Преодоление

Валерий Игнатьевич Туринов

© Туринов В.И., 2023

© ООО «Издательство «Вече», 2023

Об авторе

Валерий Игнатьевич Туринов родился и вырос в Сибири, в Кемеровской области. После службы в армии поступил в МИСиС, окончил его в 1969 году по специальности «полупроводниковые приборы» и был распределен на работу в город Ригу. Проработав там три года, поступил в аспирантуру МИСиС, на кафедру физики полупроводников. После окончания аспирантуры и защиты диссертации в 1977 году получил учёную степень к.т.н. и был распределён на работу научным сотрудником в НПП «Исток» в городе Фрязино Московской области. Казалось бы, никакого отношения к истории и к литературе всё это не имеет, но каждый автор приходит в литературу своим путём, зачастую очень извилистым.

Начиная со студенчества, работая в геологических экспедициях летом на каникулах, Валерий Игнатьевич объездил Сибирь и Дальний Восток. В экспедициях вёл дневники, постепенно оттачивая стиль художественных приёмов, а сами поездки пробудили интерес к изучению истории не только Сибири, но истории государства Российского, а затем – и к прошлому Европы.

Особенный интерес вызывали XVI–XVII вв. – эпоха становления национальных европейских государств и связанные с этим войны. Вот почему осенью, зимой и весной Валерий Игнатьевич, как правило, пропадал в РГБ (Российской государственной библиотеке), собирал по крупицам в источниках судьбы людей, оставивших заметный след в той эпохе, но по какой-то причине малоизвестных сейчас, а то и вообще забытых.

К числу таких исторических личностей относится и француз Понтус де ла Гарди, родом из провинции Лангедок на юге Франции. Он дослужился до звания фельдмаршала в Швеции, прожил яркую, насыщенную событиями жизнь. Этот человек заслуживал того, чтобы создать роман о нём!

Сбором материалов в РГБ дело не ограничилось. Изучая жизнь Понтуса де ла Гарди, Валерий Игнатьевич делал выписки из документов РИБ (Русской исторической библиотеки), из АИ («Актов исторических»), ДАИ («Дополнений к Актам историческим»), Дворцовых разрядов, материалов РИО (Русского исторического общества), а также из многих литературно-исторических сборников, как, например, «Исторический вестник» за 25 лет.

Пришлось проделать большую работу, чтобы иметь более широкое представление об эпохе, а также о других известных исторических личностях, повлиявших на судьбу Понтуса де ла Гарди, или, говоря словами одного из героев, «сделавших» его человеком.

Эта деятельность, помимо основной работы по профилю образования, отнимала много времени и сил. Поэтому докторскую диссертацию в родном МИСиС Валерий Игнатьевич защитил поздно, в 2004 году, с присуждением учёной степени д.ф.-м.н., имея к тому времени уже свыше сотни научных публикаций и десяток патентов по специальности.

Избранная библиография автора (романы):

«На краю государевой земли»,

«Фельдмаршал»,

«Василевс»,

«Вторжение в Московию»,

«Смутные годы»,

«Преодоление».

К 400‐летию Смуты

Глава 1
Всей землёй

Осень 1611 года. На Сёмин день, первого сентября, а он пришёлся в тот год на четверг, в Торговых рядах Нижнего Новгорода оживлённо шумел и суетился народ. Только что в город пригнали партию скота из улусов арзамасских татар. И на скотобойне стоял гул, крики, и рёв быков студил сердца. Там мясники трудились. Оттуда мясо расходилось по лавкам и базарам.

Нижний Новгород жил торговлей и ремеслом. И то и другое сильно пострадало в последние годы, годы Смуты. И город ещё не оправился полностью. Нехватка денег ощущалась у горожан, их слишком мало в кошельках водилось. Поэтому и торговались, и понемногу закупали, но всё же закупали. Зима, по всем приметам, предстояла холодная и долгая. И жители боялись остаться на зиму без запасов.

Здесь, в Торговых рядах Нижнего, встречались два потока товаров. Одни приходили с низа Волги, с Самары, Астрахани, и даже из-за Каспия, откуда-то из Персии, из Турции. А то из каких-то совсем неведомых земель. Другой поток товаров шёл с севера, с верховьев Волги и Оки. Оттуда везли мёд, пушнину, пеньку, кожу и всякие вещицы металлические.

В Большом ряду всегда на выбор лежали крюки избяные, дверные и гвозди плотницкие, скобы судовые и конопатные. Стояли тут же шеренгами котлы чудинного железа, лежали чеканы^[1], топоры и пилы, серпы и косы. Поодаль виднелись наковальни. Валялись кучками оковы, ковши и свёрла, а вон там напарьи^[2]… И многое ещё иное. Всего не перечесть.

В Коробейном ряду пузырились короба, набитые поделками, всё мелочёвкой. Там предлагали медные булавки, пряжки, монисто, серьги, брошки, гребеньки и кольца, кому настало время под венец идти.

Товар москательный, в Москательном ряду, здесь тоже не переводился никогда. Его с лихвой на всех хватало: лежали косяки мыла, восковые свечи и тут же сальные… А вон там клей, белила, махан и сурик, купорос, квасцы. И киноварь имелась тоже… Мёд, хмель, воск и масло… Товары, так необходимые для всех.

А ткани, ткани-то! Кумач, зендень ^[3]и бязь лощеная, пестрядь ^[4]цветная… Всего, всего достаточно здесь в лавках выставлялось.

В Холщовом ряду товаров тьма. Готовая одежда тоже есть. Вон там, вон в том ряду, висели кушаки и ферязи^[5], кафтаны, паласы расстелили, средь них бухарские.

Сюда, представьте, завозили и меха: красные калмыцкие лисицы, куницы и мерлушки. А здесь вот корсаки^[6], сафьян, овчина и замша сухарская красная…

Сапожный ряд здесь тоже есть. Есть Ветошный, Подошвенный, Горшечный, Рыбный. Был даже ряд для женщин специально. Он Женским назывался. И Соляной, и Житный, вон там Колпачный, Корельский тоже был.

В Мясном ряду лежала тушами говядина, и тут же поросята, а вон свинина. И сало тоже есть, слегка солёное, а то и круто, если пожелает вдруг захожий покупатель…

Невысокого роста мужик, с узловатыми руками, вышел из своей лавки, как раз вот здесь, в Мясном ряду. Хлопнув дверью, он закрыл её поплотнее, накинул на пробойную петлю большой висячий замок, вставил в него ключ и, с треском провернув его, закрыл свою лавку.

– Кузьма, ты почто так рано-то? – спросил его Потапка, хозяин мучной лавки, что стояла тут же, как идти в Мясной ряд: мужик с рассечённым веком, из-под которого выглядывал его голубой глаз, как дятел из дупла. – Аль богато зажил, что с полудня уходишь! Торги-то у тебя много прибыльней моего! Сейчас ведь хлеб да с мясом каша – вся еда наша! Хм! – усмехнулся он.

– Дело у меня, Потапка, в земской избе, – ответил тот, которого его сосед назвал Кузьмой. – Аль не слышал, что сегодня будет там?

– Да слышал, – равнодушно откликнулся Потапка. – Что выберут, что не выберут нового старосту, всё равно ничего не изменится.

– Ну, ну! – отозвался Кузьма.

В его серых глазах сверкнули задорные огоньки уверенного в себе человека.

– Давай-ка пойдём туда! – предложил он соседу. – Поломаемся в спорах, с мужиками-то! Кто кого!.. Нынче вон городские-то совсем согнули наших, посадских! С торгов сшибают по всей Волге! Непорядок ведь то! До бою, до драки может дойти! И пара рук, как у тебя, лишней не будет там!.. Пойдём, пойдём! – подойдя к соседской лавочке, потянул он за рукав Потапку.

Руки у него были сильные, несмотря на то что одна из них была сухой, не сгибалась, торчала вперёд, как рычаг.

Потапка запротестовал, чтобы дал хотя бы закрыть лавку.

Кузьма подождал, пока он закроет свою лавку, и зашагал с ним в сторону Нижнего посада. Они направились к Никольской церкви, вблизи которой стояла земская изба. Шагал Кузьма широко, размахивая одной рукой, другую, усохшую, крепко прижимал к боку. А рядом с ним семенил мелкой походкой его приятель, жилистый, ещё молодой, но уже с большой лысиной.

– А где Нефёдка-то? – спросил Потапка Кузьму.

Нефёдка, сын Кузьмы, был уже взрослым, помогал в делах отцу.

– Где?! Уехал за товаром.

– А-а! – многозначительно протянул Потапка.

От Торговых рядов, Нижнего посада, они поднялись в гору, у Никольской церкви свернули налево и через десяток шагов оказались у земской избы. Здесь, подле избы, уже было полно мужиков. Они стояли, судачили о делах торговых и хозяйственных. Это были крепкие, с тугой мошной мужики.

Увидев Кузьму, они окружили его.

– Сухорукий, ты не робей! – стали они наставлять его. – Мы поддержим тебя!.. Наша забота – помочь тебе! А уж ты-то с головой!..

– Ладно, мужики, за дело! – остановил их Кузьма. – Давай пошли! – сказал он и решительно направился к крыльцу Земской избы.

И так, кучкой, вместе с ним, они вошли в земскую.

* * *

Домой Кузьма вернулся в тот день не один, со своими товарищами по Торговым рядам, которые помогли ему, провели его в земские старосты. Они были возбуждены и довольны, что теперь в земской избе был их человек, посадский, такой же, как они, торговый. А значит, будет блюсти их, посадских, интересы. За такое право они воевали сегодня на сходке.

Двор Кузьмы в этот вечер заполнился его приятелями и соседями, дома которых стояли кучно здесь, на Нижнем посаде, вблизи Волги-матушки.

Все собравшиеся уселись за стол, накрытый Татьяной, женой Кузьмы, по случаю этого важного для них события. В этот вечер мужики много говорили о делах нового состава земской избы. И каждый хотел сказать что-то своё Кузьме. Ему давали наказы… Говорили о Нижнем, о посаде. Его-де надо устроить. Не всё здесь ладно. Вон мостки провалились, совсем сгнили, что подле Почанинского оврага… Да за речкой Ковалихой надо бы перила поладить. Для ходьбы, чтоб удобней было.

Мало-помалу от посадских забот они перешли к делам всего города. Посудачили они и о том, что в Нижнем сейчас нет доброго воеводы. А вот под Москвой они, пожалуй, есть. Да и в самой Москве, среди бояр…

– Но там, под Москвой-то, в таборах, совсем худо, – начал рассуждать Кузьма, осознавая, что теперь, когда он стал старостой, он способен вершить немалые дела вот с этими людьми, окружавшими сейчас его.

Со всех сторон на него воззрились глаза десятка людей.

– Что у Заруцкого, что у того же Трубецкого… Ляпунова не стало, так совсем всё плохо пошло, говорят.

Мужики заскребли затылки, понимая, что если ополченцы разбредутся из-под Москвы, тогда Русь пропадёт под поляком.

– Как ополчению-то помочь?

– А вот как бы своё-то ополчение, – осторожно заикнулся Кузьма.

Нерешительно прозвучало это… Но прозвучало.

– Мужицкое, что ли! Посадское! Ха-ха-ха! – засмеялся Потапка над ним. – С нашего посаду! Хи-хи-хи! – стал издеваться он над его предложением.

– Почему только с нашего?! – обиделся Кузьма, что его думы осмеял даже Потапка, этот недалёкий мелкий торговец. А заикнись он об этом в ином каком-нибудь месте, в той же Земской избе, так засмеют до смерти. И тут же выгонят из старост. А что уж говорить о воеводской, приказной избе. Там же дьяки и подьячие, это хитрющее племя заживо съест, только одними насмешками.

Но от этих мыслей у него появилась и злость на людей, что его принимают за скудоумного.

– Вон, по нашему хотя бы уезду-то, сколько тех посадов! – стал защищать он свою мысль. – А по всей Рассеи! По всей земле!..

– Да ладно, будет тебе, Кузьма! – стали подтрунивать над ним мужики, чтобы оставил эти затеи. – Давай-ка выпьем! На посошок!

Они выпили ещё, немного поговорили и разошлись по домам.

Кузьма, оставшись один, ещё долго сидел за столом, на дворе.

Стало уже совсем темно. Ночи пошли уже прохладные.

В избе засветился слабый огонёк жирника. Там Татьяна стала готовиться ко сну. Нефёдка, их старший сын, вернувшись вечером с товаром, посидев немного за столом со всеми мужиками, ушёл спать в сарай, на сене, всё ещё благоухающем запахами летних цветов.

Этот же выбор Кузьмы в земские старосты словно что-то перевернул у него. Среди ночи он проснулся с сильно бьющимся сердцем… Его поднял странный сон: звон сабель в большом сражении, оглушил его во сне… И в первый момент он даже не мог сообразить – на самом ли деле всё это происходит или в его голове, разгорячённой сегодняшней схваткой в земской, а затем разговором с мужиками на дворе… С чего-то ныла, болела душа, не спалось.

Рядом тихо сопела во сне Татьяна. За печкой знакомым духом, пыхтя, о чём-то судачила сама с собой квашня… У кого-то из соседей взлаяла собака…

Он осторожно сполз с кровати, накинул поверх исподнего кафтан и так, босиком, вышел во двор. Усевшись на лавку подле завалинки, он подтянул под себя ноги, подальше от сырой, тянущей холодом земли, и задумался… Что же случилось сегодня-то? Почему не дают ему спать думы, которых у него раньше не было? Откуда они у него появились?.. Вот тот же Потапка смеялся над ним, но в то же время по его глазам было видно, что понравилось ему то, что он говорил. И это мужиков будто огрело плетью, что-то пробудило… А как смотрел на него Нефёдка! У того, ещё молокососа, в глазах аж искры пошли.

* * *

Весь первый день земским старостой у него прошёл в заботах. Так что он даже не нашёл время сходить домой, чтобы перекусить. Сперва была мясная лавка на торгах, затем он ещё долго сидел в земской, знакомился с новыми своими обязанностями. Пришлось сразу, в этот же первый день, разбираться с тяжбой между двумя посадскими мужиками из-за какого-то забора между их дворами. Один из них кричал, что этот забор поставил ещё его дед, когда был молодым, другой нападал на него с упрёками, что он врёт, чтобы отсудить его себе. Чтобы как-то разобраться в этом споре, он сходил туда, на место, осмотрел тот злополучный забор, выслушал соседей об истории этого забора. Но так и не добился ничего внятного о том, кому же он принадлежит. И только вечером он явился домой, к тому же расстроенный от такого неудачного первого дня в земской.

И только успел он отужинать, как на дворе собралась вчерашняя компания. Он не приглашал к себе никого, явились сами.

Они снова уселись за стол, за водку. Выпили по одной чарке, по другой… Но что-то странно не вязался разговор. Все словно ждали чего-то.

И он понял, что мужики ждут продолжения вчерашнего разговора и ради этого пришли.

Потапка сегодня был серьёзным. Выпив, он старался не ухмыляться, что было нелегко для него.

– Ты, Кузьма, не серчай за вчерашнее, – стал извиняться Ивашка Васильев, торговец в Горшечном ряду. – Ты ведь дело говорил, – скромно посмотрел он на него. – Но как его начать-то? Да и страх берёт от такого! Не наше, не мужицкое это дело!

– Уж больно велико-о! – закачал головой Потапка. – Не нашего ума!

– Ты говори о себе! – съехидничал над ним Гаврилка, торгующий серебром в Большом ряду, за что и получил прозвище «серебреник»; гулящие же, нищенская братия, прозвали его «Гаврилка Лом – полный серебром!»

– Но если не мы – тогда кто же?! – вскричал Кузьма.

Он снова стал заводиться от этих речей своих товарищей, возмущённый их страхом перед той громадой, замахиваться или не замахиваться на которую они сейчас решали, и заранее робели, от одной только мысли, что они такие малые… Он и сам тоже робел, даже когда говорил им об этом. Но его злило то, что они оказались ещё более трусливее, чем он сам… Они все как будто подошли к какой-то горе и стали перед ней рассуждать, что с ней делать. Да и рассуждали-то трусливо, словно заранее знали, что этого им кто-то не позволит сделать…

И он стал опять повторять то же, что говорил вчера. Со всех сторон на него посыпались вопросы.

– То же расходы великие! Не по нашему карману!..

– А где деньги возьмёшь?

– Он свою лавочку продаст! – не удержался, съязвил и сегодня Потапка, хотя был намерен серьёзно обсудить с Кузьмой его предложение. Оно ему понравилось. Но он даже не представлял, с чего начинать его.

В конце концов они решили всё это вынести в земской избе на более широкий круг обсуждения.

А слухи об этих их разговорах на дворе у Кузьмы уже разошлись широко по посаду. И в день обсуждения этого дела земская изба оказалась забита. Места всем в избе не хватило. И мужики закричали, требуя, чтобы разговор об этом проходил на дворе.

Все вышли во двор. Кузьма со своими, с которыми мусолил эту тему уже несколько дней, встал на высоком крыльце избы, чтобы их было видно всем.

– Мы тут, мужики, немного подумали, – начал он, обращаясь к толпе. – Кхе-кхе! – закашлялся он, несколько смущаясь под взглядами своих, посадских. – И решили дело завести… «Всей земли»…

Он прошёлся глазами по лицам людей, толпившихся сейчас у его ног, под высоким крыльцом земской. Но там, внизу, все молчали. И это не было похоже на молчание его единомышленников теми долгими вечерами у него на дворе. Там были свои: соседи, торговые из рядов. А тут полно и других, тех же ремесленников, были и казаки, стрельцы даже, ярыжки^[7]… А вон, похоже, пришли поглазеть грузчики с пристани…

– И вот то дело «всей земли» выносим на ваш суд! – громким голосом объявил он самое важное. – Как решим, мужики?! – уже смелее обратился он к собравшимся.

С каждым выступлением у него росла уверенность в самом себе и в том, что он предлагал: сначала перед тем же Потапкой, затем среди друзей по Мясному ряду, с соседом Филькой, стариком, но ещё крепким головой. А вот теперь и перед всеми мужиками из Торговых рядов. Пришли даже серебряных дел торговцы… Принесло сюда любопытство и купцов, оптовиков, ходивших до Кизылбаш^[8], за море … А вон те из Чебоксар пригнали для продажи скот. Торговцы пушниной тоже были здесь; дело прибыльное на Руси от века…

Первыми ему отказали купцы-оптовики, у которых по Волге-матушке ходили караванами суда.

– Не-е! Это не наша печаль! – сразу же отмахнулся от такого Селантий, из оптовиков, пришедший сюда посмотреть на нового земского старосту, чудного какого-то, уже прослышав о его странных призывах сколотить дело «всей земли». За него даже служилые не берутся, те же бояре, князья. – Ты сам посуди, Кузьма! – крикнул он Минину.

Затем, что-то надумав, он подтянул штаны на большом животе, вскарабкался на крыльцо, подвинул своим тучным телом в сторону Потапку и встал на его место.

– Я так полагаю, мужики! – обратился он к толпе. – Вбухаем мы в это немалые деньги! А что взамен получим?.. Кукиш! – состроил он фигуру из трёх пальцев и показал её толпе. – Кукиш же, мужики, кукиш! – зашёлся он от правильности своих слов, торговца, выгодой живущего.

– Правильно, Селантий, правильно! – отозвались его сторонники, купцы, почуявшие в этом деле, какое предлагал новый земский староста, большой убыток себе, своей мошне.

Толпа под крыльцом, вроде бы единая ещё минуту назад, распалась. Там и тут, разбившись на отдельные кучки, люди стали о чём-то яростно спорить… Лица исказились от праведных страстей… Каждый говорил что-то своё, требовал, настаивал и защищал известное и дорогое только ему, его думам, двору, мошне, карману, и той же лавочке своей…

На стоявших на крыльце небольшой кучкой Кузьму с его товарищами уже никто не обращал внимание.

Селантий, довольный своей победой, тем, что спихнул народ с той колеи, куда завлекал его Кузьма, похлопал его по спине:

– Вот так-то, Кузьма!

Спустившись с крыльца, он пошёл от земской, неуклюже переставляя короткие и толстые, как тумбы, ноги в широких шароварах, похожих на запорожские. Да, действительно, оттуда, с Днепра, он недавно привёз большую партию товара, в том числе и шаровары, и выгодно сбыл его здесь, на Волге. За ним, всё также о чём-то переругиваясь и споря, потащились все со двора земской избы.

У крыльца стало пусто.

Кузьма тяжело вздохнул, отпустил своих:

– Всё, на сегодня хватит. Идите по домам…

Потапка, Гаврилка и Ивашка Васильев ушли. Нефёдка задержался, заговорил было, что, может быть, отец пойдёт тоже домой. Но Кузьма выставил из земской и его. Нефёдка ушёл.

А он зашёл в земскую и сел за свой стол старосты. Затем он вскочил и заходил по избе, стал думать, в чём он ошибся, что народ не пошёл за ним. Но видно, видно же было, что многие жаждут того же, что и он… «Почему же тогда у меня вышла промашка?..»

* * *

– Не расстраивайся, Кузьма! Первый блин всегда комом! – стал успокаивать его Потапка, когда они собрались, как обычно, на дворе Минина.

Они поговорили и решили собрать народ ещё раз, и не только торговых. Те-то мужики прижимистые, не пойдут на дело, если видят, что потеряют в нём.

– А вот простой народ откликнется скорее на дело «всей земли»! – доказывал это и Гаврилка.

Снова объявили сходку. А чтобы побольше было людей, послали по городу бирючей, кликать об этом деле «всей земли»…

Эта работа не пропала зря. Когда Кузьма вышел со своими советниками опять на крыльцо Земской, то увидел море голов. И не только мужиков, полно было и баб, девок и парней, бегали и ребятишки.

А он уже не робел, появилась злость на самого себя, что плохо говорил, не убедил людей на доброе начинание.

– Граждане Нижнего! Товарищи вы мои, друзья! – с необычной силой начал он, уже готовый драться за то, что предлагал, что считал спасением для всех них, собравшихся здесь, и для тех, кто где-то жил в иных городах, для Руси, для родины. – Говорил я прошлый раз о том, чтобы подняться на дело «всей земли», встать и защитить её, нашу мать-родину, поруганную и занятую врагами!.. И не послушались меня иные!.. Посчитали свою корысть выше общего блага! Отказали! Но отказали-то малые, умом малые, хотя мошной-то велики!.. И что им в том богатстве-то?! – кинул он в толпу посадских свой основной довод. – Только поганым зависть! Те придут, возьмут наш город и сотворят то же, что и прочим городам сотворили! А устоять ли нашему одному-то городу?! Москва велика – и та не устояла!.. И тяжко там ныне-то, под Москвой! Плохо там!.. Ляпунов, надежда наша, убит! И некому стоять за дело земское! Нет его, который собрал ополчение и пошёл к Москве, освобождать её и нашу Русь-матушку! Так встанем же мы на его место, возьмём в руки оружие! Соберём новое ополчение! Здесь, в Нижнем! Пойдём отсюда на освобождение России! Прославим свой город! И об этом, вашем подвиге! – выбросил он руку в сторону толпы, заметив жаркие взгляды, море голов, колыхнувшихся в порыве на его призыв к крыльцу. – Будут помнить ваши внуки и правнуки! И будут благодарить вас за то, что сотворили благое великое дело «всей земли»!

Он замолчал, готовый говорить и дальше, убеждать, а если нужно, и умолять. Но больше говорить ему не нужно было.

По толпе, по морю голов, пошли волнами крики.

– Даёшь ополчение!.. Мужики, готовтесь в поход!..

– Кузьма, собирай пятую деньгу на ратных!

– Миром, миром надо! Кто что может!.. Жертвую!..

На крыльцо, под ноги Минину упали, звякнув, первые монеты… За ними ещё и ещё…

Кузьма толкнул в плечо Потапку и Гаврилку:

– Тащите стол и бумагу! Принимайте по описи, кто и что дал на дело «всей земли»!

Вытащили столы, за них уселись подьячие. И закипела работа.

Двор земской был так набит людьми, что всем не хватало места, стояли дальше и дальше. И это море голов терялось где-то за Почанинским оврагом.

– Товарищи! – обратился снова Кузьма к собравшимся. – Считаю, что для такого великого дела, на какое мы поднялись, надо собирать третью деньгу!

– Ого! Кхе! – кто-то даже крякнул в толпе.

Это пожертвование было немалым.

Кузьма знал по житейскому опыту, что порыв пройдёт быстро, поэтому людей тут же, немедля, надо повязать клятвой: составить и подписать договор, чтобы потом, после горячки, никто не мог бы отказаться от своих слов.

– Мошна у меня в триста рублей! И я кладу сто на дело «всей земли»! – стукнул он кулаком о стол, чтобы подьячий записал за ним эти сто рублей. – Нефёдка, тащи сюда деньги! – велел он сыну.

На столы же подьячих, которые едва успевали записывать то, что жертвовали люди, сыпались кольца, серьги и бусы, в ход пошла и мягкая рухлядь, меха. Гора пожертвований росла подле столов подьячих. А их всё несли и несли люди, охваченные единым порывом, вложить свою долю в общее дело.

* * *

На другой день в земской избе собрался совет. Подьячие и дьяки уже подсчитали всё, что было собрано за вчерашний день. Хотя и в этот день горожане всё ещё несли вклады.

Несколько дней собирали всё, что было положено заплатить по договору тем, которые имели большую мошну. Те же, с большой мошной, расставались с деньгами тяжело.

– Мало, Кузьма, мало, – засопел Андриан Спирин, владелец шести лавок; он отдавал их москательникам в наём, за немалые деньги. – Одних пожертвований мало. Сбор надо поставить, обложить окладом! На корм ратным, чем быть одету. Да и оружных поставить воеводе. И с монастырей и монастырских вотчин тоже надо собрать оклады.

– Поднялись мы, мужики, на великое дело, – согласился с ним Кузьма. – Но не по силам оно посаду! Нашему-то, одному! К городу надо обращаться! Ко всем людям! А затем уже и ко всему уезду, когда город даст добро!

– Но это же наше дело-то! – запротестовал Потапка. – Мы же его начали!

В его голосе мелькнула обида, что задуманное ими отнимут у них большие люди, непременно отнимут. Так было всегда: чуть мужик начнёт какое-то дело и оно оборачивается прибылью, тут же налетают желающие отнять его.

– Не потянем мы его, без уезда-то, без иных городов! – стал уговаривать Кузьма их, своих единомышленников, чтобы они не сопротивлялись.

Он и сам-то пока ещё смутно понимал, насколько велико то, на что замахнулись они. А как всем этим руководить и во что это выльется, они представляли слабо. Знали они только, что так нельзя всё оставлять в государстве, как оно есть. Это затрагивало и их интересы.

– С воеводами надо вместе, с городскими, с духовными! Вот когда они будут с нами, то иные города послушаются нас!.. А так: кто ты есть такой? Вот ты, Потапка? – спросил он его. – Тебя на посаде-то не все знают! А что уж говорить об уезде, иных городах! И кто тебя послушает?! Вон разве что ярыжки на торгах! Хм! – усмехнулся он над своим приятелем, над его копеечной ревностью.

– Ну и что же теперь… – пробурчал, обидевшись, Потапка, задетый его откровенным высказыванием в свой адрес.

Он и сам, в глубине души, знал, какой он мелкий человек. А вот это дело, которое они затеяли, подняло его в собственных глазах. Он стал уважать сам себя. И вот теперь у него снова отнимают всё.

– Пойдём на городской совет, к воеводам, к духовным, – ответил Кузьма. – К тому же Алябьеву! Ко всем дворянам обратимся, детям боярским, служилым, стрельцам тем же! – стал перечислять он те слои населения города, которые надо было вовлечь в дело «всей земли».

Он, Кузьма, уже будучи земским старостой, многое понимал в иерархии городских властей. Надо было заручиться поддержкой городского совета, воевод, чтобы ополчение приняло нужный размах. То, что они собрали в виде пожертвований, было слишком мало. Да и порыв-то пройдёт! И прижмутся опять те, кто под влиянием минуты откликнулся на призыв… Не-ет! Надо, надо повязать их всех крепко! Приговором! Чтобы не отступились на другой же день. Вот проснутся поутру и будут жалеть те свои денежки, что отдали невесть на какое-то дело, той же земли… Им до той «земли», как до луны: не греет, а когда светит, то они спят…

– Вот завтра и будет тот совет, – сообщил он им.

И тут же он наказал им, своим единомышленникам, чтобы обязательно приходили к воеводской избе, где обычно собирался совет из представителей всех слоев города…

В полдень на всех церквях отбили очередной час. Затем, спустя немного, колокол на соборной церкви ударил снова, затем ещё и ещё… И всё это было не к службе… «Буум-м!.. Бу-умм!»… И понеслось над соборной площадью, над городом, и до посада долетели эти отголоски нервные… Так созывали по важному случаю, чтобы решать свою судьбу, всем городом, выбирать на всех одну долю.

Колокол на Спасо-Преображенском соборе затих. И к собору потянулись горожане.

Служба в соборе прошла как обычно. Но необычным было время. И прихожанам предстояло не совсем обычное продолжение службы.

– Граждане Нижнего! – после службы обратился протопоп Савва к горожанам. – Москва – голова всем городам русским – оказалась в руках польских! А содеялось это от разлада в народе нашем! Скорбим мы все о том разладе! Скорбим!.. И вот сейчас здесь, во граде нашем, посадские поднялись на дело «всей земли»! За гробы наших отцов и дедов! За церкви православные! За матерей наших, жён и детей малых, старых и немощных! И я призываю вас, собравшись всей землёй, ополчиться на «литву», на короля польского!.. Выступить на защиту Родины нашей, поруганной «литвой» и поляком, что засели в Кремле, в самом сердце нашей многострадальной Родины!..

Служба прошла. Простой народ разошёлся. Городские же власти, захватив с собой протопопа и Кузьму с его единомышленниками, прошли в приказную избу. И там прошёл городской совет. И на нём был принят приговор о сборе средств на строение ратных людей.

* * *

В один из сентябрьских деньков, на бабье лето, в Земской избе Кузьма столкнулся в споре со своими советчиками. Спор зашёл о воеводе их ополчения. Предстояло обсуждение кандидатуры воеводы в городском совете. И торговые мужики сильно интересовались этим вопросом.

– А надо бы, мужики, как я, по простоте своей, считаю, в воеводы мужа честного. Чтобы ратное дело ему за обычай было, – начал Ивашка Васильев.

– Да, да, должен быть искусен в ратном деле! – согласился Гаврилка. – Но, – лукаво усмехнулся он в бороду, – искусен-то да! А вот возьмёт и сдаст искусно твоё войско тому же Гонсевскому… Кхе-кхе!..

– Ох, Гаврилка, ну и смышлён же ты! – зашумели мужики.

– Такого надо, который в измене незамечен был! – заявил Анисим Солоницын, торговец в Житном ряду.

– Вот это ты сказал точно, – согласился Кузьма с ним. – Поэтому князь Василий Звенигородский не подойдёт!

– Это почему же не подойдёт? – взъерошился Андриан Спирин. – Я за него положил пятую деньгу! А она у меня немалая! Горбом нажил, горбом!..

– Ну, так и горбом?! – засмеялись мужики, зная плутовство Андриана со своими лавками, по найму их москательниками.

– А то и не подойдёт, что свояк он Михаилу Салтыкову! «Кривому», Салтыку! Тот же сейчас при короле! Не пройдёт твой князь! Жилу положу – не пройдёт! – показал Гаврилка кукиш Андриану.

– Да нет у тебя уже той жилы! Ха-ха-ха! – засмеялся над ним Потапка. – Все бабы говорят о том!..

Андриан же, оправдываясь, вскричал:

– Ну, я же не знал, мужики! Ей-богу, не знал!

– Коли не знал, то и спроса с тебя нет! – заключил Кузьма.

Потапка подсказал, что ещё есть Иван Биркин, при воеводах он здесь сейчас.

– Этот тоже перелёт, – отмахнулся от него Кузьма.

– Кого же тогда? – поскрёб лысину Потапка. – Нет же, братцы, никого, а?

– Думать надо, мужики, ещё думать, – строго оглядел своих советчиков Кузьма. – На крепкое дело идём! Не промахнуться бы с воеводой… На этом сегодня всё…

На следующий день в земской избе было так же многолюдно, как и в предыдущий день. Расселись по лавкам. По рукам пошли большие кружки с хмельным питием. Мужики пили медовуху, обсуждали текущие дела и говорили.