Buch lesen: «Жизнь в багажнике»

© Тим З., 2023

ISBN 978-5-0060-0841-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Утренний туман задержался на улице Второй Независимости, в нескольких метрах от свежего асфальта, что рабочие укладывали пару ночей назад. Их коллеги мигали парами жёлтых мигалок на крышах лёгких грузовиков – туда они убирали предупреждающие о ремонте дороги знаки. Один из этих рабочих – смуглый, тучный, в большой салатовой робе – курил, то и дело поправляя свою кепку. Он поставил кофе с заправки на один из знаков, что было положено убрать, ругался на начальство по телефону и что-то передавал своему сменщику, который сильно разинул рот позёвывая. Эти грубые мужчины – заспанные, но великие. Великие от подвига над бессердечной системой, что заставляет вставать их в четыре ночи, выходить в непрогретое нечто, работать за троих и угасать, медленно угасать. Иногда они награждают себя и другим отдыхом, на который они честно зарабатывают, пуская остатки юношеской радости и беспечности на брелоки, чистые постели, что за ними застилают такие же великие, пока они прогревают свои суставы и кости под чужим солнцем. И возвращаются сюда же, на улицу Второй Независимости через пару лет, чтобы на слои постаревшего асфальта вновь класть новые слои.

И что же, так пуста жизнь? Смеем ли мы считать, что войны древности, охота на экзотических животных или же безработная элита может затмить величество этих грубых тел, что поутру стелют дороги, по которым едет всё та же элита или же под которыми ранее – буквально несколько сотен лет назад – проливали кровь, убивая их предков? Кажется, что нет, но у каждого найдётся на это тысяча мнений и возгласов, но в случае с этими рабочими – они вряд ли об этом сейчас думают. Они поскорее желают убраться, вернуться в контору на обед, а затем вернуться домой к своим увлечениям, своей любви, своим детям, родителям. Чтобы вновь вернуться сюда, на улицу Второй Независимости, на которой в шестом доме, на четвёртом этаже, в большом окне до пола, схожее человеческое бытие пьёт кофе и рассуждает об их жизни.

Отпив ещё немного крепкого кофе без молока (жаль, что оно кончилось), я засеменил в сторону ванной комнаты, но так, чтобы не разбудить жену. Приведя себя в порядок, я лениво оделся в костюм и почистил пальто. Пришлось закурить в дальнее окно, так как курить дома сейчас было нежелательно, да и супруга, как некурящая, сразу учует запах. Я прижался к углу окна и выпускал тяжёлый дым в разряженный холодный воздух города, пока рабочие гремели знаками на улице.

Мы переехали в этот дом совсем недавно и не были особо знакомы с местными жителями. В подъезде я встретил женщину с собакой – мы всё же не знали, здороваться или нет, и я, проявив инициативу, немного кивнул и, получив в ответ такой же неловкий кивок, вышел к машине. Очередной день, похожий на многие, но скрашенный неожиданным туманом. Забавно, что человек, окунувшись в монотонность быта и социальной жизни, способен радоваться туману – обычному туману. Будто ты вернулся в детство и, будучи ребёнком, первый раз наблюдаешь за таким явлением, с интересом поглощая информацию от взрослых, которые пытаются доступным языком объяснить, откуда появляется такое погодное чудо и что вообще такое погода. Но если тогда это казалось неким таинством природы, некой потусторонней силой, что могущественнее и больше тебя, то теперь это некий атрибут, который привносит немного свежести твоему заспанному лицу и малолюдным утренним улицам.

Холодный воздух, крепко сжимая рёбра, забирался под пиджак и оставался холодным языком немного ниже затылка. Включив обогрев, я набросал пару заметок себе в мобильник, чтобы не забыть после работы, чего не хватает в холодильнике, и вдруг задумался о том, как всего лишь пару лет жизни поменяли мою голову, да так, что теперь мне приходилось использовать ежедневники, хотя ещё недавно я прекрасно справлялся без них. На дороге, как, впрочем, и всегда в этот час, было безлюдно, и я даже немного поддал скорости, хотя и всегда выходил немного раньше, чтобы не торопиться. Кофе с заправки был такой же тяжёлый, но от этого только сильнее бодрил, оставляя в горле комки. Рабочие с улицы нагнали меня на той же заправке – я разминулся с ними на выходе. Мужчина, что ещё недавно грелся на чужом пляже и ругался с начальством, вблизи оказался намного крупнее, чем я предполагал. Голос, который уже не разлетался с эхом Второй Независимости, казался глубже и грубее. И всё же такому типажу под стать ругаться постоянно, но теперь его объектом раздражения оказался его тощий долговязый коллега. До работы оставалось полчаса, и хруст начавшегося дождя заставил меня засеменить к машине.

Секретарь была в той же блузке, что и пару недель назад. Когда ты начинаешь замечать, что гардероб ухоженной молодой девушки начинает повторяться, это отнюдь не знак её неряшливости, а скорее знак того, что ты очень надолго застыл на одном рабочем месте. Действительно, я работаю в этой компании почти целых пять лет. За такое время крохотное создание становится большим, хоть и остаётся ребёнком. В течение пяти лет спортсмен идёт к престижной медали международных соревнований. Рабочие отстраивают целый квартал, а люди беспощадно охладевают с переходом на горящие клинки страсти и усталости между друг другом. Пяти лет достаточно, чтобы кардинально изменить себя, поменять кучу компаний, привычки, вес, стиль, страну для проживания. В моём же кабинете поменялась карта, просел стол и скривился шкаф от кучи отчётности – кстати, его поменяют только в следующем году. День предстоял довольно нудный и без необходимости что-то быстро решать. Наверное, это и является одним из немногих плюсов долгой оседлости в одном и том же рабочем месте – ты оптимизируешь свою работу, подстраиваешь всё по себя и просто получаешь за это финансовые средства. Однако в то же самое время такая оптимизация труда является и своего рода ловушкой для таких офисных мух, как я. Зачем тебе куда-то стремиться и что-то менять, если всё вокруг работает, как ты желаешь (ну или тебе только кажется, что ты так хочешь). Сужение себя в формат втулки от туалетной бумаги – удобно, хотя и ограничивает тебя от всей полноты жизни. Но нужна ли она, эта полнота, когда тёмная сторона экзистенциализма – это ядро кристалла современности? Да, возможно, и есть пытливые умы, что всё же горят и сгорают, чуть выше всех поднявшись до края атмосферы, но таких в моём университете называли «остатком от общей массы». Иной же может возразить, указав своим энергичным пальцем, что всё это – пустой вздор из-за безделья и скуки. Однако на месте указателя возникает и иное рассуждение, что распускает ещё более сложный виток в поисках того самого, может, и вовсе ненужного ответа – не дано ли нам время для безделья, чтобы, подобно самой надёжной из теорий происхождения господина Дарвина, утверждать, что отличаемся мы от иных видов способностью рассуждать, рассуждать до истомы и сонливости в середине дня в поисках того самого ответа, пока иные забивают свои ежедневники по минутам, чтобы не свихнуться в колыбели своих рассуждений?

Едва различимый в абсолютной тишине стук секретаря откинул от меня и этот вопрос:

– Отчёты готовы. Вот, – она очень аккуратно положила их на дальний от меня угол стола, – вас ждут в переговорной.

– Спасибо. Буквально пару минут – и приду.

Быстро перепроверив отчёты, я направился к туалетным втулкам на очередное заседание. Туалетная вода секретаря буквально была туалетной.

На нём опрятно сидел кашемир горчичного цвета. Под ним же чуть побледневшая голубая рубашка и широкая кубана, которой он, похоже, пытался молодить себя и делать свой образ более дерзким. Какие-то горячие билеты в страну бедуинов, которые и не подозревают о том, что их домашний травяной чай кажется нам чем-то невероятным, экзотическим, максимально близким к природе. А мы даже и не подозреваем, что кофе из кухонного аппарата для них (в отличие от нас) – это верх человеческого прогресса, футуризм, пик гениальности. Судя по бледной физиономии моего визави, он из категории людей, которая может позволить себе и более интересный отдых, но интерес из его жизни улетучился… Остались только: новый салон для его «мерседеса», двое детей, жена и её новая мультиварка, двадцать восемь дней отпуска в год и – да, стоп, ещё остался его юношеский авантюризм в виде толстенной кубаны у него на шее. Об этом он попросил не забывать, несколько раз её поправляя и следя за моей реакцией. Реакция, конечно же, была – ведь я его «друг». А «друзья» делают хоть и вялые, но комплименты. Возраст учит говорить больше бесполезного, но всё же нужного для других.

Но что же осталось у меня от того юношества, в котором я сгорал, сгорал беспощадно, разбиваясь о каждую из стенок, ревнуя и презирая этот мир? Что сталось от той великомученической всемирной печали, которая, казалось, вот-вот да разорвёт меня тотчас же, не оставив и святого места? Что же с той горячей страстью, огнём, жаждой приключений и зрелища, когда, полагая стать одним из величайших полководцев, ты чувствовал, как способна одна ночь изменить порядок, свергнуть правительство, пройдя по улицам холодным маршем?

За ним, конечно же, пришло смирение. Всё это время оно лишь аккуратно ластилось под ногами, текло по ночам в твои ещё наивные уши, буквально по нитке отрывая тебя от жгучих воспоминаний, и подменяло, подменяло на доброту, классификации, подбирало под тебя ту самую ступень, на которой ты наверняка найдёшь своё место. И воздав своим трудам, то самое Смирение подбросило тебе несколько дел, дел непростых, с которыми тебе вряд ли справиться за день, неделю, даже год. И вот одним, возможно даже приятным, утром ты встал, натянул на себя халат, заварил крепкий американо и осознал, что ты смирился. И даже если спустя сотни дней росток того наивного и молодого найдёт своё зерно, начнёт расти у тебя на глазах, в середине твоей постаревшей груди, ты лишь холодно срежешь его, добавив в полезный для кишечного тракта салат, и забудешь про этот вздор. Я всё же был раздражён, что потратил обед на пустые разговоры о травяном чае, но не показал вида. К счастью, из моего отдела практически никто не курил и в курительной я мог хотя бы немного побыть один. Иногда там были и курильщики из других подразделений компании, но мы не общались. Все эти пять лет. В оптимизацию работы это также входило.

Я был благодарен своей жене за то, что она приучила меня составлять списки покупок заранее – выходило меньше времени среди суетливых людей, слишком освещённых павильонов с пыльными полками. Карты клиентов помогали избегать длинные очереди неподготовленных, сыскать скидки на товары первой необходимости, ну и приближали главного кассира к расставанию со своей ярко-розовой рубашкой, которая, казалось, что успела испытать всё вместе с судьбой владельца. Сейчас в моду входил хаки – готов поспорить, что одиннадцатого числа следующего месяца кто-то прикупит себе именно этот цвет. Я с удовольствием помогу кассиру добиться своей цели, то и дело прикладывая клиентскую карту – насколько мне известно, они получают за это надбавки.

На фоне нового хита от местной рок-группы в голове судорожно металась мысль о том, что я что-то забыл. Небрежно закурив и уложив пакеты в багажник, с каждым новом вдохом отравляющего дыма я всё пытался вспомнить, что я мог забыть не доложить в продуктовую корзину. Отъехав с парковки, я улыбнулся, ведь забыл те самые сигареты, которые курил – сегодня супруга может быть чуть поспокойнее.

Во дворе мне повстречались управляющий домом и та самая соседка, которую я встретил утром. По их взглядам и манере речи сразу можно было понять если не суть вопроса, но точно главную тему – говорили о внутреннем дворе. Управляющий под стать своему социальному статусу держался надменно, выпрямляя спину и немного закатывая глаза. Визави же суетилась и постоянно подтягивала к себе бедную собачонку, которую то и дело отправляли на виселицу. Я сложил в голове очень лёгкую задачу и понял, что речь шла об асфальте, который имел некоторые недостатки. Решил же я так потому, что уже при начальной аренде квартиры я уловил нравы, которые укрепились в управляющем. То был человек бесконечной выгоды и наверняка договорился с подрядчиком основной дороги, чьи работники сегодня собирали знаки, что по выгодной цене сможет отремонтировать и наш внутренний двор.

Позже за ужином я рассказал об этом жене:

– Похоже, что скоро тебя придётся перевезти в больницу. От основной дороги и так много шума. Здесь же будет слышно даже в спальне.

– Да, понимаю, дорогой. Но неужели нельзя договориться? Я сомневаюсь, что они не будут спрашивать жильцов.

Она была права. Это означало, что будет собрание и на нём нужно присутствовать. А учитывая, что в недалёком будущем мы хотели выкупить эту квартиру, нужно соблюдать тон и участвовать в жизни этого большого сообщества. Только теперь я начинал понимать, для кого созданы эти условности.

– Как малыш? Как ты? Я тебя не разбудил?

– Нет, я вообще не слышала тебя. А малыш сегодня очень спокойно. Не беспокоил. Обычно после такого затишья мы не спим всю ночь. Тебе завтра рано на работу?

– Да, но могу поехать попозже. Справимся.

Иногда в твоей голове появляются навязчивые идеи и мысли, которые готовы следовать за тобой на протяжении всей жизни. Многие из них отсеиваются и превращаются в шутку, снимая с себя ту напыщенность и кипяток черепной коробки в юношестве. Некоторые же попросту решаются в одночасье и более ни на йоту не приближаются к тебе – даже во снах. Что-то иногда закрадывается в предсонных мечтах о лучшей, другой жизни. Ведь другая, чужая жизнь иной твоей оболочки будет всегда привлекательнее – её тайна, словно полунагой наряд, смущает и соблазняет, звеня в своей миловидной руке ключом от сегодняшних оков. В моменты навязчивости они вводят тебя в ступор, повисая в неопределенном нечто, устремляя твой взгляд в одну точку. Такова была и моя мысль об отцовстве, что вот-вот должна была воплотиться.

До сих пор я не мог понять, что означало стать отцом. Моя жена, ещё вчера хрупкая и утончённая натура, теперь стояла с крупным животом. В её ногах ощущалась несравнимая с её миловидным, чуть ли не детским лицом мощь великих варварских воинов, что ели сырое мясо в ямах, ещё тёплых полей шумной битвы. Её волосы стали жёстче, руки немного распухли и стали сухими в ладонях. Что же со мной, внешне так я остался тем же, если не учитывать моё обострённое чувство заботы и желание помочь ей больше, чем обычно. Со мной не было абсолютно никаких изменений, не считая более серьёзного подхода к выбору продуктов и планировки жилого помещения.

Лилит (так звали мою жену) потянулась на стуле и грустно выдохнула. Она крайне не любила больницы и откровенно устала вынашивать нашего ребёнка. Чтобы как-то её поддержать, я всё же брал на себя некоторые бытовые обязанности и нанял уборщицу, которая крайне деликатно справлялась с уборкой дома. О походах в магазин она также забыла – даже по самым мелочам для повседневной жизни я отправлялся в магазин сам и даже сумел выучить без её подсказок покупать именно ту банку для ухода за телом, которая требовалась. Несмотря на все эти облегчения, носить в себе нового члена общества – крайне сложная биологическая задача, и, глядя на её глубокие мешки под глазами, я мог прекрасно это уловить. За годы нашей совместной жизни я не слышал её истерик, открытой ненависти, однако её внутреннее раздражение, местами даже сумасшествие, хорошо улавливалось в чрезмерной суетливости и рассеянном взгляде. Она умела быстро успокаиваться, а при утомлении и большой усталости и вовсе предпочитала уткнуться в моё большое (в сравнении с её габаритами) тело и, поровняв своё дыхание, обмякнуть, удалившись в долгий сон.

Сейчас же её утомление наступало быстрее, и, лениво поцеловав меня в лоб, пока я разбирался с бесконечными отчётами за своим скромным рабочим столом в большой комнате, она уходила в спальню и, немного покряхтев, укладывалась спать уже около девяти или десяти часов вечера.

– Сегодня звонил отец. Спрашивал про твои свободные дни – хотел объехать с тобой парочку квартир, – слегка с иронией Лилит произнесла из спальни, – я знаю, милый, но нужно проявить ему внимание.

– Да, конечно. Иногда мне кажется, что теперь эта планета крутится вокруг нашего ребёнка.

– Да, мне тоже. Это странно. Всё же поговори с ним на днях. Он очень взволнован.

Я не ответил. И не нужно. Супруга знала, что я с ним встречусь, осмотрю несколько вариантов «более просторных и светлых квартир». И после очередного «а здесь будет огромная детская…» я пожму плечами, чем всё и закончится. Через несколько недель у него вновь появится навязчивая идея. Он будет сидеть на веранде в большом доме коттеджного класса, потягивать трубку в свободном шёлковом халате часов так в двенадцать ночи. Мать Лилит подаст ему чай и уйдёт спать на второй этаж, а он, осевший зажиточный старик, что трудился во имя семьи и себя долгие годы, рассмотрит во тьме кустарника, что делит его дом с озером, очертания своих внуков, чьи руки, возможно, воплотят всё то, чего он, увы, уже не успеет. В трубке он будет смолить новую цель для воплощения той самой новой мечты. И я прекрасно это понимал, однако не смел обременять чужими желаниями себя, свою семью и детей – даже в квартирном вопросе. Отец Лилит это знал и уже принял отцовское поражение достойно, одарив благословением нас перед заключением брака, но всё же в нём догорали последние угольки. Угольки, которые должны были не обжечь, а согреть молодые умы, указать в столь малом возрасте на главное. Но вот главное уже само давно истлело и растворилось во времени – эпоха его людей прошла, и на смену вступили мы, по его мнению, такие же дети, как и только родившиеся. Отцы и дети – эта тема будет неизменной всегда. Благо, что старик был человеком честолюбивым и благородным, несмотря на весьма хуторской образ жизни, на котором он успел разжиться, и особо не лез в нашу жизнь, за что я испытывал к нему ещё большее личное уважение, если убрать из расчёта банальное смиренное признание родни своей супруги de facto.

Я тоже закурил. В дальнее окно кухни, найдя сигарету, отложенную на холодильник. Вместо кустарника я всматривался в свежий асфальт, по которому в столь поздний час уже не катились машины. Рабочие справились быстро и не оставили ни одного знака за собой после ремонта. Скорее всего, тот самый бригадир также курит в окно и вместе с этим смолит мечту.

Уведомление о собрании всех жильцов было приложено к утренней газете. Я мог бы прийти в сильное удивление, лично не познакомившись с домовладельцем. Но судя по его чрезмерной важности, которое проявлялось не только в надменном тоне, но и в телесных повадках, что относились скорее к страдальческим статуям периода Средневековья, рукописное уведомление на крепкой канцелярской бумаге только дополнило моё мысленное портфолио:

«Уважаемые жильцы дома номер одиннадцать улицы Второй Независимости! Спешу Вам сообщить, что через три недели (а именно двадцать шестого числа этого месяца) состоится общее собрание, на котором нам всем нужно будет обсудить и утвердить несколько тезисов касаемо будущего обустройства дома. Попрошу присутствовать абсолютно всех – а в крайнем случае одного представителя из каждой квартиры. Надеюсь на Ваше сотрудничество и понимание. Благодарю.

С-П. Жермен

Управляющий дома»

С каждым новым предложением, с каждой жирной точкой, каждой аккуратной буквой его нос задирался всё выше к небу и казалось, что под конец последней рукописи он скрутился в бараний рог и, затвердев, как та самая статуя Средневековья, остался лежать в своём мини-амфитеатре, и только величайшие исследователи и кладоискатели способны отыскать его – как минимум до собрания. Ни минуты сомнений, что меня будут ожидать в костюме.

Трёх недель будет достаточно, чтобы окончательно понять – стоит ли Лилит отправлять в больницу или нет. Вот-вот должен был родиться младенец, наши с ней плоть и кровь, продолжение нашего конца.

Я стану отцом – поверить только. Если бы кто-то около пяти лет назад подошёл ко мне и сказал о том, что я стану отцом семейства, я бы очень нелепо и нервно рассмеялся ему в лицо. Почему? Наверное, потому, что я искренне сочувствовал отцам, которых обложили пакетами и детьми. Которые тащили все эти бесполезные вещи в свои семейные пикапы и под надоедливые крики жён со своими угрюмыми лицами находили покой лишь во сне, а вернувшись из него, вновь попадали в этот семейно-бытовой уклад, который высасывал из них все соки. Да, возможно, их умиляли спящие сыновья и дочери, их жёны, что вскармливали тех совсем ещё младенцами своим молоком. Но разве стоят ли эти пары минут умилений дальнейшей потери себя – своих амбиций и независимости? Ничуть.

Каждый день я убеждаю себя, что у нас всё будет иначе. Но внутри же я осознаю, что вру, вру беспощадно и наивно, как мелкий сопляк, что съел дома весь шоколад и виновато шуршит фантиками, повторяя матери, что не трогал десерт до ужина. Моя личная жизнь окончена, её больше нет. Я полностью отдамся воспитанию своего чада, и, возможно, однажды, когда он станет достойным взрослым членом общества, он поднесёт своему старику стакан воды и отвезёт его в больницу на очередные анализы. Я поведу его в школу, провожу в институт, увижу его первое разочарование в людях, его пылкую юношескую и трагичную любовь. Во всём этом я увижу отголоски молодого себя, и на миг мне станет легче. Но потом реальность возьмёт своё, и я осознаю, что я уже вовсе не молод и большая часть моего существования стоит напротив меня – сбитая с толку, неокрепшая и падшая на Землю душа, за которую стоит отдать всё, чтобы она продолжала жить.

А, может, и не всё так печально? Может, я найду в этом нечто новое, нечто незнакомое мне ранее, и мне откроется новый Святой Грааль моего жизненного отрезка? Быть может, в этом и заключается одна из последних страниц жизни – стать учителем для себе подобного, частицы себя, возросшей из того библейского непорочного союза?

Как и во всём неизвестном и великом (хотя бы на мой взгляд), я решил не останавливаться – и уж точно не пытаться распутать этот большой клубок сейчас. Лишь постепенно, с каждой ниткой этого клубка, что представляется мне каждой слезой, каждой улыбкой нашего малыша, понемногу распутывать его причудливую форму до момента, пока она не станет чем-то похожим на человека.

Добавив в ежедневник краткое напоминание о собрании с домоуправлением, я погасил лампу и аккуратно лёг на край кровати рядом с Лилит. Запахи её средств для ухода за кожей отнесли меня в нечто нежное и спокойное до самого утра. Только за дверью, где-то на лестнице, кто-то постоянно открывал и закрывал дощатые коробки для писем.

Я стоял перед огромной маслянистой лужей, что имела своё основание у задней пассажирской двери за водителем. В такой момент я жалел, что в своё время не уделял должного внимания изучению устройства автомобиля, а лишь усвоил его теорию при экзаменах, которая была важна для получения удостоверения для вождения. Полагаясь на развитость современного мира, я сложил потребительскую цепочку, где я – водитель среднего стажа, а за мной несколько звеньев, состоящие из грубых рукастых работников сервиса, что, будто хирурги над умирающим от воспалённого желудка пациентом, крутятся вокруг машины, орудуя тяжёлыми предметами, от которых пострадала не одна голова в тёмных переулках множества современных городов. Жалел ещё сильнее и потому, что такси в такое время поймать практически невозможно, а если и поймаешь – то поедешь по двойному тарифу и угодишь в жадные лапы таксистов. Те не прочь постоять лишний раз в пробке, не используя объездных дорог и в надежде словить разговорчивого клиента, донести до него свои мечты, мысли и рассказы. Дождливая погода будто нарочно двигала меня к ним и их разговорам, а утренняя дорога за рулём собственного транспортного средства дарила те самые ценные минуты изоляции, когда ты ещё морально не готов к томным разговорам и пустой суете вокруг.

Что же до решения, то оно было принято довольно быстро и в угоду частного извоза, я поймал одного из таких говорливых индивидуальных предпринимателей, чей язык выдавал по десятку интонаций и настроений в минуту. Лица я не смог разглядеть, так как предпочитал ездить на задних сидениях, но кое-что я подметил. Мужчина сорока лет, тучен и приземист, имеет привычку к цоканью перед началом каждого предложения. Бреет лысину опасной бритвой, судя по характерному порезу чуть выше височной доли. Исходя из его ленивого тона и истории про молодые студенческие будни, довольно занудлив в жизни. Простое, но сияющее обручальное кольцо на толстом пальце – скорее всего, есть и несколько детей. Курит что-то крепкое и дешёвое – моя одежда также это прочувствовала.

Несколько раз я положительно промычал и даже попытался что-то ответить, но в пользу себя перестал заниматься этим после второго такого раза. В попытках найти свой бумажник по всей передней части машины (что выглядело наигранно), он покраснел от нескольких сгибаний и получил свой заветный остаток, хотя поездка и так была дорогой в сравнении с пройденным расстоянием. Дождь размывал дорогу позади его легковушки.

Я подметил, что вызываю у людей доверительное чувство, что моя неестественная живость и проницательность на работе говорит им: «Вот он, тот вагон, куда можно сбросить раздражающие тяжёлые валуны с плеч, ну же…» В редкие минуты между монотонной волокитой бумаг люди успевают поведать мне о своих бытовых и социальных проблемах. В такие моменты я представляю всех нас мелкими мошками, что уселись на сладких языках растений-мухоловок, которые однажды сглотнут нас из-за нашей мечтательности, нашей жадности, нашей никчёмности. Такая мошка вообразила, что заземлённая семейная жизнь унесёт вопросы юности и ранней зрелости, но она лишь стала другой мухоловкой, что заманила тебя в ловушку нектаром другого сорта. Да, возможно, что вкус этого нектара не такой терпкий при переедании, как прошлый, но после каждой сигареты – утром на кухне и в машине вечером – я чувствую, что застрял в клетке, и даже если эта клетка всегда будет открыта, то Совесть, что стоит у открытой части, не даст тебе уйти. Я метался между тем, что повзрослел, и тем, что не догорел до конца, пока коллега говорил о дорогом ремонте своего «рено», что также на днях сломался.

Следующая же в кабинет успела зайти и секретарь. В этот раз она молча подала бумаги с виноватым видом, явно ожидая, что я поинтересуюсь её состоянием.

– С вами всё в порядке? – я застыл глазами на её губах, что были слегка покусаны.

– Да, конечно. Видимо, не выспалась.

– Да, вид у вас немного болезненный. Не забывайте пить витамины – сейчас как раз пора болезней.

Она немного постояла на месте и, кивнув, устремилась к двери. Щёлкнув ручкой, она спросила:

– Вы счастливы, что скоро станете отцом?

Иногда жизнь подводит совпадения. И эти совпадения не имеют ничего общего с судьбой. Человеку свойственно говорить примерами. Примеры – это самая точная, но в то же время бессмысленная форма общения. Создавая границы, она тут же их размывает для фантазий.

– Ещё не стал. Поэтому и не знаю. Думаю, что не имеет смысла думать о земле, пока не выпрыгнешь из самолёта. А вы всё же пейте витамины.

Она робко улыбнулась и растворилась за белой дверью. Похоже, что она тоже стоит в фюзеляже перед своим предначертанным прыжком.

Я позвонил Лилит и сообщил, что задержусь и чтобы она не переживала. Она знала, что иногда мне необходимо быть в одиночестве, спуститься в кишки шумного города – пройтись по улице, выпить кофе в одном из уютных мест, где молодые, парочками или компанией, распивали вино и делились тяготами своей ещё свежей и цветущей жизни. Молодая официантка ловко и быстро приготовила напиток, а людей в этот вечер было больше, чем обычно. Скорее из-за погоды – дождь размывал огромные витринные окна в пол, а ветер свирепо стучал по фонарю так, что это было слышно даже в помещении. Как будто кто-то щёлкал ручкой или секундомером. Я робко поглядывал на троицу молодых девушек, которые что-то бурно обсуждали. Подслушивать всегда казалось подлостью и отсутствовало в моих привычках – я, скорее, различал только их тембры и эмоции, идущие за ними. Одна из них заметила мой взгляд и немного вытянулась, покачав своей головой, а с этим и шёлковой копной своих волос. Да, когда-то это могло быть для меня сигналом. Сейчас же это была милая шалость молодого лица. Лица, что кокетничает теперь ещё больше. Лица, которое желает всего внимания мира. Лица, что желает быть любимым. Лица, что роняет самые честные слёзы. Лица, что научится вскоре ронять слёзы неискренние. Вдруг я осознал, что слишком сильно показываю свою заинтересованность. Чтобы избежать нелепостей и волнений, я аккуратно достал свой блокнот и начал делать вид, что записываю нечто важное. На деле же я просто рисовал облака, море, траву. Рисунок был схематичным – такое рисуют дети ещё дошкольного возраста. В детстве меня отдали в художественную школу, что после стала известной академией изобразительного искусства. Я приобрёл неплохие навыки и в студенческие годы даже умудрялся пропускать занятия, чтобы помогать студенческому совету рисовать плакаты и карикатуры, но это – тот самый максимум, на который меня хватило. Жизнь привнесла свои коррективы, и эти увлечения были оставлены – с этим пропали и навыки. В этот момент девушки прошли мимо меня, и то самое лицо, которое меня привлекло вначале, одарило меня широкой и красивой улыбкой.

Затем я прошёлся по Центральной Парламентской улице. Огромный муравейник – он пыхтит, шипит, шуршит шинами, стучит каблуками, пахнет уличной едой, цветами, мокрой собакой на тротуаре. Гарь и сажа покрывают кофейный налёт твоей глотки, создают кислый коктейль в паре с никотином, сигналы машин и голоса людей локомотивом пролетают через твои ушные каналы. Улицы и их огромные рукава усиливают ветер, тот выжигает твою шею и лоб, твои височные доли водой и морозом. Затем ты садишься в тёплый трамвай и чувствуешь, как всё это устремляется к твоему носу. Запахи абсолютно разных персонажей с их парфюмом, запахом жира на рабочей форме, всё той же мокрой собаки, что ты пропустил вперёд вместе с её хозяином, с потом особо укутанных мерзлячек. И, может, зачастую это кажется нам надоедливым и утомляющим, но всё же в редкие дни приподнятого настроения ты буквально восхищаешься полнотой этого мира со всей своей пестротой, что в то же время является чьей-то огромной шуткой, издёвкой, хохмой. Однако, исконно важно наслаждаться вещами, которые тебя не касаются. Личная суета убивает красоту любого момента и не даёт человеку насладиться положением в континууме, что сам по себе – кроткий и неровный отрезок вселенского времени.