Buch lesen: «Переделкино vs Комарово. Писатели и литературные мифы»

Schriftart:

ISBN 978-5-0064-1151-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПЕРЕДЕЛКИНО vs КОМАРОВО

Переделкино и Комарово… Два писательских городка, созданных в советскую эпоху, два культурных мифа – «московский» и «ленинградский». Последний – наследник «петербургского текста» русской литературы. Какой из двух культурных заповедников влиятельнее? Какие наиболее весомые фигуры в том и в другом?

Писательские городки (дачные поселки), полузаброшенные в 90-е годы, сейчас начали постепенно возрождаться. А понятие «Дом творчества» – обретать свое первоначальное значение: лаборатория для тех, кто работает со словом. Так, в Доме творчества «Переделкино» прошла выставка, посвящённая исчезнувшей «Неясной поляне». Это ироническое название большого поля вдоль улицы Погодина, воспетого Пастернаком, Заболоцким, Вознесенским, а впоследствии застроенного особняками и огороженного высокими заборами.

Давайте в духе сегодняшнего времени попробуем представить себе «баттл», или спор двух «писательских столиц». Тем более он продолжается со времен основания Санкт-Петербурга. Вспомним пушкинские строки из «Медного всадника»:

И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

К началу 30-х годов ХХ века Москва вернула свои позиции. По мысли Максима Горького, которую он довел до Сталина, необходимо было предоставить особые условия нескольким десяткам талантливых писателей, что должно будет привести к скачку в развитии советской литературы. Так возник городок Переделкино, построенный между двумя подмосковными барскими усадьбами, Измалково и Лукино, неподалёку от деревни Переделки.

Среди наиболее значимых дачников назовем Корнея Чуковского, Бориса Пастернака, знаменитых поэтов оттепели: Вознесенского, Окуджаву, Евтушенко, Ахмадулину. Здесь складывались многие литературные сюжеты, связанные со сталинской, оттепельной, застойной и перестроечной эпохами. Например, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» Переделкино выступает «под псевдонимом» поселка Перелыгино, где председатель МАССОЛИТа Михаил Александрович Берлиоз арендует дачу. Не зашифровал ли Михаил Афанасьевич Булгаков в образе героя со своими инициалами ту версию автобиографии, которую сознательно отверг, отрезав голову несчастному «генералу от литературы» и выбрав судьбу «бедного, окровавленного мастера»? В любом случае, Переделкино-Перелыгино становится узнаваемым литературным образом.

Что же ответит на это Комарово? Финский поселок Келломяки с остатками былой роскоши – дачами-дворцами эпохи модерна, переданный в послевоенные годы писателям и академикам и названный в честь ученого-ботаника В.Л.Комарова, с советских времен называют «ленинградское Переделкино». Комарово, в отличие от богемного Переделкина, и в советские годы было поселком не столько писательским, сколько вообще элитным. Писатели же могли рассчитывать на полтора десятка дощатых домиков, в один из которых – знаменитую «будку» – Анна Ахматова приезжала в течение своих последних 10 лет, с 1955 до 1965 года. Домики были такие скромные, без всяких удобств, что многие вспоминают как анекдот слова писателя-натуралиста Виталия Бианки, который продержался на даче всего год: «Я, конечно, люблю природу, но не до такой степени».

После смерти Ахматовой писателям предложили ещё потесниться: и без того маленькие домики поделили на двух человек, пристроив крылечки для входа с другой стороны. В одном из таких домиков братья Стругацкие в общей сложности провели около года, создали «Град обреченных», завершили «Пикник на обочине», сценарии к фильмам «Сталкер» и «Чародеи».

Наряду с двумя литературными «столицами» – Комаровом и Переделкином – примем к сведенью и третью – Репино (бывшую финскую Куоккалу). Там до революции располагалась дача художника Ильи Репина, который сумел собрать вокруг себя таких разных людей, как Куприн, Маяковский, Андреев, Чуковский. Куоккала стала «культурной столицей» ещё в начале ХХ века, а Комарово приняло у нее эстафету в послевоенные 50-е годы. Такого исторического фона у Переделкина нет, так что в этом фантастическом соревновании за социокультурный контекст побеждает Комарово.

Этому же способствует морской бриз с Финского залива и знаменитая песенка 80-х годов «На недельку, до второго, я уеду в Комарово», исполненная Игорем Скляром. В 2023 году старая песня обрела новую жизнь в. В популярной игре Atomic Heart (с англ. – «атомное сердце») мы переносимся в альтернативный СССР, где население страны обслуживают роботы. В одной из сцен игры робот по имени ВОВ-А6 (или просто Вовчик) играет на синтезаторе песню про Комарово. Но это ещё не конец истории. Из компьютерной игры старая песня, а значит, и комаровский миф, выходит в действительный мир. Ремикс песни «Комарово» занимает первое место в топе на «Яндекс Музыке». В борьбе за место в современной поп-культуре Комарово опять впереди.

Что может противопоставить Переделкино влиянию на современную молодёжь? Конечно, влияние на детей! Самый известный детский писатель, один из значительных дореволюционных литературных критиков Корней Чуковский жил в Переделкине. Знаменитый сказочник вынужден был мимикрировать под социальные и эстетические вкусы советской эпохи, но его художественные методы сформировались задолго до революции 1917 года. Пристальное внимание к языку художественных произведений и личности автора характеризует дореволюционные статьи Чуковского о Блоке, Ахматовой, Маяковском. Переезд из Петербурга в Москву, из Куоккалы в Переделкино, одного из ведущих литературных критиков серебряного века знаменовал победу «московского текста» и писательского городка Переделкино.

Другой выбор делает «вечная странница» Анна Ахматова. Она отказалась от переезда в Москву, но любила подолгу гостить у своих друзей Ардовых на Большой Ордынке, где у нее была своя комната. Личный биографический миф Анны Андреевны восходит к последнему ордынскому хану Ахмату, который противостоял русскому князю ИвануIII. Выбор Ордынки – места, откуда начиналась дорога в Золотую Орду, для жизни в Москве выглядит символически.

В Переделкине таким местом для Ахматовой стала «сторожка» – крохотный летний домик ее подруги Лидии Чуковской на территории дачи Корнея Ивановича. «Будка» в Комарове и «сторожка» в Переделкине – символы народности ахматовской поэзии, а «сиятельный» Фонтанный Дом и «ханская» Ордынка – аллегории власти её поэзии над умами. Предпочтение, отданное «Анной всея Руси» Петербургу (пусть даже в обличии советского Ленинграда), а значит, Комарова – Переделкину, говорит само за себя.

Но Переделкино не сдается и устами экскурсоводов повествует о том, как по аллее мрачных классиков (в миру – улицы Серафимовича) гулял совсем не мрачный Корней Чуковский, подшучивал над Валентином Катаевым, прислушивался к «гудящему» голосу Бориса Пастернака… Недолюбливал первого, преклонялся перед поэзией второго – в шутку предлагал водить экскурсии по мотивам пастернаковского сборника «Переделкино». Стихотворный цикл «Переделкино» знаменует обретение Пастернаком нового стиля после долгого периода вынужденного поэтического молчания. Дачный быт и окружающая природа становятся для него аналогом «Книги бытия», а «надменный город», отделённый от Переделкина железной дорогой, похож в его стихах на древний Вавилон.

Чуковский первым пришёл поздравить неофициального поэта с присуждением Нобелевской премии (а позднее подписался под письмом за освобождение Бродского из ссылки). Не знал он, что принял участие в завязке мучительной драмы, которая приведет к беспрецедентной травле поэта, в ходе которой переживший годы революций, войн и сталинских репрессий Пастернак будет всерьёз задумываться о самоубийстве. Вместо нобелевской лекции – пронзительное стихотворение «Нобелевская премия», где неудавшийся триумфатор сравнивает себя то с «убийцей и злодеем», то с загнанным волком:

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мной шум погоны,
Мне наружу ходу нет.

Нравственный и эстетический выбор «тайной свободы», сделанный пред войной, привел к созданию «Доктора Живаго», публикация которого стала причиной острого конфликта с властью и преждевременной смерти Пастернака. Тем не менее этот выбор сделал его главным писателем этого периода, а может, и ХХ века в целом. Это превратило Переделкино в культовое место не только для национальной картины мира, но и для мировой культуры. Вспомним знаменитый приезд американского режиссера Квентина Тарантино на могилу Пастернака в Переделкино.

А в Комарове величественная «Анна всея Руси», как назвала Ахматову Марина Цветаева, собирала вокруг своей крохотной дачки-будки «волшебный хор» мальчиков-поэтов, среди которых голос рыжего юноши Иосифа Бродского звучал наиболее внятно. «Вы напишете о нас наискосок», – пророчил он в стихотворении, посвященном ей, как бы предчувствуя драму, которая не замедлила случиться. В первой половине 80-х годов в эмиграции Бродским написан стихотворный цикл «Келломяки» (довоенное финское название Комарово), в котором словосочетание «маленький городок» символизировало отсутствие выбора, жизнь, поставленную раз и навсегда на рельсы. Как ни старался Бродский «указать на дверь» своему прошлому, в 1989 году Комарово вновь возникло в его поэзии. На этот раз в чеканной оде «На столетие Анны Ахматовой», которая представляет собой «поклон через моря» великой душе и ее тленной части, «что спит в родной земле». Комарово как место успокоения Ахматовой во второй половине 60-х годов стало известно всей стране.

Сюжет о призвании, реализованном вопреки испытаниям, становится основным сюжетом переделкинского мифа, который пересекается в этой точке с комаровским текстом. Цикл «Переделкино» Пастернака и «Приморский сонет» Ахматовой повествуют о неожиданном для всех духовном освобождении великих поэтов из-под гнёта времени. Здесь также точка пересечения этих текстов с одним из главных романов ХХ века «Мастер и Маргарита»: герой Булгакова обретает покой в домике с венецианским окном, увитым виноградом, с библиотекой и возможностью общаться с друзьями – этот домик очень похож на одну из дач в Переделкине или Комарове, только находится в мире ином.

Кто же победит в нашем импровизированном «баттле»? Подмосковное Переделкино или питерское Комарово? Прочтите эту книгу и сделайте свой выбор.

ЧАСТЬ 1. ПЕРЕДЕЛКИНО

1. Гений места: Чуковский, Пастернак и другие

В поисках гения места – наиболее влиятельного для русской культуры писателя, жившего в Переделкине, мы приходим к именам Чуковского и Пастернака, дачи которых стали музеями и являются местами паломничества людей, не чуждых культуре. Заметим, что первоначальное восприятие переделкинского мифа происходит главным образом благодаря книгам и личности Корнея Чуковского, которые ассоциируются у большинства с ранним детством.

«Дедушка Корней»

Дача писателя – обязательный элемент любой экскурсии по Переделкину, он некоронованный «король» городка писателей, один из «гениев места». Даже если экскурсанты первый раз видят дом-музей писателя, у них возникает улыбка узнавания: «Крокодил», «Мойдодыр», «Муха-цокотуха», «Бармалей» – эти слова-мифемы на слуху у большинства. Мифемами мы их назвали потому, что авторство Чуковского может не выходить на первый план, они просто вошли в культурный лексикон русского человека ХХ века. К этому ряду детских ассоциаций относится и мифема «Переделкино». Вспомним прозаическое вступление поэтической сказки Чуковского «Приключения Бибигона», которая впервые была издана в журнале «Мурзилка» в 1946 году:

«Я живу на даче в Переделкине. Это недалеко от Москвы. Вместе со мною живёт крохотный лилипут, мальчик с пальчик, которого зовут Бибигон. Откуда он пришёл, я не знаю. Он говорит, что свалился с Луны. И я, и мои внучки Тата и Лена – мы все очень любим его. Да и как же, скажите, его не любить!»

Здесь видно, как автор виртуозно вписывает реалии жизни в волшебную сказку, превращая образ сказочного городка Переделкина и собственный образ «дедушки Корнея» в мифологемы утопического «счастливого детства». В прозаическом финале поэмы-сказки появляется образ Кремля:

«А когда наступит Новый год, я хорошенько упрячу своих крохотных друзей в карман моей тёплой шубы, и мы пойдём в Кремль на ёлку. И воображаю, как будут рады и счастливы дети, когда увидят своими глазами живого Бибигона и его весёлую нарядную сестру, его шпагу, его треугольную шляпу и услышат его задорную речь».

Мифема «кремлевской ёлки» утверждает образ Кремля как места всеобщего счастья и радости. Она также является аналогом хеппи-энда, путеводной звезды, счастья, связанного с мифологизированным образом Москвы, который закольцовывает композицию волшебной сказки. Топос Переделкина тем не менее оказывается в центре этой композиции: именно в нём «упавший с Луны» Бибигон совершает свои подвиги.

Мифологизируется и образ автора – «дедушки Корнея», доброго великана в теплой шубе, вызывающий в памяти Деда Мороза. Последний вернулся к советским детям всего за десять лет до первого издания «Приключений Бибигона». В советской идеологии Дед Мороз ассоциировался с религией, празднованием Рождества. К 1946 году кремлёвская ёлка полностью заменила рождественскую.

Псевдоним писателя стал мифемой: два слова в детском сознании слились в одно – «Корней-Чуковский», что можно уподобить словоформе «Памятник-Пушкина» в детском восприятии Марины Цветаевой:

«…в одно слово, с одинаково непонятными и порознь не существующими понятиями памятника и Пушкина» («Мой Пушкин»).

Теоретики культурных мифов нового времени утверждают, что любой миф оперирует противопоставлениями. Если выстраивать оппозицию образу Корнея Чуковского, то это образ его соседа по дачному посёлку Бориса Пастернака. Если Чуковский – «король» Переделкина, то Пастернак в силу его интеллектуального, культурного и духовного влияния претендует на роль «верховного божества» этого литературного Олимпа. Это признавал и сам Чуковский, в шутку предлагая себя в качестве гида по переделкинским местам, отражённым в лирике Пастернака. Исследователь переделкинского быта А. Анастасьев в своей статье «Шекспировский поселок» указывает:

«Атмосфера, царящая в нем [доме Пастернака], типологически настолько противоположна вечной ребячьей суете в „вотчине“ Чуковского, насколько вообще могут быть несхожи жилища писателей».

Автор статьи, противопоставляя личности писателей, характеризирует их с помощью шекспировских архетипов: Чуковский – хитрый и могущественный волшебник Просперо из «Бури», а Пастернак – трагический Гамлет из одноименной пьесы:

«Сама биография, образ личности и темперамент одного из крупнейших лирических поэтов ХХ века, лирика-философа <…> рифмуются с образом жизни принца Датского, перед которым вопрос бытия встал в его самой бескомпромиссной и чистой, не прикрытой никакими суетными жизненными обстоятельствами форме».

Для формирования мифа важно, что фигуры писателей кристаллизуются, совмещая в себе основной пафос творчества, характер домашнего быта, а также, по выражению А. Анастасьева, «образ личности и темперамент». Таким образом, мифологизация одновременно схематизирует и кристаллизует жизненные и творческие практики героев «переделкинского мифа». Оппозиция мифем «Чуковский/Пастернак» означает выбор между «дольней» и «горней» жизнью. Вспомним пушкинское стихотворение «Пророк»: в нем говорится о «горнем» полёте ангелов и прозябанье «дольней лозы», то есть о жизни вечного духа и земного тела.

Жизненная стратегия Чуковского – это социальный успех, огромные тиражи книг для детей, всесоюзная известность. Вместе с тем из-за идеологического давления писатель вынужден был отказаться от главного дела жизни – литературоведения и критики, которые прославили его до революции. Об этой стороне его творчества пойдет речь во второй части нашей книги.

Вакансия для Пастернака

Пастернак, напротив, отказался от роли первого поэта страны, о чём написал в письме Сталину. Несколько раньше возникла оппозиция «Маяковский vs Есенин». Каждый из поэтов претендовал на лидерскую роль в постреволюционном литературном процессе, но оба они рано ушли из жизни. Пастернак выразил отношение к проблеме в 1931 году в стихотворении о «вакансии поэта», адресованном репрессированному впоследствии переделкинцу Пильняку:

Напрасно в дни великого совета,
Где высшей страсти отданы места,
Оставлена вакансия поэта:
Она опасна, если не пуста.

После смерти Маяковского, через некоторое время провозглашённого лучшим советским поэтом, Пастернаку перестают навязывать эту роль, и он становится своеобразным переделкинским отшельником. Занимаясь переводами, Пастернак не перестаёт писать стихи «в стол», оставаясь верным своему «горнему» призванию.

Заметим, что образ Пастернака с его известной фразой «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» формирует миф о «нэбожителе» (мифологическая аберрация, имитирующая акцент вождя). Согласно легенде, Сталину принесли для рассмотрения «дело Пастернака», на что он произнёс двусмысленную фразу: «Оставьте этого небожителя!» Двойственность этой мифемы состоит в том, что, с одной стороны, «небожитель» – это безвредный юродивый, а с другой, она подразумевает, что «верховный критик» все-таки разбирался в поэзии и ценил ее «божеств».

Сравним это отношение к поэту с отношением самого Пастернака к своему «божеству» – Скрябину – в стихотворении «Детство» (1916):

Голоса приближаются:
Скрябин. О, куда мне бежать
От шагов моего божества!

Телефонный разговор Сталина с Пастернаком о судьбе Мандельштама, как известно, закончился попыткой поэта перевести тему на вопросы «о жизни и смерти». В книге «Портрет Бориса Пастернака» З. Масленниковой приводится несколько версий реакции «вождя народов» на эту «дерзость».

а) Сталин положил трубку (обобщенная версия Анны Ахматовой – Надежды Мандельштам),
б) сказал: «Вести с вами посторонние разговоры мне незачем» (рассказ Николая Вильмонта, обедавшего в тот день у Пастернака),
в) пообещал встретиться как-нибудь за «чашкой чаю».

Пусть вторая встреча и разговор не состоялись, но сама пастернаковская постановка вопроса «о жизни и смерти» – это как бы продолжение диалога равных: «властителя дум», «поэта» и земного властителя, «царя». Прообразом этой коллизии является разговор Пушкина с царем, закончившийся созданием мифемы об «умнейшем человеке России», приписываемой Николаю I.

Вспомним, что Сталин в юности писал стихи, которые впоследствии попали в хрестоматию, а Пастернак еще до революции стал «божеством» для многих читателей. В некотором смысле Пастернак действительно был небожителем: его кабинет в переделкинской даче, стоявшей на отшибе городка писателей, находился на втором этаже и окна выходили на поле («неясную поляну») и кладбищенский лес. Этот лес Пастернак в «живаговском» стихотворении «Август» (1952) превратил в «имбирно-красный» «печатный пряник», соседствующий с небом:

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно…

Имя Пастернака, как и имя Чуковского, со временем превратилось в узнаваемую мифему. Очевидно, что в национальной картине мира имя «Борис», помимо ассоциации с Годуновым, притягивает фамилию Пастернак. Например, когда в воспоминаниях Анны Ахматовой возникает «Борис» или даже «Боренька», сразу ясно, о ком речь.

«Анна всея Руси» и «Биография рыжего»

Ахматова – «Анна всея Руси», коронованная Цветаевой в стихотворении «Златоустой Анне – всея Руси» (1916), – является автором многих словесных формул русского литературного мифа ХХ столетия. Среди них особого упоминания заслуживают: «Какую биографию делают нашему рыжему» (о судебном процессе над Бродским) и «Боренька знал, когда проснуться» (о первой встрече четырёхлетнего Пастернака с Толстым, по воспоминаниям Л. Гинзбург).

«Царица русской поэзии» Анна Ахматова и «первый поэт империи» Иосиф Бродский в разное время посещали дачу Чуковского. Ахматова дружила с Лидией Чуковской и гостила у неё в сторожке, которую, по свидетельству А. Афанасьева, из-за его малого размера Чуковский назвал «павильоном „Пиво-воды“ – так название и вошло в культурный фольклор». Бродский нашёл у Чуковского покровительство и защиту в судебном деле, в котором поэту, не являвшемуся членом Союза писателей, вменялось обвинение в тунеядстве.

«Пиво-воды» в Переделкине и «будка» в Комарове как места пребывания Ахматовой вызывают ассоциацию с бедностью и изгойством и вступают в оппозицию с величественными коннотациями петербургских топосов «Царское Село» и «Фонтанный Дом», которыми поэтесса подписывала свои стихи. Это важные вехи ахматовского биографического мифа, фиксирующие образ «царицы в изгнании».

В биографическом мифе Иосифа Бродского также присутствуют имперские мотивы. Например, стихи о жизни в Ленинграде от лица царя Одиссея: «Одиссей Телемаку», «Итака» и др. Именно с «царственной» позиции уверенного в своём даре поэта разговаривает молодой Бродский со своим прославленным покровителем. Чуковский подписал письмо деятелей культуры в защиту опального поэта, но благодарность молодого гения выражалась в чтении своих стихов и «развязном» поведении. Это недовольство видно по дневнику старшего писателя. П. Крючков в альманахе «Литературное Переделкино» приводит апокриф о том, как приехавший к своему другу А. Галичу Бродский участвовал в ночной вылазке на дачу Чуковского за водкой.

Закономерно поэтому, что в споре о наиболее важном для современности поэте Чуковский личностно и творчески отдавал предпочтение Евгению Евтушенко перед Иосифом Бродским. Как мы говорили выше, коллизия выявления «первого поэта» всегда была актуальна для советской литературы. Оппозиция переделкинского мифа «Чуковский/ Пастернак» соотносима с оппозицией «Евтушенко/Бродский» в контексте литературного мифа о «поэте №1» второй половины ХХ века. Главной её мифемой является фраза Бродского, приведенная в книге С. Довлатова «Соло на IBM» и впоследствии ставшая общим местом для многих писавших о том и другом поэтах. Приведем текст Довлатова в сокращении:

«Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов… Действительно, что- то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным. Вот я и сказал: Евтушенко выступил против колхозов <…> Бродский еле слышно ответил: Если он против, я – за».

Сократившись до лаконичного: «Если Евтушенко против, я – за» – и лишившись в ходе употребления ближайшего контекста, эта фраза стала одним из компонентов мифа о Бродском.