Buch lesen: «Леший. Его врагам не позавидует и карась на сковородке»

Когда мне хочется прочесть книгу, я ее пишу

(Бенджамин Дизраэли)

© Юрий Боткин, 2017

ISBN 978-5-4490-0080-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В Иркутской области нет реки Миренга и города Миренск.

Все события и персонажи, описанные ниже, вымышлены.

Возможные совпадения с реалиями являются чисто случайными.

Повесть не представляет интереса для почитателей телешоу «Дом 2».

Пролог

Был бы лес, будет и леший

(Русская поговорка)

Хляби небесные разверзлись по самые некуда. Не иначе Господь «рамсы попутал»*, сотворив середину осени в начале июля. Дождь хлещет третий день и не видно конца мокрому небесному беспределу*.

Примечание: Если про бокс не слышал, в десанте не служил и «по фене не ботаешь», можешь каждый раз, встретив символ «*», заглядывать в Комментарии. А лучше прочитай их пару раз.

По хорошей погоде ходу с объекта* до зоны* полчаса, по сегодняшней – футбольного тайма не хватит. Колонна плетется молча, угрюмо, тут не до светской беседы. Нет-нет помянет в сердцах чью-то мать, поскользнувшийся на «сибирском асфальте» зэк, и опять унылое чваканье сотен чумазых ботинок.

Разок порадовал людей и служивых бравый старлей, начальник конвоя. Этот двухметровый сухостой, бодро шагавший во главе колонны, вдруг, как корова на льду, взбрыкнув «копытами», смачно приземлился на пятую точку. Кто-то из зэков съязвил: «Чуть не упал». Двухсотголовая многоножка взорвалась. Спецконтингент ржал в открытую и во все горло, солдатушки по-тихому, в капюшоны накидок. От души смеялись счастливчики, воочию лицезревшие афронт старшого и еще громче, прозевавшие представление.

Вопросам о самочувствии уважаемого начальника не было конца, а добрых пожеланий хватило бы на пару юбилеев Папы Римского. Отвели невольники душу, и уже не так скверно – смену отпахали, до звонка на один день меньше, впереди теплый барак, ужин, свое время. Пошли веселее.

Не смеялись двое – старлей, обтиравший пучком травы перемазанные портки, и высокий хмурый зэк, отрешенно шагавший мимо. Начкару хватило ума не лезть в бутылку. Да и мыслями он был далеко отсюда – на пару с разбитной соседкой самозабвенно, в поте лица, мастырил свежие побеги к ветвистым рогам начальника седьмого отряда, майора Швухова, заступившего на сутки дежурным по ИТК*.

О грядущем ударе судьбы ретивый Казанова не подозревал. Ничто не сулило беды, однако «Аннушка уже купила подсолнечное масло и не только купила, но даже и разлила». Про чужих баб лихому ходоку придется на время забыть. В сценарии надвигающегося катаклизма старший лейтенант значился магистральным громоотводом. Завидный рост и отсутствие надежной «крыши» должным образом тому соответствовали.

Перед самой зоной поперек пути текла небольшая, по здешним меркам, речка. Народ не знал ее географического названия. Еще в ГУЛАГовские времена какой-то сиделец из образованных прозвал ее Рубиконом, так и повелось. Для них это действительно был Рубикон – реальный, осязаемый рубеж, между треклятой зоной и вожделенной свободой. Перейти его без конвоя была и есть мечта многих тысяч бывших и нынешних каторжан.

До звонка Лехе осталось три дня, один месяц и десять лет. Для молодых такой срок сопоставим с вечностью, для стариков равнозначен пожизненному. Лехе осенью стукнет двадцать девять.

Вчера его жизнь вновь разделилась на «до и после». Если два года назад между этими временными границами образовалась пропасть в 12 лет строгого режима, пропасть чудовищных, но все же ограниченных размеров, то вчера разверзлась бездна, поглотившая напрочь былое «до», не оставив ни малейших надежд на призрачное «после».

Позади ничего кроме боли, а будущее, потеряв иной смысл, зациклилось на первоидее – найти ублюдков и загасить. Теперь живет только этим, в каждой клетке притаилась жажда мести. Готов подписать контракт хоть с богом, хоть с дьяволом – убить и умереть.

Размеры Рубикона обычно так себе, не больше Клязьмы, но сегодня его уровень поднялся метра на полтора. Некогда прозрачная, лениво текущая водичка, через которую отчетливо просматривалось песчано-каменистое дно, ныне превратилась в стремительный мутный поток, несущий на себе все, что доселе валялось по берегам.

Колонна неторопливо втягивалась на мост, сработанный еще сталинскими зэками. Деревянный семидесятилетний старожил зоны хотя и потемнел от времени, но скорее заматерел, чем состарился. Причина тому сибирское чудо – лиственница. В огне горит, в воде тонет, зато веками не гниет. По ее милости мост и сегодня без скрипа и треска выдерживает полноприводные КАМАЗы-автозаки, не говоря уже о «Газелях» и хозяйских* «японках». За свой авторитетный срок мост врос в ущелье, крепко вцепившись толстенными опорами в берега и дно реки. Пережив плеяду генсеков-коммунистов, переживет, не крякнув, десяток-другой президентов-демократов.

Утром, по дороге на объект, Леха приметил – коряга, вынырнув из-под моста, скрылась за поворотом реки менее чем за минуту. Ему и надо аккурат за тот самый поворот, где маячила свобода…, свобода мстить.

Алексей идет правофланговым в двух метрах от перил. Ближайший конвоир топает в пяти шагах позади. Капюшон закрывает верхнюю часть лица, значит видит он только Лехины ноги, а может и того меньше. Автомат висит на груди под накидкой, направлен, как положено, в сторону колонны.

До намеченного репера*, столбика перил с заметной дыркой от сучка, осталось метров пятнадцать. Сразу за ним надо прыгать. В былые времена, занимаясь дайвингом, Леха сиживал под водой поболе двух минут. Сейчас достаточно и половины того. За минуту течение унесет его за поворот, как ту утреннюю корягу-наводчицу.

Надо признать, шансы фифти-фифти. Вся надежда на внезапность. Пока военный очухается, снимет автомат с предохранителя и перегнется через перила, надо сгинуть в мутной круговерти. Не успеешь – хана.

Принялся часто и глубоко дышать, вентилируя легкие, обогащая кровь кислородом. Подходя к реперу, почувствовал легкое головокружение от его переизбытка. С трудом дотерпел до точки невозврата. Два прыжка, толчок правой и перелетел через перила, слегка коснувшись рукой. На миг ощутил знакомое состояние невесомости, и… бултых.

До дна не достал, течение подхватило и понесло. Воздушные пузыри в робе упрямо толкали вверх, под выстрелы конвоя, но полведра щебня, напиханные за пазуху, делали свое дело – тянули вниз. Наверху творилось что-то невообразимое – шлепало, бурлило, чавкало – длинные очереди из нескольких «калашей»* в бессильной злобе месили поверхность Рубикона.

Теперь главное не суетиться, не делать лишних движений и не пытаться плыть. Плавание в раскорячившейся робе и тяжелых ботинках, действующих подобно якорям, не даст заметного ускорения, а только израсходует запас кислорода. Плыть надо в потоке, даже не плыть, а «бегемотить», неспешно перебирая по дну руками и ногами. Такой стиль Леха заранее не продумывал, все получилось само собой.

Вода холодная. Сколько в ней градусов – шут ее знает. Оно и к лучшему – реже сердцебиение, меньше расход кислорода, дальше от моста вынырнет, а замерзнуть все равно не успеет.

Роба намокла, воздух из-под нее вышел, начало волочить по дну. Леха освободил подол рубахи, вытряхнул половину камней. Плавучесть приблизилась к нулевой, оставаясь все же отрицательной. Для подъема на поверхность нужно приложить усилие, но этого пока не требовалось.

Кислорода в крови еще хватало, когда поток стал заметно поворачивать налево. Пора и ему перемещаться со стрежня к левому берегу – больше шансов остаться незамеченным при всплытии. Дно плавно поднималось, глубина уже не более полутора метров, а удушье невыносимо. Терпел до последнего, потом еще немного, потом еще чуть-чуть, и, наконец, вынырнул. Одновременно с глотком живительного воздуха, оглянулся назад – ни моста, ни колонны, ни стрельбы, только слабый, приглушенный расстоянием и водой в ушах, неразборчивый мат-перемат конвоя и лай собак.

Теперь можно держаться на поверхности. Главное – скорее одолеть перекат, где его, несомненно, попытаются перехватить. Дальше они на катере не пройдут.

Про перекат знал понаслышке. Полгода назад, случайно, из разговора двух вертухаев уразумел: «До переката чуть более двух километров, там берет приличный хариус, но этот гребаный перекат нельзя пройти на катере, и надо два часа переть пешком до впадения Рубикона в Витим, где не только хариус, но и таймень попадается».

У переката они остановятся, начнут разглядывать реку, берега и репу чесать – утоп зэк или сбежал? По расчетам Алексея погоня будет там минут через пятнадцать после его рывка. Пока конвой настреляется и наматерится, пока по рации свяжутся с караулом, пока соберут группу и дождутся проводника с собакой, пока добегут до причала, погрузятся, заведут и отчалят – пройдет никак не менее 10 минут, и еще пять минут хода на катере.

А ему до переката осталось всего ничего. Река стала шире, течение замедлилось, но глубина еще приличная. Вскоре, через пелену дождя, различил множество торчащих из воды разнокалиберных валунов. Ноги коснулись дна, Леха пошел, а потом и вовсе пополз на карачках. Вылез на отмель, протиснулся между двух каменюк, и дно резко ушло вниз. Снова поплыл.

Взглянул на часы – противоударный и водонепроницаемый «Полет» – подарок отца к двадцатилетию. В общей сложности, включая подводную стадию, заплыв длится около пяти минут. До появления «янычар» остается минут десять, может больше, но это без гарантии. За десять минут надо исчезнуть, иначе…

Точного плана действий на данном этапе не было. Вариантов два – плыть дальше или выйти на берег. Априори эту задачу не решить, предстоит оценить ситуацию на месте. Впереди, насколько мог видеть, прямой участок реки. Берега голые – ни деревца, ни кустика. Течение не очень. За десять минут проплывет еще полкилометра, может чуть больше. При таком дожде с переката не должны заметить. Но если дождь стихнет, или, чем черт не шутит, – переволокут катер через отмель – вот тебе и звиздец.

Выход один – берегом. На этот случай припасена домашняя заготовка – высаживаться не на правый берег с последующим марш-броском на юг, подальше от зоны, поближе к железке* и людям, а на левый, и рвать «в обратку» мимо зоны на север, холодный и голодный – полный дурдом. Лягавые так и подумают, они же не идиоты.

Справа к реке примыкает неширокий распадок с пологими склонами, поросший снизу кустарником, повыше – лесом. Идиллия, да и только, но именно туда он не пойдет, эту дорогу он уступает гончим. Левый берег каменистый обрывистый, высотой с девятиэтажку, сюда умный не сунется, эта дорога для чумовых – как раз «то, что доктор прописал».

Откос одолел на одном дыхании. Выбрался на пологий склон, густо заросший боярышником вперемежку с ельником и сосняком. Мелькнула мысль – залечь и понаблюдать за развитием событий, благо позиция изумительная. Но время дорого, рвать когти надо так, чтобы «янычары», даже если смекнут что к чему, не смогли усидеть на хвосте. Леха не сомневался – в беге по пересеченной местности даст фору и сосункам срочной службы, и матерым контрактникам. Тем паче их стимул – внеочередные звания, отпуска и премии, ничто против его интереса – свобода и месть.

Кустарник постепенно перешел в сосновый бор, бежать легче. В такт бегу, машинально напевал: «хо-ро-шо-жи-вет-на-све-те-вин-ни-пух… от-то-го-по-ет-он-эту-пес-ню-вслух». Так делал молодой лейтенант в старом фильме о десантниках. Песенка засела в подсознание с детства, а когда сам попал в «Войска Дяди Васи»* – принял ее на вооружение.

Марш-бросок продолжался около часа. Леха согрелся, в ботинках перестало чавкать, но мокрая роба доставала все сильнее и сильнее. Учитывая рельеф местности, отмахал немало, километров десять-двенадцать. Зона осталась далеко позади. Как говорят в армии: «можно перекурить и оправиться».

Ненужный теперь дождь то затихал, то лил как из ведра. Среди многочисленных сосен и лиственниц попадались ели-великаны, под которыми было относительно сухо. Одну из елок выбрал для привала. Разоблачился «до лысого», отжал одежду и вновь оделся. Провел ревизию имущества – часы, нож, зажигалка, накомарник, рабочие рукавицы, три гвоздя, пайка хлеба, и горсть соли. Хлеб и соль слегка промокли. Нашла-таки вода дырочку в, казалось бы, целых полиэтиленовых пакетах. Усмехнулся, вспомнив тюремный анекдот:

«Двое заключенных смотрят в зарешеченное окно.

Один не выдерживает и говорит, тяжело вздохнув:

Бедный Вася! Выйти из тюрьмы в такую погоду!»

Винтить сегодня решил спонтанно, без должной подготовки. Увидел утром плывущую корягу и понял – такой благодати больше не будет. Тут тебе и течение отменное – можно далеко нырнуть, и вода мутная – от конвоя скроет, и глубина приличная – пули не достанут, и дождь хороший – собачки след не возьмут.

Собирался на скорую руку, потому пожитки такие скудные. Не просто будет с эдаким приданым отмахать тайгой полтыщи верст. А он отмахает, будь спок! Если надо, и тыщу отмахает! Лес для Лешего – дом родной! Смотрящий* как в воду глядел, давая Лехе это погоняло*.

Прицепил нож к поясу, остальное распихал по карманам и вперед. До темна еще часа четыре, использовать их надо по полной…

Глава 1 Детство и юность

Спасибо вам святители, что плюнули, да дунули,

Что вдруг мои родители зачать меня задумали,

(В. Высоцкий)

Он был вторым, изрядно припозднившимся, ребенком в семье. Отец в ту пору доживал пятый десяток, мать – четвертый, сестра заканчивала школу. Год его рождения ознаменовался эскалацией войны в Афганистане, бойкотом Московской олимпиады и смертью Высоцкого.

Владимир Алексеевич Павлов, следуя семейной традиции, назвал сына в честь деда – Алексея Владимировича – известного биолога, репрессированного в 39-ом и сгинувшего в ГУЛАГе.

В те, не столь далекие, времена, по ходу именуемые Развитым социализмом, а потом Застоем, Павлов-старший – доктор наук, профессор, лауреат, заслуженный деятель и т. д. и т.п., заведовал кафедрой в Московском Лесотехническом институте, находящимся как раз не в Москве, а в славном городе Мытищах, известных на весь мир по «Чаепитию» Василия Перова. Мать, Ольга Николаевна, преподавала там же, стоя в институтской иерархии, как и положено, на пару ступенек ниже своего мужа.

Первые семь лет жизни прошли под неусыпным присмотром бабушки, одновременно исполнявшей обязанности тещи. После ее безвременной кончины мать оставила работу и всю себя посвятила сыну. Старшая сестра к тому времени окончила семейный институт, вышла замуж и жила неподалеку, в городе Балашихе.

Как всякого последыша, маленького Алешу любили и баловали. Он отвечал взаимностью. Бабушку и сестру любил, мать обожал, отца боготворил. Большой, сильный, всезнающий батянька был его кумиром. Ну что возьмешь с мамы, бабушки, сестры – сказки, мультики, куличи в песочнице и прогулки за ручку. А с папкой – лыжи, коньки, футбол, хоккей и велосипед, луки, стрелы, сабли, строительство скворечников и кормушек для птиц, пешие и верховые (на отцовской шее) походы за грибами, ягодами и на рыбалку, с привалами и кострами. А чего стоит обед, где-нибудь на лесной полянке. Приевшиеся дома мамкины котлеты здесь шли «на ура». К тому же папа никогда не говорил: «отстань, некогда, надо мыть, стирать, готовить…». К пяти годам Алеша знал все виды деревьев и кустарников в своем лесу. Безошибочно отличал мухомор от подосиновика, скворца от зяблика, плотву от окуня.

«Зимовали» Павловы в просторной четырехкомнатной квартире в «сталинке», рядом с университетом. Теплое время года безвылазно проводили в бабушкином доме на берегу Пироговского водохранилища.

То погожее июньское утро запомнилось семилетнему Алеше, и подняло отцовский авторитет на недосягаемую высоту, хотя рыбалка и не удалась. У отца и сына было любимое местечко в уютном заливчике неподалеку от дачи. Расположились, как всегда, в тени развесистой ивы. Размотали снасти. Сын владел современной телескопической удочкой, отец пользовался любимой, хотя и старомодной, бамбуковой трехколенкой.

Их было трое – два молодца и девица. Парни выглядели типичными представителями хозяев новой жизни. Стриженые головы крепко сидели на бычьих шеях. Широкие штаны, черные кожаные куртки и золотые цепи свидетельствовали о принадлежности их принципалов к элите общества. Мерно жующие челюсти – об американском образе жизни.

Девица в протертых до дыр джинсах, раскрашенная так, что о ее внешности можно было только догадываться, небрежно держала на плече дорогущий японский магнитофон, вещавший голосом, оплеванного властью, народного барда:

«Всего лишь час до самых главных дел:

Кому – до ордена, ну, а кому – до «вышки».»

Из баулов, в руках мужской фракции пришельцев, торчало многообразие винно-водочных бутылок, шампуры и другие принадлежности культурного досуга. Оглядев поляну, мельком задержав взгляд на рыболовах, предводитель камарильи, нагловатого вида бычок с кольцом почему-то не в носу, а в ухе, удовлетворенно заметил: «годится». Освободившись от сумок, молодцы направились к рыбакам. Предводитель, глядя куда-то мимо, повелительно произнес: «Эй ты, плесень, сматывай удочки. Даю три минуты. Потом штрафные санкции».

Отец погладил Алешу по голове, встал, отсоединил нижнюю секцию удилища – метровую бамбуковую палку с медной трубочкой на конце – и, опираясь на нее, подошел к разглядывающим окрестности, мирно жующим дядькам. Что он сказал, Алеша не слышал, но понял – папа их поругал.

Предводитель скорчив ужасную рожу, замахнулся на отца растопыренной пятерней. Мальчик испугался и зажмурился. Когда открыл глаза, увидел папу стоящего на том же месте и плохих дядек, ковырявшихся возле него. Один дядька лежал на боку, поджав колени, беззвучно, как рыба, открывал и закрывал рот. Второй, стоя на карачках, вытирал разбитый нос и ругался словами нехорошими и малопонятными: «… порву падла, … козел долбаный». Папа подошел сзади и легонько стукнул ногой туда, где у мальчиков есть нечто, чего нет у девочек. Дядька взвыл, потом заскулил, но ругаться перестал. В наступившей тишине, из магнитофона в руках ошалевшей девицы, Высоцкий советовал:

 
«И ежели останешься живой —
Гуляй, рванина, от рубля и выше!»
 

Полежав и отдохнув, пришельцы молча удалились. Ловить рыбу почему-то расхотелось. Собрались и пошли домой. Войдя в калитку, отец произнес: «мамке не говори», и заговорщицки подмигнул. Алеша расплылся в улыбке – у них всегда была какая-нибудь тайна, а эта будет самая-самая, почище гнезда мухоловки с птенчиками.

Позже узнал – отец не всегда был профессором. На рубеже сороковых и пятидесятых под строевую:

 
«Чекисты мы, нам Родина доверила.
Всегда беречь родной советский дом.
Вперед, за Сталиным ведет нас Берия,
Мы к зорям будущим уверенно идем»
 

сержант Павлов четыре года лихо маршировал по плацу в составе разведроты полка специального назначения МВД СССР, а между строевыми смотрами гонял бандеровские банды по лесам Западной Украины. За те годы на практике освоил приемы русского рукопашного боя, и, даже сорок лет спусти, владел ими не хуже, чем либераллисимус (заслуженный сын юриста) – словоблудием. В ближнем бою простая палка в его руках была оружием таким же грозным, как верный и безотказный СКС – самозарядный карабин Симонова.

Случай на рыбалке имел продолжение. Недели через две на ту же поляну вышли четверо. Двое старых знакомых, в кожанках, и двое новых, в спортивных костюмах. Один из новеньких, высокий крепкий малый, небрежно помахивал милицейским демократизатором*. Отец проделал знакомую операцию с удочкой и, держа палку двумя руками перед собой, двинулся было навстречу, но остановился, опустил оружие. Шедший впереди здоровяк, будто споткнувшись, притормозил. Смущенно улыбнулся, спрятал дубинку за спину, вежливо поздоровался:

– Здравствуйте Владимир Алексеевич.

– Здравствуй Витя, давно тебя не видел, чем занимаешься?

В этот раз плохим дядькам опять не повезло. Их били вдвоем, чинно и благородно, – немного дубинкой и чуть-чуть ногами. А Витя через пять лет привел Алешу в боксерский клуб и навсегда остался его личным тренером, даже когда бросил тренерскую работу и организовал свой ЧОП*.

На шестидесятилетний юбилей армейский друг, дядя Гена из Пятигорска, подарил отцу палку для хромых. Тяжелую, из самшита, инкрустированную серебром. На недоуменный вопрос сына Павлов-старший ответил: «Не буду же я с удочкой по городу ходить». Веселые были времена!

В школу Леша пошел в эпоху Развитого социализма, а закончил при Диком капитализме, в который этот самый социализм и перестроился, вместо того, чтобы в полном соответствии с наукой, уступить место долгожданному и неизбежному Коммунизму. Данный исторический курьез наглядно подтвердил тезис репрессированного деда – «Все науки, не относящиеся к естественным, таковыми не являются». Именно за это неосторожное высказывание в адрес гуманитарных и социальных наук, среди которых особое положение занимал Марксизм-Ленинизм-Сталинизм, он был отстранен, разоблачен, обвинен, осужден и посажен.

Школьные годы пролетели быстро и безмятежно. Профессорское положение отца прикрывало семью от невзгод эпохи первичного накопления капитала и широкомасштабного разворовывания страны. Алексей учился без особого рвения, но и не балбесничал. В 11 лет, с Витиной подачи, увлекся боксом и, к окончанию школы, выполнил норматив кандидата в мастера спорта, заняв второе место в юниорском чемпионате Московской области.

Куда идти после школы, Алексею было на роду написано – Московский государственный университет леса – так с некоторых пор стала называться их семейная alma mater. Высокий, стройный, спортивный студент пользовался заслуженным авторитетом в молодежной среде университета, и не только благодаря заслугам отца-профессора. Его коронный правый хук* внушал не меньшее уважение.

Был ли Леха красив? Это как посмотреть. А как ни смотри – не Ален Делон! Внешность изрядно славянская с едва различимыми признаками народов, причастных к формированию русской нации. Грубовато-мужественное, резко очерченное, чуть скуластое лицо с крепким подбородком и слегка «боксерским носом», хоть не сияло голливудской брутальностью, тем не менее, вызывало уважение мужчин и, как ни странно, привлекало женщин. Даже блондинки, писающие кипятком от пидерсионного великолепия эстрадных поп-звездунов, бросали на него заинтересованно-призывные взгляды.

Учился легко, алкоголем и наркотой не баловался. У девочек пользовался неизменным успехом, но не увлекался – бокс занимал все свободное время. На первом курсе последний раз выступил по юниорам, победил в чемпионате области, и заработал мастера спорта.

Через год перешел в полутяж. При росте 185 и постоянном наращивании мышечной массы, оставаться в среднем весе стало невмоготу. Первый же официальный бой в новой весовой категории стал последним в Лехиной спортивной карьере. Во втором раунде пропустил сильнейший кросс*. На ногах устоял, но тренер-секундант Витя, почуяв неладное, выбросил полотенце.

Отец, доселе поощрявший увлечение сына, в этот раз категорически заявил: «Голова не для того, чтобы по ней лупили кому ни лень. Грушу хоть целый день околачивай, а выступать прекращай». Так и поступил. Тренировался, проводил спарринги, но в соревнованиях больше не участвовал.

На третьем курсе увлекся дайвингом и подводной археологией. Сманил однокурсник и друг детства Стас Шпрыков. Небольшого росточка, на вид – мухи не обидит и без проблем пройдет фейсконтроль в женскую баню. Но не дай бог с ним схлестнуться… Этот розовощекий недомерок c голубыми глазками на ангельском личике виртуозно владел не только половым членом, но и более поздним приобретением человечества – мозгами.

Доцент Кривуля – слуга жене, палач студентам, не ведая об этом, жестоко поплатился, влепив Стасу зряшный неуд по таксации леса. На следующей неделе в газете «Из рук в руки», появилось объявление: «Продам, сдам в аренду жену, б/у, недорого» и домашний телефон доцента. Ажиотажного спроса лежалый товар не вызвал, но и не затерялся на просторах стремительно развивавшегося рынка секон хенда. Жена доцента, роскошная двуспальная домохозяйка южнорусской породы, ежедневно принимала десятки звонков, интересовавшихся возрастом, габаритами, экстерьером, уровнем общего и сексуального образования, процентом амортизации, ценой за кило и другими атрибутами товара не первой свежести. Большинство звонков исходило от язвительного Стаса и его наемников, но и реальные покупатели, а все больше арендаторы, тоже попадались.

Марья Ивановна, так величали миссис Кривулю, по первости огрызалась, потом втянулась. Проявив незаурядные маркетинговые способности, кокетничала, шутила, набивала цену. В меру сексуально озабоченной Маньке, заплесневевшей от скуки однообразной жизни, льстило повышенное внимание особей противоположного пола. В пучине ее дремлющего чрева возникло приятное, томно сосущее чувство, нетерпеливо ерзающее в поисках выхода. Отдушина обнаружилась недалеко от эпицентра, после чего стало совсем невтерпеж. Постыло-монотонный секс в исполнении ученого мужа, не только не приносил удовлетворение, а все больше раздражал новоявленную «Эммануэль». Как результат – прошла несколько кастингов с наиболее настойчивыми арендаторами и прямо расцвела.

Доцент лицезрел перемены, творящиеся с его половиной, но оставался в неведении относительно причин их породивших, пока однажды вечером не узрел в зеркале пару небольших рожек на своей лысой головушке. Рукой они не прощупывались, и при дневном свете становились невидимы, тем не менее, наводили на нехорошие мысли… Стас получил должную сатисфакцию.

Дно родного Пироговского и соседнего Учинского водохранилищ друзья облазили вдоль и поперек. С увлечением исследовали затопленные в 37-ом деревеньки. Отец подал идею – разыскать могилу прадеда на церковном погосте затопленного села Курово. В его детских воспоминаниях сохранился памятник из черного камня с такими же, как у него фамилией, именем, отчеством.

Задача оказалась не из простых. Коммуняки не только взорвали церковь, но добросовестно проутюжили бульдозером развалины и прилегающую территорию. Попробуй, найди поваленный памятник на площади в два футбольных поля среди сплошных обломков под толстым слоем ила. На второй год, после весеннего водосброса, смывшего часть ила, дела пошли веселее. Раскопали двухметровый чугунный крест, некогда украшавший храм божий. Хотели поднять, но передумали – уложили в центре разрушенного подводного некрополя – здесь будет целее. Дедов памятник так и не нашли, хотя могильных плит откопали немало. Среди них попадались весьма интересные экземпляры. Врезалась в память «оптимистическая» эпитафия на гранитном надгробии купца второй гильдии, почившего в бозе два века назад: «Я был как ты, ты будешь как я». Остаток того дня впечатленные друзья провели за бутылкой «Шардоне», рассуждая о бренности жизни…

Леха еще писал дипломную работу, на тему «Сохранение и восстановление древесной растительности в Московской области», а военные чины его вовсю «женили». «Сватов» было двое: майор ВДВ и подполковник морпех. Каждый из них мечтал заполучить в свои войска боксера, мастера спорта, да еще с высшим образованием в придачу. Подобных призывников в районе, да что там в районе, в области, – раз, два и обчелся. Новобранец в последние годы пошел какой-то занюханный, как умственно, так и физически. Все богатые и умные косили от армии по-черному. Таких как Леха вели по особым спискам и сражались за них только элитные войска. Вне конкуренции шел Президентский полк, куда Леха не сгодился по росту и образованию – длинноват и шибко грамотен. Почему победили Войска Дяди Васи, знали только военком и майор-десантник. Морпех догадывался и жаждал реванша.

Защита диплома состоялась в середине июня, а через две недели Леха хлебал щи в полку спецназа ВДВ. Такому ускоренному призыву нисколько не огорчился, наоборот, обрадовался возможности поскорее отдать Родине воинский долг, по принципу: «раньше сядешь – раньше выйдешь». Болтаться до осени оно ни туда, ни сюда, а дембель на полгода раньше, это тебе не хухры-мухры. О том, что идет в десант сказали в военкомате, а в снайперскую школу сам напросился.

Поражение в Первой Чеченской заставило российский генералитет включить мозги. Шевелить извилинами, большинство из которых выпрямилось и закоммутировалось на прямую кишку, дело не простое. Поэтому получалось не все и не сразу.

Изрядно забытому снайперскому делу теперь учили. Учили где как. Лехин инструктор вкладывал курсантам по полной. Сорокалетнего прапорщика Василия Шураева, все, от командира полка до желторотого новобранца, почтительно величали «Шурави». Прошедший Афган и Чечню, на первый взгляд суровый и беспощадный диктатор, на деле оказался заботливым ментором, делавшим все, чтобы его воспитанники вышли живыми из предстоящих передряг. Шурави по-братски делился с питомцами не книжными премудростями, а личным боевым опытом, оплаченным собственной кровью и шкурой, дважды попорченной. Три ряда орденских планок на груди прапора говорили за то, что в долгу он не остался.

Стрелять тоже учили, но не только и не столько. Выстрел в снайперском деле, это как точка в предложении, даже не точка, а запятая – после выстрела надо еще постараться самому не «зажмуриться». Кроме «пострелять» учили выбору и оборудованию огневой позиции, маскировке, ведению наблюдения, ориентированию на местности, рукопашному бою, марш-броскам, выживанию в критических ситуациях, взаимодействию с группой поддержки и многому другому, вплоть до «как пописать на позиции». А стрельба… ну что стрельба, учили как надо, но без прицела на олимпийские игры. Какая разница, всадил пулю точно промеж глаз супостата, или ближе к правому, чем к левому.

Полгода в снайперской учебке пролетели как один день. Командировка на Кавказ скоротала оставшиеся шесть месяцев. Дождливым вечером начала июля «дембель» Павлов позвонил в дверь своей квартиры…