был безмерно поэтичным. Именно поэтому мы и работаем вместе столько лет! – радостно заявил Варин, и тут же продолжил, – Отдохнешь немного, посмотришь здешние достопримечательности, отложишь в сторону проблемы с Марлис. Я же тебе говорил, скольким творческим людям помог маленький райский уголок под названием Вальдеварт? Все наладится само собой, вот увидишь.

– Тебе легко говорить.

– Говорить легко. А тебе стоит начать легко писать, – наставительно произнес Варин, и Лоренц скривился от ноток в его голосе, – Поверь мне, Лори, когда я сам побывал в Вальдеварте, я просто влюбился в это место.

– Да? И что ты там забыл?

– То же, что и все. Здоровье. Не один ты можешь болеть, – взмахнул рукой Варин, – Пару зим назад я поскользнулся, упал на проезжей части. Как следствие – переломы и… Неужели не помнишь?

– Нет, не помню. Прости, у меня есть более важные дела, что бы быть твоей сиделкой.

– Ты – прекрасный друг. Тебе говорили об этом?

Варин не получил ответ, вздохнул и продолжил.

– Ладно, вернемся к основному разговору. Я настаиваю на твоей поездке в город. Даже нашел тебе подходящий дом. Поверь, я хорошо изучил твои вкусы.

Лоренц поморщился, точно проглотил что-то слишком кислое.

– Там кладбище на заднем дворе? Или в стенах замурованы бывшие владельцы?

– Нет. Но вид из окон второго этажа просто потрясающий. Лес, свежий воздух. Четверть часа до берега Страуба. Красота, вдохновение и прохлада гарантированы.

– Как и толпы туристов, надоедливые насекомые и духота.

Лоренц представил, как Варин закатывает глаза от его слов, и это зрелище принесло ему огромное удовольствие.

– Превратишь это место в завод по переработке душевных травм в очередные шедевры, как в старые добрые. Фабрика Ужасов Лоренца Фроста, – отозвался литературный агент неумолимо, – Как тебе это нравится?

– Неплохо. Но хуже, чем стакан бурбона.

– А вот с этим поосторожнее. Надеюсь, на тебя можно положиться? Ты же не пил вчера?

– Не пил, – гладко соврал Лоренц, но не ощутил укола совести, – А даже если бы и пил, то что бы поменялось? Дорога пустая, как мой карман. Вальдеварт не слишком пользуется спросом, как я посмотрю. Ни автобусов, ни полицейских.

– Жара многим портит планы, – веско заметил Варин, – Но до сезона туманов еще куча времени. Поверь мне, в праздничную ночь там будет яблоку негде упасть. Не дай себя провести, Лори.

И тут же добавил, понизив голос, словно нашел самый подходящий момент, – Ты говорил с Марлис об этой поездке?

– Нет, это уже ее не касается, – глухо отозвался Лоренц, поразившись тому, как изменился его собственный голос, – И я не уверен, что готов сейчас это обсуждать. Понимаешь ли…

– Нет проблем. Как скажешь. В любом случае, я рад был тебя слышать, Лори, – не показалось ли Лоренцу, но голос агента прозвучал примирительно, – Не забудь набрать меня, когда прибудешь на место, хорошо? Небольшой презент от меня ждет в кабинете.

– Не слишком ли много сюрпризов?

– Не слишком ли мало хороших текстов? – хмыкнул Варин, и Лоренц прикусил язык, – Давай обговорим последний раз Лори: я жду от тебя продуктивной вменяемой работы. Включи уже наконец-то свое вдохновение, и начни уже писать. Ты же понимаешь, что если редактор не получит рукопись, то аванс нужно будет вернуть? А если договор будет расторгнут, то о триумфальном возвращении на писательское поприще можно просто забыть. Новости расходятся быстро, и я не думаю, что другие издательства захотят так рисковать. Ты сейчас немного не в том положении, что бы перебирать вариантами. Давай просто следовать нашему изначальному плану, идет? Я навещу тебя через пару-тройку дней, как только разберусь с делами.

– Буду рад видеть, – снова соврал Лоренц, подкуривая третью сигарету.

– А пока можешь мне пожелать удачи. Предстоит встреча с редактором, да и обед со сборищем идиотов, что именуют себя "Литературным клубом Глекнера". Помнишь этих помпезных придурков?

– Какая проблема, – делано вздохнул Лоренц, и тут же добавил едко – Не слишком разгуливай по жаре, и не сиди под кондиционером.

Варин недовольно хмыкнул, словно тот наступил ему на мозоль.

– На связи, Лори. И береги себя.

Несколько мгновений Лоренц слушал шум в трубке, потом раздался щелчок, и все стихло. Что еще может испортить и без того паршивый день, как не утомительный разговор? Конечно же бесконечное кантри, которое продолжало транслировать проклятое радио.

– Идите все к Дьяволу, – пробормотал Лоренц, отбросил телефон на сидение, вытянул из пачки очередную сигарету.