За Рифейскими горами

Книга посвящается памяти камасинцев, койбалов, карагасов, тайгийцев, маторов и других самодийских народов, населявших некогда предгорья Саянских гор.

Часть первая
Три друга

 
Хвала природе, ты – её венец,
За сохраненье рода ты в ответе…
 

Уильям Шекспир

На склоне горы заполыхали алым цветом под первыми лучами солнца кусты багульника. Словно красные гроздья спелой рябины лепились они на скалистых обрывах над рекой. Сама река, прозываемая местными жителями Агулом, катила в сладкой полудреме холодные потоки, досыпая последние сны под толстым ватным слоем предутреннего тумана. Голубое безоблачное небо предвещало на сегодняшний день прекрасную погоду. Вечнозеленые вершины сосен и пихт устремлялись в поднебесную высь. Обширная пойма реки очаровывала, приковывая к себе взгляд, неисчислимыми цветами. Голубые колокольчики перемежались с белыми ромашками, крупные бордовые цветы Марьиных кореньев соседствовали со скромными голубыми незабудками. Сибирское лето буйствовало всем неистовым разнообразием красок, все живое стремилось жить, ища продолжение в потомстве. Капли утренней росы переливались в пробивающих пелену тумана посланцах солнца всеми цветами радуги. Первые, еще робкие шмели, жужжали деловито над цветущей поляной, выбирая для себя наиболее привлекательный цветок. Другие обитатели зеленого царства ждали нетерпеливо согревающих, дарующих жизнь солнечных лучей, хотя некоторые из них, квакали от удовольствия и обилия пищи. В утреннею идиллию открытой солнышку полянки вмешался неожиданно крик кукушки, и почти одновременно с ним, заслышались задорные мальчишечьи голоса. С горы, с цветущим на ее обрыве багульником, спускались по тропинке три мальчугана. Деревенские сорванцы в коротких портках, шли, поеживаясь от холодной росы. Их босые ноги мелькали между нежно-зеленых стебельков травы и желтоглазых ромашек. Все трое несли на плечах удочки. Удилища из ивовых ветвей покачивались в такт их шагов. В руках одного из них, находилось маленькое ведерко. Приятели шли, оживленно болтая, крутя с любопытством короткострижеными головами. Они то и дело подскакивали, то на одной, то на другой ноге, пытаясь согреться. Их короткие, холщовые штаны были уже насквозь промокши, что однако ни в коем разе не уменьшало прекрасного настроения сорванцов.

Еще вчера, сговорились Лешка, Василь и Матюша, идти вместе следующим утром на рыбалку. Как это обычно бывает у детей, все трое засыпали с твердым намерением встать пораньше, еще до восхода солнца, однако наступившим утром, было, как и в предыдущие дни, так же неохота расставаться с теплой постелью. Один из мальчиков, Матюша, проснулся сам, и наскоро одевшись побежал к друзьям. Дольше всех оказался лежебокой Василь, самый рослый из троицы. Но худо-бедно, к восходу солнца, они вышли за околицу деревни. То тут то там кричали неугомонные петухи и мычали коровы. Первые хозяйки доили уже своих буренок, другие же, следуя примеру Василя, думали только открывать заспанные очи и отрывать полные телеса от продавленных соломенных тюфяков.

Дорожная пыль проселочной дороги щекотала босые ноги мальчишек. Она была еще тепла, храня в себе солнечное тепло вчерашнего дня. Но уже вскоре мальчуганам пришлось свернуть с дороги на узкую тропинку, ведущую к реке. Тропинка вилась змейкой вдоль березового лесочка, и уводила нашу троицу все дальше от деревни. Уже давно скрылись крыши последних домов и с правой стороны от тропинки громоздились серые скалистые обрывы горы Кияшки. Хотя к этому времени уже почти совсем рассвело, здесь, у подножия горы, ночные тени прятались за каждым выворотнем, каждым пнем, превращаясь в воображении мальчиков в злобных оборотней и хвостатых чертей. Незаметно для себя, они жались все ближе, то и дело задевая друг друга удилищами. Все трое, на каждом шагу, поглядывали с нескрываемым страхом на свисающую над головами громаду скалы, что выпирала ненасытным серым брюхом, с поросшей густым лесом мрачной горы. Там, за этой угрюмой скалой, в темном ущелье, находилась могила отшельника, про которого ходили в деревне множество слухов. После того, как скала, скрывающая последнее пристанище отшельника, осталась позади мальчишек, они припустили резвой рысцой по тропинке, непрестанно спотыкаясь о выпирающие корни сосен и окалывая ступни о острые камешки.

После того, как дети покинули наконец темный покров лесной чащи, и ласковое утреннее солнышко коснулось их лиц, веселые голоса мальчуганов зазвучали нежными колокольчиками над просыпающейся полянкой. Их страхи рассеялись в одно мгновенье и уступили место скромным мечтам деревенских мальчишек. Перед ними, совсем невдалеке, замаячили прибрежные кусты черемушника и ивы, скрывающие за собой реку. Сейчас, только добежим, размотаем удочки – и рыбачить!

Утренняя прогулка заставила заурчать животы сорванцов. То и дело они отбегали в сторону от еле заметной в траве тропы и срывали сочные стебли конского щавеля и бордово-синие цветы медуницы. Сладость медуницы и терпко-кислый вкус щавеля еще больше раззадорили аппетит детей. Уже не раз, каждый из них, ощупал в кармане подмокших штанишек горбушку хлеба, полученную от матери. Съесть сейчас или потом у речки? Ведь впереди еще целых полдня. Нет, лучше потерплю маленько. Там глядишь и по парочке ельцов поджарим на костерке. То-то будет пир!

Наконец-то и последние шаги. Разом расступились раскидистые кусты и перед мальчиками открылся простор сибирской реки. Последние лоскутки тумана прятались по протокам и маленьким островкам, безуспешно цепляясь за хрупкое бытие. Всепобеждающее небесное светило поднималось все выше и выше, даря свет и тепло всему живому. Утренний ветерок пробежался резвым, игривым жеребенком над рекой, гоня перед собой белые барашки волн.

– О-го-го! – закричал во все горло Василь. Его закадычные друзья не замедлили присоединиться к победному кличу. Многократное эхо прокатилось над рекой, отразилось от громады горы Кияшки, там, где находилась могила отшельника, и вернулось к реке. Испуганные кулички вскрикнули и перелетели от греха подальше от таких шумных соседей.

Приплясывая от нетерпения, мальчишки разматывали свои нехитрые, смастеренные детской рукой рыболовные снасти. Лишь только крючки были приобретены в торговой лавке канского купца Саломатова. Предприимчивый купчишка плавал каждую вёсну, после того как спадет половодье, на нагруженной под завязку просмоленной лодке по прибрежным деревням рек Кана, Агула и Кунгуса, надеясь поправить пошатнувшиеся за длинную сибирскую зиму дела. Распушив бороду, расхваливал он протяжным голосом привезенные им «аж из Канску»: «самые наилучшия – самовары медныя, сапоги юфтевыя и кренделя пашеничныя! Бабы налетай, не скупись, подешевело!» На самовары его медныя, да сапоги юфтевыя, покупателей было кот наплакал. Деревенские мужики чай из самоваров не пили и ходили летом босые, а зимой в валенках-самокатках, приговаривая посмеиваясь – дёшево, да сердито. У иного зажиточного крестьянина водилась пара сапог, но он обувал их лишь по великим праздникам, на Пасху и Троицу. А вот рыболовные крючки пользовались по прибрежным деревенькам неизменно большим спросом.

Дети наживили крючки купца Саломатова доморощенными дождевыми червями, протараторили разом деревенскую рыбацкую присказку «рыбка, рыбка клюй, клюй, на …» и забросили удочки. Самодельные поплавки из гусиных перьев закачались в тихой заводи. Три пары внимательных детских глаз уставились на мирную поверхность воды. Гладкая речная галька и холодный прибрежный песок студили босые ноги детей, и они то и дело, поднимали то одну, то другую ногу, пытаясь согреться. На поверхности речной заводи плавали оторванные листья ивы. Они, как маленькие зеленые кораблики, кружились в постоянном движении, словно играя в догоняшки. Иной раз на их пути оказывались веточки и щепочки, которые брали шалунишек ненадолго в объятья, чтобы минутой позже, они смогли продолжить их нескончаемую игру. Поднимающиеся солнце заиграло лучами на пестрых камешках гальки на мелководье и расцветило воду радужными красками. Неожиданно, на середине реки, раздался громкий всплеск рыбы. Три пары глаз оторвались разом от поплавков и посмотрели зачарованно на расходящиеся круги воды.

– Таймень! – проговорил восторженно Василь, – ух какой здоровущий!

Матюша пожал плечами, Лешка же поправил голосом знатока своего восхищенного товарища.

– Нет, ленок. Таймень если хвостом шарахнет, то как с пушки грохнет!

Василь похоже все же остался при собственном мнении. Он хотел уже было возразить Лешке, как в это время один из поплавков ожил. Гусиное перышко вздрогнуло, окунулось в воду раз, затем другой, и наклонившись набок, заскользило в сторону.

– Матюша, подсекай! – проговорил взволнованно Василь. Матюша подождал очередной поклевки и натянув тетивой самодельную лесу, подсек рыбу. Красноперая сорожка^[1], сопротивляясь уготованной ей участи, металась из стороны в сторону, пытаясь уйти в спасительную глубину. Но увы. Еще мгновенье, и серебристое тело рыбки забилось на прибрежных камешках. Лешка глянул с неприкрытой детской завистью на удачливого друга. Вишь, опять Матюше первому подфартило!

Матюша отцепил осторожно сорожку с крючка и подал Лешке.

– На подержи, пока я водицы в ведерко наберу. Тятя наказал живцов домой принести. Завтра перемет ставить будем.

Лешка взял в руку трепещущуюся рыбу и ткнулся смеясь к ее голове носом. Матюша взяв в руку ведерко, ступил одной ногой в воду. Брр. Ух и холодна!

Вода в Агуле и действительно была очень холодная. Эта сибирская река, берущая начало в ледниках Саянского нагорья, даже в самую жаркую летнюю пору несет величаво свои чистые и студеные воды, струясь на порогах, вбирая в себя многочисленные ручьи и речки, пока сама не вольется в реку Кан.

Зачерпнув воды, подрагивая всем телом от холода, Матюша поставил ведерко подальше от берега, в тенек от свисающей над водой ивы. Днем-то жарко будет, не дай бог рыба уснет, все насмарку пойдет. И вот уже, первая рыба заметалась в ведерке, привыкая к новому жилищу.

Не прошло и минуты, как повезло и Лешке. Серебристый елец, вытянутый из воды, как пробка из бутылки, упал у ног задорно закричавшего семилетнего мальчугана. Лешка достал ножик, сделанный его отцом из обломка отслужившей свой век косы и срезал ивовую ветку. Ошкурив ее от мелких веточек и листьев, оставив на нижнем конце только одну веточку, он просунул осторожно верхнюю часть ошкуренной ветки через рот и жабры пойманной рыбы. Елец шевеля хвостом съехал вниз по кукану и завис у веточки. Теперь он уже никуда больше не денется. Кукан с первой пойманной рыбой опустился в воду. Верхний конец кукана Лешка придавил камнем. Теперь течение реки не унесет добычу и рыба останется свежей весь день.

Пока Лешка возился с изготовлением кукана, Василь с нетерпением глядел на свой, словно застывший поплавок. Надо же так! И Матюша и Лешка уже поймали, а у меня как назло ни одной поклевки!

Подергав лесу разок-другой, Василь вытянул удочку, поправить наживленного червячка. Здесь его ждало разочарование. Перед его глазами предстал, пестрящий пятнышками ржавчины, оголенный крючок. Ах, вот оно что! Сожрали мою наживку и ухом не повели. Василь выбрал червяка пожирнее, и от усердия высунув кончик языка, насадил извивающуюся вьюном наживку на крючок. Готово! А, нет. Чуть не забыл. Собрав слюну, плюнул на червяка и с чувством исполненного долга забросил удочку на середину заводи.

Поплавок еще качался, не успев освоиться на новом месте, как по мановению волшебной палочки, он подпрыгнул резко вверх и нырнул затем в темную глубину. Василь восторженно крича, сделал подсечку, и вытянул долгожданную добычу. Пескаря. Лешка снисходительно улыбнулся. Вишь как радуется, словно ленка поймал. Но уже в следующий момент, воткнув удочку в берег, он направился к кустам ивняка, делать кукан другу. Изготовленный отцом ножик, предмет зависти многих деревенских мальчишек, он не доверял никому, даже лучшим друзьям. Потеряют еще, а как же я потом без него буду?

Через три часа на каждом ивовом кукане теснилось по дюжине ельцов и несколько красноглазых сорожек. Василь сегодняшним утром оказался удачливее приятелей, вытянув вдобавок к имеющемуся улову еще и разбойника-окуня. Его полосатая спина выпирала ершистым бугром на поверхности воды, когда он, трепыхаясь на кукане, тщетно пытался вырваться на свободу. Пойманных пескарей дети кидали в ведерко Матюши. Мелочь. Матюша же, лишь снисходительно улыбался. Тятя довольный будет. Живучие пескарики самая хорошая наживка на перемет. Долго трепыхаться будут, а там глядишь, и на самом деле, ленок какой позарится на такой лакомый кусочек.

Ласковое летнее солнышко уже давно отогрело замерзшие детские ноги. Довольные ребятишки скинули холщовые рубашонки, нежась в ласкающих лучах солнца. Но еще час-другой, и небесное светило начнет неистово жечь все живое, загоняя в тень. Бронзовые от солнечного загара спины детей мелькали на берегу реки. Каждый из них искал себе место поуловистей, и после двух-трех удачных поклевок у одного из них, три приятеля соединялись, для того чтобы в следующий момент снова разбежаться по таким теперь теплым прибрежным камушкам, в погоне за рыбными стайками. Чувство голода все чаще напоминало о себе урчанием живота. Горбушки хлеба были уже давно проглочены, между парочкой пойманных пескарей. И пескари, которым было отмерено жизни до завтрашнего дня, табунились густо в ведерке Матюши, сжавшись в кучку от неприветливых соседей – колючих ершей и красноперых сорожек.

Мальчики были ровесниками. Все они появились на божий свет в конце прошлого столетия, когда Транссибирская железнодорожная магистраль пронзила рельсами Сибирь-матушку от Урала до Дальнего Востока, изменив разом устоявшуюся жизнь медвежьих углов в таежной глубинке. Кому-то на радость, а кое-кому, и на огорчение. В одночасье на месте какой-нибудь захудалой деревеньки возникла железнодорожная станция с шумным мастеровым людом, а из процветающего городка, что так славился пышным базаром и развеселым торговым людом, но имел несчастье оказаться в стороне от магистрали, начался отток людей, и только двухэтажные бревенчатые купеческие дома, напоминали о его былом величии. Купцы потянулись к железной дороге, а их бревенчатые хоромы с изукрашенными причудливой резьбой наличниками, остались доживать свой век на пыльных улицах, постепенно врастая в землю до окон, за которыми когда-то бушевали людские страсти и неистовые застолья.

Лешке и Василю было по полных семь лет, Матюша еще ждал седьмой день Ангела, желая догнать своих друзей. Он и росточком вышел пониже его говорливых товарищей. Как и в каждой мальчишеской ватаге, был и у них свой предводитель, точнее уж, два. Как вы наверное догадались, это были Лешка и Василь. Оба белоголовые, почти одинаковые ростом, хотя собственно на этом, и заканчивалось их сходство. Матюша держался больше Лешки. Они жили на одной улице, через три дома, и их отцы выкуривали порой вместе по самокрутке.

Василь со своими родителями появился в деревне лишь пять лет тому назад, и жил в через пень-колоду срубленном домишке на окраине деревне, среди иного пришлого люда. По существу говоря, из трех друзей, только один Матюша принадлежал по-настоящему к коренным жителям Сибири. Его смуглое лицо и прищур карих глаз красноречиво говорили о том, что его предки жили на берегу этой реки задолго до того, как здесь появились первые русские переселенцы.

Когда солнце достигло зенита, терпение детей лопнуло, еще раз подтвердив правоту поговорки «голод не тетка, пирожка не подсунет.» Василь первым начал сматывать свою удочку.

– Айда пацаны, на сегодня хватит! Дюже кушать хочется!

На этот раз его мнение совпало даже с мнением Лешки. Мальчишки по-быстрому смотали нехитрые снасти и кинули напоследок по парочке «плисточек^[2]». Теперь можно, рыбалка окончена. Плоские камешки чуть касаясь поверхности воды, прыгая как лягушки, долетали до середины реки, чтобы найти там очередное пристанище. После трех-четырех бросков, не сговариваясь, дети похватав удочки и куканы, бросились опрометью по тропинке. Матюша семенил за спешащими товарищами быстрым шагом, боясь выплеснуть плещущихся в ведерке рыбок. Над полянкой в пойме реки летали шелестя перепончатыми крыльями стрекозы. В траве стрекотали неугомонные кузнечики, по земле суетились трудяги-муравьи. Обратная дорога показалась детям намного короче. Утренние страхи, со всеми их оборотнями-корягами и такой страшной могилой отшельника, развеялись словно дымка в лучах солнца. Под кроной леса царила желанная прохлада. Руки детей приятно тяжелили куканы с пойманной рыбой. То-то увидят другие деревенские ребятишки удачливых рыбаков. От зависти помрут!

Но увы, ожидания трех друзей были обмануты. По их прибытию, деревенские улицы словно вымерли. Большинство ее жителей находились на сенокосах, старые же, да немощные, попрятались в тенечке изб и сараев. Только курицы, явно наслаждаясь полуденной жарой в компании задиры-петуха, принимали ванны в горячей пыли деревенской улицы. Сама улица, застроенная в один ряд добротными домами-пятистенками, тянулась вдоль берега Агула, повторяя плавные извилины реки. Дома стояли повернувшись окнами к свету, к реке, кормилице и поилице жителей деревни. Высокие фундаменты из толстых листвяжных бревен, чистые синеокие окна, обрамленные двухстворчатыми ставнями и резными наличниками, отражали песчаный берег реки и дощатые, перевернутые вверх дном лодки. На бревенчатых стенах домов выступила смола, горя словно драгоценный янтарь под лучами палящего солнца. Стены изб, их деревянные крыши, сени из половинника^[3], заборы из толстых досок, хозяйственные постройки, все имело темно-красную окраску. Много десятилетий потрудились летняя жара и зимняя стужа над этими, добротно сработанными произведениями плотницкого искусства.

Обширные огороды, чернеющие жирной, удобренной землей, простирались за каждым крестьянским домом. Огороженные тесаными березовыми жердями, скрывали они в объемистых пазухах казалось нескончаемые картофельные деляны, длинные гряды с распустившимися бутонами кочанов капусты, вольготно стелющимися плетями тыквы и огурцов и другой огородной мелочи. Любопытные желтоголовые подсолнухи, выглядывали из-за изгороди, следуя шляпами-головами жарким лучам летнего солнца. Сразу за огородами начинался сосновый лес. Вставая зубчатой стеной он тянулся по холму вверх, и казалось нет ему ни конца и ни края.

В стороне от реки, на пригорке, невдалеке от закопченного строения деревенской кузницы, ютились с полдюжины домишек переселенцев. Срубленные из тонкомера, белели они худосочными боками, показывая всем своим видом, что люди поселились здесь совсем недавно. Крохотные огороды переселенцев упирались в обширную поскотину, где пасся многочисленный скот коренных жителей деревни Чаловки.

Деревня Чаловка насчитывала в 1902 году 47 дворов, в которых проживало 197 душ обоего пола, и могла по праву гордиться своей, к тому времени почти 200-летней историей.

Основана она была в начале XVIII века посадским человеком Петрованом Чалых, который переселился сюда из Канского острожка, вошедшего позже в реестр достославных городов Российской Империи по названием города Канска. Безымянная заимка, основанная простолюдином Петрованом Чалых, бежавшим сюда от кредитора-целовальника и в поисках свободной землицы, выросла со временем до размера обыкновенной сибирской деревушки, носившей, как это на Руси зачастую водится, имя своего основателя. Сам Петрован, высокий костлявый мужик, родом из Костромы, прожил на основанной им заимке всего ничего три года. Хозяин тайги скараулил незваного гостя. Петрован смог все же вырваться из крепких объятий медведя, но тот так помял мужика, что он вскорости отдал богу душу. Женка Петрована, Лукерья, после того трагического случая, вернулась с детишками обратно в Канский острог. Чего же ей одной, бабе, оставалось делать?

В то далекое время многие городские обыватели и служивый люд, казаки, основывали в сибирской глухомани свои заимки. Некоторые со временем были заброшены, в других, селилось все больше и больше людей. Боялись их жители не столь медведей, сколь метких стрел, выпущенных из татарских луков.

Освоение русскими Восточной Сибири, места где происходит действие книги, пришлось на середину-конец XVI века. Как и во всей Сибири, поначалу, как это ни странно звучит, были освоены северные территории. Это было связано с тем, что они были мало заселены, и русские землепроходцы, охотники-промысловики и казацкие дружины, могли практически беспрепятственно двигаться вдоль рек. При продвижении на юг, пробиваясь через вековую тайгу, русские вышли к границе лесостепи и вошли в непосредственное соприкосновение с землями, контролируемые многие сотни лет енисейскими кыргызами. Следуя испытанной тактике, казаки основывали остроги на новой территории. Так были основаны Енисейский (1619 г.), Красноярский (1628 г.), Канский (1636-37 гг.) остроги. Вышеперечисленные остроги находились на территории енисейских кыргызов, которые естественно пытались выжить незваных пришельцев всеми имеющимися в их распоряжении средствами. Русские казаки нарушили веками устоявшийся ритм жизни кочевников. Они жили здесь еще в то далекое время, когда легионы Священной Римской Империи маршировали по лесам Европы и слово «Сибирь» отсутствовало в словесном лексиконе неспокойного человечества. Там, за Уральскими горами, что являлись границей географических познаний, жили большие и малые народы, принадлежащие к различным этническим группам.

Если бы являлось возможным увидеть политическую карту Сибири того далекого времени, она бы выглядела как разноцветное лоскутное одеяло, находящееся в постоянном, хаотическом движении. Могущественные ханства и каганаты притесняли и закабаляли более слабых и малочисленных соседей, или же вынуждали их откочевывать в другие места, дальше на север, туда, где росли карликовые березки да ягель. Коварные ханы заключали союзы, чтобы вскоре, после достижения политических целей, которые зачастую заключались в физическом устранении соперников, их снова вероломно расторгнуть. Могущественные империи кочевников лопались словно мыльные пузыри, и на их месте, как грибы после дождя, возникали новые государственные образования, чтобы в итоге уступить место самой могущественной империи за всю историю человечества – империи Чингисхана.

Политическое кредо выражалось в коротком выражении, «сегодня он твой друг, а завтра уже враг». Разнузданный разбой и беспредельный грабеж являлись для злокозненных сибирских ханов и их вассалов самыми, что ни на есть, легальными способами их паразитического существования. Малые народы в то далекое время, были угнетаемы их всесильными соседями. Как впрочем и ныне. Они платили могущественным ханам ясак в твердой валюте того времени – шкурками пушных зверей.

Теперь пришло время поближе ознакомиться с той местностью^[4], где происходит непосредственное действие этой книги. Это не так просто, так как существует очень малое количество достоверных исторических источников, позволяющих нам заглянуть в глубину веков, отлистнуть время на пару тысячелетий назад, чтобы увидеть, как же, в каких условиях, жили здесь коренные обитатели сибирских просторов.

В Юго-Восточной Сибири, в горах Восточного Саяна, лежат истоки множества рек и речек, которые несут свои холодные и чистые воды к батюшке-Енисею. Река Кан со всеми его притоками, одна из них. Достоверно известно, что уже в 60 году до н. э. в этих местах жили, как енисейские кыргызы, ведущие родословную от древних тюркских народов, так и другие, менее малочисленные народы, относящиеся к саянским самодийцам.

Самое же первое письменное упоминание о енисейских кыргызах можно найти в китайской летописи «Ши цзи», известной больше в России под названием «Исторических записок» Сыма Цяня^[5], датируемых 201 годом до н. э. Там указано, что они, кыргызы, попали в подчинение к Хунну, древнему кочевому народу населявшему степи к северу от Китая и регулярно совершавшему набеги на тогдашнюю китайскую империю Хань, что послужило одной из причин возведения Великой Китайской стены.

В китайских источниках подробно описывается внешний вид тогдашних кыргызов, что вызывает однако большое удивление. Две тысячи лет тому назад многие кыргызы были светлокожи, рыжеволосы и имели голубой цвет глаз. Темные волосы, что доминирует у сегодняшних кыргызов, являлись большой редкостью. Енисейские кыргызы отличались всегда воинственным нравом. В тех же китайских хрониках имеется упоминание о «рыжеволосых дьяволах», хотя в этом случае речь могла идти и о другом кочевом народе. Так или иначе, енисейские кыргызы, не особенно церемонились со своими, более слабыми соседями, собирая с них ясак, однако и сами они были вынуждены платить долгие годы дань Уйгурскому каганату. Но после кровопролитной войны, которая длилась двадцать лет и закончилась в 840 году, они смогли наконец победить своих злейших врагов-уйгуров и образовали Кыргызский каганат.

Ко времени образования каганата войско кыргызов насчитывало около 80 000 всадников, что являлось для того времени огромной силой. Енисейские кыргызы достигли вершины могущества. Их государство простиралось на огромных пространствах от Байкала и до предгорий Тянь-Шаня, включая в себя Прииртышье, Алтай, Туву и Восточные Саяны – на общей площади в 198 000 кв. км.

В это же время было составлено детальное описание енисейских кыргызов, сделанное китайскими послами, по поручению их императора У-цзуна 武宗, во время их путешествия в 841 году из Ордоса^[6] в Кыргызский каганат.

Китайские чиновники добросовестно выполнили поручение своего суверена. Из каких соображений исполняли они возложенную на них работу, история умалчивает. Но достоверно известно, что император У-цзун отличался особой жестокостью к его явным и мнимым противникам.

Так или иначе, благодаря старательной работе чиновников-мандаринов, мы можем немножко заглянуть за исторические кулисы и ознакомиться с бытом енисейских кыргызов.

В стране кыргызов преобладают болотистые почвы, зимы холодные и снежные. Мужчины носят в ушах серьги. По характеру они являются храбрыми и отважными воинами. Как мужчины, так и женщины имеют татуировки. Мужчины на руках, замужние женщины на лицах (в некоторых других источниках «от уха до шеи»). Браки их не особенно прочны. Знают календарь, который делят на месяцы и сезоны и 12-летние годовые циклы. Занимаются земледелием. Сеют ячмень, пшеницу, просо и конопляное семя. Ни плодов древесных, ни овоща огородного не выращивают.

В более поздних источниках имеются сведения, что енисейские кыргызы занимались плодоводством и овощеводством. Часть из них вела оседлый образ жизни. В местах их поселений, находящихся на территории сегодняшней Хакассии и юга Красноярского края, в ходе проведенных археологических исследований были найдены остатки ирригационных сооружений, что позволяет сделать вывод, что енисейские кыргызы использовали искусственное орошение некоторых возделываемых ими полей.

Сеют в апреле, жнут в октябре. Муку мелят ручными жерновами. Делают пиво. Успешно занимаются скотоводством. Много как лошадей, так же коров и овец, верблюдов же меньше. Лошади крупные и сильные. Ими же, как и овцами, платят калым, до 100-1000 голов. Богачи имеют стада в несколько тысяч коров. Из еды предпочитают мясо и молоко, делают также пироги и пиво для своего правителя.

Охотятся на диких баранов, дзеренов, тарпанов, оленей и чернохвостых коз. Занимаются рыбной ловлей, судя по произведенному описанию – осетры. Охотятся на птицу; утки, гуси, сороки, орлы и ястребы.

Скорее всего в описании охоты на птицу закралось небольшое недоразумение. Китайские «мандарины» составляли описание на основе повествования посольских работников енисейских кыргызов. На самом же деле хищные птицы отлавливались, приучались и использовались для охоты. Охотничьи птицы очень высоко ценились и посылались в качестве подарков соседним правителям. Так например, в 843 г. кыргызский каган отправил китайскому императору десять пар соколов.

В их стране растет много деревьев, больше всего берез. Также ива, сосна и ель.

Добывают золото, олово и железо, для чего роют в земле шахты.

Позже известные среди местных жителей под названием «чудские копи».

Во время дождя? (так написано в хронике) плавят железо, называемое цзяша (迦沙) из которого изготовляют крайне острое оружие.

Носят белые валяные шляпы, пояса с точилом. Бедные одеваются в овчины и шляп не носят. Богатые (женщины) одеваются в шерстяные платья или привозной шёлк и парчу. Зимой живут в избах, покрытых корой. На войне используют луки, знают знамёна, у всадников есть деревянные щитки для рук и ног, наплечники от сабельных ударов и стрел. Воинов собирают из всех родов.

Здесь нужно особо отметить, что енисейские кыргызы имели мощную и хорошо организованную армию, укомплектованную десятитысячными округами (туменами). В случае ведения длительных военных действий армия дополнялась ополчением, в том числе из вассальных таежных народов. Основной ударной силой являлась конница, состоящая из закованных в латы всадников (алыпов), вооруженных копьем (чыда), палашом (ай палты) и боевой палицей (чис тохпах). Латы (куяки) были кованы из металлических пластин, скрепленными кожаными завязками, и одевались поверх рубахи (чаргах), пошитой из прочной кожи. На голове находился металлический шлем с забралом (тулага), украшенный гребнем из конских волос – (яловец).

Алыпов, можно было безо всякого преувеличения именовать – кыргызскими рыцарями. Армией управляли генералы (сангуны). На возвышенных местах были выстроены наблюдательные пункты и даже небольшие горные крепости (све). Основное их назначение сводилось не к длительной обороне, а о своевременном предупреждении о грозящей опасности со стороны воинственных соседей.

Правителя называют «ажо» (阿熱) и династия также называется Ажо. Перед домом царя установлено знамя (туг), он одевается в соболью шапку зимой и колпак с золотым ободом летом. Его ставка у поросших лесом гор (青山), вокруг деревянные стены. Шатёр ажо называется мидэджи (密的支).

Столица енисейских кыргызов, в которой находилась ставка их правителя, вероятнее всего находилась в городе Кемжикет, расположенном на реке Уйбат^[7]. По мнению историков, это был не единственный город на территории Кыргызского каганата.

По некоторым данным, после разгрома уйгуров в 840 году, кыргызы перенесли ставку своего верховного правителя «ажо» в столицу злейших врагов, в город Орда-Балык^[8] («столичный город»), известный также под названием Карабалгасун («черный город»).