Черный горизонт. Красный туман

Он действовал.

И была боль в глазах, дающая знать, что за сетчаткой, там, куда уходят окончания зрительных нервов, в глубине черепа, буйствует шизофрения, тактирующая приступы депрессии и радости в ритме не дней или недель, а в такте миллисекунд.

Он действовал.

Нашел место, достаточно удаленное от базы йегеров, километра на полтора. Отмерил дистанцию биноклем. Ровно тысяча триста восемьдесят метров. Теперь нужно направить пантограф на лагерь, как чуть раньше он сделал это с березой. Вот только зафиксировать одно дерево – задание достаточно простое, которое может выполнить и совершенно немагический человек, если его хорошенько обучить.

Перед Каетаном стояло задание посложнее. Он должен был выстроить картину всего пространства базы, в том числе подвижного механизма и объектов, охраняемых магией. Учесть сбои, вносимые живыми существами и йегерами, которые вспарывали магический континуум, рассеивая вокруг себя фаги. Выставить плечи пантографа, находя такую перспективу, чтоб объять и бараки, и мачты на дальней стороне лагеря.

Вызов, достойный эльфийских мастеров.

Первые попытки не удались. Что-то постоянно уходило из фокуса. Как спальник, заталкиваемый в слишком тесный мешок. Впихиваешь одну часть – вылезает другая, спальник заворачивается, комкается, сопротивляется. Каетана никогда ничто так не раздражало, как упаковка спальника. Кошмар путешественника.

А ему нужно было спешить. Пока его охраняли свет солнца, вода на стволах деревьев, защитное поле, пока йегеры были заняты своей работой. И они ведь, конечно, защитили лагерь, высылая патрульные шпелле или тварей. Те могли наткнуться на пришлеца. Приходилось рисковать.

Быстрыми, многократно отработанными на тренировках движениями он сложил из зачарованного листка шпионский самолетик. В конце послюнил бумагу, начавшую бледнеть, готовую сделаться прозрачной, как пленка. Пустил его вокруг лагеря йегеров. Невидимый глядослух полетел вниз, подчиняясь, впрочем, отнюдь не движениям воздуха, а мыслеприказам. Правда, разведчику приходилось лететь на значительном расстоянии от требушета, чтобы не задеть охранные заклинания, но передаваемые прямо в мозг Каетана картинки позволяли лучше разобраться в устройстве лагеря.

Линзы пантографа наконец-то разгорелись, а перед Каетаном высветилась чернильная миниатюра базы. Пятиугольник маток, мачты, веревки, градиенты сил, которые он не заметил при непосредственном наблюдении за базой. Образ самих йегеров не транслировался, но колесо миниатюрного требушета крутилось: медленно, согласно с ритмом работы оригинала.

Из ясеневой шкатулки Каетан вынул три покрытых нанорунами кольца. Микроскопические надписи содержали боевые формулы и код магической ауры географа. Их не мог использовать никто, кроме владельца. Аккуратно, осторожно, словно он был моделистом, дополняющим макет наиважнейшим, но миниатюрным элементом, Каетан начал накладывать кольца на силуэты мачт охранного поля. Он не мог позволить себе ошибиться. Если кольцо заденет мачту, настоящая конструкция попросту развалится. Конечно, она при этом перестанет работать, но тотчас подаст знак йегерам.

Наконец он насадил кольца на вершину трех ближайших мачт, нейтрализуя возможность своего раскрытия. Охранное поле базы продолжало работать, не подавая сигналов Черным. А он, Каетан, оставался для поля невидимым.

Это-то ему и было нужно.

Он двинулся к лагерю. Низко наклоняясь, перебегал от дерева к кусту, от поваленной стены к поросшей травой куче мусора. Йегеры выстроили свою базу на трупе города. А теперь остатки его скелета должны были помочь человеку.

Каетан поблагодарил обитателей города, которых годы назад поглотила гибель. Ему даже удалось произнести короткую молитву за их души.

Он подобрался на сотню шагов к первому охранному столпу, теперь уже нейтрализованному. Хватит. Наверное.

Снял со спины маркебузу, зарядил двумя патронами. Присел, приложил приклад к плечу, примащивая поудобней. Ласково огладил ствол.

Его снова охватила печаль, снова перед глазами мелькали лица, которых он не хотел видеть, и снова он почувствовал на щеках слезы. Ему нужно уничтожить совершенную конструкцию, творение чуждой техники, машину, на установку которой потребовалось столько сил. Это печально, воистину, действительно, воистину, правда-правда…

– Отец! – сказал – почти крикнул – он. – Папа! Роберт!

Каетан сбежал, может, даже предал его, но тут, сейчас, как всегда в таких ситуациях, вспоминал лицо Роберта, осторожный, словно бы неуверенный, голос. Даже запах.

– Отец! – повторил он, и это снова его успокоило.

Спасибо, Роберт. Спасибо.

Он прицелился и нажал спуск. Освободил силу.

Из ствола маркебузы вырвалась черно-белая струя, которая через миг начала формироваться в образ птицы. Он до сих пор не понимал, отчего нанокадабровая магия ищет формы и использует для себя звериные или символические образы? Отчего йегер умирает, когда прикасается к распятию? Отчего он не может войти за стену, на которой нарисован повстанческий якорь?^[11] И отчего теряет силы, когда входит в дом, помеченный красным крестом?

Это просто.

Сила – она как вода. Она строит или ломает, лепит или рушит, дает жизнь или убивает. Воде нужна форма – русла рек, стеклянная бутылка, облицовка колодца, – чтобы существовать как животворящая энергия или смертельная стихия. Форма придает ей функцию, окончательно очерчивает ее, из-за нее сила становится носительницей надежды или страха. Так и магия требует скорлупы воображения, в которую она вливается, словно пластик в фабричную форму. Упаковкой может быть образ, слово, знак, мелодия или положение человеческого тела. И тысяча прочих вещей, названий, символов.

Оборонные системы йегеров все еще молчали.

Черно-белая форма уплотнялась все отчетливей, в ней блеснула и краснота. Существо разрослось больше своего первоначального размера. Воздух вокруг него мерцал от нанокадабр. Наконец птица окончательно сгустилась. И только когда левым крылом она дематериализовала охранную мачту, слуги балрогов поняли, что их атаковали.

Каетан встал из-за укрытия и принялся обстреливать лагерь, а боевой аист несся прямо к требушету врага.

Каетан все еще чувствовал печаль.

Йегеров нельзя бояться. Они черпают силу из страха врагов. От йегеров нельзя убегать. Они – мастера преследования слабой жертвы. Умный не сдается йегерам, потому что это означает страшную смерть. Против Черных нужно воевать храбро, помогать товарищам, помнить, за что ты сражаешься. Тогда дело идет легче, растет сила эгид, а пули летят точнее.

Потому он старался думать позитивно. Вспоминал слова Роберта.

«Мы не сражаемся с балрогами как эмиссары добра. Мы ведь не особенно добры. Мы грешим, блудим, заблуждаемся. Но они-то – абсолютное зло. А потому мы сражаемся с ними как эмиссары нормальности. Защитники людей, которые просто хотят жить в мире. Хотят работать, воспитывать детей, строить карьеры, днями напролет смотреть телевизор или писать наивные стихи. Как наши предки, что встали против Ленина или Гитлера. Они ведь не были ангелами, а их Польша не была раем. Но это не значит, что они заслужили тот ад, который им был уготован. Как и нам. А потому мы сражаемся, у нас нет иного выбора. Помни об этом, когда стоишь против йегеров. Это придает силы».

Он все еще медлил с выстрелом второго аиста. Стоило беречь патроны, поскольку он не знал, когда сумеет восполнить боеприпасы. К счастью, пока и не было нужды стрелять, первый аист неудержимо летел сквозь лагерь, дезинтегрировав двух Черных, которые оказались в тени его крыльев.

Остальные уже пришли в себя. У них не было времени надеть боевые доспехи, но они умело сложили свои тела в боевые стойки. Каждый – по-разному, согласно внутреннему синхронизирующему ритму. Замерли в неподвижности, фигуры их задрожали, замерцали, раздваиваясь и резонируя. Рядом с йегерами начали формироваться формы моров. Фаговые создания, сначала напоминавшие клубы дыма, сгущались в студенистую субстанцию, окончательно обретая цвет и форму. Моры инженерного клана обычно принимают формы октокентавра – ложноконя на коротких ногах, у которого из шеи вместо головы вырастает окруженная восемью щупальцами глотка.

Моры двинулись к Каетану. Они не представляли смертельной угрозы, о чем их творцы наверняка знали, но должны были измучить человека и дать йегерам время на то, чтобы подготовить контратаку.

Каетан продолжал выкрикивать экзорцизмы. Пули рвались из ствола автомата светлой риской, как вода под давлением из резинового шланга, как пульсирующе-гибкий луч лазера. За спиной Каетана как раз формировались боевые энписы, он уже чувствовал затылком их нанокадабровое дрожание. Первой появилась черная пантера, потом тигр, наконец – лев. Отец назвал их однажды Багирой, Шерханом и Муфасой. Воины-помощники, чароматы из основы Плана Земли, измененной эльфийской магией.

Коты двигались в воздухе, шевеля лапами, словно в беге – хотя на самом деле не касались земли. Не мурчали и не рычали. Мышцы под их фантомной шкурой напрягались в пружинистом движении настоящих котов. Грива Муфасы горела. Из глаз Багиры бил поток белого света, прожигавший моров. Шерхан одним укусом разгрыз в кашу голову вставшего у него на дороге йегера.

Каетан хотел назвать своего льва Азианом, но Роберт сказал: «Муфаса». И он принял это, поскольку тогда еще слушал то, что говорил приемный отец.

Коты как раз вступили в бой, когда лагерь Черных провел контратаку из двух действующих охранных мачт, тех, чьи силуэты Каетан не нейтрализовал кольцами.

Он почувствовал парализующую боль в левой руке. Рванул вправо, прячась за Шерханом. Луч башни ударил в тело кота, зашипели выжигаемые эгиды, чаромат задымился, становясь бесформенным, словно он был фигуркой из пластика, поставленной в микроволновку. Погиб, но все время занимал такую позицию относительно башен, чтобы прикрывать своего хозяина. Боль прошла.

Перед Каетаном стоял йегер. Враг. Противник. Несчастная жертва балрогов.

Когда ты сражаешься с Черными, нужно проявлять к ним жалость. Это непросто, но дает силы. Если сумеешь преодолеть себя, видя маску йегера, а в визире ее – утопленного в глаз симбиотического червя. Если хотя бы на миг подумаешь о человеке, которым он когда-то был. О ребенке, двухлетнем, отобранном у родителей, которых всегда убивали. Ребенке, что не был рожден в високосном году или когда Марс находился в конъюнкции с Юпитером, и не во время весеннего или осеннего солнцестояния. Такие дети не подходили – и было непонятно почему. Просто не подходили – и все.

Ребенку, которому имплантируют червя, должно быть точно семьсот двадцать девять дней, три в шестой степени. Якобы балроги считали, что человечество от начал истории неверно отсчитывает длину солнечного года. Что на самом деле тот длится триста шестьдесят четыре с половиной дня, а похищаемым детям – ровно два земных года. И что это особенно их унижает и заставляет страдать. Почему? Просто так.

Каждый йегер некогда был таким ребенком, прежде чем стал янычаром Черных.

Стоит помнить об этом, когда встаешь против него. Подумай на миг обо всех этих страшных процедурах, что превращают человеческих сирот в полностью послушных солдат балрогов. О боли, которую им нанесли, об испытаниях, которые они должны пережить, о ритуалах, в которых участвовали. Почувствуй жалость. Сейчас. Перед первым ударом. Во время боя это уже не будет иметь значения.

Йегера покрывала облегающая одежда, вроде резинового комбинезона ныряльщика: сидела так плотно, словно срослась с кожей. Под ней вырисовывалось худощавое, жилистое тело с крепкими мышцами, изуродованное шишками и наростами. По их размерам и числу можно было узнать возраст Черных, как умелый дендролог оценивает возраст дерева по покрывающему его мху и грибам, без необходимости резать ствол и подсчитывать годовые кольца.

Каетан был таким древознавцем йегеров, умел точно оценивать их возраст. Этому было тридцать, ровно как и самому географу.

По поверхности комбинезона текли полосы тьмы еще более глубокой, словно тени от туч. Внешне хаотичные, они складывались в символы сильнейших боевых проклятий: комы, лепры, ясона.

На груди йегера ветвилось несколько пучков цветных волокон, малых актиний, что непрерывно шевелили щупальцами. Это фаговые электроды, посылавшие и принимавшие в режиме нон-стоп дрожание магических полей, управлявшие морами и самими йегерами.

Черный атаковал, палаш его прорезал защитные эгиды, окружавшие человека.

Конец жалости. Конец милосердию. Бой.

Каетан перебросил автомат в левую руку, продолжая стрелять, но поток пуль разбился о доспех йегера. Каетан потянулся за спину за мечом. Выкрикнул заклинание, чтобы ножны выпустили клинок.

Обычно ножны хранят оружие от внешнего мира, от грязи и влаги, ржавчины и повреждений. Но эти ножны из ясеневых дощечек с мифрильной оковкой, покрытой нанорунами, вырезанными лучшими эльфийскими резчиками, – эти охраняли мир от меча Каетана.

Меч звался Клыком, и ему было три тысячи лет. Происходил он из Плана, который эльфы звали Гаротта и куда они боятся ходить. Каетан Клобуцкий заглянул за его порог и сбежал, унося с собой клинок. Эту историю стоило бы когда-нибудь рассказать.

Не сейчас.

Каетан отбил удар так, что палаш йегера раскололся, как сосулька, наткнувшаяся на железо. Географ же воткнул клинок под маску Черного. Почувствовал смрад. Услышал плач двухлетнего ребенка. Увидел серую лимфу.

Снова почувствовал боль, это охранные башни снова пробили эгиды. Ясоновый удар вошел в тело географа, словно мачете, и разрубил бы его напополам, если бы не охранные чароматы Каетана. Те вовремя изменили частоту основ мира, и на короткий миг Планы балрогов и Земли сделались параллельными мирами, проникающими друг в друга, но не могущими друг на друга влиять. Муфаса разорвал йегера, и через долю секунды Каетан вернулся. Двинулся к очередному противнику. Отпрыгнул в сторону, резко присел, выводя Черного на линию мачты. Йегер заскулил, когда по нему хлестнул луч его же охранной системы, а потом сжался и исчез, как сожженный в костре кусочек бумаги.

Чувствовал ли он, что горит? Страдают ли йегеры? Чувствует ли боль тот, в ком ежедневно течет, словно кровь в венах людей, вкус чужой муки, который дает им силу и жизненную энергию? Каетан не знал. Но видел, что тело йегера дрожит, что вокруг него вьются фаги, что маска покрывается сетью трещин, а потом раскалывается на десятки кусков. Один из фрагментов упал совсем рядом, и географ заметил отодранный кусок тела, приросший к маске изнутри.

Муфаса прыгнул к Каетану, грива льва взорвалась ярким пламенем, голова превратилась в шар белого огня, который выжег с земли остатки и йегера, и его червя.

Он поискал взглядом очередного врага, но в этот момент мир вздрогнул от взрыва. Это боевой аист ударил в требушет йегеров со всей силой своей нанокадабровой конструкции. Каетан припал к земле, Муфаса и Багира прикрыли его телами, поглотили. Он оказался внутри своих энписов, добровольно проглоченный живьем, спасаемый их фантомными внутренностями и шкурой, словно противопожарным комбинезоном.

Требушет взорвался, вернее – расплескался. Аистовый заряд уничтожил его структуру, расплавил, придав конструкции йегеров консистенцию жидкости. Чернильный фонтан плеснул во все стороны, а капли его, все еще насыщенные магией, уничтожали другие объекты на базе. Упали охранные мачты, повалились бараки «маток» и еще действующие йегерские моры.

«Молодец аисток!» – подумалось Каетану, поскольку, когда сражаешься с йегерами, нужно хвалить успех и тех, кто показал себя храбрецом.

Почувствовал, как коты сходят с него. Они тоже пострадали от взрыва. Муфаса хромал, Багира лизала опаленный правый бок. Но они бесшумно и смело бросились окончательно очищать пространство. И Каетан встал, выставив перед собой клинок. Клык.

Последние октокентавры бились на земле, гасли и растворялись. Хозяева их погибли, а потому не хватало разумов, поддерживавших их существование и вливавших в моров способность к самостоятельному действию. Если бы погиб Каетан, исчезли бы и его коты.

Можно было не сражаться – уже не с кем. И он чувствовал себя лучше. Печаль исчезла. Не было угрызений совести. Он выполнил хороший кусок работы. Ликвидировал опасную базу, убил нескольких йегеров. Наверняка спас множество людей.

Всякий йегер был некогда ребенком. Но он уже не ребенок. Да, это жестоко, но другого выхода нет.

Мы должны их убивать, чтобы жить нормально.

Мир вокруг успокаивался. Каетан начал освобождать боевые чары. Два кота уменьшились и исчезли, растворяясь в воздухе, как туманный мираж. Клык насытился – получил кровь, теперь он может возвращаться в ножны, в тепло и влажность самых тайных искусств. Ясень по щепочкам обрабатывали эльфийские женщины – два года, в молчании, согласно таинственным процедурам, привезенным из замирья. Наноруны на мифриле связывались в сильные чары.

Каетану предлагали за меч многое. Еще больше давали за Ключ Перехода. Целое состояние платили за чары, активирующие трех котов. Люди и эльфы. Отец, бывший коммандос, Роберт Гралевский, человек. И Болеслав Арр’Рит, король Польши, эльф.

Каетан отказал им обоим. И многим прочим – тоже.

Он несколько раз обошел пространство базы, проверяя, не уцелел ли какой рабочий элемент инфраструктуры и не выжил ли кто из симбиотических червей. Эти паразиты – своего рода аксоны доминирующего балрога, они превращали йегера в специализированный органеллум Геенны. Они могли выжить без носителя, напасть на другое существо и вернуться к своему господину.

Когда географ убедился, что все в порядке, он направился к себе в лагерь на холме. Ему нужно было собраться и как можно быстрее уйти из этого места. Наверняка тут появятся йегерские и человеческие разведчики, а Каетан не искал ни сражения, ни контакта с польской армией.

Еще до сумерек он направился в сторону заходящего солнца. Эльфы любят смотреть вестерны и сумели передать это солдатам Речи Посполитой.

Глава 6

Дворец Культуры и Науки теперь насчитывал не только двести тридцать метров вверх, а потому сначала им пришлось долго ехать на лифте. Роберт молча поглядывал на сопровождавших его эльфов. Похоже, дело и правда было высочайшей важности, если уж к нему направили их, а не человеческих охранников. Обычно эльфы не выполняли таких простых функций – они были нужны на поле битвы, при обслуживании магических машин, на тренировках людей, для обеспечения безопасности важнейших объектов и персон державы.

Именно эта привилегированная позиция эльфов была одним из главных элементов пропаганды, на который напирали противники Королевства – прибегающие к террору старокатолики и национал-анархисты, а также легально действующие оппозиционные партии: Польская Социалистическая Партия и Международная Демократия. Нужно признать, что порой это вызывало подозрения и у простых людей, соблюдавших законы государства. Эльфы составляли немалый процент офицерского состава и армии, командовали в приграничных крепостях, обладали серьезным влиянием в шпионских службах и в контрразведке, а также в дипломатии. Ну и, конечно, – королем Светлейшей Речи Посполитой был эльф.

У пришельцев из другого Плана были свои тайны, их подозревали в том, что они не делятся с людьми всеми своими знаниями, что реализуют собственные цели и проекты. Старокатолики же и вовсе полагали, что все, что случилось с миром, было результатом заговора эльфов, что именно они наслали балрогов на Землю, чтобы потом – как спасители – завладеть Европой. «Братская помощь – так мы и поверили!» – говорили их плакаты и листовки, которые нелегально изготовляли здесь же, на месте. Большой популярностью пользовались переиздания романа «Выход из тени» Януша Зайделя, писателя двадцатого века^[12].

Роберт некогда изучал эту проблему всерьез: было время, когда он и сам сомневался, потом пришлось терпеть бунт Каетана. Но с течением службы недоверие его угасало, как медленно выстывающая нить накаливания. Он видел слишком многих эльфов, погибших в битвах на стороне поляков, когда те несли помощь другим странам, или в самоубийственных рейдах, что должны были сдержать сильнейшие атаки черных сил, пока люди организовывали оборону либо эвакуировали гражданских. Он помнил о Хададриане, который умер, чтобы спасти жизнь и ему, и Каетану. Он слишком часто принимал участие в погребальных церемониях, во время которых эльфы оплакивали своих братьев и сыновей. Он видел лицо короля, когда – под объективами камер – ему принесли весть о гибели младшего сына, Казимежа. Это был ключевой момент, когда большинство поляков поверили эльфам. Люди поняли, что, если они отвергнут договор – усомнятся в добрых намерениях и поверят в заговор, – Польша превратится в один большой концлагерь, каким сделалась половина Европы.

Америка и Австралия поддержали этот союз и начали военное и технологическое сотрудничество с пришельцами. Япония, прежде чем исчезла, залитая океаном, вместе с Восточной Армией эльфов сопротивлялась мощному вторжению, уничтожая огромные силы балрогов. Польша и уцелевшие от разгрома страны Центральной и Восточной Европы не имели выбора, им пришлось принять предложенные эльфами условия, совершенно не обременительные для людей. А потом наступили десятилетия совместной борьбы, крови, пролитой на своей и чужой земле, власти, несомой мудро и справедливо. Мы узнали о страшной судьбе народов, к которым эльфы не пришли. Иоанн XXIV, прежде чем папы сошли в катакомбы, чтобы выжить на охваченном хаосом Апеннинском полуострове, помазал первых эльфийских духовников. Вскоре после этого гнезнинский архиепископ крестил и короновал их владыку, который принял имя Болеслав. Союз креп, а следующее поколение воспринимало его уже как неизменный элемент реальности.

К тому же эльфов всегда было немного. Их не хватало для гарнизонов всех застав, для укрепления военных отрядов, для фабрик по производству эфирных машин, для университетов, где учили магии и знанию о других Планах.

Потому тот факт, что в лифте в качестве эскорта его сопровождали двое эльфов, Роберт посчитал необычным. Он не знал их, но узнавал знаки на мундирах и по ним мог прикинуть возраст. Хорунжему Королевской Роты Охраны было не меньше сорока лет. Довольно слабые магические чувства Роберта – а он обладал чарочувствительностью меньше девятки по шкале Симта-Койи-Ульянова – не ощущали никаких эманаций. И он не думал, что причиной тому его персональные ограничения. Эльф, служащий рядом с королем, наверняка обладал немалой силой, но одновременно должен был уметь ее хорошо маскировать: в окружении владыки всегда пребывало немало сильных магов. Такое сгущение нанокадабр могло привести к катастрофе, даже к нарушению основы Плана Земли, выстроенного все же по образцу совершенно иных физических законов, чем естественная среда эльфов. А значит, стражник умел изолироваться. Мощные боевые чароматы, которые он мог вызвать движением брови или шепотом, спали, замороженные в его сознании. Таились в ритуальных сплетениях длинных волос, в знаках на мундире, в сложных и видимых только под микроскопом узорах, выписанных на его ногтях.

Эльф, угадав мысли Роберта, взглянул на него светлыми глазами, с радужкой цвета свежей травы. В глазах его помаргивали желтые и красные точки, складываясь в узоры силы. Лицо эльфа, узкое и красивой лепки, окруженное локонами рыжих волос, показалось Роберту знакомым.

– Да, вы правы, господин польковник, – сказал эльф слишком высоким голосом. Слова он проговаривал с едва заметным акцентом, проблемы были только с гласной «л», которую он проговаривал как «ль». – Вы знаете моего брата, Кавара из Члухова.

– И правда, хорунжий, – улыбнулся Роберт. – Я имел удовольствие знать его – и честь сражаться с ним рядом.

– Брат рассказываль мне о вас, господин польковник, говориль с большим уважением. – Эльфы не лгут и не болтают почем зря, только чтобы поддержать разговор. И если защитник короля посчитал необходимым повторить слова Кавара, то они наверняка были произнесены, причем именно так тот и говорил. Вспоминая о них, эльф давал Роберту понять, что питает к нему уважение, а необходимость сопровождать обычного полковника в лифте – а значит, удаляться от трона ради такого, казалось бы, малого дела – не представляет для него никакой проблемы.

– Весьма мило с его стороны. Это была непростая битва, большая победа. Мне удалось поддержать его отряд, но не я был главным участником той операции, им был мой сын.

– Это мой брат также упомянуль, – ответил стражник, а через секунду лифт остановился. Второй эльф шаркнул ногами, отодвигаясь от двери, чтобы вежливо дать понять Роберту, что ему следует завершить разговор и выйти. Хорунжий и виду не подал: похоже, его задание завершилось, когда лифт пересек подземные защитные уровни поддворцовых бункеров. Теперь их оберегали десятки метров земли, бетона и мифрильных плит, откованных в катовицких литейных мастерских, и сильнейшие на планете магические эгиды.

– Прошу передать ему от меня выражения глубочайшего почтения, хорунжий, – сказал еще Роберт, потом поклонился и вышел из лифта.

– Приветствую на уровне Турина, полковник. Вы уже здесь бывали? – теперь заговорил второй эльф, майор инженерных войск, выпускник ВТА^[13], наверняка специалист по нанокадабровой магии и эфирным машинам.

Офицерское звание давало ему право обращаться к Роберту по званию, без «господина».

– Однажды, майор, довольно давно. И я тогда мало что видел, мы работали над системой связи в условиях фаговой метели.

– Ах, это был захватывающий вызов, – сказал эльф, направляясь по узкому коридору, выложенному бело-синей защитной мозаикой, чьи плитки создавали концентрические узоры. Тут даже Роберт почувствовал нанокадабровые дрожания.

– Это правда, мы тогда искали синхроны для смешанных подразделений.

– Да, я помню, я работал над этим проектом. Интересный вызов, и мне кажется, что мы можем улучшить наши тогдашние решения. – Майор остановился около небольших дверей. Роберт обратил внимание на его профиль: весьма редкий у пришельцев орлиный нос. А еще ученый был довольно низким для эльфа: в нем было, может, всего метр восемьдесят роста. Волосы, по привычке инженеров эфира, он скрутил на затылке, а к поясу, не слишком соблюдая устав, пристегнул черную кобуру, откуда торчал калькулятор. На щеке его была небольшая фанатская татуировка любимого футбольного клуба, львовской «Погони», нынче занимавшего третье место в лиге.

«Эльфийский эксцентрик во всей красе», – подумал Роберт, пока протягивал ладонь.

– Нас не представили. Полковник Гралевский.

– О, и правда, – улыбнулся инженер, чуть прищурив окруженные мелкими морщинками глаза – несколько навыкате (для эльфа, естественно). – Грендор Майхшак. У меня есть и несколько других фамилий, но вам их, полковник, было бы сложнее произнести.

– Очень рад. – Роберт пожал руку. Ладонь эльфа была сухой и тонкой, а пальцы такими худыми, что чувствовались суставы. Два кольца с украшенными сложной резьбой камеями впечатались в кожу мужчины. Но он уже знал, что этот эльф ему понравится.

* * *

Роберт пытался поудобней пристроиться на деревянном кресле, но это было непросто: в спину ему втыкались резные детали узора, покрывавшего спинку, в бедра – выступающий фрагмент стула, в череп же давило оголовье.

– Вы что, не могли обложить его какими-то подушками? – проворчал он сам себе, но эльф, конечно же, услышал.

– Что именно обложить.

– Кресло.

– А зачем?

– Чтобы было удобней сидеть?

– А зачем должно быть удобней? – Грендор Майхшак на миг прекратил управляться с аппаратурой, подошел к креслу, склонился, нависая над Робертом.

– Больше вопросов не имею, – быстро сказал человек, потому что уже начал жалеть, что вообще затеял этот разговор. Он знал такой тип эльфов. Вежливых, приятных и выказывающих крайнюю заинтересованность извивами человеческой психики.

– Нет-нет, это очень интересно. Отчего вы полагаете, что кресло должно быть удобным? – Интерес в голосе эльфа был совершенно непритворным.

– Ну, когда оно удобное, на нем приятно сидеть, – начал Роберт, – а когда неудобное, то неприятно. Эта резьба на спинке давит мне в затылок, и я ощущаю дискомфорт…

– Ага, понимаю. Но резное кресло – красивее, – сказал Грендор Майхшак с такой убежденностью, словно объяснял Роберту тайну бытия.

– Но оно давит в задницу, – проворчал Роберт, но эльф, к счастью, уже занялся иными делами – нажимал разноцветные подсвеченные кнопки, крутил черные эбонитовые верньеры, двигал микшеры. Все устройство, вместе с несколькими плоскими лэптопами и большими шестигранными коробами с ламповыми мониторами, занимало длинный стол, стоящий вдоль одной из стен помещения – шестигранника со стороной около 3,14 метра. Один из техников сказал Роберту, что расстояние между стенами из медных плит в этой комнате близко к числу «пи» до сто сорок четвертого знака после запятой. Зачем – об этом не говорил. Галогенные лампы желтым матовым светом освещали кресло, подвешенное к потолку на тонких проволоках. Его – по словам того же техника – «силовое ядро» было точно в центре шестиугольника. Потому Роберт сидел, болтая ногами в воздухе, а удобную позу было принять еще сложнее: он не мог перенести вес на стопы.

Свет галогенок металлически мерцал на медных стенах, пульсирующие контрольные лампы и мониторы накладывали на них и собственные отсветы, потому Роберт чувствовал себя словно находящимся внутри огромной шестигранной елочной игрушки.

Вторую стену помещения занимала машинерия эльфов. Там стоял аппарат, напоминавший старый граммофон – на массивной подставке кружил толстый диск, над ним двигалось несколько рычагов: может, записывали, а может – собирали информацию. Из ящика вырастал раструб, который потом снова сужался до узкой трубки; та закручивалась, заплеталась в конденсаторы и ловцы силы, раздваивалась, одним концом вползала под кресло, другим – врастала в стену; другой же ее конец создавал скульптуру, похожую на скелет неизвестного непойми-завра.

Роберт не знал, для чего служит эльфийский граммофон, но узнавал два других прибора, стоящих рядом. Там была эфирная станция, нанокадабровая катушка, конденсирующая силу, погруженная одновременно в несколько Планов и качающая энергию благодаря разнице их чародейских потенциалов. А значит, изолированное медью помещение имело почти неограниченный приток энергии. Рядом стоял профайлер, известный также как синхронизатор асцендентов. На самом-то деле машина эта не имела ничего общего ни с разработкой характеристик людей, ни с силой Гороскопа. Оборудование больше всего напоминало мумию, которую обернули не бинтами, а колючей проволокой. Роберт в прошлом довольно много пользовался таким, устанавливая удаленную связь с людьми, но никогда ранее – в таком окружении.