Buch lesen: «Девять жизней. Осень. Лучшее»

Редактор Валентина Спирина

Дизайнер обложки Валентина Спирина

Корректор Валентина Спирина

© Валентина Спирина, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4493-6566-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все произведения и фотографии в сборнике изданы с согласия авторов, защищены законом Российской Федерации «Об авторском праве» и напечатаны в авторской редакции.

Территория Творчества

Светлана Королева

Россия – Брянск

Всем доброго времени суток! Я – Королева Светлана, по профессии – учитель музыки, а в душе – поэтесса, писательница, певица и вечно молодая 17-летняя девчонка!

Творчеством увлеклась очень рано – в возрасте 8-ми лет, когда уловила красоту рифмы, случайно слетевшую с моих младых уст.

В школе писала отменные сочинения, часто настолько приукрашивая сюжет, что учителю русского языка и литературы становилось не по себе.

Чуть позже – годам к 15 – я начала не то чтобы писать стихи, я начала выстреливать рифмами, порой уносясь в мир воображения на долгие часы. Следом за рифмоплётством увлеклась прозой. Затем на какое-то время отвлеклась от творчества, занялась вплотную учёбой. Но, как говорится, от себя не убежишь.

Совсем недавно выпустила свой сборник рассказов и стихов под названием «И мне это нравится».

На сегодняшний день я – главный редактор электронного литературного журнала «Луч Светы», на страницах которого мы знакомим читателей с новыми талантливыми авторами и открываем их внутренний мир, что очень часто остается скрыто за произведениями, как за занавесом театра-жизни.

Также постоянно собираем со знакомыми авторами совместные книги, общее название которых «Девять жизней».

И вот – перед вами малая часть, подаренная мне вдохновением. Наслаждайтесь!

«Голова – дирижёр, ну а сердце – оркестр…»

 
Голова – дирижёр, ну а сердце – оркестр.
Без эмоций-чувств холодильник-разума-слов не находит места,
Отмеряя ритм сердечный барабанами усреднёнными тра-та-та.
Вроде мелодия до удушья знакомая, но совершенно не та.
 
 
Из угла в угол дирижирует аргументами-палочками возле пустой оркестровой ямы.
Перед ней торжественно-чинно в шеренги-будней построились господа и дамы,
Налево-направо-вниз – и в стороны раздавая приказы – быть холодом,
А состав музыкальный навеки-отныне-всегда морить чёрно-белым голодом.
 
 
За кулисами в это время оркестр играет-чуть слышно симфонию-полудрожи,
Нотой каждой сея ужас-будущих-битых-надежд и тоску-подневолья множа.
Партий-перебинтованных временем не переписывая-пластинкой старой
Штопая чувств-заранее запрещённых ещё не тянущие раны.
 
 
Голова – дирижёр, ну а сердце – оркестр.
В каждом самом маленьком человеке для жизни-концерта отыщется непременно место!
Стоит только послушать ум-заботой-пылающий и подружить его с волнами-девятибалльного-сердца,
Запылает костёр-мира-собственного, от которого всем на свете захочется греться!
 

«Я расскажу тебе что-нибудь. Ну а что – абсолютно неважно…»

 
Я расскажу тебе что-нибудь. Ну а что – абсолютно неважно…
В перерывах поцелуев-между тридцатисекундном тайм-ауте.
Эти люди-смазанные фонарями-полуслепыми в мире-аккаунте
Бродят в своих стандартах, ища неизвестность-себя. И каждый
 
 
Мечтает хотя бы немного своеволия, да свободных антиправил,
Косятся: мол, глядите, им мир по пятки, сидят – наплевав на писанные нормативы,
Друг в друге глазами. Искрятся нежностью страстной, да непривычном для улиц-встревоженных позитивом.
За спинами, наглые, разноцветные крылья свои расправили!
 
 
А между делом вершится вечер-довольный, как кот, попавший в сметану усами,
Проглотит ночь две фигуры, за руки – скреплённые и навек красной нитью сшитые.
Молчание – золото. Разговоры – песни, душой переполненные и покрытые.
Дорога – из пыли в россыпь цветов-лепестков – влюблёнными их шагами.
 

«Люблю это золото Луны, подмигивающей меж деревьев моего маленького леса…»

 
Люблю это золото Луны, подмигивающей меж деревьев моего маленького леса,
С меня-вечерней-переходящей в ночь с лёгкостью упадёт завеса,
Оставив сиять истинами лицо, улыбками звёздно-лиричного неба растворяясь всецело,
А мне бы в жизнь твою – до меня – чёрно-белую шагнуть навсегда уверено-смелой.
 
 
И самолётами-душами подальше от бренности, но поближе друг к другу.
 
 
Люблю тишину, в которой даже мысли бродят на цыпочках, не желая рушить блаженство соединения.
С тебя-уставшего падают воспоминания, бриллиантами звонко в сердце, ища в нем ночлег-спасение.
Крылечко. И дрожь от холода, остро режущего. Как жаль, что руки твои сейчас не на месте.
Как жаль, что поцелуи так далеки по расстоянию, хоть ощущениями-чувствами мы – песня.
 
 
Куплетами и запевами трелью-дыхания где-то на уровне шеи прогоняем до нас-привычную вьюгу.
 
 
Люблю. Даже добавлять ничего не хочется. Глухая по-бетховенски ночь творит гениальные чудеса,
Кромсая в газетные клочья ненужное, вступетолченое. И поднимая по ветру любви-паруса.
А нам бы! Нам бы! Сбыться вновь. С четверга на пятницу. Опережая события,
Не обращая внимания на внимание слишком внимательного и пустого зрителя.
 
 
Хватать воздух искр, крепко-нежно прижавшись. Вдыхать. Наслаждаться, не загоняя время в угол.
 

«Мчись…»

 
Мчись.
Вставай, иди на кухню-видавшую виды. Жизнь твори.
Ставь кофе. Пускай бурлит в старинной турке вода,
А с ней закипают мысли.
Над домом дымкой-стеклом-паром вопросы повисли,
Которых ни за что, никогда не сожрут года,
Которых ждут. И с лёгкостью выпустят вместе с ответами, чуть коснёшься лет через сто сырой земли.
 
 
Мчись.
Небо изменчиво. Небо ждёт твоих комплиментов,
Касаясь души звёздами-елесмотрящими.
Выуживая из тебя – тебя. По маааленькой дозе, для привыкания.
Давай загадывай. Если намерен, то мир прольётся и сбудет желания.
И перевернёшь с нормы на странности пылкое настоящее,
Стирая из старых привычек-блокнота-вежливости тянущих вниз абонементов.
 
 
Мчись.
Да-да. Именно для тебя это скороспелое сообщение.
Сумки бежишь собирать? ни к чему!
По Парижу-себя без разницы в чем ходить, если что – подсобят крылья.
Представляешь! Угломочерченные страхи исчезнут. И станет былью
Мечты-дети. Внутри сжигая слабого сатану.
И, наконец, в самом важном ребенке-Боге-себе найдя спасение!
 
 
Мчись!
 

«На лавочке набережной, под камерой, Рио-де-жанейро во всю таяло с нами…»

 
На лавочке набережной, под камерой, Рио-де-жанейро во всю таяло с нами,
Пары-мимобродящие вскользь и туманно немного лыбились,
Пряди волос моих, укрощенных руками любимыми, выбились.
Стружка кокоса с мороженым обжигала. И веяло сладкими снами.
 
 
Дорога бежала под поцелуи ежесекундные-нетерпеливые, словно целованные наперёд,
Улицы будто кивали головами-фонарями добродушно и одобрительно,
Стал ты ярко-осознанно-крышесносящим будней-спасителем,
Сердце – страдало бешенством стука. А сердце твоё не врёт.
 
 
Время упрямо снова упрямилось и бежало-летело часами-сапсанами,
Так захотелось сломать стрелки, порвать правила поведения приличных дам на куски.
Увы, давно за полночь. И Золушке милой дано погибать от тоски
И молча кричать, провожая такси-карету, разъединившую общее государство-любви двумя нейтралитетами-странами.
 

«Если подумать – каждый из нас в секте кивающих собачек…»

 
Если подумать – каждый из нас в секте кивающих собачек…
Таких помните? Ни одну машину они заклеймили,
Захватив вместе с покорной автоматикой бОльшую половину мира,
Приняв на грудь пути личного строгий обет «безбрачий».
 
 
Если подумать – каждый из нас танцует жаром-желаний частенько про себя:
Молча, наружулживо, отбивая размеренный неподходящий ритм чечёткой,
По рукам-слишком-легких-побед – стигая мнимосовестью-плёткой,
Заливая лужами-мнений-чуждых собственные моря.
 
 
Если подумать – каждый торчит многоразово в коридоре, не смея пройти по полу чистому,
А в конце коридора, как известно, льётся искренний-стопроцентный свет,
Но решиться на что-то резкое-от плеча мешают споры голосов пришитых, деля на вечные «да» и «нет»,
Оставаясь парковкой временной, переходящей в режим-автопилота мечтаний-сахарной ваты-аморфно-мысленно.
 
 
Если подумать – каждый внизу пялится, озираясь по сторонам, пытаясь поймать своё,
В двух шагах колесо обозрения предоставляет увидеть наиболее полно-ясную мира картину,
Остаётся лишь только потереть лампу, верить, делать и встречать с распростертыми исполнителя-Джина,
Который отбросит перепитии-санкции-напрасноналоженные-тряпьё.
 
 
Если подумать… Почувствовать… Задышать жизнью, то станет совсем просто прыгнуть в последний вагон,
Оставляя чемоданы-штампы-тянущего навсегда на перроне-прошлого.
Если внутрь смотреть своими глазами-души, то можно нащупать потрясающе-невозможное,
Разорвать одежд-правила, принципов-клочья-газет-однодневок и построить головокружительный моветон.
 

«Вечер по-детски обиделся: в сон бросился без пожеланий тёплых и сладких…»

 
Вечер по-детски обиделся: в сон бросился без пожеланий тёплых и сладких,
Скорчил рожицу и без задних ног устало свернулся клубочком в кроватке.
 
 
А мне – обнимать тебя хочется больше всего земного и больше всего наивысшего.
 
 
Мысли сгрудились. И толкаясь, каждая образ любимый лелеет, в сердце печатью отмеченный.
Кажется, что одна секунда рядом неприметно для всех растянется вечностью.
 
 
А мне – внезапно продрогшей – греться фразами – через все обстоятельства.
 
 
Утро ещё в поезде-завтра, в вагоне плацкартном наблюдает за миром-творящем ночью без головы, распуская любовь.
Проводник-ночь с облегчением выдохнет, сядет подле, не предложив постоянному пассажиру чай-из-дурмана-травы-снов.
 
 
А мне – одеяло мягкое, нами изнеженное, с тобой поделить, ловя сердцебиений общий ритм.
 

«В полчетвертого…»

 
В полчетвертого…
 
 
Облизала ночь предрассветным эхом силуэты наши кофеино-неспящие.
Лавочка. Двое. Разговоры стреляют друг в друга, творя самое настоящее НАСТОЯЩЕЕ.
Свет в домах давно устал и погас на самых первых аккордах-тем о Маяковском-Бродском-Блоке-Есенине,
Мы укрылись от мира гармониями собственноручно-творящими, музами и ветрами-новорожденными-осенними.
В полчетвертого…
Вдруг. Внезапно. В глазах друг друга выросли. Не поместились, роняя плоды-любви на колени,
Уповая. В одну сторону говоря, переживая. Хватая от жизни проценты за общее будущее-пени.
Сквозь толпу-мыслящих по шаблону – мыслить своими чувствами и инако,
Отфильтровывая алкогольный привкус со всех углов стремительно-маятникового брака.
В полчетвертого…
Что остаётся? Любить! Парить над головами собственными! спуститься ко дну, чтобы легко оттолкнуться ввысь!
Потрепать за плечи-бархата, говоря полушепотом звёзд: «Родная, проснись!»
Это мир-для влюблённых постелит осенью мягко-ковровый желто – горячий плед.
В полчетвертого перевернёт. опрокинет, заставит принять на гордость-лживую навсегдашный обет.
 
 
В полчетвертого…
 

«И хорошо, что сентябрь-врагом-разозлился. Небо когтями зверя облачного на полосы…»

 
И хорошо, что сентябрь-врагом-разозлился. Небо когтями зверя облачного на полосы.
Чтобы теплее мне-ещё летней было – я распущу по плечам-несмелым волосы,
И мысли отправлю – от меня до тебя.
И обратно.
 
 
Невероятно.
Но сердце скрипит-иногда мимо нот-только твоим голосом-по ту сторону.
Что бы не произошло. Странное. Дикое. Мимо сквозящее. Мы с тобой – поровну
Делим кусочки-событий, искренне комментируя
И смакуя.
 
 
Соединяет души – каждосекундное Аллилуйя.
Ночь осенняя полуслепа-полумолчалива, душит природу внезапной прохладой.
А я тут. Наблюдаю. Ищу в этом бесконечно-прекрасном потоке наши искрометные взгляды.
 
 
И тяну-тяну за хвост минутный времябегущих нас,
 
 
Чтобы почувствовать через стены-разгромленных километров общее, наивысше-ценное
Здесь и Сейчас.
 

«Рассмотри это, пожалуй, как разнообразия-командировку-вне…»

 
Рассмотри это, пожалуй, как разнообразия-командировку-вне:
Временно,
Но наслаждаясь этим более,
Чем постоянно. Впредь.
Рассмотри это, пожалуй, как остановку-для себя в безумно-безграничной кутерьме:
Выдохни,
Шагай по картам-интуиции,
Зажигай, если в конце концов от обстоятельств-троп
Не получается гореть.
 
 
Рассмотри это, пожалуй, как игру,
В которой правила просты, но их придумал кто-то и забыл:
Новые! Строчи! Перепиши!
От руки! На чистовик, не взирая на помарки-перечеркнутости.
И попробуй не ходить кругами возле
Рухнувших, осыпанных цветами-прошлого могил.
Камни-сердца-недоговорённости – договори! Если не услышали-
С миром и добром – прости!
 
 
Рассмотри! Вникай! Ни в коем случае Не исправляй в чужом глазу и действий-щепки!
Это их! Чемодан идущего с тобою рядом – неподъёмен,
Хоть и кажется со стороны – попутным ветром.
Не смотри по обе стороны творящих лиц – только внутрь себя,
Ни к чему налево и направо
Раздавать советов-тривиальных-оголтелые отметки.
Рассмотри это, пожалуй, как прогулку в тёмном и заросшем парке с фонарем,
Одним-единственным, тянущим к свету.
 

«Если летишь с горы – в пропасть-яму-жизни, подожди – не дави на тормоз…»

 
Если летишь с горы – в пропасть-яму-жизни, подожди – не дави на тормоз,
Наслаждайся полётом, крепко вцепившись в штурвал-корабля-тебя
Ведь, возможно, там-внизу-ждёт желаний-собственноручный-космос,
Ведь, возможно, там-расцветающий май в середине ошалелого октября.
 
 
Не пускайся в адский паники-пляс, по инерции глупо кружась тревогами,
Не всегда тропинка для сердца пряма, усыпана гравием и покошена.
Ведь для счастья придуманы повороты, туманы, линии судеб, усыпанные дорогами
И весенние люди зимой, на первый взгляд как будто непрошенные.
 
 
Падаешь? Красота! Кругом свобода и своеволие! Для тебя этот вихрь разноцветом закружен:
Кто из ямы вытащил сам себя – впредь только в гору карабкается упрямо,
Не взирая на смех-тоски и ошмётки грязи-зависти от полувысохших луж,
Тот теперь в главной роли головокружительного кино, идущего без рекламы.
 

«А я вижу намного больше, чем мне показывают…»

 
А я вижу намного больше, чем мне показывают.
Делю реальность на мелочи-важные. Самые главные фразы
Неба-ветра-деревьев-шума поставлю в себя печатью,
Ловлю ритм-мира этого, не ограничат мой сон кроватью.
 
 
Я здесь и везде. Одновременно. Ногами пол упираю, но летаю без контроля-ума.
Заволокло. Задело. Теперь не могу иначе. Чаша-любви-вдохновения доверху мной полна.
Потоков-голоса-бесконечно. Сижу, бегу, брожу и перевариваю,
Пишу для себя пером-из синей птицы, опровергая банальность сотнями рук-сделанного сценария.
 
 
А я вижу намного больше. Поверх крыш. Сквозь тела-бродячих-фонарных улиц-скошенных.
Я вижу через. Когда хорошо. И когда слишком. Бывает и чересчур плоше.
Глаза расскажут. А если мечутся из стороны в сторону, не пресекая совестью,
Я отойду. Оторву от себя что-то пригожее. Отдам главу-доброты для финала их малоприятной повести.
 

Кофе и зрелищ

 
Шёл я по улицам-любопытным,
Которым ревел в душу.
Молча-сгорбленно-полушутя как будто и спотыкаясь,
Нет. Не пьяный. А просто-наверно себедочертаненужный.
Нет. Не голодоморный, не сытый. При этом идущий по краю.
 
 
Шёл заметно. Дышал вполкрика. Волок за собой мысли-гранитные,
Переворачивал дни доипосле, картину мазками-пальцами красил.
Да. Для брошенных фраз-костей твоих не найдутся больше орбиты.
Да. Для страсти-любви-моей не найдётся больше изысканных масел.
 
 
Шёл мимо лиц-парами-вытанцовывающих свой мир-добезумства,
Полька, вальс, канкан, этюд или танго… Всё зависело лишь от обстоятельств,
Мне до музы остался шаг и непостижимая сила искусства
Завуалирует черными нитями-обещаний волну камне-предательств.
 
 
Шёл. И вижу: кафешка сияет. А в кафешке люди-приглядные.
Думаю, дай зайду. Щёлкну пальцами. И вуаля. Появится до моих желаний знаток.
Решено. Захожу. Все такие субботне-нарядные,
Аж пересохло во рту. Ну а в груди чайник-тревог переполнился, вылив за шиворот кипяток.
 
 
Вот он. Блестящий – выглаженный. Смотрит усталым взглядом улыбкотронутого официанта.
«Что вам? Изволите? Сударь?» Ну и комедия, словно я где-то совсем не в себе.
Что мне? Давайте вина – пару хлёстких фраз Зигмунда Фрейда. А на закусь – милого Канта,
Так мне приспичило. Но данный ответ нашёл своё место в полке-темно-выношенной тишине.
 
 
И, окинув взглядом балы-девятибалльные, фуршеты.
Звонко ругаясь матом, опять же, пардон, про себя-оставив туман-морфий.
Я, ну практически-самую малость, ощутил себя центром этой жалкой-выкидышной планеты
И пробасил: «Мне, дорогой, принести самых невероятно-адских зрелищ. И, может быть, кофе».
 
 
Ждать приходилось тяжко. Всех провожать глазами полуслепого-полубезумного волка,
Стричь кончики-воспоминаний. На полнолуние. Боже, какая удача! Чуть не вырвало. Не исковеркало.
Вот! Наконец! Официант тащит кофе в позолоченной чашечке. Очень долго.
Ну, а вместо зрелищ. А вместо невыносимых зрелищ. Вместо них он тащит зеркало.
 

«А давай помолчим. Хотя бы денёчка три. А может неделю всю…»

 
А давай помолчим. Хотя бы денёчка три. А может неделю всю.
Посмотрим, как выдержим мы, стараясь
не выкрикнуть в пустоту
Полуглухое, полурастрепленное «люблю»!
 
 
А давай помолчим. Ведь в тишине – так отчётливо слышно самих себя,
Ломая надуманности-тумана-напыщенного
И скользкого-прикосновения-безобязательств сладкого ноября.
 
 
А давай помолчим. Хотелось бы рвать горизонт где-то возле моря,
Мечтать, бродить пятками по песку-прошлого,
Втаптывать, втаптывать, втаптывать
До состояния исхудалого нерва и
Оглушительно-невозможного.
 
 
А давай помолчим. Хотя мне безумно и без ума хочется только тебя слушать,
И говорить-говорить-говорить,
Пряча в смех-рассказы-красОты слов эту безумства-нить, расстояние городов и поделённую напополам
Душу.
 

«Птиц не слышно уже почти, клювы да чемоданы сложили на юг. Юг. Юг…»

 
Птиц не слышно уже почти, клювы да чемоданы сложили на юг. Юг. Юг.
Ну а ты. Сложился в чемодан-осенних-надежд. Друг. Друг. Друг.
 
 
Лес полудремлет. Готов отдаться в лапы-скорбящего октября. Зря. Зря. Зря.
Ну а мне. Ну а мне не хватает. Родного плеча. И тебя. Тебя. Тебя.
 
 
Пересплю со сложенным на потом фиолетовым летом. И не скажу об этом. Этом. Этом.
Перемолю. Перерисую свою собственную зарю. Светом. Светом. Светом.
 
 
Птицы замерли. Лес притих. Лето в засаде. В аде. В аде. В аде
Бродит мой полусломанный стих. Не подчиняясь правде. Правде. Правде.
 

«Когда вся жизнь у тебя в контексте…»

 
Когда вся жизнь у тебя в контексте,
Когда рамки для мнения-фото-поступков ограничены-обезличены,
И потеряли вес на рынке-эмоций чувств-душевных величественные чины,
А каждый день – словно зарплата чёрная, рукою судьбы протянутая в конверте.
 
 
Когда отказался от неба, довольствуясь вроде бы твёрдой походкой,
Когда вместо гор цветуще-заснеженных – маленький огородик, тонущий в болоте,
И что-то счастливое мимолетно находишь в очередном-вольно-свободном смешке-идиоте…
Безумно-крутясь-топчась на месте одном в дырявой резиновой лодке.
 
 
Когда между делом ловишь легкий-по крошкам-кислородным воздух,
Ночные секунды пробуешь-цедишь, словно неземное лакомство-блюд,
Тогда в тебе все звёзды-глазастые хором-божественным ангельски-нежно поют,
Тогда-тогда… Но тогда уже слишком бывает поздно.
 

«Меня пишут стихи. Строчка за строчку. Рифма за рифму. Мстят…»

 
Меня пишут стихи. Строчка за строчку. Рифма за рифму. Мстят.
Мне бы глазами-Софии-мудрой
Оглянуться в себя-назад.
Да Богиня-покровительница всех искусств метрономом-вдох.
И коктейль-острот-этих-тонких смыслов резковат, но не так уж плох.
 
 
Меня пишут стихи. Я перо-разноцветного-настоящего им вручила,
И поэтому бьется-рвётся от каждого-вдохновителя трепетом жила.
Где угодно – забитое людом такси. Или тихий-до грома лес,
Я поймаю. Поймают меня стихи, отправляя в страну чудес.
 
 
Меня пишут стихи, наплевав на гнёт от чужих-перекрученных глаз.
Чуждо им прерывать ослепительно-кардиограммный души-рассказ.
Меня пишут. А я всегда. С новой строки. Свежий лист.
Меня пишут стихи. Не дают укатиться кубарем-камнем вниз.
 

«Девочка, милая! У тебя на руках два билета в жизнь…»

 
Девочка, милая! У тебя на руках два билета в жизнь.
Кружится в танце-слов хрупко-сшитое полотно надежды-вечера,
Буйных молний-снов ошарашит. Ни капельки человечьего
Не оставит тебе-душе. Ну, а ты уж там – всеми канатами-нервами крепко держись!
 
 
Девочка, милая! У тебя рядом в зале зрительном занято место,
Но никто не сидит на нем, хоть звонок уже дали третий – скоро сцена завертится лицами.
А ты с клокотанием-сердца мелом-судеб-проворных рисуешь околонесмываемые границы,
И стараешься врать. Прямо вглубь. Прямо через препятствие «честно».
 
 
Девочка, милая! А внутри – шкаф-вещей-фраз поделён в аккурат – надвое,
И болтаются вешалки полупустыми-будущих дней-одежд,
А пока… Разрисуют радугу-настроение исключительно цветом беж.
Только ты – для себя. Девочка. Только небо твоё – оглушительно-звездопадное.
 

«Дайте, please, несвободным свободу!..»

 
Дайте, please, несвободным свободу!
Побегут в столовую-желаний, разинув рты,
Освободив заранее-впрок до грехов голодные животы,
И раскинув-распяв гордость – испражнять новый свет где угодно.
 
 
Дайте, please, полкило надежд на каждого-мёртвоорущего,
У него в карманах – залатанная тоска, да криков на целый город.
Пусть подключит к столбам-электроэнергии свой нервнотекущий провод
И воротит в себе мысль-гранит, рассыпая в злато-песка.
 
 
Дайте, please, борцу упрямому – тыщу воинов и преград на одного,
Ему скучно в доспехах сидеть в углу маленькой кухни 3*4.
Ох, как хочется изливать свою кровь великую за весь мир и во всем мире,
А потом наслаждаясь снимать на фронтальную камеру околоплодное-сети-кино.
 
 
Дайте, please, по вере каждому. Но только тому, кто истинно.
Кто не бежит за очередным стаканом вина-пошлости в дверь соседнюю,
Кто не туманит мозг юным-смелым-вылупившим только-только своё мнение.
Дайте по вере каждому, кто эту веру через чужие поверья выстоит.