Buch lesen: «Отпущу свою душу на волю…»

Schriftart:

Деревянный журавль

Тихий край. Невысокое солнце.
За околицей небо и даль.
Столько лет простоял у колодца
В деревянном раздумье журавль.

А живые – над ним пролетали
И прощально кричали вдали.
Он смотрел в журавлиные дали
И ведро волочил до земли.

Но когда почерневшую воду
Тронул лист на немытой заре,
Он рванулся и скрылся из виду
И… зацвёл на далёкой земле.

Ослеплённый алмазною пылью,
Он ветвями на север растёт.
Ему рубят широкие крылья
И швыряют в дорожный костёр.

А когда журавлиная стая
На родимую землю летит,
Он холодные листья роняет
И колодезным скрипом скрипит.

1967

Отсутствие

Ты придёшь, не застанешь меня
И заплачешь, заплачешь.
В подстаканнике чай,
Как звезда, догорая, чадит.
Стул в моём пиджаке
Тебя сзади обнимет за плечи.
А когда ты устанешь,
Он рядом всю ночь просидит.

Этот чай догорит.
На заре ты уйдёшь потихоньку.
Станешь ждать, что приду,
Соловьём засвищу у ворот.
Позвонишь.
Стул в моём пиджаке
Подойдёт к телефону,
Скажет: – Вышел. Весь вышел.
Не знаю, когда и придёт.

1967

«Всё сошлось в этой жизни и стихло…»

Всё сошлось в этой жизни и стихло.
Я по комнате кончил ходить.
Упираясь в морозные стёкла,
Стал крикливую кровь холодить.

Я вчера в этом доме смеялся,
Кликнул друга, подругу привёз.
И на радостях плакать пытался,
Но судьбы не хватило для слёз.

Так стоял в этом смолкнувшем доме.
И на божий протаяли свет
Отпечатки воздетых ладоней
И от губ западающий след.

Я рванусь на восток и на запад,
Буду взглядом подругу искать.
Но останутся пальцы царапать,
И останутся губы кричать.

1967

«Звякнет лодка оборванной цепью…»

Звякнет лодка оборванной цепью,
Вспыхнет яблоко в тихом саду,
Вздрогнет сон мой, как старая цапля
В нелюдимо застывшем пруду.

Сколько можно молчать! Может, хватит?
Я хотел бы туда повернуть,
Где стоит твоё белое платье,
Как вода по высокую грудь.

Я хвачусь среди замершей ночи
Старой дружбы, сознанья и сил,
И любви, раздувающей ноздри,
У которой бессмертья просил.

С ненавидящей, тяжкой любовью
Я гляжу, обернувшись назад.
Защищаешься слабой ладонью:
– Не целуй. Мои губы болят.

Что ж, прощай! Мы в толпе затерялись.
Снилось мне, только сны не сбылись.
Телефоны мои надорвались,
Почтальоны вчистую спились.

Я вчера пил весь день за здоровье,
За румяные щёки любви.
На кого опустились в дороге
Перелётные руки твои?

Что за жизнь – не пойму и не знаю.
И гадаю, что будет потом.
Где ты, господи!.. Я погибаю
Над её пожелтевшим письмом.

1967

«Ниоткуда, как шорох мышиный…»

Ниоткуда, как шорох мышиный,
Я заскребся в родимом краю.
Я счастливый, как пыль за машиной,
И небритый, как русский в раю.

– Где ты был? – она тихо подсядет,
Осторожную руку склоня.
Но рука, перед тем как погладить,
Задрожит, не узнает меня.

1967

Кольцо

Вспомни старый трамвай! Среди лязга и пыли
Он летел по кольцу – колесо в колесо.
Ты сходил, он сходил, вы куда-то сходили,
Вы трамвайной судьбы размыкали кольцо.

Вы клубились по жизни, теряя друг друга,
Рты и души кривила вам ярость борьбы.
Но остался один, не сорвавшийся с круга,
Не постигший разогнутых линий судьбы.

Каждый день, каждый час вы сменяли друг
друга.
Вот твоя остановка. Приехал, вставай!
Показалось, что не было жизни вне круга,
Человеку, водившему этот трамвай.

Показалось, что в мире всегда он пребудет,
Этот замкнутый круг, этот бег без конца.
Но трамвай изломался, стал пылью. А люди
И не знали о том человеке кольца.

Между тем говорили, что каждое утро
Где-то в городе кружится некий старик.
Остановится, пальцем поманит – как будто
Что-то хочет сказать, изо рта только скрип.

И нелепым волчком он упал среди улиц,
Притворился ли мёртвым иль кончил
свой век?
Но его башмаки на ногах шевельнулись,
Поднялись и продолжили прерванный бег.

Башмаки! В эту чушь ни один не поверил.
Самый храбрый слегка изменился в лице.
Башмаки? Подтащил башмаки и примерил
И пошёл против воли метаться в кольце.

Ты кричала, любовь! Он тебя не услышал.
Неизменному другу не подал руки.
Растворился, исчез, но из круга не вышел.
И продолжили дьявольский бег башмаки.

1968

Очки Заксенгаузена

В бывшем лагере смерти лежит и поныне
Облетевшая груда безлицых очков.
Это память слепых, некрасивых, невинных,
Сбитых в кучу людей, это зренье веков!

Где они, как миры в пустоте, с номерами,
Пред сожжением снявшие молча пенсне?
Говорят, что вернулся один за очками —
Через годы!
Вам так повезёт лишь во сне.

Он нашёл свою вещь в той слезящейся
груде,
Непохожий на всех – человек или миф.
Вы встречали его, симпатичные люди?
Он глядит не мигая, как будто сквозь мир.

Он на солнце глядит из провала ночного.
– Ты ослепнешь, старик! —
Но ему всё равно.

Это солнце на небе – простое пятно
Для души, столько горя вобравшей земного.

Дай вам бог, чтобы так никогда не пришлось
Сумасшедшим бродить среди солнечных
улиц.
Буква? Женщина? Истина?..
Смотрит не щурясь.
То, что вас ослепляет, он видит насквозь.

1968

Атомная сказка

Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

– Пригодится на правое дело! —
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

1968

Грибы

Когда встает природа на дыбы,
Чтó цифры и железо человека!
Ломают грозно сонные грибы
Асфальт непроницаемого века.

А ты спешишь, навеки невозможный
Для мирной осмотрительной судьбы.
Остановись – и сквозь твои подошвы
Начнут буграми рвать тебя грибы.

Но ты не остановишься уже!
Лишь иногда в какую-то минуту
Ты поразишься – тяжести в душе,
Как та сопротивляется чему-то.

1968

Снег

Зимний час. Приглушённые гулы.
Снег идёт сквозь людей и сквозь снег.
Облепляет ночные фигуры,
Замедляет наш яростный бег.

Друг у друга не просим участья
В этой жизни опасной, земной.
Для старинного смертного счастья
Милый друг возвратится домой.

Долго пальцы его ледяные
Будут ключ запропавший искать.
Дверь откроют навстречу родные,
Молча снег он начнёт отряхать.

Будет долго топтаться пред светом.
Будут ждать терпеливо его.
Обнажится под тающим снегом
Пустота – никого! Ничего!

1968

Змеиные травы

Мчался поезд обычного класса,
Вёз мечты и проклятья земли.
Между тем впереди через насыпь
Серебристые змеи ползли.

Людям снилась их жизнь неуклонно,
Снился город, бумаги в пыли.
Но колёса всего эшелона
На змеиные спины сошли.

Всё сильней пассажиров шатало,
Только змеи со свистом ползли.
Незнакомая местность предстала,
И змеиные травы пошли.

Канул поезд в пустое пространство,
И из вас никому невдомёк,
Если вдруг среди мысли раздастся
Неизвестно откуда – гудок.

1968

«Закрой себя руками: ненавижу…»

Закрой себя руками: ненавижу!
Вот Бог, а вот Россия. Уходи!
Три дня прошло. Я ничего не слышу
И ничего не вижу впереди.

Зачем? Кого пытался удержать?
Как будто душу прищемило дверью.
Прислала почту – ничему не верю!
Собакам брошу письма – растерзать!

Я кину дом и молодость сгублю,
Пойду один по родине шататься.
Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться
Над тем, что говорил тебе: люблю.

Три дня, три года, тридцать лет судьбы
Когда-нибудь сотрут чужое имя.
Дыханий наших встретятся клубы —
И молния ударит между ними!

1968

Урод

Женщина, о чём мы говорили!
Заказали скверное вино.
И прижались в этом зимнем мире
Так, что место заняли одно.

Только шли минуты год за годом,
Каждый душу сохранить хотел.
И с одра морщинистым уродом
Встал, как лишний, след от наших тел.

Нацепил пальто и хлопнул дверью,
И открылся перед ним простор.
Род людской, наверно, будет верить,
Что его количество растёт.

1968

Ветер

Кого ты ждёшь?.. За окнами темно,
Любить случайно женщине дано.
Ты первому, кто в дом войдёт к тебе,
Принадлежать решила, как судьбе.

Который день душа ждала ответа.
Но дверь открылась от порыва ветра.

Ты женщина – а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил твои волосы,
Другой – топил на море корабли.

1969

Любовь

Он вошёл – старый дом словно ожил.
Ты сидела – рванулась не ты:
Проступили такие черты,
Что лицо на лицо не похоже.

Он ещё не забрал, но уже
Ты его поняла по движенью.
То душа прикоснулась к душе,
То звезда зацепилась о землю.

1969

Мужчина и женщина

Ни тонким платком, ни лицом не заметна,
Жила она. (Души такие просты.)
Но слёзы текли, как от сильного ветра…
Мужчина ей встретился – ты!

«Не плачь!» Покорилась тебе. Вы стояли:
Ты гладил, она до конца
Прижалась к рукам, что так нежно стирали…
О, если бы слёзы с лица!

Ты выдержал верно упорный характер,
Всю стёр – только платья висят.
И хочешь лицо дорогое погладить —
По воздуху руки скользят.

1969

Осенний космос

Старинная осень, твой стих изжит,
Твоя сторона пуста.
Ночами под деревом воздух визжит
От падающего листа.

И ветер, донесший раскат зимы,
Все стекла задул в селе.
Деревья тряхнуло вон из земли,
А листья – назад, к земле.

Не воздух, не поле, не голый лес,
А бездны меж нас прошли.
Горит под ногами лазурь небес —
Так мы далеки от земли.

Но тише, подруга моя! Жена!
Минута раздумья есть.
То дождь пошёл, то почти тишина…
Такого не перенесть.

Шёл дождь прямой, шёл дождь прямой,
Всё было прямым, прямым.
Шёл дождь прямой, шёл дождь прямой,
Внезапно он стал косым.

Всё стало косым под косым дождём:
Забор, горизонт, холмы,
И дом, потемневший мгновенно дом,
И мы перед ним, и мы!

1969

Ночь

Ночь!.. Опасайся мыслей
С пёсьими головами.
В душе горят, не мигая,
Зелёные лица сов.
И тело стоит отдельно —
Не прикоснись руками,
Когда идёт по восьмёрке
Стрела мировых часов.

Глухие ночные звуки
Из жизни стирают память.
Что различить ты хочешь?
Звук? Уже нет его.
Руки протянешь – воздух
Отхватит тебя с руками.
Бросишь целую гору —
Днём не найдёшь ничего.

Днём здесь была долина.
Сейчас без следа и знака.
Лес, существа ночные,
Деревья молчат, скрипя.
Что уловить ты хочешь?
Спичку зажги – из мрака
Все чудовища мира
Ринутся на тебя.

Я знаю, что среди мыслей
Такие вдруг выпадали,
Мне лучше б не видеть света
И жизни вовек не знать!
Четыреста карабинов
В своих пирамидах спали.
Один карабин не выдержал,
Забился и стал стрелять.

1969

Сотни птиц

В зимнем воздухе птицы сердиты,
То взлетают, то падают ниц.
Очертанья деревьев размыты
От насевших здесь сотнями птиц.

Суетятся, кричат – кто их дразнит?
День слоится в прозрачной тени.
На равнине внезапно погаснет
Зимний куст – это снова они.

Пеленою полнеба закроют,
Пронесутся, сожмутся пятном.
И тревожат, и дух беспокоят.
Что за тень?.. Человек за окном.

Человека усеяли птицы,
Шевелятся, лица не видать.
Подойдёшь – человек разлетится,
Отойдёшь – соберётся опять.

1969

«Не сжалится идущий день над нами…»

Не сжалится идущий день над нами,
Пройдёт, не оставляя ничего:
Ни мысли, раздражающей его,
Ни облаков с огнями и громами.

Не говори, что к дереву и птице
В посмертное ты перейдёшь родство.
Не лги себе! – Не будет ничего,
Ничто твоё уже не повторится.

Когда-нибудь и солнце, затухая,
Мелькнёт последней искрой – и навек.
А в сердце… в сердце жалоба глухая,
И человека ищет человек.

1969

Отцу

Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете.
Взгляни на мать – она сплошной рубец.
Такая рана видит даже ветер!
На эту боль нет старости, отец.

На вдовьем ложе памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далёких тучах,
Дарила миру призраков летучих —
Сестёр и братьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?..
Летит за годом год.

– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам
счастья!.. —
Мать в ужасе мне закрывает рот.

1969

Последние кони

Се – последние кони! Я вижу последних
коней.
Что увидите вы?
Вороныя! Как мчатся! Сильней и сильней!
Разнесут до Москвы!

Словно мне говорят: ничего! Мы покажем
себя,
Разогнать бы печаль.
Божьей дланью срывает мне шапку со лба.
А! Мне шапки не жаль.

Топот, ржанье, окраина… Хутор мелькнул.
Дед, я знаю, один.
Вышел он, поглядел и рукою махнул:
– Пропадай, сукин сын!

1969

Кактус

Самолет оторвался от верной земли,
И подошвы повисли в пыли.

Гений плоскости смутно почуял подвох,
Потому что земля – из-под ног.

За спиною – старуха сидела с мешком,
Молодые с цветочным горшком

Да дитя, не спускавшее с кактуса глаз,
Ибо кактус цветет только раз.

А еще футболист и солдат в отпуску…
Самолёт набирал высоту.

Отступись, человек! Вот граница небес!
Самолёт в мирозданье исчез.

За минуту, когда он свободу обрел,
Неожиданно кактус расцвел.

1969

Муравей

Я не знаю ни бога, ни счастья,
Только бревна таскаю, прости.
На земле муравей повстречался
И бревно мне помог донести.

Я дышал в муравьиное темя.
Он по краю стакана ходил,
Из которого в доброе время
Не одну только воду я пил.

Показалось: частицею малой
Сам я вспыхнул на чьём-то краю.
Разве глупая тварь понимала
Одинокую душу мою?

Но концы темной бездны неровно
Преломились в едином луче.
Мы таскали тяжелые бревна
То на том, то на этом плече.

Где он? Дом я достроил до крыши,
Вместо пола и стен – решето…
Были встречи короче и ближе,
Но предела не ведал никто.

1969

Поэт

Спор держу ли в родимом краю,
С верной женщиной жизнь вспоминаю
Или думаю думу свою —
Слышу свист, а откуда – не знаю.

Соловей ли разбойник свистит,
Щель меж звёзд иль продрогший бродяга?
На столе у меня шелестит,
Поднимается дыбом бумага.

Одинокий в столетье родном,
Я зову в собеседники время.
Свист свистит всё сильней за окном —
Вот уж буря ломает деревья.

И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.

1969

Стоящий на вершине

Однажды сонную долину
Покинул дерзкий человек.
Ступил ногою на вершину.
– Отселе вижу! – он изрек.

И длань движением державным
Простёр на низшие миры,
Опасно встать с горами равным,
Имея душу не горы.

Ему внезапно вид явился
Настолько ясный и большой,
Что, потрясённый, он сломился
Несоразмерною душой.

1969

Русская мысль

Скажи мне, о русская даль,
Откуда в тебе начинается
Такая родная печаль?..
На дереве ветка качается.

День минул. Проходит два дня.
Без ветра на дереве мечется.
И взяло сомненье меня:
Мерещится иль не мерещится?

Оттуда мне глаз не свести.
С чего оно, право, качается?
Пошёл и напился с тоски…
Так русская мысль начинается.

1969

«И снился мне кондовый сон России…»

И снился мне кондовый сон России,
Что мы живем на острове одни.
Души иной не занесут стихии,
Однообразно пролетают дни.

Качнет потомок буйной головою,
Подымет очи – дерево растет!
Чтоб не мешало, выдернет с горою,
За море кинет – и опять уснет.

1969

Горные камни

В горной впадине речка ревела,
Мощный корень камнями дробя.
Но зеленое дерево въело
Перекатные камни в себя.

И, мучительно принятых в тело,
Вознесло над иссохшей землей.
Как детей безобразных, одело
Терпеливой плакучей корой.

Раскаленный на солнце жестоком,
Камень тело корявое рвал.
Стукнул дятел в кремень ненароком,
Искру высек и где-то пропал…

Что там дышит, и просит ответа,
И от боли кричит в забытьи?!
Это камни скрежещут от ветра,
Это, дерево, камни твои.

1970

«Из земли в час вечерний, тревожный…»

Из земли в час вечерний, тревожный
Вырос рыбий горбатый плавник.
Только нету здесь моря! Как можно!
Вот опять в двух шагах он возник.

Вот исчез. Снова вышел со свистом.
– Ищет моря, – сказал мне старик.
Вот засохли на дереве листья —
Это корни подрезал плавник.

1970

«За сияние севера я не отдам…»

За сияние севера я не отдам
Этих суженных глаз, рассечённых к вискам.

В твоём голосе мчатся поющие кони,
Твои ноги полны затаённой погони.

И запястья летят по подушкам – без ветра
Разбегаются волосы в стороны света.

А двуострая грудь серебрится…
Так вершина печали двоится.

1970

«Завижу ли облако в небе высоком…»

Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает…
А ветер гудит и тоску нагоняет.

Что вечного нету – что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко…
И поле широко, и небо высоко.

1970

«Когда я не плачу, когда не рыдаю…»

Когда я не плачу, когда не рыдаю,
Мне кажется – я наяву умираю.

Долины не вижу, былины не слышу,
Уже я не голосом родину кличу.

И червь, что давно в моем сердце скрывался,
Залетному ворону братом назвался.

Он выгрыз мне в сердце дыру с голосами,
А ворон мне вырвал глаза со слезами.

Но червь провалился сквозь камень
безвестный,
Но ворон разбился о купол небесный.

А больше ко мне не укажет следа
Никто… никогда…

1970

«Когда песками засыпает…»

Когда песками засыпает
Деревья и обломки плит, —
Прости: природа забывает,
Она не знает, что творит.

На полпути почуяв пропасть
И дорожа последним днем,
Прости грядущего жестокость:
Оно придет, а мы умрем.

1971

Авось

Есть глубинный расчет в этом слове
мирском,
Бесшабашность и мудрость с запечным
зевком,
Свист незримой стрелы, шелестенье в овсе,
Волчье эхо и весть о заблудшей овце,
Русский сон наяву и веселие риска,
Славный путь напролом и искус Василиска.
На авось отзывается эхо: увы!
Сказка русского духа и ключ от Москвы.

1971

«На Рязани была деревушка…»

На Рязани была деревушка.
В золотые глубокие дни
Залетела в деревню кукушка —
Скромный Филя возьми да взгляни.

А она говорит: – Между сосен
Полетаем, на мир поглядим
И детей нарожаем и бросим,
На край света с тобой улетим.

О дороге, о жизни, о смерти
Поведём мы потешный рассказ.
Будут слушать нас малые дети,
Мудрецы станут спорить о нас. —

Думу думал Филипп – что за птица?
Взял ружье да её пристрелил.
Стали сны нехорошие сниться,
Помечтал он и хату спалил.

При честнóм любопытном народе
Свою душу не стал он смущать.
Поглядел – куда солнце заходит —
И подался край света искать.

Две войны напустили тумана,
Слева сабли, а справа обрыв.
Затянулась гражданская рана,
Пятилетка пошла на прорыв.

Был бы Филя находкой поэта,
Да построил он каменный дом.
И завёл он семью… А край света —
На Руси он за первым углом.

1971

«Вчера я ходил по земле, а сегодня…»

Вчера я ходил по земле, а сегодня
Хоть бейте мячом – мое место свободно.

А в мире, я слышал, становится тесно…
Займите, займите – свободное место!

Займите – и станете вечно скитаться,
И вам никогда пересечь не удастся

Пустыню, в которой блуждал я до срока;
Узнайте, как было до вас мне далёко!

1971

Поющая половица

Среди пыли, в рассохшемся доме
Одинокий хозяин живет.
Раздраженно скрипят половицы,
А одна половица поет.

Гром ударит ли с грозного неба,
Или легкая мышь прошмыгнет, —
Раздраженно скрипят половицы,
А одна половица поет.

Но когда молодую подругу
Проносил в сокровенную тьму,
Он прошел по одной половице,
И весь путь она пела ему.

1971

«Я в поколенье друга не нашел…»

Я в поколенье друга не нашел,
И годы не восполнили утраты.
Забытое письмо вчера прочел
Без адреса, без подписи и даты.

Поклонная и мягкая строка
Далекое сиянье излучала.
Его писала женская рука —
Кому, кому она принадлежала?

Она просила участи моей —
Порыв последний зрелости бездомной.
А я не знаю, чем ответил ей,
Я все забыл, я ничего не помню.

Их много было, светлых и пустых,
И все они моей любви искали.
Я вспомнил современников своих —
Их спутниц… Нет, они так не писали.

Такой души на свете больше нет.
Забытую за поколеньем новым,
Никто не вырвал имени на свет
Ни верностью, ни мужеством, ни словом.

1971

Елена

Ты кто, Елена?.. Стар и млад
Из-за тебя в огне.
Пускай цари повременят,
Ты вспомни обо мне.

Гомер, слепой певец богов,
Донес из пустоты
Вздох потрясенных стариков,
Но не твои черты.

Оставил славы блеск и гром,
И больше ничего.
Я угадал мужским чутьем
Смущение его.

В туманном юношеском сне
Из этой пустоты
Являлась женщина ко мне…
Елена! Это ты!

Хотя свой призрачный успех
Ни в ком признать не мог,
Тебя я чувствовал во всех,
Как славу и подвох.

Когда другая за мечты
Меня сожгла любя,
Ты приняла ее черты —
Я потерял тебя.

1971

Макбет

Куда вы, леди? – страсть моя,
Бредущая впотьмах
С душой высокой, как змея
У коршуна в когтях.

Упорной страсти замкнут круг
Шотландскими холмами.
Объяты тени ваших рук
Огнями и громами.

С них каплет кровь – кольцо в крови!
И поздними слезами
Я плачу и молю любви
Над этими руками.

За то, что вам в огне пылать
На том и этом свете,
Позвольте мне поцеловать
Вам эти руки, леди.

1971

Возвращение

Шел отец, шел отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым —
Ни могилы, ни боли.

Мама, мама, война не вернет…
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идет
Через поле к порогу.

Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука —
Фронтовые.

Всякий раз, когда мать его ждет, —
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредет,
Одинокий и страшный.

1972