Buch lesen: «Недопёсок»

© Коваль Ю. И., насл., 2013

© Ил., Трубин Д. А., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

* * *

Навстречу мне

Юрий Коваль – автор книги «Недопёсок», одной из лучших книг на земле.

Поэт Арсений Тарковский

Однажды был праздник Юрия Коваля – весёлый, как бразильский карнавал. Юрий Коваль сидел во главе стола посреди огромной планеты, которую он так любил, – со всеми её морями и землями, деревьями и травами, зверями и птицами, жуками и гусеницами – в пиджаке благородного мышиного цвета. Говорят, что этот пиджак цвета всё-таки снеговой тучи Юрий Коваль заказал одному портному из Торжка специально по случаю получения международного диплома Андерсена. Подобный приз вручают только самым лучшим детским писателям планеты, тем, кто одарил мир хотя бы одной книгой, столь же необходимой для человека и важной, как звёздное небо или в пустыне вода.

Юрий Коваль оставил нам с вами россыпь таких книг: «Кепка с карасями», «Листобой», «Полынные сказки», «Алый», «Приключения Васи Куролесова», «Пять похищенных монахов»… Похоже, эти книги и впрямь осчастливили целое человечество, поскольку они переведены чуть ли не на все языки, даже на японский!

– А сидел я, Марина, – исправил бы меня достойный Юрий Иосифович, – не просто «посреди планеты с её деревьями и травами, зверями и птицами…» Сколько можно тебя учить? А посреди планеты с её грибами рыжиками, мать-мачехой, иван-чаем, шиповником, медуницей, подснежниками, клевером и кашкой, жабником и ромашкой, черёмухой, вербой, рябиной и помидорами, тёмными глыбами лошадей, весенним небом, наполненным скворцами, грачами, жаворонками и пухом одуванчика, летящего над дорогой…

– Что?! – рокотал он в подобных случаях. – Ты не знаешь, как называется хвост у английского сеттера? Перо! А волосяной покров – рубашка. Хорошо оперённая рубашка…

Он любил странные слова или старые, забытые, непривычные на вид и на звук, пробовал слово «на зубок», открывал в нём новые грани, как открывают новые острова. И своими необыкновенными словами описывал мир, всякий раз создавая его заново. В этом колдовство Юрия Коваля.

Близкими его друзьями были вечное созвездие Орион, биолог Ваня Овчинников (тот работал в Ботаническом саду, выращивал цветущие азалии – Юрий Коваль туда частенько наведывался), а также канадский писатель и художник Сетон-Томпсон, хотя с этим человеком он не встретился ни в пространстве, ни во времени. Но это не так важно для дружбы великанов. Только близость духа важна для дружбы, крепкой, как морской канат с палубы фрегата «Лавр Георгиевич» из увлекательнейшего романа Коваля о вольном плавании капитана Суера-Выера.

Так вот, на празднике, о котором я веду речь, поэт Яков Аким сказал:

– Чтобы понять – дорог нам писатель или не очень, надо представить, что бы было, если бы его не было.

Вдруг наступила ужасная тишина. Все начали это себе представлять.

Первым исчез клёст Капитан Клюквин, купленный Ковалём на Птичьем рынке за три рубля – с перьями кирпичного и клюквенного цвета, с клювом, скрещенным, как два кривых костяных ножа, певец со своей собственной песней, которая рвалась у него из груди.

Пропала картофельная собака Тузик. («Дядь! – кричали издали ребятишки, когда я прогуливался с Тузиком. – А почему она картофельная?» – В ответ я доставал картофелину и кидал Тузику. Он ловко, как жонглёр, ловил её на лету и мигом разгрызал. Крахмальный сок струился по его кавалерийским усам»).

Не стало на Земле деревни Чистый Дор. Куда-то утекла вода с закрытыми глазами, и укатился глиняный кувшин, наполненный осенним ветром листобоем.

Покорный судьбе Недопёсок Наполеон Третий весь недопёсий век с потухшим взором просидит в клетке, позабыв о Северном полюсе.

И ничего с ним не случится. Ничего!

Напрасно близкие хриплые голоса – абсолютно неизвестно чьи – будут звать и кричать из-за угла:

– Юра, Юра, про нас напиши!..

Плохо нам без него бы пришлось. И как всё-таки здорово, что есть на свете писатель Юрий Коваль.

О, Недопёсок Наполеон Третий! Круглые уши, платиновый мех! Если б я, будучи подростком, узнала историю о Вашем побеге со зверофермы, как мощно поддержал бы меня Ваш нос, точно обращённый на Север.

Но именно в моём детстве не было ни Наполеона, ни Коваля.

И в переходном возрасте не было. А уж когда я выросла, они и появились.

Коваль, конечно, меня поразил. Особенно поразил этот уголок тельняшки, светивший через вырез воротника. Он звал в какие-то такие дали, что уже было неважно, целая там у него тельняшка или треугольный кусок, пришитый к майке, который оторвал от себя ударник Витя Котелок из книги «Самая лёгкая лодка в мире».

Неудивительно, что спустя годы, едва услышав заветные слова «Северный полюс», ни секунды не сомневаясь, я на утлом судёнышке пустилась в плавание по Ледовитому океану, дух Недопёска Наполеона Третьего вёл меня к макушке Земли.

– А знаешь, как появился в моей жизни недопёсок? – рассказывал мне Коваль. – Дело было в Новгородской губернии. Нас привели на звероферму. Там клетки – в них сидят песцы. Мои друзья: «Дайте, дайте Ковалю песца!» И мне дали Маркиза. Он корябался, вырывался, юркнул в дверь. И пошла история. Сама. Я еле успевал записывать.

Говорят, что Юрий Коваль писатель открытого сердца.

Родился ли он с таким сердцем или раскрыл его по ходу дела – неизвестно. Только для многих людей, которые повстречали его, Юрий Коваль – это, конечно, подарок.

Когда-то он работал учителем в сельской школе в деревне Емельяново. В пятом, шестом и седьмом классах вёл он русский, литературу, историю, географию, рисование и пение.

Многое в повести «Недопёсок» от тех емельяновских времён. Одна из лучших глав «Недопёска» – «На севере диком…» – это урок учителя Коваля.

Однажды Юрий Коваль показал мне монокулярчик – ну, это вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернёшь – всё вверх ногами. В другую – нормально. И в то же самое время – ненормально! Особенный вид открывается, непривычный.

О, Орион, взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля, вот было бы дело. На таволгу, на дудник, на язя, на Яузу и Серебрянический переулок, где у Коваля была мастерская. Он там писал картины, делал скульптуры…

Кто-то говорил: Юрий Коваль разбрасывается. Писатель, а рисует, обжигает эмали на кастрюльной фабрике. Он бродит по лесам и болотам, сидит на Цыпиной горе, чья высота всего-то двести метров, а видно, говорит Коваль, всю Россию, – и песню поёт про Ивана в сундуке.

Но вот как-то раз пришли к нему некоторые люди и сказали:

– Открываем выставку! Называется «Ни уму, ни сердцу». Есть ли у вас что-нибудь для нас?

Коваль искал-искал, всю мастерскую перерыл, нашёл старый чайник без носика. Понёс на выставку, но с дороги домой вернулся.

– Нет, – говорит, – мне этот чайник дороже всего на свете. Многое уму говорит. Я, может быть, разбрасываюсь, но всё же я очень любящий чайники без носиков человек.

А мы добавим, что не только чайники без носиков, но и очень любящий людей.

Есть у Коваля рассказы «Чистый Дор». И над этим словом «Дор» многие задумываются. Я понимаю его так: ДОР – РОД человеческий. И Коваль говорит – он чистый. Больше того: он провозгласил, что человек человеку – племянник! Я просто уверена – если б инопланетяне прочитали Коваля, они бы прониклись симпатией к землянам.

Как-то осенью мы договорились встретиться около кинотеатра «Иллюзион». Я шла пешком от «Таганки», а мне навстречу шагал Коваль. В тот день был чудовищный листопад. Откуда он взялся – такой чудовищный, там и деревьев-то раз-два и обчёлся.

А в это время по телевизору показывали фильм «Недопёсок Наполеон III». Возможно, поэтому на целой Таганской улице, кроме нас с Ковалём, не было ни души. Редкая машина проедет мимо нас, редкий троллейбус.

Ещё немного оставалось до нашей встречи с ним, минут, наверно, пять, примерно метров восемнадцать. И вдруг я вспомнила, что у Коваля есть такой рассказ «Навстречу мне!»

Теперь уже не встретить Коваля, как тогда на набережной Яузы. Но я хочу, чтобы он шёл и шёл мне навстречу, не только мне, а всем нам – его ученикам, друзьям и читателям.

Марина Москвина

Посвящается Бэлле Ахмадулиной

Часть первая

Побег

Ранним утром второго ноября со зверофермы «Мшага» бежал недопёсок Наполеон Третий.

Он бежал не один, а с товарищем – голубым песцом за номером сто шестнадцать.

Вообще-то за песцами следили строго, и Прасковьюшка, которая их кормила, всякий раз нарочно проверяла, крепкие ли на клетках крючки. Но в то утро случилась неприятность: директор зверофермы Некрасов лишил Прасковьюшку премии, которая ожидалась к празднику.

– Ты прошлый месяц получала, – сказал Некрасов. – А теперь пускай другие.

– Ах вот как! – ответила Прасковьюшка и задохнулась. У неё от гнева даже язык онемел. – Себе-то небось премию выдал, – закричала Прасковьюшка, – хоть и прошлый месяц получал! Так пропади ты пропадом раз и навсегда!

Директор Некрасов пропадом, однако, не пропал. Он ушёл в кабинет и хлопнул дверью.

Рухнула премия. Вместе с нею рухнули предпраздничные планы. Душа Прасковьюшки окаменела. В жизни она видела теперь только два выхода: перейти на другую работу или кинуться в омут, чтоб директор знал, кому премию выдавать.

Равнодушно покормила она песцов, почистила клетки и в сердцах так хлопала дверками, что звери в клетках содрогались. Огорчённая до крайности, кляла Прасковьюшка свою судьбу, всё глубже уходила в обиды и переживания и наконец ушла так глубоко, что впала в какое-то бессознательное состояние и две клетки забыла запереть.

Подождав, когда она уйдёт в теплушку, Наполеон Третий выпрыгнул из клетки и рванул к забору, а за ним последовал изумлённый голубой песец за номером сто шестнадцать.

Алюминиевый звон

Песцы убегали со зверофермы очень редко, поэтому у Прасковьюшки и мысли такой в голове не было.

Прасковьюшка сидела в теплушке, в которой вдоль стены стояли совковые лопаты, и ругала директора, поминутно называя его Петькой.

– Другим-то премию выдал! – горячилась она. – А женщину с детьми без денег на праздники оставил!

– Где ж у тебя дети? – удивлялась Полинка, молодая работница, только из ремесленного.

– Как это где! – кричала Прасковьюшка. – У сестры – тройня!

До самого обеда Прасковьюшка честила директора. А другие работницы слушали её, пили чай и соглашались. Все они премию получили.

Но вот настало время обеда, и по звероферме разнёсся металлический звон. Это песцы стали «играть на тарелочках» – крутить свои миски-пойлушки.

Миски эти вделаны в решётку клетки так ловко, что одна половина торчит снаружи, а другая – внутри. Чтоб покормить зверя, клетку можно и не отпирать. Корм кладут в ту половину, что снаружи, а песец подкручивает миску лапой – и корм въезжает в клетку.

Перед обедом песцы начинают нетерпеливо крутить пойлушки – по всей звероферме разносится алюминиевый звон.

Услыхав звон, Прасковьюшка опомнилась и побежала кормить зверей. Скоро добралась она до клетки, где должен был сидеть недопёсок Наполеон Третий. Прасковьюшка заглянула внутрь, и глаза её окончательно померкли. Кормовая смесь вывалилась из таза на литые резиновые сапоги.

Характер директора Некрасова

Цепляясь кормовым тазом за Доску почёта, в кабинет директора вбежала Прасковьюшка. Она застыла на ковре посреди кабинета, прижала таз к груди, как рыцарский щит.

– Пётр Ерофеич! – крикнула она. – Наполеон сбежал!

Пётр Ерофеич Некрасов вздрогнул и уронил на пол папку с надписью: «Щенение».

– Куда?

Прасковьюшка дико молчала, выглядывая из-за таза.

Директор схватил трубку телефона, поднял над головой, как гантель, и так ляпнул ею по рогулькам аппарата, что несгораемый шкаф за его спиной сам собою раскрылся. Причём до этого он был заперт абсолютно железным ключом.

– Отвинтил лапкой крючок, – забормотала Прасковьюшка, – и сбежал, а с ним сто шестнадцатый, голубой двухлеток.

– Лапкой? – хрипло повторил директор.

– Коготком, – пугливо пояснила Прасковьюшка, прикрываясь тазом.

Директор Некрасов снял с головы шапку, махнул ею в воздухе, будто прощаясь с кем-то, и вдруг рявкнул:

– Вон отсюдова!

Алюминиевый таз брякнулся на пол, заныл, застонал и выкатился из кабинета.

Про директора Некрасова недаром говорили, что он – горячий.

Давило

Горячий человек директор Некрасов был тощ и сухопар. Он ходил круглый год в пыжиковой шапке.

На своём посту Некрасов работал давно и хозяйство вёл образцово. Всех зверей знал наизусть, а самым ценным придумывал красивые имена: Казбек, Травиата, Академик Миллионщиков.

Недопёсок Наполеон Третий был важный зверь. И хоть не стал ещё настоящим песцом, а был щенком, недопёском, директор очень его уважал.

Мех Наполеона имел особенный цвет – не белый, не голубой, а такой, для которого и название подобрать трудно. Но звероводы всё-таки подобрали – платиновый.

Мех этот делился как бы на две части, и нижняя – по́дпушь – была облачного цвета, а сверху покрыли её тёмно-серые шерстинки – вуаль. В общем, получалось так: облако, а сверху – серая радуга. Только мордочка была у Наполена тёмной, и прямо по носу рассекала её светлая полоса.

Всем на звероферме было ясно, что недопёсок перещеголяет даже Наполеона Первого, а директор мечтал вывести новую породу с невиданным прежде мехом – «некрасовскую».

Узнав о побеге, директор Некрасов и бригадир Филин кинулись к забору. Они мигом пролезли в дырку и сгоряча в полуботинках побежали по следу.

– Сколько раз я говорил – заделать дырку! – кричал на ходу директор.

– Так ведь, Пётр Ерофеич, – жаловался в спину ему Филин, – тёсу нету.

Очень скоро они начерпали в полуботинки снегу и вернулись на ферму. Переобулись. Прыгнули в «газик», помчались в деревню Ковылкино. Там жил охотник Фрол Ноздрачёв, у которого был гончий пёс по имени Давило.

Ноздрачёва дома они не застали.

– Откуда я знаю, где он! – раздражённо ответила жена. – Он мне не докладывает.

– Гони в магазин! – крикнул Некрасов шофёру.

Охотник Фрол Ноздрачёв действительно оказался в магазине. Он стоял у прилавка с двумя приятелями и смеялся.

– Товарищ Ноздрачёв! – строго сказал директор. – У нас трагедия. Сбежал Наполеон. Срочно берите вашего кобеля и выходите на след.

Охотник Фрол Ноздрачёв лениво поглядел на директора и повернулся к нему левым ухом. Охотник имел свой характер, и характер этот шептал Ноздрачёву, что трагедия директора пока что его не касается.

Характер Фрола Ноздрачёва любил сидеть в тёплом магазине с приятелями.

– Я человек занятой, – недовольно сказал Ноздрачёв, – поэтому интересно, что я за это буду иметь? Какие привилегии?

– Немалые, – ответил Некрасов.

Через полчаса русский гончий Давило – огромный широкоплечий пёс с печальными глазами – был поставлен на след у забора.

– Давай! Давай! – орал на него Ноздрачёв, которому посулили премию.

Давило обнюхал следы, и запах показался ему противным. Жёсткий, железный. Нехотя, без голоса, побежал Давило по следу.

Снежное поле

Пролезши сквозь дыру в заборе, песцы быстро побежали в поле, но уже через десяток шагов остановились. Их напугал снег, который был под ногами. Он мешал бежать и холодил пятки.

Это был второй снег нынешней зимы. На поле был он пока неглубок, но всё же доходил до брюха коротконогим песцам.

Точно так напугала бы песцов трава. Раньше им вообще не приходилось бегать по земле. Они родились в клетках и только глядели оттуда на землю – на снег и на траву.

Наполеон облизнул лапу – снег оказался сладким.

Совсем другой, не такой, как в клетке, был этот снег. Тот только сыпался и сыпался с неба, пушистыми комками собирался в ячейках железной сетки и пресным был на вкус.

На минутку выглянуло из облаков солнце. Под солнечным светом далеко по всему полю засверкал снег сероватой синевой и лежал спокойно, не шевелился.

И вдруг почудилось недопёску, что когда-то, давным-давно, точно так же стоял он среди сверкающего поля, облизывал лапы, а потом даже кувыркался, купался в снегу. Когда это было, он вспомнить не мог, но холодные искры, вспыхивающие под солнцем, вкус снега и свежий, бьющий в голову вольный его запах он помнил точно.

Наполеон лёг на бок и перекувырнулся, взбивая снежную пыль. Сразу пронизал его приятный холодок, шерсть встала дыбом.

В драгоценный мех набились снежинки, обмыли и подпушь, и вуаль, смыли остатки робости. Легко и весело стало недопёску, он бил по снегу хвостом, раскидывал его во все стороны, вспоминая, как делал это давным-давно.

Сто шестнадцатый кувыркаться не стал, наверно, потому, что не вспомнил ничего такого. Окунул было в снег морду – в нос набились морозные иголки. Сто шестнадцатый нервно зафыркал.

Наполеон отряхнулся, будто дворняжка, вылезающая из пруда, огляделся и, наставивши нос свой точно на север, побежал вперёд, через поле, к лесу. Сто шестнадцатый поспешил за ним, стараясь повыше выпрыгивать из снега. У стога, который высился на опушке, Наполеон Третий остановился.

Снег был здесь изрыт. На нём отпечатались какие-то звёзды, от которых пахло приятно и враждебно. Это были лисьи и пёсьи следы.

Вдруг под снегом кто-то свистнул в тоненькую косточку.

Недопёсок прыгнул, прихлопнул снег лапой и вытащил наружу полевую мышь.

В лесу

Мышей у стога оказалось полно. Попискивая, шныряли они в перепревшем сене, и Наполеон гонялся за ними, хлопал но снегу лапами и хвостом.

Сто шестнадцатому тоже хотелось поохотиться на мышей, да больно уж непривычным было такое дело. Вдруг прямо из-под носа у него выскочила мышь. Сто шестнадцатый схватил её, проглотил и подпрыгнул от ужаса.

Перепуганные мыши спасались под стогом.

Наполеон раскопал в сене пещерку, засунул туда нос. От крепкого сенного запаха закружилась голова. Пахло сено душными июльскими грозами, ушедшим летом.

Мыши затаились, и песцы бросили охоту, побежали к опушке леса. Пересекли березняк, добрались до больших деревьев.

Это были старые ёлки.

На их макушках гроздьями висели зрелые медные шишки. У подножия, куда не навалило ещё снегу, ярко зеленел мох, а толстые стволы облеплены были серыми звёздами лишайника.

Морозной смолой пахли подошвы деревьев, стволы опасно уходили вверх, сплетались там ветвями и вливались в небо высоко над головой.

Вдруг сверху послышался тревожный и сильный стук. В красном грозовом шлеме на осине сидел чёрный дятел, долбил дупло. Заметив песцов, он крикнул пронзительно, расставил в воздухе бесшумные крылья, нырнул в еловый сумрак.

На крик его прилетела сорока.

«Страх-страх!» – сварливо закричала она.

Наполеон тявкнул в ответ, угрожающе взмахнул когтистой лапой.

Но сороку это только раззадорило. С дерева на дерево перелетала она над песцами и кричала на весь лес: дескать, вот они, беглецы со зверофермы, лови их, держи!

Под крик сороки песцы выскочили на вырубку, заваленную ломаными берёзками, выкорчеванными пнями. Здесь под кучей еловых веток спал заяц-беляк. Он гулял-жировал всю ночь и спал теперь крепко и спокойно.

Шорох снега и сорочий крик разбудили его. Длинноухий, с выпученными глазами, он с треском выскочил из-под земли у самых ног Наполеона и пошёл сигать по вырубке, перепрыгивая пеньки.

Песцы замерли от ужаса, а потом дунули в другую сторону.

Сорока растерялась. Не могла сообразить, что теперь делать, за кем лететь, над кем трещать. Она раздражённо уселась на ветку козьей ивы, закрутила зелёной головой. Настроение у неё совсем испортилось.

Неподалёку, под ёлками, вдруг зашуршал снег, послышалось сопение, и на вырубку выбежал гончий Давило. Он равнодушно глянул на сороку, добежал до заячьего следа и тут оживился. Фыркнул вправо, влево, а после засунул нос свой, похожий чем-то на кошелёк, прямо под кучу еловых веток.

Задрожал от радости собачий хвост, и вылетели песцы из гончей горячей головы.

Давило рявкнул басом и побежал по новому следу, с удовольствием вдыхая сладкий заячий запах.

Загремел голос Давилы под сводами ёлок – звонкой цепью потянулся по лесу, отмечая путь зайца. Недалеко протянулась цепь, дошла до опушки, заглохла на минутку, и тут на конце её, как двойной колокол, ударил гром.

Сорока слетела с козьей ивы и низом-низом, незаметно, быстро и неторопливо скрылась из глаз.

Кто стрелял?

– Что такое! Что ещё такое?! Кто стрелял?

Близкий, неожиданный выстрел ошеломил директора Некрасова, пыжиковая шапка вздрогнула на голове.

Директор стоял на опушке леса в высоких сапогах-броднях, а на руках его были дворницкие рукавицы – хватать в случае чего песцов. Выстрела директор никак не ожидал. Наполеон нужен был живым.

– Кто стрелял?! Кто стрелял, я вас спрашиваю! – грозно повторил директор.

– Ясно кто, – угрюмо ответил бригадир Филин, который шевелился неподалёку в кустах, стараясь замаскироваться. – Обормот Ноздрачёв.

Из лесу выскочил Давило. Он был радостно возбуждён, шоколадные глаза его налились кровью.

– Ноздрачёв! – сурово крикнул директор. – Это ты стрелял?

– Да я тут косого зашиб, – послышался низкий, идущий из самой глубины души голос.

Скоро и сам Ноздрачёв вывалился на опушку. От него валил азартный охотничий пар. Заяц, который всю ночь гулял-жировал, болтался теперь у пояса. За три шага пахло от Ноздрачёва кислым бездымным порохом «Фазан».

– Токо выхожу на просек, – возбуждённо стал объяснять Ноздрачёв, – косой чешет. Я ррраз через осинки…

– Где песцы?

– Песцы-то? – растерялся охотник. – Наверно, круги делают.

Директор Некрасов всего секунду глядел на охотника Фрола Ноздрачёва, но и за эту секунду взглядом успел многое сказать. Оправивши шапку, директор повернулся к охотнику спиной и направился обратно на звероферму. За ним поспешил бригадир.

– Погоди, погоди, – вслед ему сказал Ноздрачёв. – Не волнуйся. Сейчас догоним. Я тут всё кругом знаю, не уйдут.

Звероводы даже не обернулись. По снежному полю уходили они от охотника, и вместе с ними уходила премия.

Тут вспыхнул охотник Фрол Ноздрачёв, и по лицу его пошли багровые полосы, похожие на северное сияние. Вспышки сияния никто, правда, не видел, зато услыхали директор и бригадир, как ругается охотник им вслед пустыми словами.

Отругавшись, охотник потоптался на месте и пошёл потихоньку туда, куда вёл его собственный характер.

– Не волнуйтесь, Пётр Ерофеич, – говорил тем временем Филин, догоняя директора. – Побегают, жрать захотят – через недельку сами вернутся.

– Да за недельку они от голода помрут, – недовольно сказал директор. – А если кто-нибудь прихлопнет Наполеона? Что тогда?

– Вот это вопрос! – подтвердил Филин. – Что же делать?

Директор закурил, напускал дыму в темнеющее постное небо.

– Надо попробовать Маркиза, – сказал он.