Тихий ветер

Пролог

Моей бабушке.

Смотри, милая, что получилось благодаря твоим рассказам о войне

ВНИМАНИЕ!

Все герои, места и события, описанные в этой книге, вымышлены.

Любое совпадение случайно.

Настоящее

Я забыла, как ходить без оков на ногах, без жалобного звона при каждом движении. Эта стальная тяжесть стала основой меня. Сто шестьдесят два звена, измеряющие мою свободу. Сто шестьдесят два звена – это двадцать три шага моего настоящего.

Металлический браслет решили надеть мне на левую ногу. Потому что она ближе к сердцу. Так они хотели напомнить о причине, из-за которой я оказалась здесь. Кровавые ссадины вокруг оков не заживали и досаждали мукой, которую я заслужила.

Ведь это был мой выбор. Когда-то давно я сделала его и не скрыла. И теперь молчаливо принимала все виды пыток и медленных казней.

Но, если бы научились считывать переживания, которые живут в сердцах, то физическая боль утратила бы силу и влияние. Ведь такие страдания беспощадно разрушают души.

Сто шестьдесят два звена моей жизни. Двадцать три шага моей обречённости. Я не помню, как пахнет трава, как выглядит бескрайнее небо, как ветер путается в волосах. Не помню дождя. Забыла снег. Я не видела солнце с прошлой жизни.

Разве это важно? Когда помнишь, почему ты здесь. Помнишь каждое слово, каждое движение и каждую мысль, которая привела к этому.

Я хранила эти воспоминания. Перебирала их каждые секунды отмеренной мне жизни. Боялась что-то забыть. И радовалась, что боль от браслета напоминала о прошлом. О том, почему я здесь.

Всё в мире имеет цену. Мы платим за всё. Чаще всего эти суммы не измеряются материальными ценностями. Чтобы получить знания, мы жертвуем любимым делом. Завоёвываем любовь, тратя время и свободу. Рожаем детей в страшных муках и переживаниях.

В человеческой жизни всё как в гипермаркете. Цена того, чего больше всего хочется, выше остальных. И самый дорогостоящий товар – счастье. За него мы готовы заплатить жизнью. Увы, не всегда своей.

Так было со мной. За своё счастье я заплатила жизнями миллионов людей: невинных, добрых, молодых, совсем юных… Я поступила эгоистично. Я могла всё изменить. Могла их спасти и всё закончить. Но не сделала этого.

Я выбрала счастье.

Теперь всё, что осталось, – это сто шестьдесят два звена моих воспоминаний. Двадцать три шага заслуженных страданий.

Часть 1
Доброволец

Глава 1
Пленник

Я считаю, что все, кто наживается на войне и кто пособствует её разжиганию, должны быть расстреляны в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых они посылают сражаться.

Эрнест Хемингуэй, из предисловия к книге «Прощай, оружие!»

Прошлое

Взмах. Свист. Удар. Боль.

Взмах. Свист. Удар. Боль.

Снова взмах.

Опять свист, очередной удар и жгучая боль.

Я потерял счёт времени. Он затерялся в паутине муки. Возможно, меня пытают всего лишь час. Но подозреваю, что уже пошла вторая неделя.

Нет сил поднять голову или просто открыть глаза. Веки опухли, а во рту прижился вкус собственной крови. И это единственное, что я чувствовал за эти бесконечные дни.

Истязали моё тело лучшие садисты элитного подразделения армии, которой я давал присягу. Меня били, топили, жгли током и огнём. Мою кожу протыкали гвоздями и ржавыми иглами, резали и рассекали. Я потерял счёт пыткам. Их разнообразие пугает, но уже не меня.

Лишь шрамы расскажут мне о них. Вернее, рассказали бы, останься я в живых. Смерть скоро заберёт мои воспоминания и унесёт вдаль, где я буду расплачиваться за то, что слишком хорошо умею воевать. Если, конечно, существует ад. Ибо каким ужасным он должен быть, чтобы переплюнуть вот это?

Сознание беспощадно возвращалось ко мне. Я гнал его, отрекаясь от реальности, которая приносила боль и предательскую жажду сдаться.

В закрытые глаза пробивался свет, но не похожий на тусклые лампы камеры пыток. Я почувствовал, что проснулся. Но где же боль? В голове такая лёгкость, мысли не угнетают, обречённость такая несущественная…

Всё ясно. Меня накачали наркотиками. Зачем? Придумали какую-то новую пытку? Да, вероятней всего.

Я разлепил веки. Вместо подвальной камеры перед глазами предстала скромно обставленная комната, освещённая ярким дневным солнцем. Я лежал не на сырой земле, пропитанной кровью и мочой прежних обитателей тюрьмы, которые уже отправились в небытие, а на узкой кровати.

Поморгав несколько раз, я попытался пошевелить руками, но ничего не получилось. Чувство такое, будто их залили свинцом или забетонировали.

С трудом осмотрел себя, скользя взглядом по обездвиженному телу. Грудь и плечи были обмотаны бинтами, которые уже изрядно пропитала кровь. Насквозь.

– Капитан, добрейшего вам утра!

Этот голос я узнáю даже сквозь туман сильнодействующих препаратов. Отвратительный, скрипучий, с прожилками ненависти и презрения ко всем. Но только не к себе и не к человеку, за которым он готов ползать на коленях.

– Готов поспорить, что вы удивились, проснувшись не от боли.

Я хранил молчание не из-за стойкости. Я не мог произнести ни слова, мой язык отказывался слушаться.

Майор прошёл вглубь комнаты и остановился подле кровати, на которой лежал беспомощный я. Его глаза скользнули по моему избитому телу и остановились на лице.

Они победили, сомнений нет. Как и страха. Он придёт позже, когда действие наркотиков прекратится.

– Вы захотели обмануть свою страну, когда она нуждается в вас больше прежнего, – как приговор, произнёс он. – Вы решили, что ваша офицерская клятва больше ничего не значит, обманули себя, полагая, будто способны на что-то другое, кроме войны. Но вы ошиблись, капитан.

«Я спасаю свою страну, отказываясь брать оружие. Это вы её погубите, сумасшедшие фанатики!»

Тысяча обвинений готовы были выстрелами вылететь из уст, но я оставался безмолвным.

– Вы пришли в этот мир ради войны, капитан. И мы докажем вам это! – гордо провозгласил майор.

«Благодаря вашим наркотикам мой мозг скоро утратит фатальную способность к разработкам стратегий беспроигрышных сражений и захватов».

Офицер улыбнулся, будто прочитав мои жалкие надежды. Он оглянулся на дверь, якобы убеждаясь, что там никто не стоит, а после склонился к моему лицу.

Глаза, похожие на осколки льда, перехватили мой взгляд. Майор одним из первых сделал татуировку на лице, чтобы походить на своего идола. И каждые полгода обновлял её черноту.

– Мы нашли их, капитан.

Его злорадный шёпот прозвучал как раскат грома в голове.

– Облаву пережили не все, но кое-кто остался.

Нет… Нет!!!

Мысли превратились в рой разгневанных ос-убийц, которые жалили меня самого. Они летали, кусали, убивали и возрождали, чтобы снова убить.

Майор выпрямился, но улыбаться не перестал.

– Не следовало вам прятать их, – вздохнул он якобы сочувственно. – А нам следовало сразу догадаться, что пытками от вас согласия и верности не добьёшься. Да, каюсь в своей ошибке. Но я всё исправил.

Он развернулся на каблуках и прошагал к двери. Взявшись за ручку, снова обернулся и добавил:

– Теперь вы принесёте нам победу. Иначе утратите всех.

* * *

Вильгельм Дрейк вошёл в свою квартиру. Он не торопился включать свет, чтобы не выдать своё присутствие тем, кто непременно наблюдает за окнами его дома.

Двигаясь уверенно и быстро, он перемещался по длинному коридору, направляясь в гостиную, и ничуть не смущался сумраком, который окутывал его со всех сторон.

Но в центре просторной гостиной он вдруг замер. Стараясь двигаться незаметно, он потянулся к карману своего пальто…

– Прибереги пули для врагов, Виль.

Этот совет прозвучал из темноты за его спиной. Знакомый голос неожиданного гостя вмиг снял гнетущее напряжение с тела молодого мужчины.

Он быстро обернулся и попытался различить в темноте силуэт. Но привыкшие к скудному освещению глаза увидели лишь сгорбленную фигуру в чёрном одеянии.

– Это ты?..

– Есть сомнения? – снова хрипнул голос друга.

Фигура двинулась вперёд, к слабой струе света из наполовину зашторенного окна.

– Ох, чёрт возьми! – выдохнул Вильгельм и отшатнулся от скрюченного незнакомца, в котором с трудом разглядел черты близкого человека. – Что с тобой сотворили?!

И тут же ринулся к другу, заметив, как он, явно ощутив резкое недомогание, стал оседать на пол.

Строгие, классические черты лица его товарища превратились в кроваво-фиолетовое месиво, испещрённое кровоподтёками и глубокими порезами. Глаза опухли так сильно, что стали тонкими щелями. Густая чёрная борода едва скрывала побои, а отросшие пряди тёмных волос падали на избитое лицо.

– Как они нашли тебя? – жалость пропитала голос Виля.

Он перестал изучать повреждения друга, который, сморщившись и всё так же, не выпрямляясь, сел на краешек стула в гостиной.

– Они нашли не только меня.

Резкий удар ладонью по столу разбил вдребезги тишину уже нежилой квартиры.

– Кто-то предал нас! – с ненавистью выпалил Вильгельм. – Я узнаю, кто эта мразь, и прикончу своими же руками!

Судорожный вздох израненного друга оборвал его пылкую речь. И он безошибочно прочитал обречённость в безмолвии собеседника.

– Никто не предал, – хрипнул избитый до полусмерти гость. – Я сам всё им рассказал.

Дрейк ошеломлённо рухнул на стул. Он открыл и тут же закрыл рот, будто растерял слова.

– Да я и не знаю, кто выжил бы после их пыток, – оправдывая товарища, наконец пробормотал он.

– Ты знал, что они завербовали лауреата Нобелевской премии, микробиолога, специалиста по вакцинологии Франко Вайса?

– Нет, – мотнул головой Виль.

– И я не знал, – усмехнулся тот, но тут же скривился от боли. – Но нас представили друг другу, когда он делал мне инъекцию под названием «Укол правды».

– Что за?!..

– Наркотик, который отключает работу височно-теменного стыка, и ты теряешь способность лгать.

– Чёрт возьми! – рыкнул Вильгельм и тяжело вздохнул. – Всё это время ты находился у них?

Сморщившись, его собеседник всё же кивнул в знак согласия.

– Всего три недели, но казалось, что вечность.

Дрейк не нашёл подходящих слов, не переставая проигрывать в воображении картины пыток, мыслимых и немыслимых, на которые способны больные разумы тех, кто сейчас стоит у власти.

– Друг мой… – начал было Виль, но тут же замолчал, когда увидел, как приятель, обессиленно взмахнув рукой, выбросил на стол два узких прямоугольника. Они упали на полированную поверхность и тихо звякнули золотыми нашивками.

Вильгельм обречённо уставился на погоны, безошибочно разглядев в них смертельный приговор не только для близкого друга.

– Увы, поздравить не могу. И сочувствия тоже не дождёшься, – мрачно проговорил Дрейк.

Он резко встал и пошёл к бару, где тоскливо стояла гвардия алкогольных напитков, прикрытая вуалью пыли. Щедро наполнив два хрустальных стакана, мужчина вернулся и снова сел за стол напротив искалеченного гостя. Тот молчаливо принял его приглашение, и они одновременно жадно отпили.

– Я пойду с тобой, – безапелляционно сказал Вильгельм.

– Нет, – отрезал тот.

– Это не вопрос.

– Нет!

– Я пойду с тобой! – спокойно и решительно повторил Дрейк.

– Твоя семья…

– В безопасности. Я успел вывезти мать с братьями. Вернулся сюда из-за тебя. Ведь на место встречи ты не явился.

Мужчины встретились взглядами и замолчали. Между ними повисла тишина, которая значила намного больше, чем любые пламенные речи о верности и дружбе. Они слишком долго знали друг друга. Они безоглядно доверяли друг другу – и не только собственные жизни.

Сейчас происходил безмолвный диалог. Один убеждал другого одуматься и бежать как можно дальше от адских испытаний, на которые он обречён. Другой упрашивал его остановиться и не сопротивляться.

– Прости, что не пришёл, – устало сдался гость и оттолкнул от себя пустой стакан. – Я был немного занят.

– Понял уже! – печально хмыкнул Виль и с лёгкостью поймал стакан, чтобы снова наполнить.

Налив бренди себе и другу, он точно так же вернул новую порцию обратно.

– Я иду с тобой. Без меня ты там загнёшься.

Гость скривился, явно намереваясь улыбнуться, но изувеченная кожа лишь болезненно натянулась.

– Мне жаль, Виль.

– Нашей вины здесь нет. Нам просто не повезло.

В комнате, которая раньше была наполнена красивым женским голосом и мелодичным детским смехом, где несколько месяцев назад звучала музыка, а вечера неспешно переходили в ночь под добрые дружеские шутки, снова повисла тишина. Значимая и многословная. Почти такая, как одна из книг на пыльной книжной полке или забытое фото в рамке.

Эта тишина пропиталась горем и безысходностью. Она объединила двух молодых людей, ставших родными друг для друга давно и прочно.

Глава 2
Чёрный мир

Спустя два года.

Город Велич, Великославия

Всё началось с моря. Привычный мир окунулся в хаос из-за воды.

Во все времена войны вспыхивали на запале человеческих амбиций и агрессивных интересов жадных до власти лидеров. Но спустя одно мирное столетие самая кровожадная и долгая война началась из-за воды.

Конвенция ООН «О запрещении военного или любого иного враждебного использования средств воздействия на природную среду» одним сентябрьским утром была нарушена. Намеренно ли? Случайно ли?

Правду знают лишь те, кто отдавал приказы, и те, кто выполнял их. Однако те, кто пострадал больше остальных, – правду не узнают никогда. Ибо так было и будет всегда.

Когда самые сильные умы современности создали смесь на основе магния из более чем двадцати химических элементов и их соединений, то назвали её одновременно ласково и устрашающе – «Маленькое солнце». Уникальность смеси была в том, что она быстро разгоралась и горела даже в воде, уничтожая всё на своём пути до тех пор, пока не выгорит.

Для дальнейшего исследования учёные приняли решение переместить вещество в научный центр Антарктиды с помощью транспортного самолёта, в который поместили контейнер размером с грузовой вагон. «Маленькое солнце» долетело до места назначения. Но не так, как планировали.

Миру уже известны случаи, когда сбивали пассажирские рейсы, приняв их за вражеские самолёты. Люди оплакивали жертв трагедии, объявляли траур и выставляли скорбные посты на страницах соцсетей. Но каждый из нас был эгоистично рад тому, что это не случилось с ним или с его близкими.

Наступило время для трагедии, которая затронула всех, кто жил здесь, на Земле. Всех. Без исключения. И не только людей.

Кто в этом виноват? Возможно, учёные, которые создали такое вещество? Команда лучших военных пилотов транспортного самолета «Карна», который перевозил новую разработку, способную разрушить самый большой ледник в мире – Ламберта-Фишера? Или следует винить систему ПВО, которая приняла его за крылатую ракету другой страны и совершила роковой запуск? Виноват ли солдат, который выполнил приказ командира, не придавшего особого внимания информационному блоку?

Кто-то непременно виноват в этом – в ошибке, которая погубила миллионы жизней, или в заговоре мирового масштаба, который изменил мир.

Ведь ледник сгорел. Природная мощь льда слилась с Мировым океаном, обманчиво бескрайние земли стали дном соседних морей. Суши стало в три раза меньше. Бóльшая часть берегов перестала существовать. Города, мегаполисы и знаменитые столицы превратились в воспоминания.

Наши грехи переполнили чашу терпения Вселенной. Наши пороки вышли за пределы допустимого. Наши наглость и жадность стали смертным приговором для этого мира.

Жестокость людей, подогреваемая безумством инстинкта выживания, оказалась благоприятной почвой для вспышек конфликтов. И мощь современных войск показала свою убийственную власть.

Казалось, что солнце уже никогда не будет таким, как было вчера, небо не станет беззаботно-голубым, а звёзды померкнут навсегда.

Жизнь разделилась на два периода. Теперь она перестала быть обычной, радостной, порой скучной или печальной. Жизнь стала неузнаваемой. Ведь в неё вошла война.

Дверной колокольчик в любимой кофейне жалобно звякнул и замолчал, утонув в музыкальной заставке выпуска новостей на плоском телевизоре в центре уютного зала.

Привычный и любимый аромат обжаренных кофейных зёрен оказался не так сладок, как раньше. Тяжесть тревожных перемен испортила его.

Беззвучно ступая, я двинулась к стойке, подмечая, что сегодня посетителей в три раза меньше, чем обычно. На меня никто не обратил внимания. Их взгляды сосредоточились на лице ведущего программы, который уже без улыбки вводил нас в курс дела.

– Доброе утро, телезрители! Хотя отныне такая фраза звучит издевательски. Напоминаю, что сегодня, двадцать четвёртого апреля, в три часа восемнадцать минут утра армия диктатора Якоба Кайзера вероломно вторглась на территорию Великославии с западной стороны. Два часа назад президент Николас Аргинский объявил военное положение…

– Один ванильно-миндальный раф без сахара, пожалуйста, – почти прошептала я, отвлекая печального баристу от телевизора.

Он посмотрел на меня так, будто едва удержался от вопроса: «Какой, к чёрту, раф?! Война же!». Но сдержался и, коротко кивнув, дрожащими руками принялся выполнять заказ.

– …сотовая связь отключена, Интернет тоже. Телевизионные башни постепенно прекращают свою работу, и через сорок три минуты ваши телевизоры будут включаться и выключаться автоматически в момент экстренных новостей, – продолжал ведущий озвучивать новый распорядок жизни.

Я заметила, что многие тут же перепроверили свои смартфоны и, убедившись, что отныне они бесполезны, бросили на стол или спрятали в карманы.

– Как и предполагалось, наступательной операцией руководил Чёрный Полковник Герман Валенти – командующий группой армий «Аванпост», который отказывается от звания генерал-фельдмаршала, пока не присоединит к Пантеону Великославию. В своё время именно он разработал стратегию по захвату всей западной части европейского материка…

На экране замелькали фотографии офицера армии чернорубашечников. Под мрачный рассказ ведущего новостей я смотрела на изображения человека, о котором так часто и презрительно упоминали брат и отец, когда говорили о стратегиях вражеской стороны.

– Валенти активно выступал в поддержку национал-радикальной партии Кайзера на выборах пять лет назад. Но затем ушёл в сторону и долгое время не участвовал в политических и военных событиях. Он вместе с семьёй вёл отшельнический образ жизни…

На фото довольно молодой для полковника мужчина с надвинутой на глаза фуражкой недовольно поджимал губы, явно не радуясь, что его снимают.

– Во время «Ветреной ночи» погибли его отец – в своё время выдающийся политик граф Геррит Валенти – и младший брат Фабиан. О судьбе его матери, графини Доминик, и юной сестры, Кристины Валенти, до сих пор ничего не известно. Никто их не видел уже более шести лет…

Я содрогнулась. На экране замелькали картины одного из самых ужасных дней человечества.

«Ветреная ночь»… Такое лирическое название пресса дала жуткому варварству. Всё начиналось как мирный парад в защиту прав переселенцев, которые были вынуждены оставить свои затопленные дома. Им пришлось выйти на улицы города с транспарантами, чтобы хоть немного сравнять свои гражданские права с правами тех, кто там родился.

Внезапно вооружённые люди в чёрной униформе без опознавательных знаков налетели на толпу из нескольких сотен человек. Так прошёл первый публичный расстрел. Официально расследование ведётся до сих пор. Виновные не найдены. Кто убил людей – неизвестно.

Однако «Ветреная ночь» окончательно разрушила авторитет прежнего правительства и открыла путь к власти Якобу Кайзеру.

– Герман Валенти, несмотря на дворянское происхождение, не отличается благородными поступками. Он яро доказывает, что его не зря прозвали Чёрным Полковником и любимцем Кайзера, – продолжал тем временем диктор.

Меня передёрнуло, когда я увидела кадры с участием Якоба Кайзера, который под вспышки фотокамер пожимал руку Валенти.

– Основатель Пантеона держит подле себя ещё одного офицера – Карстена Коппа, который два дня назад получил новое звание и теперь стал генералом. Награду ему вручил Кайзер во время очередного Чёрного парада в Париже, который прошёл после безжалостной так называемой чистки жителей захваченного города. И на этот раз они вероломно казнили сто пятьдесят две тысячи мирных жителей, которые не соответствовали критериям нового общества в государстве Пантеон.

Я не сводила глаз с лица человека, который возомнил себя богом этого мира. Высокий, худой, с зачёсанными назад тёмными волосами и прямой осанкой. Его спина ничуть не прогнулась от миллиардов проклятий, которые звучали каждый раз при упоминании его имени. Ему далеко до дряхлости и старости, ко всеобщему сожалению. Его всегда прищуренные, серые, почти бесцветные глаза взирали на всех и вся с нескрываемым превосходством, а самодовольная улыбка тонких губ вызывала отвращение.

Безупречная внешность диктатора имела единственный изъян, который он нанёс себе сам, – татуировку на лице в виде чёрной тонкой вертикальной линии, которая проходила от левой надбровной дуги вниз по веку и заканчивалась под глазом.

Такие татуировки с гордостью и вызовом делали все, кто особенно верил в его силу и «освобождение». В том числе и генерал Карстен Копп – седовласый, с прищуренными бледно-зелёными глазами и жутким шрамом на всю левую сторону лица: от виска до шеи. Поверх шрама он и набил себе чёрную полосу, публично заявляя, что выстрадал эту «честь».

Генерал возглавлял личную охрану диктатора, которая вскоре стала полноценным военным формированием. «Чёрные Грифоны», или кайзерцы – специализированный отряд солдат, выполняющих жестокие способы зачистки среди мирного населения. Другими словами – это убийцы, которые нашли оправдание своему садизму.

– Ваш кофе, пожалуйста. – Бариста не глядя забрал деньги и снова уставился в экран.

– Спасибо. Хорошего… – Но я замолчала, так и не договорив привычное пожелание.

На мгновение наши взгляды встретились, но тут же разошлись. Я повернулась к выходу, а он – снова к телевизору.

– Мы были готовы к нападению комитаджей! Наши воины дали достойный отпор чернорубашечникам! И теперь… – Телевизор не умолкал.

Выйдя на улицу, я испытала радость от того, что не слышу слов журналиста, не вижу репортажа с места событий и могу спокойно попрощаться со своим любимым кофе, насладившись им в последний раз.

Каждый из нас начал понимать разницу между тем, когда ты слышишь о войне, и тем, когда она переступает порог твоего дома. Войну отрицать больше нельзя, ибо она уже уносит с собой то, что раньше казалось неизменным, верным, вечным.

Я шла по брусчатой мостовой к дому, где провела всю свою жизнь. В сумке лежал сложенный вдвое лист бумаги, исписанный словами, которые стучали в голове. Они сбивали пульс и путали мысли.

Шла, постукивая невысокими каблучками любимых туфель, раздумывая над тем, когда снова смогу их надеть. Когда опять увижу цветение каштанов, вдохну их аромат и улыбнусь мальчишкам, которые так азартно играют наполовину спустившимся мячом. Как скоро мой город станет снова мирным, на стенах закрасят жуткие надписи «Бомбоубежище», а с дорог унесут противотанковые ежи?

Я не знала ответы – и увы, вряд ли узнаю.

Войдя в подъезд старинной высотки, я вызвала лифт. Его двери разъехались, выпуская мою улыбчивую соседку Герту, держащую за руку пятилетнего мальчугана.

– Привет, Вив! – Она попыталась привычно улыбнуться, но её губы дрожали. – Ты уже слышала?

– Да, – кивнула я и, присев, улыбнулась её сыну. – Привет, Адам! Куда это ты ведёшь маму?

– В аптеку, – смутился тот и покрепче сжал ладошку матери.

– Что-то случилось? – встревожилась я, поднявшись на ноги и глядя уже на Герту.

– Война случилась, – печально ответила та. – Хочу пополнить запасы лекарств для мамы. На всякий случай.

На минуту мы замолчали. Словно сдавшись, я обняла её и похлопала по спине.

– Всё будет хорошо! – прошептала я.

Она обняла меня тоже и тихо всхлипнула:

– Да. Их сюда не пустят.

Я отстранилась и заглянула ей в глаза:

– Не пустят!

Мы молчаливо попрощались, сжав друг другу руки. Они пошли к выходу из дома, и я провожала их взглядом до тех пор, пока двери лифта не закрылись.

Оказавшись на своём этаже, я нерешительно замерла. Не хотела торопиться, приближая время, когда в последний раз пройду по лестничной площадке, достану ключ-карту из сумочки и проведу ею по электронному замку. Завтра, в это же время, я буду далеко от родного дома.

– Кайзер просчитал и это. Не могу поверить до сих пор!

– Как я и предполагал. Впервые сожалею, что оказался прав…

Мужские голоса смолкли, как только я переступила порог. Я поставила сумку на тумбочку рядом с двумя офицерскими фуражками. Отец и брат ещё дома.

По привычке взглянула на своё отражение в прямоугольном зеркале, висящем на стене в прихожей. Слегка вьющиеся светло-русые волосы всегда выгорали под солнцем и приобретали золотистый оттенок. Они были слишком густыми, а теперь ещё и длинными, доходили почти до поясницы. Придётся их основательно укоротить. Неприятно, но необходимо.

Ресницы и брови привычно пребывали без косметики, на которую всегда не хватало времени и желания. Повезло, что природа сделала их тёмными, иначе черты лица непременно смазывались бы из-за светлой кожи. Единственное, что я использовала почти всегда, – губная помада. Я любила насыщенные и сочные оттенки и никогда не экономила на качестве. Важно, чтобы цвет на губах стойко держался до момента, когда я сама решу его стереть. Но с этой привычкой тоже придётся расстаться. Я поджала губы и встретилась с собственным взглядом в зеркале.

Поверх свободной футболки висел аромакулон на тонкой цепочке с овальными звеньями из белого золота – круглый, с замысловатыми узорами и завинчивающейся крышечкой. Внутри – жасминовое масло. Мой любимый аромат с шестнадцати лет.

Это мамин подарок на последний день рождения, когда она ещё была рядом. Я не снимала его уже шестой год. Окружающие принимали его аромат за парфюм, и лишь немногие знали, что он исходил из моего украшения.

На войну я точно отправлюсь с ним! Я решительно сжала кулончик. Не могу избавиться и от него тоже.

Прошла вглубь квартиры, привычно оглядывая высокие потолки и арочные переходы. Простоит ли квартира до конца? Не заденут ли её бомбы комитаджских стравщиков?..

– Где ты была, Вивьен?

Голос отца разрушил печальные раздумья. Оглянувшись, я встретилась с холодными синими глазами под густыми и всегда нахмуренными бровями, которые уже тронула седина. Говорят, мои глаза такие же синие.

– В комендатуре, – ответила я и поставила стаканчик с недопитым кофе на кухонный стол.

Рядом с отцом сидел мой старший брат. Многие утверждают, что я очень похожа на него. Внешне. Светлые волнистые волосы, тёмные брови и ресницы, открытый взгляд синих глаз и выразительные губы. Только у него была родинка, которая расположилась над левой бровью.

Я заметила, как плечи брата чуть расправились, будто ему действительно понравился ответ.

– Зачем ты ходила туда? – вновь заговорил отец.

Я подошла к столу, за которым они сидели, и, отодвинув тяжёлый дубовый стул, села напротив.

Когда в следующий раз я буду обедать за этим столом? И будут ли здесь со мной эти двое мужчин – вся моя семья?

– Моя интернатура переносится на фронт, папа. Возможно, там мы будем видеться чаще.

– Ты сделала это добровольно? – нахмурил брови отец.

– А разве дочь офицера Великославии может поступить иначе? – вторила ему я.

– Ты отправляешься на войну как врач? – уточнил брат, поймав мой взгляд.

Его синие глаза были точной копией маминых. Но сам он – дубликат отца. Во всех остальных смыслах.

– Думаю, так я буду полезней всего, – уклончиво ответила я.

– Переводчики нам тоже нужны, – подметил он без улыбки. – Особенно с такими знаниями, как у тебя.

– Ты полагаешь, что пора сказать всем об истинном происхождении мамы? – Мой сарказм был очевиден.

– Тш-ш-ш! – резко зашипел отец. – Это должно быть забыто и вами, и мною!

– Вот поэтому я и отправляюсь на войну как врач, а не как переводчик, – устало подытожила я.

Повисло молчание. Только часы на комоде выстукивали бесценные мгновения уходящего времени.

– Осталось последнее дело. – Отец поднялся.

Я наблюдала, как он полез во внутренний нагрудный карман офицерского мундира и достал стопку конвертов. Ветхие и потёртые, они выдавали тот факт, что их часто держали в руках.

Отец положил их на стол прямо передо мной.

– Письма бабушки… – выдохнула я и ощутила, как предчувствие необратимой и болезненной потери кольнуло в сердце.

– Я был уверен, что ты избавилась от них, когда я попросил, – строгий выговор сквозил в тоне отца.

– Это всё, что у меня осталось от неё! – с горечью прошептала я.

Мои пальцы неосознанно потянулись к драгоценным листочкам, которых когда-то касалась рука любимой бабушки. Она ненавидела современные технологии. Даже когда мы гостили в её доме, она писала мне записки и просовывала под дверь. Её красивый почерк замелькал воспоминаниями, слух пока ещё безупречно воспроизводил её голос и смех…

– И это всё может погубить нас! – прогремел отец и яростно выхватил стопку из-под моих пальцев.

Только сейчас я увидела железное ведёрко, которое почему-то стояло рядом со столом. Отец швырнул в него письма и чиркнул спичкой. Через мгновение в комнате уже пылало пламя, превращая в пепел моё сокровище.

– Никто не должен знать, что у тебя была такая бабка! Ты слышишь, дочь? Эти строки могут казаться нежными лишь на первый взгляд, но недоброжелатель, жаждущий расправы, может прочитать в них свой смысл. И тогда дороги назад уже не будет. Для всех нас.

Я смотрела на огонь и почувствовала, как слезинка скатилась по щеке, оставляя мокрый след.

– Прощай, бабуля! – прошептала я.

Пламя стало меркнуть, и я резко поднялась. Глаза скользнули сначала по отцу, потом по брату. Как всегда, хмурые. Кажется, что они не умеют улыбаться и готовы на любые жертвы ради своей страны. Борцы, воины, солдаты… Но увы, не брат и не отец.

– Обратная дорога – это миф, папа. Его придумали те, кто пытается успокоить себя шансом на отступление. Есть только одна дорога – наша судьба.