Buch lesen: «Аркан смерти»

Schriftart:

Первая среда спустя неделю.

Вести внутренний монолог не осталось сил, поэтому мысли молчали. Правильнее сказать – были остановлены. Охлаждены или остужены. Да и как можно было размышлять, глядя на свежую могилу, я не знал. Всё, что могло выдать сейчас моё тело, это присутствие. Нахождение здесь, около него.

Холодный гранит его вечной постели не источал никакого запаха. А чего я ждал? Смерть пахнет разложением, иногда солью. Цветы не перекрывают ароматом смердящие вопли исчезающего тела. Ирисы, имея невероятно тонкий и при этом яркий запах, не способны заполонить воздух воодушевлением. Но только не сегодня. Сегодня не существует ни мерзких, ни прекрасных ароматов. Мир заполонили пустота без запаха и снег.

Традиционно такую картину должны дополнять вороны с огромными крыльями, мрачные плиты и серое плачущее небо. Должен огорчить. Никакой готики. Зрелище более чем странное.

Конец ноября. Белым безмолвием укрыто старое кладбище. Местные работники не удосужились прочистить тропинки между мёртвыми спальнями – совсем не рассчитывали, что какой-то идиот примчится посреди недели в обетованный Танатос. Солнце палило изо всех сил, но зимний сезон забетонировал своё право держать пару-тройку месяцев эти края в холодильнике – снег не поддавался. Лучи слишком красиво освещали бриллиантовые частицы, а чёрные силуэты деревьев контрастно, словно каракули, располосовали васильковое небо.

Многие задаются вопросом: кто придумал сажать на кладбище деревья? На самом деле никто, просто старые деревянные кресты умудрялись прорасти и превратиться в вётлы и клёны. Большинство из них порубили и вырвали, но некоторые дожили до глубокой старости и умудрились отвоевать своё кладбищенское пребывание. Их было слишком неудобно уничтожать.

Прошла всего неделя, но снег всё спрятал. Сложный садистский механизм запустил колесо из ножей в моей груди при виде тихого зимнего солнца и запорошённой могилы. Медленная капля крови потекла из носа и упала на белые кристаллики у ног. Мне было всё равно.

Спустя 13 дней.

Потолок выглядел как трагичное поле битвы, потому что в нём отражался зомби. Хлопающие веки создавали сквозняк для микроорганизмов и сносили минималистические миры. Из остекленелых глаз сочилась меланхолия. Город спал. Но не я. Антенны души сосредоточились на спиритическом сеансе. Всё бесполезно. Никакого сигнала.

По ту сторону неизвестности парят в невесомости ушедшие от нас души. Им не холодно и не жарко, всякие температурные контрасты абсолютно бесполезны для умерших – ТАМ подвластно всё. Любой ушедший может нафантазировать себе самый красивый атласный костюм, платье из китайского шёлка, шерстяные трусы, да хоть кардиган из чешуек селёдки, ведь нет никаких ограничений материальной реальности. Другой вопрос: тактильного удовольствия не подарит даже самая приятная одежда, потому что она – лишь призрачная фантазия. Всё, что могло воздействовать на нервную систему, больше не имеет значения. Есть только сознание и мысли.

Будто эхо голоса живых иногда доносятся до мёртвых, только слух у призраков тоже не работает. Абсурд? Нет, просто ТАМ всё воспринимается через сознание, будто в голове проносится некое кино в объёмном формате, и умерший просто знает, что сейчас кто-то кричит. Процесс слишком тонкий и сложный, видимо, из-за этого голоса живых с трудом преодолевают проблемы мертвенной связи.

Я верил в это пространство изо всех сил. Лежал на кровати и верил до семнадцатого пота. Казалось, мир мёртвых существует, пока я держу мысли о нём в крепких тисках намерения быть с ним на связи. Стоит мне отпустить это ощущение, и произойдёт катастрофа – потустороннее пространство исчезнет в один миг. Главное – держаться и посылать сигналы. Он там и в конце концов должен меня услышать.

Где-то спустя месяц.

Кружащиеся вихри носились по моим глазам и ударялись о дно сетчатки. Откуда они? Из ряби от остатков соли. Я не умывался несколько дней, а слёзы текли непроизвольно. Внутренние краны сорвало, и потоки стали неконтролируемы. Вызывать сантехника бесполезно. Вода периодически заканчивалась, и глаза высыхали. Дневной свет отражался от солёной крошки и создавал несуществующие очертания.

В дверь постучали. Ответа не последовало. Женский голос проговорил глухо что-то про еду. Грудная клетка сократилась, и меня вырвало прозрачной жидкостью прямо на кровать.

Я перевернулся на грудь и попытался стереть солёный слой с лица. Некоторые кристаллики падали на ковёр, а самые вредные попадали в глаза. Режущая боль! Ноющий стон непроизвольно вырвался из горла и ударился о нёбо, пока слёзы пытались смыть солёные раздражители.

За окном всё время утро. Хотя это может быть моим заблуждением, ведь закат мало чем отличается от рассвета, когда отключено ощущение времени.

Почему в моём случае минуты продолжают растягиваться, как резина?

Через 89 суток.

Вопросы атаковали. Именно они заставили меня подниматься с кровати и пытаться есть. Я уже превратился в сухой разум – нужны были ответы.

С кем бы я ни заговорил, все смотрели с диким сожалением. Доказать, что моё состояние в норме, не получалось. В зеркале отражался странный дистрофик, чьи глаза были навыкате, как у пекинеса, и от лёгкого подзатыльника они вылезут из орбит. Синие круги обрамляли веки и делали взгляд ещё более сумасшедшим. Никто не обращал внимания, что я транслирую трезвость. Горе прожито. Мне нужны ответы!

Круг вопрошаемых был очень маленьким. Пара коллег и случайные люди, свидетели происшествия. Про его жену я вовсе забыл. Ей не до меня, вероятнее всего.

Дома я сел у входной двери и припал щекой к холодному полу. Голову нужно было остужать, чтобы опять попытаться выйти на связь с призрачным пространством. Мизинцем правой руки я стал отбивать чёткий метр. Потом пошёл счёт вслух: «Один, два, три, четыре…»

Зрение расфокусировалось, изображение поплыло.

«Тринадцать, четырнадцать…» Вибрация пошла от пяток поверхности ног, добралась до поясницы и опоясала меня. От этого живот втянулся, дыхание застыло на несколько секунд.

Позвоночник заходил ходуном, и я провалился на дно огромной чёрной тарелки. Мой голос продолжал считать, но звучал далеко: «Сорок семь, сорок восемь, пятьдесят три, пятьдесят два…» Осознанный контроль счёта ушёл, и началась путаница.

В этой медитации я хотел отправиться во временной мёртвый поток. У меня получалось заниматься тета-хилингом в разных вариациях, но с энергией ушедших я ещё не вступал в контакт.

«Сто пять, сто десять…» Ноги легко оттолкнулись от дна тарелки, всё тело быстро поднялось над розовой полосой, тянувшейся из ниоткуда. «Я найду тебя, друг…»

Меня понесло вверх и впихнуло в желеподобный слой энергии. Раздирая руками мутный концентрированный воздушный слой, я продолжал двигаться. Медленные и тяжёлые движения вывели меня в новое пространство перламутрового цвета. Здесь никого не было. Вдалеке я заметил бутылку шампанского. Она зависла в воздухе без движения. Подойдя, смог прочитать надпись на этикетке: «Выпей за моё здоровье и не вздумай сюда больше приходить!»

Пробка резко вылетела и ударила меня по лбу. Мизинец остановился, и счёт стих. Я снова различил очертания комнаты и часто заморгал. Он не пускает меня к себе…

После 10 месяцев.

Религия обязана была дать мне ответы. Я читал о мире умерших в христианстве, буддизме, синтоизме, вишнуизме и много где ещё. Меня ничего не устраивало. Множество поколений копило сакральные знания о душе, и всё без толку. В контакт войти невозможно. Заглушённая боль стала пробираться по сосудам вместе с лимфоцитами. Они атаковали агрессивные сезонные вирусы, а боль меня.

Начало осени и ослепительно-красные листья. Деревья горели отмирающими конечностями. Частые дожди развозили грязь. Кладбище стало похоже на помойку.

Я пробрался к его могиле. Венки ещё стояли. «Лучшему другу от Лиама» – гласила надпись на одном из них. Да уж. Лучшему… А был ли я таким же?

Больше не удастся спросить об этом. Всё ушло вместе с ним. Кровь в очередной раз потекла из носа. Слёз не осталось, поэтому теперь я плакал красными каплями.

Вокруг люди вычищали могилы своих близких. Я всмотрелся в них. В каждом мои глаза увидели умершего друга. Мозг продуцировал то, что я хотел, и перестал защищать от сумасшествия. Это грань. Мне нужна помощь. Пора.

Визитка давно лежала в моём кармане и приглашала вступить на путь исцеления. Пальцы медленно нащупали маленький кусочек картонной бумаги.

– «Элла Фокс. Психолог, психотерапевт, автор курса «Отпускание мотыльков». Вам здесь помогут».

– С вами всё в порядке? – спросила женщина, убиравшая соседнюю могилу.

Её обеспокоило то, что я ни с того ни с сего прочитал содержание визитки вслух. Мой ответ был простым:

– Нет…

Я молча зашагал по грязной тропинке, вслушиваясь в хруст гниющих листьев под подошвами моих коричневых ботинок. Внутри меня тоже жила простуженная осень, которая мелкими судорогами рвалась пролиться ринитной жидкостью из ноздрей. Вот только ничего не получалось.

Тропинка вывела меня с кладбища к автобусной остановке, где стояли две грустные женщины, испуганный школьник и старик с загипнотизированными глазами, который видел что-то особенное, чего не замечал больше никто. Я не стал подходить к этим людям. В последнее время мне невыносим близкий контакт даже без разговоров. Кожа содрогалась от мелких ударов током при приближении других людей, любое присутствие раздражало. Всё успокаивалось, когда кто-то мог вовлечься в мои вопросы о прошлом друга, только желающих было слишком мало.

Подъехал новенький белый автобус с надписью «Только экологичное топливо!». Что ж, с новым и здоровым к новому себе и здоровью. Я поднялся по трём ступенькам, оплатил проезд и сел на заднее сиденье у окна. Автобус был пуст, все остались на остановке.

Пока гудел мотор, а колёса подпрыгивали на разбитой дороге, шарф начал меня душить. Тёплые шерстяные косички стали слишком тугими и зажали горло. Где-то в глубине груди образовался булыжник, стягивающий к себе рёбра. Дыхание участилось, кислород стал поступать маленькими порциями. Я схватился за шарф и потянул его вниз, но шерсть будто приклеилась к горлу. Вскочил с сиденья, и мои ноги понесли тело в сторону водителя, но тут же подкосились, и губы поцеловали грязный пол салона.

От резкого торможения меня качнуло вперёд и плечо ударилось о сиденье. Водитель остановил автобус и кинулся мне помогать. Он развязал узел шарфа и встряхнул меня за плечи. Дышать стало легче, но кислорода всё равно было мало. Сквозь вдохи я пропищал: «Не могу! Я всё ещё не готов».

Визит к психотерапевту я отложил до зимы. Не было никакого установленного срока, просто с приходом снега панические атаки прекратились. Что-то внутри меня заморозилось. Вот теперь я решился. Если бы знал, что произойдёт позже, всё равно повторил бы этот путь. Мне слишком нужны были ответы.

Глава 1
Почти двадцать семь…

«Темнота бывает разных цветов, хотя сто́ит перейти в её пространство, наступает временная бесцветность. Глаза в этот момент не просто видят чёрное ничто, они отключаются. Сознание будто переживает мимолётную смерть, так как мозг перестаёт воспринимать зримые объекты. Пройдя эту молниеносную точку отключения от мира, мы автоматически начинаем воспроизводить последнее, что видели перед тем, как оказаться в темноте. И вот тут начинают проступать её разные краски.

Двадцать первого декабря я, как обычно, рассматривал многочисленные оттенки темноты своей спальни, позволив бессоннице обнять меня так мягко, по-родному…

Я видел картину жизни в темноте, где оттенки иссиня-чёрных, графитовых и эбонитовых силуэтов застыли, прислушиваясь к биению моего сердца. Не остановилось ли оно? Никакой паники или тревоги. Просто проверка связи – работает мой кровеносный насос?

Оттенки темноты всё чётче прояснялись и давали новые полутона бессонной ночи. Помню, как мы с тобой раньше специально выключали свет и разглядывали на моём настенном ковре многочисленные пейзажи. Я видел огромные гибридные цветы, которые гигантами заполоняли неизвестную планету. Ты же умудрялся разглядеть расписанный под хохлому унитаз с очень сложной системой отведения канализации. Хотя мне всегда казалось, ты сочинял это от балды, потому что не любил мою привычку романтизировать даже несчастный узор на ковре.

Но я точно уверен, всё-таки ты тоже видел ночные цвета так же, как я. Сам того не подозревая, ты прокололся однажды. Мы были подростками. В этом возрасте наши ровесники занимались чем угодно, но явно не обсуждением несостоятельности теории Дарвина. Да, именно эту чушь мы с тобой начали оспаривать, прогуливаясь как-то по тихой загородной дороге в половине одиннадцатого ночи. Философия, религия и биология завязались в узел, пока мы опровергали естественный отбор эволюции. Между делом ты обращал внимание на то, какого цвета сейчас перед нами ночное небо и как странно выглядит местное кладбище в свете угасающей луны. Цвета естественной тьмы тебя завораживали.

Темнота стала третьей персоной в нашей компании и осталась немым свидетелем, который разрешал выговаривать друг другу всё, даже самые страшные переживания, что концовка очередного сезона любимого сериала может быть провальной.

Ты всегда соглашался со всеми решениями. Я готов был принять любые твои приколы. Ты всегда был на моей стороне. Я же в ответ показывал тебе, насколько ты умён. Выгодный договор или симбиоз двух потерявшихся душ? Скорее это было похоже на близнецовую дружбу, если есть такое понятие. Иногда становилось неясно, где заканчивается твоя мысль и начинается моя. Я забывал, кто из нас загадывал побывать в Италии, а кто планировал перестать есть после шести. Или оба хотели этого одновременно…

Очень чётко помню, как мы остались ночевать в спальных мешках на берегу маленького озера просто для того, чтобы в качестве эксперимента прожить сутки на свежем воздухе без современных гаджетов и средств связи. Хоть было начало лета, ночной сон не шёл ко мне из-за крадущейся прохлады, и я наблюдал за июньской темнотой. Посреди ночи ты резко заворочался и выскочил из своего спального мешка. Стал рассказывать, что тебе приснился странный сон, в котором мы стояли около деревянного ящика. Наши грудные клетки были вскрыты, и из них торчало по одному толстому кровеносному сосуду типа аорты, уходившему под крышку ящика. Во сне ты поднял её и увидел сердце, которое пульсировало вне тел. К нему были присоединены наши аорты. Я воспринял твой сон достаточно спокойно и сказал: это в целом символично, ведь ритмы наших жизней уже настолько синхронизированы, что все биологические процессы тоже стали протекать одинаково. Мы же постоянно были в контакте. Делали вместе множество вещей, любили одни книги и верили в одного бога.

Десять лет такой крепкой дружбы. Потом ты женился и купил двухкомнатную квартиру, а я всё бродил в поисках себя. Кипение жизни, смена событий, а ты вдруг исчез…

В то отвратительное утро я проснулся с ощущением, будто у меня в области солнечного сплетения оставили огромное сверло. Еле встав с кровати, я тут же полез в телефон проверять сообщения и пропущенные звонки – вдруг что-то случилось. Ничего не было. Только сверло никуда не делось. Целый день оно прорывало тоннель внутри меня, наматывая тревогу на свои лезвия. Вечером, решив, что во мне поселилась беспочвенная паранойя, я попытался выкинуть эту тяжесть из груди с помощью замедления дыхания, сидя за кухонным столом. Минута чередования вдохов и выдохов под контролем, и постепенно исчезли все мысли. Дойдя до темпа спокойного движения воздуха в лёгкие и обратно, я досчитал до трёх, и меня проглотила темнота…

В ней я увидел тебя. Мы стояли у того самого ящика, где лежало подсоединённое к нам сердце. Ты держал ножницы. Быстрое движение пальцами правой руки – и лезвия разомкнулись. Мимолётный взмах, и твоя аорта была отрезана. Ты смотрел в пол и истекал кровью. Ужас сковал всё тело так, что я даже не смог никак отреагировать. Мои глаза закатились и будто сделали сальто, я вновь очнулся с воображаемым сверлом за кухонным столом, весь мокрый и дышащий, словно поросёнок с рассечённым горлом на бойне. Через пятнадцать минут раздался звонок твоей жены: «Он… он прыгнул…»

Старый ржавый мост позволял людям перебираться к загородным дачам, словно добродушный паромщик. Его скрип создавал разные мотивы, сопровождая идущего песней. Я прихожу на твою могилу, а затем на середину этого моста каждую среду и пытаюсь понять, зачем ты это сделал. Зачем пришёл сюда под вой ноябрьского ветра в одном чёрно-зелёном свитере, синих спортивных брюках и босиком? Зачем закинул правую ногу на парапет моста и, забравшись на него, развёл руки в стороны, словно раненный в спину ворон над ледяными волнами Стикса? Свидетели твоего прыжка твердили, что ты блаженно улыбался, отдавая своё тело гравитации. Наверное, то мгновение падения длилось для тебя, как нескончаемые титры после артхаусного фильма. Холодный воздух пробирался под твою одежду, кусая кожу невидимыми клыками. Сердце замирало и приводило в уши глухоту. Ты планировал умереть от удара об воду, но этот сценарий разорвался вместе с твоей грудной клеткой и лёгкими о выброшенную в реку металлическую трубу. Она застряла одним концом в иле, другим – навела в темноте тайный прицел на желающего упасть в реку. Им стал ты.

Когда я стоял на кладбище в день похорон, меня снова проглотила темнота. Очередной обморок, в котором ты раскрыл мне всю картину твоей смерти, разложив последнюю серию жизни на кадры. В это время все ушли заполнять себя траурным алкоголем, а я так и стоял, как ледяная скульптура, с двумя сиреневыми ирисами в правой руке. Позже эти цветы покоились на груди свежей могилы, навсегда заслонившей тебя от мира.

Ирисы вяли в пространстве ноября. Вместе с ними усыхал и я, заколачивая во сне коробку с сердцем и кромсая пальцами идущую к нему аорту. Но она была слишком крепкой. Прочность ей придавали злость и непонимание твоего поступка.

Чуть больше года прошло с тех пор, как ты ушёл. Двадцать первое декабря. Вторник. Завтра я снова приду в твою мёртвую спальню с чёрно-золотой оградой вместо капронового балдахина. Принесу два сиреневых ириса и заменю завядшую пару. Я буду ждать, что ты заберёшь меня в свою темноту и расскажешь, почему решился на свободное падение вместо того, чтобы прийти ко мне и вывернуть своих демонов наизнанку. Пара часов на кладбище, тысяча девятьсот тридцать дыхательных движений и ничего… Это ничего проводит меня и, обняв за сгорбленные плечи, прошепчет на ухо: «Я с тобой…»

Прочитав несколько раз эту запись на вырванном из блокнота листе, я понял, что никакого результата не получил. Задание написать это письмо я получил на сеансе групповой психотерапии. Строчки не сразу вырвались из меня, сначала им пришлось пробиваться сквозь толстенную преграду из плотного воздуха внутри моих мыслей, где молекулы были склеены тоской.

На нашей встрече у психотерапевта все писали своим близким письма. Близким, которых потеряли. Нас было четырнадцать человек, и все, кроме меня, справились, даже зачитали свои тексты вслух. Эмоции били ключом, и кабинет психолога погрузился в звуки захлопывающихся гештальтов. Каждый смог договорить своим дорогим людям то, что не успел. Свербящие чувства наконец-то нашли выход, и над нашими головами полетели освободившиеся от груза скорби души. Я буквально видел, как очертания прозрачных фигур выходили из-за спин участников и растворялись под потолком. У меня же гештальт остался открытым, из него сквозило могильным холодом. Моя душа не собиралась ничего писать, а намеревалась уйти в тонкий мир, чтобы сказать всё Геро=ру лично.

Психотерапевт Элла ведёт программу для людей, потерявших близких, уже не первый раз. Её визитка попалась мне в частном медицинском центре, когда я проходил обследовании щитовидной железы. Не думал тогда, что мне может пригодиться помощь такого специалиста, но визитку всё же взял. Тёмно-бордовые волосы Эллы аккуратно спускались до плеч, соответствуя безмятежному движению её рук во время всяческих разъяснений. Внешние уголки зелёных глаз были чуть приподняты, создавалось ощущение, что они всегда в фазе улыбки. Сорокапятилетний опыт её жизни был преобразован в копилку выученных уроков и позволил вывести множество мудрых мыслей, которыми она потоком делилась с застрявшими в горе людьми.

После ухода группы Элла задержала меня:

– Ты был таким задумчивым сегодня. Мне показалось, что больше наблюдал. Заметил эффект у других?

– Да, – ответил я. – Людям стало значительно легче. Ты молодец!

– Я не напрашивалась на комплимент. Речь о тебе. Ты посмотрел со стороны, как у других получается отпустить своё горе. А такой процесс не всегда удаётся быстро запустить. В твоём случае это происходит сложнее, но постепенно нить между тобой и Герором становится тоньше. Пусть она потихоньку исчезает. Не останавливайся, у тебя свой темп проживания боли.

Мысль о потери связи меня злила. Я не готов.

Рыжий мейн-кун Эллы потёрся о мою ногу, с одной стороны, проявив ласку, с другой – напомнив, что не стоит задерживаться у специалиста, поток клиентов которого ожидает свою порцию катарсиса за дверью.

– Может быть… – всё, что я смог ответить.

– Попробуй выполнить сегодняшнее задание дома. В тишине. Наедине с собой или с ним. Ты можешь начать первые строчки спонтанно, без банального «Здравствуй, дорогой друг!» и прочего. Просто дай волю руке и пиши. Пиши, не думая о правилах, о красоте письма. Просто пиши ему.

– Хорошо, я попробую.

– Обещаешь?!

Она, как всегда, поймала меня за мою настырную привычку выполнять малейшее обязательство. Идти на попятную было бесполезно, и я ответил:

– Конечно, обещаю…

Придя домой, я всё же написал это самое письмо-рассказ. Сначала долго смотрелся в свой зеркальный потолок в спальне, от которого меня упорно отговаривали все участники моего ремонта. То видели в этом глупое дизайнерское решение, то называли небезопасным, то настаивали на мистических предопределениях, сулящих мне провал в зазеркальное пространство, что на обыденном языке означало сумасшествие. Но мне хотелось перед сном видеть отражение своего маленького мира, как бы наблюдая за собой со стороны. Возможно, это детская причуда. А может, это моя форма медитации, которая помогла мне сегодня взяться за письмо, заданное Эллой.

Я лежал на кровати и всматривался в отражение своих серых глаз. На моём лице ещё оставались признаки молодости, хотя их уже начали кромсать небольшие мимические морщины на лбу. Густые светло-русые волосы, как всегда, коротко стрижены и обречены на скорое исчезновение. Мой отец рано облысел, теперь жду этого и я. А там кто знает… По крайней мере, не должны исчезнуть длинные ресницы, которые периодически переплетались и создавали плотную завесу над глазами.

Я был очень худым. Особенно в последнее время. Маленький тонкий человек с большой раной. Можно было подрабатывать моделью для рекламы препаратов от анорексии. Смотрите на Лиама и жуйте побольше белка! А ещё всяких овощей и фруктов, но не содержащих нитраты, иначе всех охватит массовая диарея.

Пока я погружался в отражение, моя душа обрела голос и нашептала свой монолог руке. Я превратился в проводника истории боли. Герор не был мне братом, но наши души, похоже, породнились ещё до рождения, подписав некий договор. Думаю, в нём значился пункт о «непрекращении» соглашения при внезапной смерти одной из сторон. Я всё ещё чувствовал эту близнецовую связь, только теперь она причиняла жуткую боль…

Перечитал письмо несколько раз вслух. Мне казалось, Герор стоит около окна моей спальни и слушает, как я в пустоту произношу записанные мысли, завернувшись в плюшевый серый плед. Я закончил читать и посмотрел в сторону окна. Герор полупрозрачный, с серебряным отливом. На нём бежевый свитер под горло, светлые брюки и, как всегда зимой, короткие серые шерстяные носки. Каштановые волосы растрёпаны, а глаза цвета горячего шоколада смотрят на меня в упор с полным умиротворением. Не знаю, как мне удалось сотворить этот образ, но я был благодарен его присутствию. Время остановилось, и мы очень долго вели зрительную беседу. Как в жизни: половину информации можно было не озвучивать, мы многое понимали без слов. Но вот призрачный силуэт Герора стал водить указательным пальцем по стеклу, оставляя широкие завитки. Происходящее выглядело для меня странным, мой друг не был любителем рисовать на морозных окнах узорчатые фигуры. Наблюдая за медленными движениями Герора, я постепенно провалился в сон.

Утром я подошёл к окну в полупроснувшемся состоянии, чтобы скрыть свою комнату от зимнего утреннего солнца коричневыми шторами, и обратил внимание, что стекло не очень чистое. На нём были широкие разводы, будто оставленные чьим-то пальцем. Но не бессмысленные волны или спирали – в этих очертаниях читалось число двадцать семь. Герор оборвал свою жизнь за пару дней до двадцатисемилетия…