Слово. Словарь. Словесность: к 250-летию со дня рождения Ивана Андреевича Крылова. Сборник научных статей

250 лет со дня рождения

Ивана Андреевича Крылова

Печатается по решению кафедры русского языка

РГПУ им. А. И. Герцена

Редколлегия

Д-р филол. наук, проф. В. Д. Черняк

К.ф.н., доц. А. И. Дунев

Рецензенты

Д-р филол. наук, главный научный сотрудник ИЛИ РАН

М. Н. Приёмышева

К.ф.н., доц. кафедры русского языка, общего языкознания

и речевой коммуникации УрФУ Ю. Б. Пикулева

Редактор Валентина Данииловна Черняк

Редактор Алексей Иванович Дунев

Рецензент Марина Николаевна Приёмышева

Рецензент Юлия Борисовна Пикулева

ISBN 978-5-4498-9101-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В русском культурном пространстве Иван Андреевич Крылов занимает особое место. Само имя поэта формирует особый пласт русского языкового сознания, связанный, прежде всего, с баснями Крылова.

Лингвистические векторы творчества выдающегося баснописца разнообразны. Они оказались в центре внимания участников Всероссийской научной конференция «Слово. Словарь. Словесность: к 250-летию со дня рождения Ивана Андреевича Крылова», состоявшейся 13 – 14 ноября 2019 г. в Российском государственном педагогическом университете им. А. И. Герцена.

В настоящем сборнике представлены статьи, отразившие направления исследований, которые были предметом обсуждения на конференции.

Не вызывает сомнений, что цитаты из басен И. А. Крылова на протяжении двух столетий формировали значительную часть интертекстуального тезауруса русской языковой личности. Многие высказывания из басен Крылова пополнили фонд устойчивых сочетаний русского языка. В статье К.П.Сидоренко, открывающей сборник, представлены «векторы интертекстовой деривации», значимые для функционирования крылатых слов из басен Крылова.

В. Г. Дидковская обратилась к фразеологизмам, встречающимся в журнальной прозе И. А. Крылова. Басенная традиция и устойчивая ассоциативная связь самого понятия басня с именем Крылова отражены в статьях И. А. Мартьяновой и Е. Г. Басалаевой.

Как известно, тексты И. А. Крылова, отразившие многообразие русской речи, издавна служили неоценимым материалом для различного рода грамматических исследований. Этому аспекту крыловских текстов посвящены статьи К. А. Роговой и Н. К. Онипенко.

Эмотивность русской речи, нашедшая отражение в творчестве баснописца, рассмотрена в статьях Л. А. Пиотровской и С. В. Коростовой.

И. Г. Милославский, Е. В. Огольцева, С. Ю. Данилов, Е. В. Парышева, Н. А. Юшкова и Ю. Б. Феденева обратились к уровню концептуализации представлений о мире, закрепленных в текстах И. А. Крылова.

Аспекты восприятия текстов Крылова нашим современником рассматриваются в статьях А. С. Кулевой, Т. В. Губернской, О. П. Семенец, А. В. Кузьминой.

Ряд статей, представленных в настоящем сборнике, хотя и не связан непосредственно с творчеством Крылова, отражает лингвистические традиции кафедры русского языка Герценовского университета, заключенные в трех словах – «Слово. Словарь. Словесность»

Иван Андреевич Крылов:
векторы творчества и
языковая личность

Сидоренко К. П.
Цитаты из басен Ивана Андреевича Крылова в русской речи: векторы интертекстовой деривации

Басни Крылова условно можно разделить на «известные», или относительно известные, точно или приблизительно узнаваемые, и «необщеизвестные», полузабытые или забытые. Однако сплошной анализ басенного наследия Крылова показал, что практически почти все наследие баснописца так или иначе вошло в цитирование.

Выделяются случаи, когда основой интертекстового шага является смысловая доминанта, нравоучительная основа басни обыгрывается и применяется расширительно; во-вторых, когда смысловая доминанта пересекается с новым контекстом условно, занимает фоновое положение или размывается, при этом на первый план выходят текстовые актуализаторы басенной морали. Возникает вопрос о содержательной доминанте или доминантах текста-источника. Соответственно к первой группе можно отнести, например, выражение а где пастух дурак, там и собаки дуры («Волк и Волчонок»), слова Волка, который начал Волчонка «приучать отцовским промыслом питаться»: [Загол.] Кто остановит собак убийц? [В тексте] Не проходити месяца, чтобы из какого-нибудь российского города не пришла трагическая новость о нападении собаки на человека (К. Ильин). (Угличская газета. 2008. 8 апреля).

[В реакции посетителей сайта] А где пастух дурак, там и собаки дуры! (И. А. Крылов) (http://uglich.ru <2008>). Вместе с тем слова из басни «Щука» и Щуку бросили в реку, исходно употребляющиеся в иронической характеристике наказания, обернувшегося благом, встречаем в заметке о разведении рыб, что не имеет отношения к басенной морали: В Киеве сенсационно бросят щуку в реку. Второго декабря, впервые за 28 лет, в Киеве пройдет «зарыбление» аборигенными видами рыб (Новости по-киевски. 2009. 27 ноября).

Основу корпуса цитат, восходящих к басням Крылова, составляют выражения, соотносимые, прежде всего, с традиционным фразеологическим материалом в широком понимании. Даже редкие выражения, являются потенциальными фразеологизмами или паремиями и могут употребляться совершенно естественно, производя впечатление чего-то «своего», знакомого. Примеры афористических высказываний такого рода весьма многочисленны, например:

 
быть сильным хорошо, быть умным лучше вдвое
(«Лев и Человек»);
а мне, за песни и за сон, не надобен ни миллион
(«Откупщик и Сапожник»);
погода к осени дождливей,
а люди к старости болтливей
(«Плотичка»);
с разбором выбирай друзей,
когда корысть себя личиной дружбы кроет
(«Роща и Огонь»);
свежесть лишь вода движеньем сохраняет
(«Пруд и Река»);
сила без ума сокровище плохое («Лев и Человек»);
худые песни Соловью в когтях у Кошки
(«Кошка и Соловей»);
чем больше чистит он,
тем только больше пятен («Голик»);
чем нравом кто дурней,
тем более кричит и ропщет на людей
(«Волк и Кукушка») и мн. др.
 

Регулярно встречаются функциональные варианты басенных отрывков: это и прямая цитата с отсылкой к Крылову, и закавыченные слова, и цитата скрытая, и фрагмент полного высказывания, выполняющий функцию аллюзии или реминисценции. Нередко басенный фрагмент вводится с изменениями, нарушением точности цитирования, что является одним из законов текстовой адаптации «чужого слова». Так, слова уж брать, так брать, а то и когти что марать («Вороненок») были в измененном виде употреблены А. С. Пушкиным в значении «если уж предпринимать что-л., так что-то важное, существенное»: Если я друзей моих не слишком отучил от ходатайства, вероятно, они вспомнят обо мне <…> Если брать, так брать – не то, что и совести марать – ради бога, не просить у царя позволения жить в Опочке или в Риге; черт ли в них? а просить или о въезде в столицы, или о чужих краях (А. С. Пушкин – П. А. Плетневу, 4—6 декабря 1825 г.).

Подобное свободное цитирование свидетельствует о глубине вхождения авторского слова в живую речь.

Иногда встречается лишь намек на текст Крылова, заместитель собственно цитаты. Например, басня «Оракул» заканчивается моралью: «Судей таких видали, которые весьма умны бывали, пока у них был умный секретарь». У Пушкина встречаем отсылку к басне в стихотворении «Послание к цензору», причем интертекстовый шаг поддерживается и композиционным сходством (финал стихотворения):

 
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.
 

Свободное обыгрывание Крылова Пушкиным не редкость. Так, слова из басни «Лисица и Осел» и я его лягнул: пускай ослиные копыта знает («о смелости перед некогда сильным противником») дают сегментацию цитаты:

 
<…> геральдического льва
Демократическим копытом
У нас лягает и осел:
Дух века вот куда зашел!
(А. С. Пушкин. Езерский)
 

Фрагмент развернутой цитаты стремится к автономности. Например, слова а смотришь, помаленьку то домик выстроит, то купит деревеньку («Лисица и Сурок») употребляются в иронической оценке нечистых на руку предпринимателей, политиков, в осуждении корысти, прикрываемой патриотизмом и т. п. Типичным будет и разделение паремии на два сегмента: Имя «патриот» – как награда от потомков предкам. Если же человек сам себя одевает в имя «патриот» – это все равно, что он присваивает чужие награды <…> Не похоже ли это на некоторых отечественных «патриотов», не стесняющихся одевать майки с гербом РФ, но при этом «выстраивающих домики», то бишь виллы, на чужих морских берегах и «скупающих деревеньки», то бишь земли, по всей России! (А. Степанищев. Патриотизм – последнее прибежище негодяев?) (Интернет-газета ZONA KZ. 2009. 23 дек. http://rusedin.ru/author/ stepanishev/ index.html).

Содержание и цитатный потенциал ряда басен универсален, т.е. полидискурсивен, и может быть применен к открытому ряду контекстов, свободно расширяет интертекстовое пространство. Возникает сочетание различных дискурсов, что определяет особенности рассмотрения басенного текста как ресурса интертекста. Так, художественные достоинства и патриотическая основа басни «Волк на псарне» определили чрезвычайную популярность этого произведения. Это едва ли не единственная басня Крылова, которая в учебных пособиях последовательно комментировалась прежде всего в контексте Отечественной войны 1812 года. Однако необходимость комментирования басен Крылова, часто создававшихся как реакция на конкретные события, возникает уже в XIX в. Исходный дискурс-контекст, необходимый для адекватного восприятия содержания произведения в соответствии с авторским замыслом, уходит в содержательную периферию. Так произошло, например, с известной басней «Демьянова уха», при этом ее место в круге словесной культуры только упрочилось. Басня «Волк на псарне» занимает несколько иное положение. Собственно событийная ее основа сводится к следующему: агрессор превращается в жертву в результате просчета; смертельная опасность нависает над агрессором; следует категорический отказ от примирения, предлагаемого агрессором для своего спасения. Однако этим содержание басни не исчерпывается, нарративные сопроводители в развитии полидискурсивности начинают преобладать в цитировании: периферийные для смысловой доминанты басни интертекстовые единицы по употреблению могут превосходить опорные сегменты текста.

Участки, реализующие полидискурсивность интертекстовых единиц (здесь – цитат), сводятся к следующему:

1. Историческая основа (контекст) басни как актуализация исходного дискурса. Первые цитации басни, в дальнейшем многократно воспроизводимые, связаны с отражением событий Отечественной войны 1812 г. Например:

Однажды, после сражений под Красным, объехав с трофеями всю армию, полководец сел на открытом воздухе, посреди приближенных к нему генералов и многих офицеров, вынул из кармана рукописную басню И. А. Крылова и прочел ее вслух. При словах: «Ты сер, а я, приятель, сед», произнесенных им с особенною выразительностью, он снял фуражку и указал на свои седины (И. И. Быстров. Отрывки из записок моих об Иване Андреевиче Крылове <1846>).

Этот случай получает дальнейшую литературную обработку, басня пересказывается, сопровождаясь точными или свободными цитатами.

2. Бытовые происшествия, частная жизнь, текущие события, разного рода курьезы.

Минувшей ночью французский военный корабль был атакован сомалийскими пиратами, которые были взяты в плен. Так им и надо. Волк, думая залезть в овчарню, попал на псарню (http://diana-bosch.livejournal.com <2009>).

Басенный текст обычно проявляет ассоциативную подвижность. Цитата может возникать как реакция на тему, слово и т. п. В результате образуются ассоциативные структуры, обладающие интертекстовой самодостаточностью. Типичным будет положение, когда цитатный фрагмент не соотносится с басенной содержательной доминантой и опирается на нарративные сопроводители. Нередко слово-сегмент в буквальном значении выступает как текстовый стимул. Например:

Название блюда (уха) последовательно дает реакцию демьянова уха, исходное значение — «назойливое угощение или услужливость», являющееся основой басни «Демьянова уха», выступает лишь как интертекстовый фон В январе мы начали уже помышлять об обеде, который хотели дать у себя в день рождения Ивана Андреевича <…> Разумеется, была стерляжья уха под именем демьяновой ухи и все, что можно было придумать тонкого, роскошного и вместе соответствующего гастрономическим вкусам Крылова

(Е. А. Карлгоф. Жизнь прожить – не поле перейти <1881>).

Иногда интертекстовая единица вводится как реакция на двойной стимул. Так, начало басни «Петух и Жемчужное Зерно» (навозну кучу разрывая, Петух нашел Жемчужное Зерно) разделяется, образуя ассоциативную структуру, осложненную текстовой парадигмой стимула (жемчужное зерно> жемчуг> золотой зуб). Оба стимула (жемчужное зерно и навозна куча) соотносятся и с универбацией (жемчужное зерно> жемчуг, навозна куча> навоз), актуализирующей бытовую конкретику:

Новая перспектива: свобода в жемчуге: У доктора Смирнова на виду золотой зуб. «Спрячьте его, а то реквизируют».

– «Я нарочно показываю, хочу поменять на навоз. Вот, братец мой, навозу-то! Всё навоз и навоз!» — «Наверно, есть, петух, помните! нашел жемчужное зерно!» Доктор не понял меня и не мог понять (М. М. Пришвин. Дневники. 1920).

В числе векторов интертекстовой деривации следует отметить контаминацию, т.е. объединение или смежное положение фрагментов из разных источников. Распространенной будет, например, макротекстовая контаминация, в примере ниже – это объединение измененной скрытой цитаты из «Русалки» Пушкина (Невольно к этим грустным берегам Меня влечет неведомая сила) со словами из басни Крылова «Крестьянин и Работник»):

В писании сказано: Он ахнуть не успел, как на него медведь насел. Так и я: Ахнуть не успел, как уже невидимая сила опять влечет меня в таинственную даль. Сегодня еду в Петербург, оттуда в Берлин и так далее (А. П. Чехов – М. В. Киселевой, 11 марта 1891 г.).

Интертекстовая энергия басен Крылова, входящих в круг русской словесной культуры, направлена от исходной морали как основы произведения к вовлечению в явное или скрытое цитирование фрагментов, соотносимых с нарративными сопроводителями, косвенной событийностью, развитием разнообразных структурно-семантических парадигм и основана на определенной организации используемых единиц.

Итак, интертекстовая энергия басен Крылова направлена от исходной морали как основы произведения к вовлечению в явное или скрытое цитирование фрагментов, соотносимых с нарративными сопроводителями, косвенной событийностью, развитием разнообразных структурно-семантических парадигм, контаминированием, ассоциативной подвижностью и основана на определенной организации используемых единиц – векторами интертекстовой деривации. Показательно, что прошедшие два века показали последовательную преемственность и значительное типологическое сходство в череде бесконечных употреблений басенного слова Ивана Андреевича Крылова.

Рогова К. А.
Отрицательные предложения в тексте басен И. А. Крылова

При изучении языка басен И. А. Крылова исследователи чаще всего обращаются к анализу лексических и фразеологических средств выражения, сближающих их с народным языком, отмечаются и анализируются вошедшие в русский язык крылатые выражения – их около 50 [см., Мокиенко, Сидоренко].

Однако отмечено также и то, что«несмотря на небольшой объём текста, а во многом именно благодаря этому, басни представляют интереснейший материал для изучения структурно-композиционного строения и смысловой организации отдельного жанра» [Полуянова 2001]. Как утверждает автор, значимым при этом оказывается когнитивный подход, внимание которого «обращено к процессам понимания и построения речевых сообщений» [там же].

Басня как жанр обычно определяется как короткое произведение в стихах или прозе, героями которой часто являются животные. Оно направлено на осмеяние человеческих пороков, недостатков общественной жизни, для него характерно наличие морали (в начале или конце текста).

В качестве главной композиционной черты басни традиционно отмечают ее двучленность. Одна часть представляет некий рассказ, вторая – моральный вывод из него. Обращение к изучению композиции басен Лафонтена и Крылова позволило исследователям отметить их общую черту: вторая часть – мораль не только подводит итог басенному сюжету, «но плавно входит в сам рассказ, частично декодируя аллегорию и подготавливая вывод: дидактическое воздействие становится более опосредованным и неоднозначным». К способам проявления этого взаимодействия отнесены такие явления, как«вариативность языка и тона изложения, присутствие остроумного и лукавого рассказчика, психологизм персонажей; драматургия сюжетной постановки» [Пушина 2012: 135].

Одним из приемов непосредственного «наслоения» смыслов названа риторическая фигура силлепс – «употребление одной и той же лексической единицы одновременно в прямом и переносном значении» [там же, со ссылками на Выготского (1986:157) и Гака (1996)]. Это положение получает уточнение: «Используя грамматико-синтаксические механизмы встраивания силлепса в текст, Крылов располагает его в ударных элементах строфы или стиха, что обеспечивает внимание и правильное декодирование приема» [139].

Это замечание заставляет обратить внимание на синтаксис текста басен, конструкции которого могут быть использованы не только как средство включения определённым образом актуализированной лексики (что несомненно), но и как самостоятельное средство формирования смысла.

Наблюдение над текстом басен Крылова в указанном аспекте привлекло внимание к употреблению в баснях, в их обеих смысловых частях отрицательных предложений:

 
«Вот закипит, вот тотчас загорится!»
Не тут-то: море не горит.
Кипит ли хоть? – И не кипит. <…>
Наделала Синица славы,
А моря не зажгла
Примолвить к речи здесь годится,
Но ничьего не трогая лица,
Что делом, не сведя конца,
Не надобно хвалиться («Синица»).
 

Мы рассмотрели 20 самых популярных басен, и оказалось, что во всех текстах присутствовали отрицательные предложения. Определение этой синтаксической категории в Лингвистическом энциклопедическом словаре [1990] дано Е. В. Падучевой: «ОТРИЦАНИЕ – элемент значения предложения, который указывает, что связь, устанавливаемая между компонентами предложения, по мнению говорящего, реально не существует (А. М. Пешковский) или что соответствующее утвердительное предложение отвергается говорящим как ложное (Ш. Балли). Чаще всего отрицательное высказывание делается в такой ситуации, когда соответствующее утвердительное было сделано ранее или входит в общую презумпцию говорящих. О. – одна из свойственных всем языкам мира исходных, семантически неразложимых смысловых категорий, которые не поддаются определению через более простые семантические элементы» [1990].

В своей монографии 2013 года «Русское отрицательное предложение» Е. В. Падучева обращает внимание на то, что плодотворным для изучения отрицательных предложений оказалось для нее «преодоление трансформационного подхода в исследовании» и «уверенная работа в рамках композиционного подхода к отрицательному предложению как к языковой структуре с присущим ей соответствием между формой и смыслом» [Падучева 2013:8].

Приведённые положения имеют прямое отношение к рассмотрению роли отрицательных предложений в баснях – в данном случае в баснях И. А. Крылова. Не остается сомнений, что в части басни, которая сообщает о событии, отрицательные предложения имеют значение, указывающее на отсутствие связи между предикативными членами предложения: Море не горит и не кипит; Синица моря не зажгла (Синица); «И гневаться напрасно он изволит: питья мутить ему никак я не могу» (Волк и ягненок). Я по делам гонцом у барина большого; Ну, некогда ни пить, ни есть, Ни даже духу перевесть (Белка). В данной позиции отрицательные предложения чаще всего представляют собой перволичные конструкции разной структуры, представляющие мысль о том «что некоторое положение вещей не имеет места» [см. выше]. Содержание каждого высказывания представляется как событие, «которое локализовано в некоторой человеческой сфере, происходит в некоторое время и имеет место в некотором реальном пространстве» [Арутюнова 1988: 172]

Рассматривая философские основания разных подходов и принципов осмысления явления в высказывании, Падучева пишет: «По Канту, человек всегда стремится абстрактное интерпретировать в терминах чувственного опыта, соотнося трансцендентное со своим жизненным опытом посредством аналогии, сопровождая се (при наличии критического подхода) использованием „принципа фиктивности“ (alsob, „как если бы“). Особенно полон косвенными изображениями по аналогии наш обычный, разговорный язык» [Падучева 2013: 42]. На данном участке текста у Крылова реализуются различные средства разговорной речи (Ну, некогда ни пить, ни есть, Ни даже духу перевесть; и тот дурак, Кто слушает людских всех врак: Все про Очки лишь мне налгали; А проку на волос нет в них (Мартышка и очки).

Второй компонент текста переведен на стадию обобщения со значением, о котором писал Балли: соответствующее утвердительное предложение отвергается говорящим как ложное: Он, кажется, из кожи рвется, Да только все вперед не подается, Как Белка в колесе; Невежи судят точно так: В чем толку не поймут, то все у них пустяк (Петух и жемчужное зерно); А я бы повару иному велел на стенке зарубить: Чтоб там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить (Кот и повар).

Рассматривая высказывания указанных групп в аспекте «событие – факт», следует, вслед за Н. Д. Арутюновой, отметить очевидную принадлежность их «к сущностям разных миров. Имя факт ориентировано на мир знания, т.е. на логическое пространство, организованное координатой истины и лжи, имя событие ориентировано на поток происходящего в реальном пространстве и времени» [Арутюнова 1988: 168]. В случае второго компонента повествование ведется от лица автора, выполняя его главную функцию: представлять «концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей и через них являться идейно стилистическим средоточием, фокусом целого» [Падучева 2013:187]. Используются высказывания с обобщенным значением, в той же роли выступает сравнение.

Так одна и та же конструкция – отрицательное предложение используется в разных значениях, нечто в духе риторического приема – силлепс, отмеченного исследователями в качестве фигуры, характерной для басни. Он последовательно выдерживается во всех баснях Крылова, соединяя информацию о человеческом поведении с его оценкой, что придает морали характер не столько поучения, сколько размышления, повышая уровень взаимодействия с читателем.

Там, где в басне нет отрицательных предложений в указанных функциях, эти значения выражаются косвенно. В исследованиях, посвященных отрицанию, о нем говорится как о концепте, который «не имеет реальных соответствий в окружающем мире, т. е. относится к числу абстрактных ментальных образований» [Болдырев 2011: 6]. Основными характеристиками отрицания являются «отсутствие, несоответствие, отрицательные оценки и отрицательная коммуникативная реакция» [Там же: 10]. И что важно для интерпретации наших примеров – требует выводного знания «для формирования необходимого смысла» [Там же: 8], то есть речь идёт об указании на отсутствие чего-либо или несоответствии чему-либо на фоне определённого стереотипного знания.

О подобных явлениях говорят также как о модальности странного, понимаемой как «отношение модального субъекта к объекту как к странному, не отвечающему стереотипу» [Пушкарёва 1998].

Поведение мартышки в басне «Мартышка и очки» характеризуется активными действиями: то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет, но эти действия представляют собой нарушение стереотипа поведения в обращении с очками (несоответствие) и приводят мартышку в состояние раздражения: мартышка тут с досады и печали о камень так хватила их… В басне «Ворона и лисица» отрицательный смысл закрепляется за словами лисы, выражающими отчетливо положительные признаки: какие пёрышки, какой носок и, верно, ангельский быть должен голосок, что также нарушает стереотип представления о вороне.

Таким образом, в указанных контекстах мы имеем дело с косвенным отрицанием: в первом случае с бессмысленным поступком как отрицанием стереотипного поведения в обращении с предметом, во втором – с лестью, которая сосредоточена на приписывании качеств, в реальности отсутствующих.

Итак, мораль в басне представлена в виде указания на существование выработанных в обществе норм оценок и поведения, нарушение которых ведет к нежелательным результатам, к осуждению субъекта такого поведения или его осмеянию.

В словарях мораль определяется как «этическое содержание произведения, его вывод, итог, содержащий совет читателю поступать тем или иным образом или афористическое суждение». В лингвистическом аспекте речь идет о презумпциях, то есть о некоторых устойчивых ментально-гносеологических категориях (аксиомах) обыденного сознания, «сквозь призму которых оцениваются те или иные фрагменты действительности и на основе которых формируются соответствующие «картины мира» [Голев 2019: 22], рассматриваемые в качестве модального плана метаязыковой картины мира.

Литература

Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт /отв. ред. акад. Г. В. Степанов. М.: «Наука». 1988.

Болдырев Н. Н. Концептуализация функции отрицания как основа формирования категории // Вопросы когнитивной лингвистики. 2011, №1 (026). С. 5 – 14.

Выготский Л. С. Психология искусства. 3-е изд. М.: Искусство. 1986.

Гак В. Г. Литературные варианты и особенности национальной культуры (Лафонтен и Крылов) // Филологические науки, 1996, №3.

Голев Н. Д. Аксиологические презумпции русского обыденного метаязыкового сознания// Аксиологические аспекты современных филологических исследований: тез. докл. Междунар. науч. конф. (УрФУ, 15—17 октября 2019 г.) / Отв. ред. Н. А. Купина. Екатеринбург: Издательский дом «Ажур», 2019. С.22—23

Мокиенко В. М., Сидоренко К. П. Басни И. А. Крылова: цитаты, литературные образы, крылатые выражения. Справочник. Изд.: Центрполиграф, 2017.

Падучева Е. В. Отрицание //Лингвистический энциклопедический словарь /Главн. ред. В. Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия.1990. С. 354—355.

Падучева Е. В. Русское отрицательное предложение. М., 2013.

Полуянова Л. Н. Лингвостилистические особенности текста басни: На материале англоязычной литературной басни: автореф. дисс. … канд. филол. наук. М., 2001

Пушина Л. А. Силлептическое употребление лексики в баснях Ж. Лафонтена и И. А. Крылова // Вестник Удмуртского университета. История и филология. 2012. Вып. 2. С. 135—140.

Пушкарева О. В. Модальность странного: взгляд сквозь призму авторского сознания А. С. Пушкина: автореф. дисс… канд. филол. наук. Екатеринбург, 1998.