Курьёзы Комбинатора в тонких намёках на толстые обстоятельства

В красном углу, на самом почётном месте, красовалась тумбочка, с бюстиками вождей разных периодов и переходящее знамя.

Стены были увешены грамотами трудящихся за их достижения в работе и учёбе. Здесь же на почётной доске, красовались лица заслуженных работников, а ниже располагались вымпела победителей соцсоревнований.

Рядом с вымпелом «За победу в соцсоревновании», в бронзовой рамке располагался «Патент», полученный ещё в Менделеевские времена группой одарённых студентов, свидетельствующий об их особом праве на производство крепких и благородных напитков…

Ветры случались разные – менялись бюстики и флагштоки, а старинный колокольчик продолжал звенеть, как и в эпоху Воробьянинова, оповещая приход очередного пешехода, по ступенькам, которые еще помнили подошвы лаковых штиблет с замшевым верхом апельсинового цвета, но без носков, самого Великого Комбинатора – турецкоподданного Остапа-Сулеймана-Берта-Мария-Бендер. Кстати, эта «без носочная» мода вновь претендует на место в строю у современной молодёжи.

В наступившую эпоху, используя «сквозняк перемен» и своих сокамерников, общежитие прихватизировал Кнырик Иван Разгильдяевич. В целях сокрытия своих тёмных дел, он принял на себя управление домом, проводя в нём реконструкцию и нововведения. По ходу «пьесы», Иван Разгильдяевич, на сходке «условно-уголовных вольнонаёмных», переименовал образцовое городское «Общежитие студентов и работников пищевой промышленности», в общагу «Законников и сексуальных меньшинств». Официальной вывеской он обзаводиться не стал – для конспирации, что позволяло ему уходить от непредвиденных затрат и налогов.

В целях экономической целесообразности, по распоряжению Кнырика, проживающих «уплотнили», а комнаты общежития разделили перегородками на одно и двухэтажные камеры-«ячейки общества», но уже с готовыми нарами. В «Домовой книге» квадратные метры общежития оставались прежними, но исчислялись в кубометрах воздуха, а при заселении становились «резиновыми». Теперь на прежнюю кубатуру заселяли значительно больше членов общества не только по блату, но и за наличные деньги, с учётом личного веса каждого приходящего.

Теперь при Кнырике, о прежнем «Красном уголке», напоминали: подшивки газет, медная табличка с названием «Красный уголок» и особо почитаемый «Патент», дающий право производства крепких, «ароматных» напитков. Вместо портрета великого Менделеева, красовался портрет Кнырика Ивана Разгильдяевича – прихватизатора студенческого общежития, рядом с поддатой физиономией, главного прихватизатора страны, – Пьяньциня.

В «красном углу», где раньше стояла тумбочка со сменяемыми бюстиками лидеров, теперь красовался старый венский стул, с красным бантом в тёмную клеточку. Он – стул, неожиданно прославился и был удостоин этого места тем, что ему на целых пять минут удалось лично прижаться к пятой точке самого Кнырика Ивана Разгильдяевича, – нового владельца заведения. Это случилось при «принятии» «стопоря на грудь» за «сквозняк ветра перемен», который «досрочно освободил» его от участия в стойках Севера.

По словам Кнырика, на стройках Севера ему пришлось в «добровольно-принудительном порядке», несколько лет махать кайлом, за «прихватизацию» необработанных алмазов в особо крупных размерах.

Из зоны на работу и обратно Кнырика, вместе с другими «ударниками» краж в особо купных размерах, регулярно перемещали по дороге мимо аэропорта «Якутомама», где, по многочисленным просьбам трудящихся, спецмашина регулярно останавливаясь «по нужде». Все арестанты добросовестно «переносили» своё «добро» в деревянное строение, из редко сколоченных досок, без обозначений и указателей. Кнырик Иван Разгильдяевич тоже пытался «перемещать» своё «добро» в это деревянное строение, под названием «Сортир», но поскольку претендентов на первом этапе было слишком много, а терпеть у него не получалось, он по старой привычке, гадил где попало. Учитывая это обстоятельство, старший конвоир пообещал ему, что весной заставит его убрать всё пространство, вокруг деревянного строения, «заминированное его добром». Но не судьба…, «сквозняк перемен» освободил Ивана Разгильдяевича «условно – досрочно», не позволив ему по достоинству оценить это мероприятие и насладиться им в полной мере. …

У новых обитателей этой общаги, особой и заслуженной любовью в «Красном уголке» пользовался «самовозникающий самогонный аппарат». Это был – семейный шедевр, который собирался как детский конструктор, но имел промышленные масштабы, не требующие затрат на изготовление. В тоже время, при появлении на горизонте контролирующих органов, он быстро превращался в обычные хозяйственные кастрюли.

К «аппарату» посетители уголка относились трепетно и с большим уважением. Они держали кастрюли, из которой собирался этот аппарат, на высоком постаменте – холодильнике «ЗИЛ», стоящим рядом с почётным Венским стулом. Шедевр состоял всего из четырёх стандартных емкостей, точнее кастрюль, и собирался по простой народной технологии: на дно большой кастрюли клали вверх дном кастрюльку поменьше, а на неё дно ставили вторую маленькую кастрюлю. В большую кастрюлю заливали бражку, заполняя её примерно до средины второй маленькой кастрюли.

Затем, большую кастрюлю, со всем содержимым, устанавливали на медленный огонь, накрыв перевёрнутой крышкой. На эту перевёрнутую крышку, в свою ставили кастрюлю с холодной водой…

В процессе нагревания спиртовой пар, попадая на перевёрнутую крышку, охлаждался, превращаясь в первач и капал в кастрюльку поменьше, находящейся внутри большой. Правда, холодную воду часто приходилось менять, но это не мешало технологическому процессу. Говорят, что этот «самогонный шедевр» до сих пор пользуется большим спросом у народных масс.

Оно – население надеется, что когда-нибудь сей шедевр изваяют в виде памятника больших размеров и поставят перед какой-нибудь дешёвой забегаловкой! Тем паче, что до сих пор этот «Шедевр», как самогонный аппарат, не смогли обнаружить даже опытные «кладоискатели», так как в минуту опасности он сразу превращался в предметы кухонного обихода!..

К назначенному времени пришла чета Клячкиных и поставив закуску, пристроились рядом со столом.

Следом за Клячкиными пришёл Мойша – смотрящий по общежитию, но пришёл не один, а с братом и двумя банками

для «зарядки» воды целителем.

Предпоследним из приглашённых появились Конвоиров – главный сантехник общежития, с новым завхозом Кроваткиным Фидер Карловичем, владельцем ТОО «Агроимпекс» (товарищество с ограниченной ответственностью).

Кроваткин Фидер Карлович до этого служил в конторе глубокого «Бурения», каким-то боком связанной с сексуальными меньшинствами, но сам в этом замечен не был. Свои первые деньги на ТОО он приобрёл в конторе, работая «драйвером», где помимо доставки железобетонных изделий, ему фурами частенько доводилось развозить продукты питания по магазинам.

Как человек из клуба «весёлых и находчивых», он, не нарушая пломб, нашёл метод приобщения к регулярной частичной «прихватизацией» съедобного, с компенсацией их веса булыжниками… – правда, за что позднее поплатился. По возвращению же из отдалённых мест, судьба свела его с Кныриком. Здесь сразу повезло – в первую же ночь, при «обмывании» возвращения Разгильдеева из зоны и удачной прихватизации им этой общаги, Фидер Карлович выиграл свою должность у Кнырика в очко.

Новый завхоз был из «мало пьющих» – сколько не пил ему было всё мало и при этом почти не пьянел! Он сразу же при вступлении в должность, развил бурную и кипучую деятельность: для гранёных стаканов «Петровских времён», рядом с «праздничным столом», на расстоянии вытянутой руки «разводящего», соорудил отдельную спецполку! Затем, в соответствии с пожеланиями Кнырика, разделил комнаты общежития перегородками, превратив их одно и двухнарные камеры – «ячейки общества»… Но сегодня «прописка» Клячкиных пошла не по графику, так как задерживались бритоголовые. Приглашённая публика, в конце концов не выдержав, дружно расселась за длинным столом, покрытым зелёной материей оставшейся от прошлых времён.

Перед каждым из пришедших красовалась трёхлитровая банка, наполненная водопроводной водой, а взор их, в ожидании чуда, был устремлён на большую линзу наполненную глицерином, пристроенную перед маленьким чёрно-белым телеком.

Поскольку линза, заполненная глицерином, транслировала чёрно-серые фейверки, то кто-то сзади неё приспособил разноцветную плёнку, чтоб фейверки смотрелось веселее. В томительном ожидании «прописки» очередных соседей, малочисленная приглашённая «элита» общаги, пытались обсуждать начавшейся футбольный матч… Время шло, но главных организаторов не было… Матч закончился и приглашённые принялись обсуждать только что завершившуюся игру в пользу нашей сборной.

– Как я и ожидал, – произнёс Кроваткин, – для наших обыграть этих проблемы не составило!

– Действительно, ну что такого в том, что наша сборная по футболу очередной раз с разгромным счётом обыграла сборную мира, а в перерыве умудрилась ещё и обыграть сборную Европы, – поддержал его Мойша.

– Я думаю, что наших футболистов окропил заряженной водой Кашпо, – сделал предположение Конвоиров, главный сантехник общежития.

– Нет, нет и ещё раз нет! – это точно помогла заряженная Чумой вода, которой их наверняка окропили! – возразила Аглая Петровна, предводительница «сексуальных меньшинств» женского пола.

– Да не спорьте вы – им наверняка помогла канализация, – предположил сантехник, – кстати, сегодня день работника канализации! – и вдруг пропел, стараясь попасть в ноту, – «какая боль, какая боль, Аргентина-Ямайка – пять ноль!»

– А причём тут канализация?

– Ну как при чём? Футбол, канализация и сантехника едины!

– Да при чём тут это? – возмутилась Варвара Похмелкина, давняя знакомая бритоголовых. – Мы без канализации и сантехники обойдёмся. А вот без футбола!..

– Да без сантехники и канализации, футболисты и вы плавали бы в дерьме!

– Да ответь ты им или пошли по-нашему… куда следует, – посоветовал Иванов Иван Иванович – брат Мойши срочно прилетевший из Израиля, по его вызову, на «обмывание».

– Я с вами согласен, но, если я их пошлю по-русски, они же меня тоже могут послать и выгнать.

– Не посмеют! А в случае чего, поедешь со мной на землю обетованную, – ободрил Конвоирова Иван Иванович.

– Господа, прошу не обижать нашего главного сантехника, – заступился Кроваткин Фидер Карлович, – главсан у нас очень нужная и важная штатная единица!..

В «Красном уголке» воцарилась спокойствие.

– А почему молчат наши «именинники»? Почему вы без банки, Мусик Каземирович? – поинтересовался Шарамышкин, – ведь эта заряженная телепатами вода помогает не только от болезней, но и от голодания.

– Теперь у меня другие задачи и цели. От болезни я на днях приобрёл новейшие Западные препараты. С ними, если человек хочет жить – медицина бессильна!

– А если хочет жить очень хорошо – бессильно даже законодательство! – подметил Мойша.

– Говорите Западные препараты?! Очень интересно! – вдохновился Шарамышкин и обратился к Мусику Каземирычу, – любезный, не могли бы вы порекомендовать меня продавцу, как надёжного покупателя этих новейших препаратов?

– В фойе ДК «Шанс». Скажете, что вы от меня и вам отпустят товар, – сквозь зубы дрожащим от негодования голосом, пробурчал Клячкин и, поправив очки фирмы «СОВГЛАЗ», пересел на стул, стоявший в дальнем углу.

Шарамышкин тут же переместился на его табуретку, оказавшись рядом с женой Клячкина.

– Какая муха укусила? Или он болен? – шёпотом у Клёпы поинтересовался Шарамышкин, – раньше этого я за ним не замечал.

– Угадал. Он на всю голову болен! Неожиданно объявил голодовку, – тихо поведала Клячкина, – сильно исхудал, но продолжает голодать. Шарамышкин, он умрёт без меня! Уже настрочил предсмертную записку, где в своей смерти обвиняет нас.

– А я-то здесь причём?

– Ну как причём? Сам знаешь… Так что придётся нам ещё немного потерпеть.

– И сколько же нужно терпеть? – поинтересовался Шарамышкин.

«Не знаю, но знаю одно, пока уходить не время, – и немного пораскинув «мозгами» Клячкина скороговоркой, дополнительно прошептала, прикрывая рот пухленькой ладошкой, – пришли на всякий случай завтра доктора».

– Осознал, не дурак, – тихо отозвался Шарамышкин и вернулся на свою табуретку…

Варвара Похмелкина от долгого ожидания резко встала и подошла к окну: «Ага, а вон и наши топают от ларька, с железной трубой, что рядом с общежитием, откуда теперь стал постоянно «извергается» дым, отравляя нашу атмосфэру!»

– А тебе-то что? Не тебя же травят, – отреагировал Клячкин.

– Дура ты, Варвара, ничего не смыслишь в наших мужских делах, сиди и не каркай! – урезонил её Кроваткин Фидер Карлович, завхоз общежития, – туда они не давно, на выгодных условиях, пристроили наш «Семейный шедевр»!..

Через пару минут появились двое бритоголовых с двумя трёхлитровыми банками, «заряженными» самогоном. Публика, хмурая после вчерашнего, сразу оживились и оторвавшись от теле-линзы, встретила бритоголовых «целителей», Квашкина и Гуаношвилли, радостными репликами.

– Вот и «прописка» Клячкиных «приехала»! – обобщила радостные возгласы собравшихся Варвара Похмелкина – давняя приятельница бритоголовых.

– А почему же вы, наши кормильцы, без банок с водой, чтоб «зарядиться»? – заинтересовалась Варвара, укоризненно покачивая своей маленькой головкой с редкими завитушками, но с развитым бюстом.

– А мы вот сейчас из этих баночек первачком зарядимся и приободримся! – отреагировал Квашкин.

– Верно квасишь, друган Кваша, – Гуаношвилли Зураб Загребалыч поставил банки на стол и достав гранёные стаканы, стал «заряжать» их самогоном из трёхлитровой банки…

Присутствующие молчали, пристально наблюдая за «расфасовкой» живительной влаги.

– А вот совсем не давно ещё более «модное» лечение обнаружилось, – сообщил Гуаношвилли, после первого стакана. – Верно, я говорю, учёный выкидыш?

– Я Петр Маргалович Карапузов – профессор института Марксизма, не выкидыш, а уволенный по недоразумению, в связи с отсутствием финансирования в главке! Уловил разницу?

– Полностью не уловил, но твой кончик уже нащупал.

– Если не секрет, то прошу обнародовать этот новейший рецептик, – попросил Мусик Каземирович – только диктуйте не спеша, я попробую записать, а потом распространить среди членов нашего сообщества.

– Вот сейчас, Каземирыч, всем налью, а после закуси, когда второй заряд первача упадёт в нужное место, я тебе и продиктую этот «тайный модерновый рецепт» …

– Значица так!.. Запысывай, Каземирыч… Берёшь газеты с заряженными портретами Кашпо и Чумы долго их мнёшь и тщательно подтираешь… жопу! Извините за скромный словарный запас.

– Доходчиво… А дальше? – спросила Клячкина.

– А дальше что-то не пускает!..

– Зачем же так грубо всё опошлять! – отреагировала Клёпа.

– А конечный, конечный результат каков? – заинтересованно спросила Варвара Черкизоновна, рано познавшая радость матершинства.

– У деда пропал геморрой, – а у меня на душе немного полегчало.

– Но это не педагогично! – возмутилась Клёпа.

– А кто же автор этого рецепта? – снова поинтересовалась Варвара Черкизоновна, не уловившая суть «рецепта».

– Автор не известен, затерялся где-то в клозете… Спросите у Главсана – он наверняка знает.

Квашкин снова налил себе и Гуаношвилли по стакану. Чокнулись:

– За «прописку» Клячкиных! – произнёс Зураб. – Дай Бог не последнюю.

– И за приятную голодовку Клячкина, – добавил Квашкин, – Ну будь, Мусик – Пусик, наш болвасик! Но эту дозу, Гуано, пьём не чокаясь, как договаривались!

– Он верно говорит, Каземирыч? – поинтересовался Гуано.

– Да, да, верно, – промямлил Клячкин, – а почему не чокаясь?

– Сам догадаешься с трёх раз или подсказать за «бабки»?

– Сам, сам, – поспешно отреагировал Клячкин, – и вам не хворать, но поскольку не ем и не пью даже супа я, то позвольте вас покинуть, век свободы вам не видать, мои глупые.

– Ну ты, поэт! Поменьше шлёпай губами в невпопад, а приступай к шевелению своими «костылями», – и Квашенный, плеснув ещё в свой стакан из трёхлитровой банки, сквозь зубы «процедил», – ладно, ковыляй сморчок, пока я добрый.

– Так и быть, я тоже готов, ради экономии «жидкости» в нашу пользу, отпустить тебя на все четыре стороны. А с этим, – Гуаношвилли указал на банки с самогоном, – без тебя постараемся справиться! Но запомни – у бессмертия только одна дата – рождение. Так что, Каземирыч, не забудь пригласить и не боись, если что… в этом вопросе – поможем. Верно я говорю, Квашенный?

– Ход мысли, пока в нужном нам направлении, братан, – отозвался Квашенный, – учти, Мусик, твоё здоровье – это скоропортящийся продукт с нашими поправками.

– Давай, корректируй нашу «батарею», братан!

– Первое, нам больше достанется, – начал перечислять Квашенный, – а за худое слово ответишь с процентами!

– Я также прошу добавить к этому стоимость лампочки в тубзике, геройски перегоревшую, от его отходов производства средств производства. Кстати, эти сведения получены от него добровольно при осознании им содеенного, – добавила Бякова Попилена Культырбекова – «разводящая» клуба «Шанс».

– Ну «мать» за-авернула ты. Тебе уже пора по-подаваться в следователи! – заплетающимся языком произнёс Квашенный и, ещё немного плеснув в стакан «заряженного» напитка, ощутил сполна на себе воздействие, прозвучавшей по телеку знаменитой фразы Кашпо: «Даю установку» – всем СПАТЬ!..

В последующие дни Клячкину становилось всё хуже и хуже от запахов жаренного мяса, картошки с луком, солёных огурчиков и квашеной капусты, перемешанных с парами самогона, вино-водочных изделий, и табачного дыма, проникавших к нему, через не защищённые пространства его «ячейки».

– Вот уже и газы из меня попёрли, скоро помру, – радостно сообщил жене этим ранним утром Клячкин.

– Ты не можешь умереть, – заявила Клёпа, но подумав, вдруг в слух продолжила, терзавшую её, мысль, – раньше, чем поднимутся котировки наших акций.

– Если ты уйдёшь я всё равно умру, – пафосно произнёс Клячкин, подняв бледную руку, а затем тут же безжизненно уронив её, продолжил, – но для тебя, любовь моя, и рекордных котировок ради, пожалуй что пока повременю!..

Глядя на мужа, Клячкина разволновалась: «Что это с ним? Он заговорил стихами! Ему и правда плохо…»

Она до сих пор продолжала работать в «Контре погребальных услуг», а там лишних кадров и длительных перерывов на обед не бывает, но в душевном порыве выдавила из себя: «Ладно, сегодня придётся остаться с тобой и поддержать тебя в эту трудную для нас минуту!»

– А как же работа? – произнёс упавшим голосом Мусик, надеясь в её отсутствие «заморить червячка». Он с трудом сдерживал «слюну», которая точно знала, что Клёпа сварила борщ с мясом на мозговой косточке, а кастрюлю спрятала в холодильник, что в «Красном уголке».

– Нет!.. Клёпа, не щади меня! Ты обязана пойти на работу ради усопших! Ты там не заменима! – он был уверен, что она хоть на время уйдёт на работу, в тайне надеясь в её отсутствие всё-таки перекусить.

– Усопших много, а ты у меня один! – торжественно произнесла Клёпа.

Клячкину эти слова легли как бальзам на его, оголодавшую по женскому телу, душу. Он радостно посмотрел на жену глазами, полными слёз счастья, и на свою мохнатую, как старое демисезонное пальто, впалую грудь. В эту секунду Мусик гордился собой и был готов временно подарить ей часть акций «Три Ку-Ку» …

К полудню в «Красный уголок» пришел доктор и уголок сразу ожил, как изголодавшийся муравейник. Из «ячеек», некогда большой квартиры, послышались женские голоса: «Мужик пришёл!»

– Подумаешь, мужик…

– Да ты что?! Редкость-то какая! Ведь настоящий мужик пришёл!? Такие на дороге не валяются и просто так по ячейкам не ходят!

К доктору в белом халате, выстроилась женская очередь с «горящими» глазами.

– Доктор, – спросила одна из девушек, – а есть ли мечты у врачей?

– Есть, – чтобы бедные никогда не болели, а наши богатые никогда не выздоравливали.

Доктор, отставной военный, строго взглянув на женскую очередь, приказал привычным голосом: «Призвать ко мне этого больного Клячкина!»

Блеск в глазах очереди немного поубавился, но не исчез…

Спустя некоторое время послышались не торопливые ша-ги, идущие по коридору не в ногу. Дверь открылась и на пороге появились Клячкины.

– Ну, где тот, кому я нужен? Честному человеку, от трудов праведных, отдохнуть толком не даёт? – произнёс Клячкин громко, войдя на кухню вместе с женой и гордо поднятой головой, увидев человека в белом халате, из-под которого выглядывал офицерский мундир, с блестящими в некоторых местах шпорами, на, озонирующих гуталином, тёмно-коричневых сапогах, съёжился и испуганно «проблеял», – вы к кому любезнейший?

– Я по вашу душу, господин товарищ Клячкин. Так сказать, по зову голоса разума общественных меньшинств, – обосновал свой приход доктор в белом халате. – Видите ли, они сильно озаботились вашим гражданским недомоганием.

От слов, военного представителя «Общественных меньшинств», у Мусика Каземирыча «под ложечкой» сразу «заныло» и внешне преобразившись в больного, он спросил: «Что требуется от меня?»

– Раздевайтесь… тпру! – скомандовал доктор по привычке и представился, – Моргалов Никанор Трофимович, бывший военный ветеринар эскадрона номер один!

– Мусик Каземирович я, так сказать, готов, – в свою очередь представился Клячкин, и, раздевшись до гола, ослепил женщин белым мраморным блеском своей задницы, – очень приятно, что вы мною озаботились!

– Что у вас болит, больной? – поинтересовался ветеринар Никанор Трофимович.

– Душа желудка! – радостно сообщил Клячкин, а в основном – всё!

Моргалов приложил свою трубку по привычке ниже пояса и стал выдавать команды: «Дыши… Не дыши… Тпру! Не дёргайся, моргалки выколю! Глаза не закрывать! Нагнись! Ниже! Ещё ниже. Тпру! – а затем спросил, – вы пьёте?

– Иногда, от расстройства желудка. А вы что, там горлышко увидели? – поинтересовалась Клячкина.

– Я там вообще ничего не увидел кроме бородавки.

– Вот видишь Мусик, – тут же отреагировала Клячкина, – я тебе тоже это говорила, а ты мне не верил, что у тебя там, вместо этого самого, только бородавка…

– Так, кавалеристик, на что вы, собственно, жалуетесь? – снова поинтересовался ветеринар.

– На жену! Она к Шарамышкину уходит от меня…

– Ну, тогда я пошёл…, это батенька, семейная болезнь.

– Доктор, а что же в таком случае делать? – спросила Клёпа.

– Есть реже!

– Как?.. И сколько раз в сутки? – решила уточнить она.

– Согласно русской классической диете, есть нужно один раз в день, но с утра до ночи! А вам лично, голубчик, – обратился лошадиный доктор, – рекомендую промывание, а то будет «заворот кишок» и прошу запомнить, молодой человек, – главное для больного – своевременный уход врача! Ну, а я пошёл…

В прошлый раз в «Красном уголке», во время исполнения «Закона Моря», Клёпе Клячкиной, ещё на трезвые глаза, в подшивке попалась газета с колонкой прогнозов котировок акций «Три Ку-Ку». С тех пор у неё появилось сильное влечение к прессе, особенно к разно-форматным колонкам газет, от которых веяло светлым будущим.

Клёпа, просыпаясь ночью по нужде, непременно заглядывала в «Красный уголок», чтобы, пока никого нет, порыться в подшивках газет и ознакомиться с прогнозами котировок акций «Три Ку-Ку» …

Однажды, поздно вечером, почтальон положил, в подшивку «Красного уголка», свежую газету «Известия». Клячкина раскрыла её и ахнула. В колонке «ТКК» сообщалось, что котировки рухнули почти до нуля, впервые с момента их регистрации. Дальнейший прогноз был не утешителен.

– Всё… капец, исчез свет в конце «туннеля». Допрыгалась! – с дрожью в голосе произнесла Клёпа, – ловить у Клячкина мне больше нечего!..

Она взволнованная вернулась в свою «ячейку». Клячкин с упоением храпел, последовательно перебирая все ноты, которые знал. Клёпа молча тихо присела на уголок кровати, но через минуту легла, накрывшись одеялом с головой, пытаясь заснуть…

Проснувшись по зову мочевого пузыря, она решила «проверить» клозет. В коридоре было темно, и она, с трудом ориентируясь по стенке при свете тусклой лампочки, стала с трудом продвигаться в нужном направлении, натыкаясь на старую рухлядь, выставленную в коридор.

Пробегая обратно мимо «Красного уголка», в полумраке, через проём двери, Клячкина заметила очертания какого-то знакомого ей образа. Клёпа было пошла дальше, но женское любопытство взяло верх, и она всё же вернулась, чтобы повнимательнее изучить мелькнувший образ во мраке дверного проёма «Красного уголка». Клёпа на цыпочках подошла бесшумно поближе…

Спина чавкала, а от нетерпения и жадности, притопывала босой ногой в такт шевелящихся ушей. Желтоватый тусклый свет от маленькой лампочки под потолком, с трудом пробиваясь сквозь пыль, затрачивая все свои «ваты», пытался осветить наклонившуюся над кастрюлей, бледную спину на полусогнутых ножках, прикрытую майкой.

Холодильник был открыт… Подойдя в плотную и внимательно присмотревшись, Клёпа вдруг узнала подтяжки – предмет семейной гордости … К ней спиной стоял её «любимый» в голубых трусах в горошек и с красными подтяжками, держа в левой руке мозговую косточку, а правой ладонью увлечённо вылавливал из борща кусочки мяса…

– Ага! Так вот вы где – мой великий герцог и мозговед несчастный!.. – Клячкин от неожиданности вздрогнув присел, наложив полные трусы.

Левая рука его выронила мозговую косточку на, лежавшее рядом вверх дном, большое детское корыто. Среди ночной тишины раздался погребальный звук, поразивший Клячкина в самое сердце, и он сел в своё «творение».

Через несколько секунд Клячкин, немного придя в себя, медленно повернул голову… Клёпа стояла рядом и подбоченись, выдерживала театральную паузу, с усмешкой взирая на расплывающейся под Клячкиным лужу.

– Вот скажи «герцог», откуда в тебе столько «добра»? Ты же целую неделю не ел, – Клячкина снова «взяла» театральную паузу. – Обманщик!.. Какой ты герцог! Ты трус, Клячкин, и слабовольный козёл!

– Я не трус. Я просто боюсь за акции, – парировал Каземирыч, сидя на своём импровизированном «троне».

– Ну да, аж трусы «вспотели»! – Клёпа быстро, заглянула в кастрюлю, где во флотском борще плавали «обломки кораблекрушения», затем вновь перевела взгляд на Клячкина, сидевшего в своём «озоне». – На всех углах кричишь «Голодаю, голодаю!», а по ночам жрёшь как бегемот!

– А я что? Я – ничего, – промямлил Клячкин в своё оправдание.

– Ты, как барбос, вцепился зубами в мозговую косточку, аж не оттащить!.. Мнимый строитель государства «сексуальных меньшинств», – и Клёпа, развернувшись, направилась в их кубометры жилой площади.

Клячкин поплёлся за ней подвывая, – ты не имеешь права так говорить! Я над этим «государством» мысленно и неустанно тружусь в поте лица своего!

– Ты сам отрыжка этого мнимого «государства». Вижу я этот «пот» твоего «творения» на озонирующих подтяжках! – и Клёпа подошла к трюмо.

– Имею, что имею! – плаксивым голоском изрёк Мусик, и проследовал за ней, в дверной проём, со спущенными трусами, – но я всё-таки имею…

– Этого «добра» ты можешь иметь сколько влезет! – Клёпа окинула взором Клячкины «хоромы» и, поправив перед трюмо макияж, изрекла, – всё!

– А может всё-таки…, – начал было Клячкин, надеясь на снисхождение.

Припудрив свой носик перед трюмо, предварительно брызнув на него духами, Клячкина подвела черту этой семейной жизни: «Я ухожу от тебя к Шарамышкину. Он смелый интеллигент и любит меня! Решено окончательно и обжалованию не подлежит!» – и, вышла, хлопнув дверью. Резкий звук, хлопнувшей двери, оповестил о разрушении одной из «ячеек» общежития имени Кнырика. Клёпа навсегда ушла от Клячкина, тоща за собой на колёсиках, недавно купленный на заначку чемодан, с торчащими из него признаками нижнего женского белья, испускающего остатки запаха бывшего мужа и одеколона «Шипр».