Buch lesen: «Деньги для киллера»
ДЕНЬГИ ДЛЯ КИЛЛЕРА
Поезд стоял здесь две минуты. Я вышла на дощатый перрон и тоскливо огляделась: ни души. Оно и понятно – будничный день. Я вздохнула и, спустившись по шатким ступеням, быстро пошла по тропинке. В домике путевого обходчика уютно горел свет. В незашторенном окне был виден стол с самоваром и девчонка в красном платье, она громко читала стихотворение: «Люблю грозу в начале мая…» В этот момент поезд содрогнулся и неторопливо пополз дальше. Паровоз и четыре вагона – местные почему-то прозвали его «Тарзан».
Тропинка свернула в лес. Я опять огляделась. Никого. Может, и к лучшему. А ну как моим попутчиком оказался бы незнакомый мужчина? То-то, двигай ногами и радуйся. Я взглянула на часы: 22.45. «Тарзан» пришел на станцию без опоздания. Впрочем, какая станция? Полустанок с невероятно поэтическим названием «49-й километр». Леспромхоз и несколько деревушек по десять-пятнадцать домов, зимой почти пустынные, летом оживающие из-за наплыва дачников. В одной из таких деревушек у Соньки дача. Туда я и направляюсь. Возле железной дороги было еще светло, но стоило войти в лес, как я оказалась в темноте. Здесь, в лесу, уже хозяйничала ночь. Тропинку потерять я не боялась, но идти одной было все-таки жутковато. Я попробовала петь, голос звучал как-то неестественно, бодрости мне это не прибавило, я замолчала. И подумала о Соньке. Есть люди, которые могут испортить вам день, а есть такие, что портят жизнь. Сонька никогда не мелочилась. Сейчас она скорее всего смотрит телевизор или спит, как лошадь, и думать не думает, что я иду по лесу одна и, между прочим, трушу.
– Когда-нибудь я ее все-таки поколочу, – громко заявила я, и мне сразу стало легче. Хотя колотить Соньку дело зряшное, ее можно пережить, как землетрясение. Или не пережить.
Мы познакомились с ней восемь лет назад в Ялте, где вместе отдыхали. Вернулись в родной город, и вечером того же дня Сонька заявилась ко мне. С тех пор моей правильной, размеренной жизни пришел конец. Вот, к примеру, какого черта я иду ночью пешком по лесу? Я иду спасать Соньку. Интересно, от чего? Сегодня днем она позвонила мне на работу. Лида Малышева заглянула в кабинет и сказала:
– Маргарита Петровна, вас к телефону. Срочно.
Я тяжко вздохнула и поплелась на первый этаж, где у нас один на всех телефон. Срочно, значит, Сонька. А я-то надеялась отдохнуть от нее хоть недельку. Три дня назад она уехала на дачу с намерением жить там все лето. До этого она месяца два болтала о том, что русские аристократы были не дураки, когда с мая по сентябрь жили в деревне, а на зиму возвращались в столицы. Конечно, о том, что Сонька все лето просидит в своей Куделихе, я даже не мечтала, но звонить через три дня все-таки свинство. Может, она утюг забыла выключить, когда уезжала, и я отделаюсь малой кровью?
Я сняла трубку и услышала Сонькин голос:
– Гретка, это ты?
– Нет, не я.
Тут надо кое-что пояснить: в начале нашего знакомства я проболталась Соньке, что родители дома звали меня Гретой, не иначе как у меня с головой неладно было, потому что Соньке это необыкновенно понравилось, и вскоре не только она сама, но и все мои знакомые по-другому меня уже не называли, начисто забыв, что до той поры я была Маргаритой, и меня это вполне устраивало. Сначала я злилась, потом привыкла.
Родители мои из поволжских немцев. Именно поэтому Сонька звала меня «белокурой бестией». Бог знает где она услышала этот арийский термин, сама-то она утверждала, что в умной книге вычитала. Но это вранье, конечно, потому что ничего, кроме объявлений в газетах, Сонька не читала. Однако стоило ей разозлиться, и из белокурой бестии я превращалась в недобитую фашистку. К счастью, Сонька злилась редко. В наследство от родителей мне досталась открытка, где юная дева в обрамлении пунцовых сердечек сидела возле ручья, наподобие нашей Аленушки. У девы были белокурые волосы, алый ротик и фарфоровые глазки подозрительной голубизны. Внизу надпись, что-то вроде «Люби меня, как я тебя», жуткая гадость. Сонька, увидев открытку, покатилась со смеху и спросила: «Это не ты, случаем, позировала?» Я могла злиться сколько угодно, но она была права: юная дева на открытке здорово на меня смахивала, и это тоже порядком отравляло жизнь. Стоило мне надеть что-нибудь романтическое, Сонька начинала фыркать, да и сама я, убедившись в том, что выгляжу принцессой из сказок Гофмана, вновь облачалась в деловой костюм. А вот Сонька могла носить что угодно, ей всегда все было к лицу. Волосы у нее темные, глаза зеленые, словно у кошки, и улыбка – до ушей.
Не знаю, что заставляет меня терпеть ее столько лет. Сама она объясняла это подсознательным чувством вины. (Сонька часов по десять в день смотрит телевизор и так поднаторела в психологии, что спасу нет.) А дело в том, что ее дед по отцу был евреем и погиб во львовском гетто. Когда моя подружка считала, что это выгодно, она запросто могла прикинуться еврейкой, хотя из всего, касающегося этого библейского племени, знала только название древней столицы – Иерусалим да пару бытовых анекдотов про Абрама и Сару. В общем, если верить ей, выходило, что я искупаю вину своего деда перед Сонькиным. Насколько мне было известно, все мои родственники в то время пребывали гораздо северо-восточнее города Львова, причем и не по своей воле, но мою подружку это заботило мало. Не знаю, как насчет вины, но действовала она на меня, словно удав на кролика, что позволяло ей подолгу жить в моей квартире, оставлять пятна на моей одежде и стаптывать мои туфли.
Теперь должно быть ясно, почему я так обрадовалась очередной Сонькиной фантазии: провести лето в деревне. К несчастью, в деревушке у пенсионера Николая Максимыча имелся телефон, старики вокруг одинокие, рядом летняя дойка, вот телефон лет пять назад и поставили. Не будь я законопослушной гражданкой, давно бы повредила кабель…
Возвращаюсь к ее срочному звонку.
Я тяжко вздохнула, а Сонька спросила как-то вяло:
– Это ты или не ты?
– Ну, я. Как там дела у русской аристократии?
– А мне откуда знать?
– Что ж так?
– А вот так. Меня сейчас занимают другие мысли. Вот, к примеру, для чего мы пришли в этот мир?
– Ты прямо сейчас хочешь это выяснить? – поинтересовалась я. Сонька обиженно засопела.
– Дура ты бесчувственная. У меня депрессия.
– Не знаю такого слова.
– Все ты знаешь.
– Слушай, а кто за звонок платить будет? Ты ж собиралась экономить.
– Ты самый близкий для меня человек. Я нахожусь на грани…
– Отойди от нее в сторонку, – мне стало стыдно, и я, сменив тон, спросила: – Чего у тебя?
– Славка – подлец…
– А, про Славку я все знаю.
– Нет, не все, – разозлилась Сонька, – приезжай, поддержка нужна.
– Приеду, – вздохнула я, – в пятницу.
– В пятницу твоя помощь может уже не понадобиться.
– Ты не топиться ли собралась?
– А что, получше меня люди руки на себя накладывали. Вот Анна Каренина…
– Она под паровоз бросилась, – уточнила я.
– У меня «Тарзан» под боком.
– Семь километров. Ты ленивая, пока доплетешься, передумаешь.
– Остри себе на здоровье. Конечно, моя жизнь в масштабах человечества мало значит, но нет человека, который был бы, как остров, сам по себе, каждый человек – это часть материка…
Тут до меня дошло, что Сонька цитирует Джона Донна, которого не может знать в силу своей беспросветной дремучести.
– Эй, – насторожилась я. – Это еще откуда?
– Это Хемингуэй.
– Ты читаешь Хемингуэя? – опешила я.
– Да.
– Врешь, – теперь я испугалась, и было чему: Сонька ничего интеллектуальнее мексиканских сериалов на дух не выносила. Приходилось признать, что с ней в самом деле что-то не так. – На какой странице? – все еще не теряя надежды, спросила я.
– На двести тринадцатой… Хочешь, расскажу о чем?
– Нет, – всерьез разволновалась я, – может, тебе не стоит читать, может, ты лучше телевизор посмотришь?
– Не вижу смысла, – вздохнула Сонька.
– Ладно, поищем вместе.
– Приедешь?
– Приеду.
– С «Тарзаном».
– Очумела, что ли? Семь километров пешком.
– Я тебя на велике встречу.
– Иди ты со своим великом знаешь куда! Попрошу кого-нибудь подвезти.
– Картошки захвати.
– Что, у тебя картошка кончилась?
– Она и не начиналась, кто ее сажал?
– У Максимыча купишь, – сказала я и повесила трубку.
День, который начался так паршиво, не сулил ничего хорошего. Если бы голова моя работала исправно, я бы забыла этот разговор через полчаса. Но я-то знала, что поеду к Соньке, буду слушать ее бесконечное нытье и рассказы про подлеца Славку. К несчастью, слова: дружба, ответственность, верность – для меня не пустой звук. Правда, сейчас дружба казалась мне глупостью, а мой поход через лес – следствием белой горячки. Впереди вырисовывался деревянный мост, это значит, что прошла я только два километра. Да, день не задался. Договорилась с приятелем, что он отвезет меня к Соньке, прождала его больше часа, он позвонил, страшно расстроенный, и сообщил, что у него угнали машину, прямо со стоянки возле дома. Сделав несколько бесполезных звонков, я поняла, что, если хочу попасть к Соньке, придется мне добираться «Тарзаном». И вот теперь бреду в темноте по лесу, стучу зубами от сырого воздуха и страха, а ради чего? Чтобы спасти Соньку? Ее надо от самой себя спасать, но это, к сожалению, невозможно!
Я ускорила шаг, чуть согрелась и почувствовала себя несколько лучше. Все бы ничего, да завтра на работу, впрочем, первое занятие в четыре, успею отдохнуть. Сейчас приду, напьюсь чаю, завалюсь спать…. Из кустов шумно выпорхнула птица. Я вздрогнула, а потом засмеялась. Просто удивительно, как меняются ощущения, лишь только окажешься в темноте. Вот я, к примеру, совсем не трусиха, да и чего мне бояться? Зверья? Так ничего опаснее зайца здесь не водится, лесные разбойники тоже как-то не прижились, а вот иду и вздрагиваю от каждого шороха. Днем – совсем другое дело: шла бы не торопясь, птиц слушала и радовалась, что вырвалась из города. Тропинка устремилась в гору, и я вместе с ней, вот поваленная береза, значит, осталось мне чуть больше двух километров. И тут до меня дошло, что идти придется мимо кладбища. Я машинально взглянула на часы: полночь. Ну надо же… В рассказы о привидениях я, конечно, не верю, но кому придет охота идти ночью в лесу мимо деревенского кладбища? Конечно, его можно обойти. Только в такую темень заблудиться проще простого, да и крюк приличный… Бегом, и направо не смотреть.
Решившись, я пошла быстрее, кладбище вот-вот должно было показаться за деревьями. И тут… Свет, тусклый, блеклый, какой-то призрачный, слабо пробивался сквозь ветви. В первое мгновение я хотела заорать и броситься по тропинке назад, но что-то меня удержало. Я замерла, вытаращив глаза, и стояла так пару минут, прежде чем до меня дошло: свет этот не имел никакого отношения к мистике: вплотную к кладбищенской ограде, представляющей собой деревянные столбы, соединенные между собой слегами, лопнувшими во многих местах, стояла машина. Свет ее габаритных огней я и увидела. Облегченно вздохнув, я прошла еще пару метров и встревоженно притормозила. За оградой вырисовывались две фигуры и, если я в состоянии что-то понимать, рыли могилу. Тут до меня дошло, что встреча с привидениями далеко не самая опасная вещь на свете, поэтому тихо сползла на землю, под прикрытие куста бузины. Я могла заметить их слишком поздно – от этой мысли мороз пошел по коже. Что они тут делают? Неужели могилы грабят? Очень некстати я вспомнила «Тома Сойера»: «Неожиданно показавшаяся из-за туч луна осветила лицо индейца Джо…» Ну, надо же… Глаза привыкли к темноте, и я неплохо видела обоих мужчин: голова одного то исчезала, то снова показывалась из ямы, второй стоял наверху, метрах в двух от машины, и поглядывал по сторонам. Я поплотнее прижалась к земле, но наблюдать продолжала. И о Соньке подумала: а что, если ей придет фантазия меня встречать? Нет, Сонька спит, как сурок, и обо мне думать не думает. Впервые мысль о ее безответственности меня порадовала. – Ну, – проронил тип, стоявший наверху, и я от неожиданности вздрогнула. Второй вылез из ямы и сказал:
– Порядок.
Лицо его оказалось в полосе света, и я его, конечно, запомнила, хотя мне этого совершенно не хотелось. Мое единственное желание в этот миг – очутиться как можно дальше отсюда.
Они подошли к машине, открыли багажник и вытащили оттуда что-то большое и тяжелое. Я зажала рот рукой, чтобы не заорать, потому что вдруг поняла – это труп. Выходит, они не грабители могил, а кое-кто похуже. С трудом они подтащили труп к яме, и тут произошло самое страшное: труп вовсе не был трупом, я отчетливо услышала стон.
– Быстрее давай, – сказал один из мужчин, столкнув ногой тело в яму. Оба взялись за лопаты и стали ими ходко орудовать. Волосы у меня буквально встали дыбом, потому что тот, в могиле, опять застонал.
Работали они быстро, через несколько минут яма была закопана, землю притоптали ногами, и один из них бросил другому:
– Порядок. Поехали.
Они сели в машину, развернулись и направились по песчаной дороге в сторону Зайцева. А я заревела от страха, кинулась к могиле и стала ее раскапывать руками, оглядываясь на дорогу и замирая от ужаса при мысли, что те, на машине, могут вернуться. Мне казалось, или я на самом деле слышала стоны, не знаю, но ногти на руках я сломала, а в своей работе продвинулась мало. И я побежала. Наверное, изловчилась побить мировой рекорд, потому что через несколько минут была уже возле Сонькиного дома. Он крайний, мимо него проходит дорога. Окна темные, я влетела в палисадник, вскочила на лавку и забарабанила в окно. Кажется, прошла вечность, прежде чем в доме кто-то заворочался, я опять стукнула по стеклу и заорала:
– Да открой ты, дура!
– Гретка, ты, что ли? – послышался заспанный Сонькин голос, окно открылось, и показалась она сама. – С «Тарзана», что ли? А я уже не жду.
– Лопаты есть?
– Лопаты? Зачем?
– Некогда. Где лопаты?
– Во дворе. А ты чего такая, а?
– Шевелись, по дороге все расскажу.
Видно, в моем лицо было что-то такое, что Соньку здорово напугало, она перестала задавать вопросы, кинулась во двор и через несколько секунд выскочила ко мне с двумя лопатами.
– Бежим! – рявкнула я, хватая одну из них, и бросилась к кладбищу. Обалдевшая Сонька неслась рядом.
– Куда бежим-то? – прокричала она.
– На кладбище.
– Гретка, ты ведь не спятила? – задыхаясь, проквакала Сонька.
– Иду с «Тарзана», на кладбище двое закапывают третьего, он живой, стонал, быстрее надо.
Я летела, не разбирая дороги. Сонька рядом. В белой сорочке, с развевающимися волосами – она здорово смахивала на привидение. Тут Сонька притормозила и крикнула:
– Дура, выроем его и что, на себе потащим?
– Не знаю, не отставай.
– Так ведь машина у нас, Славка явился.
Тут притормозила и я.
– Возвращайся за ним.
– Он пьян в стельку, пушкой не разбудишь.
– Так чего ж ты мне голову морочишь? – заорала я и бросилась бежать.
– До кладбища и я доеду! – проорала Сонька.
Я кивнула на ходу:
– Давай, только быстро.
Сонька бросила свою лопату и, точно фурия, понеслась в деревню.
Впереди показалась ограда, я лихо перепрыгнула через нее и закружилась, стараясь определить место, где следует копать. В темноте это было не так-то просто. Я пошарила руками, рыхлая земля под ладонью – здесь. Послышался звук подъезжающей машины, что меня очень воодушевило. Машина остановилась, и Сонька жалобно позвала:
– Гретка, ты где?
– Здесь, – ответила я, не прекращая орудовать лопатой.
Сонька подогнала машину к ограде, как раз в то место, где несколько минут назад стояла другая машина. Водитель она была тот еще, хорошо хоть Славка не видит. Сонька выскочила, извлекла лопату, подобранную по дороге, и принялась мне помогать. Дело пошло быстрее. Копали мы с двух сторон, так что получались как бы две ямы. К счастью, могила была не очень глубокой.
– Смотри, не задень его, – шепнула я.
– Гретка, если это дурацкая шутка, я тебя убью.
И тут он застонал. Мы замерли на мгновение, а потом кинулись выгребать землю руками.
– Мамочка моя, – шептала Сонька, – это что ж такое на свете делается… Вот он, – вдруг сказала она, – рука вроде….
– Слава богу, – вздохнула я, но радовались мы рано: предстояло его из ямы вытащить. Первая попытка успехом не увенчалась, груз тяжелый, а навыков извлекать из могил несостоявшихся покойников у нас не было. Промучившись понапрасну, мы, тяжело дыша, уставились друг на друга.
– Он не задохнется, – сказала я. – Значит, мы его можем здесь оставить и ехать к Максимычу, вызовем «Скорую» и милицию.
Сонька вытаращила глаза, а потом сказала:
– Нельзя его здесь оставлять, а если эти вернутся?
Мысль эта как-то не приходила мне в голову, она вдруг придала невероятные силы. Сонька, видимо, тоже прониклась:
– Держи его сверху. Тяни. А я буду снизу подталкивать…
С пятого захода мы его вытащили, что меня, признаться, удивило. Он опять застонал, отчетливо, хотя и тихо.
– Господи, что же это он никак не очнется, хоть бы помог, – причитала Сонька, когда мы волокли его к машине. На мужчине было кожаное пальто, мы ухватились за полы и кое-как втянули несчастного на заднее сиденье. Далось это нам очень нелегко. Мы совершенно выдохлись, несколько минут сидели опустошенные, не в силах пошевелиться. Немного придя в себя, Сонька заняла водительское место и повернула ключ. Слабо порычав, мотор заглох.
– Только не это, – взмолилась я. Со второй попытки машина завелась. Кое-как сдав назад и развернувшись, мы поехали в деревню.
– Кто здесь из соседей? – спросила я.
– Никого. Я да Максимыч. Герасимовы были. Вчера уехали.
– Может, сразу в город, а?
– Спятила? Разве я доеду?
Сонька, конечно, права, водитель она никакой.
– Может, в село? – волновалась я.
– Сейчас его дома выгрузим, ты побежишь к Максимычу звонить, а я его осмотрю, может, чем помочь сумею.
– Ага, – усмехнулась я, но ничего лучше предложить не смогла.
Тут мы подъехали к самому крыльцу. Сонька в него бампером ткнулась и чертыхаться начала, но быстро успокоилась. То ли мужчина стал легче, то ли мы малость поднаторели, но вытащить его из машины и занести в дом оказалось не так уж сложно. Вошли в кухню и положили его на пол. Голова его была как-то странно запрокинута, мне это не понравилось, но размышлять об этом времени не было. Я уже стояла у дверей, намереваясь бежать к соседу, когда Сонька вдруг позвала:
– Гретка, он мертвый.
– Что?
– Мертвый, говорю.
– Да не может быть, – охнула я. – Он же стонал, ты же слышала.
– Слышала. Отстонался.
Я села рядом с ней. Пульса нет, и лицо… Да, лицо у него было… в общем, смотреть на него не хотелось.
– Слушай, может, он жив все-таки, много ты в таких делах понимаешь, – ныла я.
Сонька убежала в комнату и вернулась с зеркальцем. Мы подставили его к самым губам мужчины и стали терпеливо ждать. Ничего.
– Говорю тебе, он мертвый, – сказала Сонька, устало откидываясь к стене.
– О, господи, чего же теперь делать-то?
– Дверь запереть, вот что.
– Зачем?
– Не знаю. Жутко. И окна зашторь.
Мне вдруг тоже сделалось жутко, я торопливо заперла дверь, зашторила окна и опустилась на пол рядом с Сонькой. Мы уставились на покойника. Из одежды на нем, кроме кожаного пальто, ничего не было. Теперь, при свете, мы могли его разглядеть и ужаснулись: кто-то над ним здорово поработал. На пальцы рук и ног смотреть было невозможно, мне стало нехорошо, я зажала рот рукой и бросилась в туалет.
Когда я вернулась оттуда, Сонька все еще сидела на коленях, прижавшись ухом к его груди и щупая, как в американском кино, артерию на шее. Увидев меня, подняла голову и сказала:
– Мертвее не бывает.
Верить в это не хотелось.
– Много ты понимаешь. Он ведь стонал.
– Стонал, – усмехнулась Сонька. – Сначала над ним всяко-разно измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем-то, неважно. Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек, помер.
– Может быть… – начала я.
– Да заткнись ты. Это труп.
Я села рядом и заревела. Сонька тоже носом зашмыгала, потом спросила:
– Что делать-то будем?
Я пожала плечами:
– Пойду к Максимычу, в милицию звонить.
– Погодь. Торопиться некуда. Давай-ка покурим.
Мы закурили, поглядывая время от времени на труп, и Сонька предложила:
– Расскажи-ка мне эту историю, вроде как бы милиционеру.
Я рассказала. Сонька слушала внимательно, потом криво усмехнулась и заявила:
– Полное дерьмо.
Я пожала плечами.
– Менты нас в гроб вгонят.
Я покосилась на обезображенное тело и заметила:
– Менты еще полбеды.
Сонька зябко поежилась.
– Чего ж тогда?
– Откуда я знаю?
Сонька стала хмуриться и наливаться краской.
– Все ты… вечно тебе больше всех надо. Видишь, люди что-то зарывают, и шла бы себе дальше, уж, наверное, они не рассчитывали на то, что какой-то придурок сразу вырывать начнет.
– Два придурка, – поправила я.
– Я не в счет. Это ты меня с толку сбила, вот спросонья и дала маху. Сиди теперь с покойником. Оторвут нам башку, как пить дать, и поделом… Ох, тяжко мне…
– Да заткнись ты! – прикрикнула я.
– Сама заткнись. Вляпались… ух, фашистское отродье! – буркнула Сонька.
– Жидовка недобитая… – парировала я.
Мы вздохнули и заскучали.
– Грет, – позвала через минуту Сонька.
– А?
– В милицию нельзя звонить.
– Тупому ясно.
– Что делать?
– Назад везти, – решилась я, – где взяли, туда и положим. И забудем.
– Не хочу я на кладбище, – запаниковала Сонька.
– Хорошо, давай у тебя в погребе зароем.
– Свинья ты все-таки, приволокла покойника…
– Да заткнись ты… Проверь у него карманы, может, узнаем, кто он.
– Зачем?
– А я откуда знаю?
– Вот всегда у тебя так, – проворчала Сонька.
Карманы были пусты. Я еще раз взглянула на покойника: цвет волос из-за крови не определишь, лицо разбито, ухо разорвано, отпечатки пальцев отсутствуют, тело в тех местах, где его можно было рассмотреть под синяками и ссадинами, без особых примет. Если таковые и были, то мы их не увидели. Более или менее уверенно можно было утверждать лишь, что это молодой мужчина. Выходило, могила его останется безымянной.
– Ладно, – решилась я, – поехали.
– Может, попозже, – заскулила Сонька.
– Чем скорее мы от него избавимся, тем лучше.
– Ну и вляпались, ну и вляпались, – запричитала моя подружка и тут же совершенно другим голосом спросила:
– Медальон заметила?
А я-то надеялась, что обойдется. Как же…
– Заметила, – ответила я зло. На шее покойника на толстой витой цепочке висел медальон: в овале две сплетенные змеи. Работа тонкая, вещь оригинальная, и если мои скромные познания со мной шуток не шутят – дорогая.
– Надо снять, – сказала Сонька с легкой грустью.
– Спятила? Убийцы не сняли… Значит, причина была. Вещица заметная.
– Я бедная женщина, и как я, по-твоему, смогу золото в землю зарыть?
– Сможешь.
– Что я, дура какая? Спрячем. В конце концов, его переплавить можно. Золото, оно и в Африке золото, слышь, Гретхен? – не унималась Сонька – Как-то мы должны компенсировать свои муки.
– У, крохоборка, – разозлилась я. – Что значит гены: за копейку удавишься.
– Твои-то не лучше, у трупов зубы дергали.
– Коронки, – поправила я.
– Коронки что, не зубы? И кто бы говорил о копейках? Эта штука денег стоит, слышишь? Мы ж не будем им на рынке трясти…
– Заткнись, – рявкнула я и замахнулась. Сонька втянула голову в плечи и зажмурилась. Через несколько секунд приоткрыла один глаз и, убедившись, что драться я не собираюсь, расслабилась.
– Ладно, чего ты… – пробормотала она жалобно.
Я махнула рукой:
– Делай, что хочешь, только если тебя за этот медальон потом прирежут, не стони.
– Ты мне еще спасибо скажешь, – обрадовалась Сонька, снимая цепочку. – Мы еще….
– Не мы, а ты, – перебила я, – мародерка.
– Ну как хочешь. Я этот медальон внукам в наследство оставлю.
– Каким внукам? У тебя и детей-то нет.
– Может, будут.
Сонька ушла прятать медальон, а я грустно смотрела на покойника.
– Что ж нам с тобой делать-то? – спросила я задумчиво, но он ничего не предложил. – Славку разбудим? – осведомилась я, когда Сонька вернулась.
– С ума сошла? У Славки язык, как помело. Нет уж, мы этого парня сюда притащили, придется нам его и отсюда нести.
Вздохнув, мы ухватились за полы пальто и понесли труп к машине.
– Давай в багажник, – сказала Сонька, – ему теперь все равно.
Засунуть труп в багажник оказалось делом нелегким, мы потратили на это минут десять.
– Лопаты где? – спросила я.
– В машине. – Сонька заняла водительское место, я села рядом, и мы покатили на кладбище, не включая фар. Был второй час ночи, в лесу темень жуткая. А в багажнике покойник.
– Гретка, – начала ныть подружка, – может, все-таки в милицию, а?
– Ты вспомни, как он выглядит, хочешь познакомиться с теми, кто его так отделал?
Сонька не хотела. Мы остановились возле ограды и вышли.
– Хорошо хоть яму рыть не надо, – сказала Сонька. Мы достали лопаты, открыли багажник, собираясь вытащить покойника, и тут очень отчетливо поблизости хрустнула ветка. Мы замерли, вглядываясь в темноту. Там, впереди, кто-то был и также ждал, замерев.
– Бежим, – выдохнула Сонька, хлопнув крышкой багажника. Мы бросились в машину, пока я лопаты засовывала, Сонька завела ее, к счастью, с первого раза, через несколько секунд мы уже неслись по дороге.
– «Хвоста» нет? – деловито спросила Сонька.
– Нет, – не очень уверенно ответила я, вглядываясь в темноту.
Машина притормозила у крыльца, когда Сонька спросила трагическим шепотом:
– И что теперь?
Я напрягла мозги. Безрезультатно. Попробовала еще раз, с тем же успехом. Положительно, сегодня я ни на что больше не годилась, вздохнула и сказала:
– Давай-ка спать. Утро вечера мудренее.
Сонька была похожа на выжатый лимон, и возражать сил у нее, как видно, не было.
– А труп? – смиренно спросила она. – Оставим в машине?
– Сдурела? Давай его в чулан.
В третий раз за ночь мы ухватились за полы пальто и поволокли покойника в дом.
– И чего мы так испугались, – ворчала я, задыхаясь от тяжких трудов, – никого ведь на кладбище не было.
– Может, не было, а может, и было. Как хочешь, только я туда больше не поеду.
Мы положили труп на полу в чулане, возле самой стены, и прикрыли старой скатертью.
– Идем спать, – сказала я, – на ногах не держусь.
Мы торопливо умылись и полезли на печь. Лежали рядом, не шевелясь, и в потолок смотрели. Голова шла кругом, а сна не было.
– Гретка, – вдруг позвала Сонька.
– А?
– Следы остались.
– Что? – не поняла я.
– Следы от машины, прямо к нашему дому.
– О, господи, – простонала я, поднимаясь.
– Ты куда?
– Следы заметать.
Мы вышли из дома, обломили с тополя две большие ветки и наперегонки рванули к кладбищу, волоча ветки за собой. Добежали до развилки, развернулись и помчались обратно. Вся эта суета с покойником здорово действовала на нервы. Вот и спасай людей после этого. Я на Соньку покосилась, она неслась рядом и выглядела полной идиоткой. Я, надо полагать, выглядела не лучше. Ветки мы забросили в огород и вернулись в дом. Я едва стояла на ногах. Лишь только голова моя коснулась подушки, я мгновенно уснула.
Разбудил нас Славка. Сунул голову под занавеску и заорал:
– Подъем!
Мы разом вскочили.
– Гретка, ты когда явилась? – спросил он.
– Вчера. С «Тарзаном».
– А-а-а. Опохмелиться бы надо… – И в самом деле, Славка выглядел неважно, впрочем, это его обычное состояние.
– Опохмелись, – сказала Сонька, спускаясь с печки.
– А есть?
– А ты оставил?
Славка тяжко вздохнул, зачерпнул ковшом воды из ведра и забулькал. Потом повернулся к нам:
– Нет в вас понятия, человек страдает…
– Не сдохнешь, – махнула рукой Сонька, тут мы обе сообразили, что в чулане у нас покойник, всполошились и закружили по кухне.
– Я его сейчас выпровожу, – шепнула Сонька, – двигай в огород.
Я вышла, устроилась на скамейке под кустом сирени и стала ждать. Минут через десять донесся Сонькин голос, быстро переходящий в львиный рык, потом слабое Славкино повизгивание. Сонька рявкнула в полную силу, дом содрогнулся, стекла жалобно звякнули. Славка показался на крыльце и как ошпаренный рванул к машине. Вслед за ним появилась Сонька.
– И чтоб духу твоего не было! – прорычала она, потрясая кулаком. Славка исчез за горизонтом. – Порядок, – сказала Сонька, потирая руки. Я покинула куст сирени и подошла к крыльцу. Думать о чулане даже не хотелось.
– Теперь и к ментам не пойдешь, – вздохнув, заметила Сонька. – И так история полное дерьмо, а то, что сразу не сигнализировали, они и вовсе не поймут.
– Это точно, – согласилась я. – Придется нам его хоронить.
– На кладбище не поеду, – покачала она головой, – хоть убей.
– Куда ж его тогда?
– Давай-ка прогуляемся, посмотрим.
После сорокаминутной прогулки решено было произвести захоронение за амбаром. От домов далеко, место неприметное, амбаром давно не пользовались, через неделю могила крапивой зарастет. Опять же, наше копошение здесь не будет в глаза бросаться ни с дороги, ни со стороны деревни, а в случае чего свое присутствие мы могли внятно объяснить: тут лежали старые доски, почему бы не навести порядок и кое-что не распилить на дрова? Мы решили, что все это очень умно, и, вооружившись лопатами, стали трудиться, то есть рыть яму. Дело, как я уже отметила, нелегкое. К обеду смогли освоить в глубину не больше метра. Измучились, оголодали, замаскировали свои труды досками и пошли в дом. Я взглянула на часы:
– Мне ехать нужно, а то на работу опоздаю.
– Чего? – выпучила глаза Сонька. – А я с ним останусь?
Конечно, Сонька была права, и я это прекрасно понимала, а про работу заговорила скорее из вредности.
– Не ори, позвоню, отпрошусь.
Сонька кивнула и стала собирать на стол.
– Хорошо хоть, в деревне ни души, – заметила она тоскливо. Надо сказать, что для Куделихи это дело обычное. В лучшие времена в ней насчитывалось девять домов, теперь семь. Располагалась деревня буквой Г, три дома со стороны дороги, причем Сонькин крайний и слегка на отшибе, а через речку еще четыре. Деревня эта вызывала мое уважение тем, что являлась родовым гнездом Сонькиной бабушки с материнской стороны, женщины, безусловно, почтенной и заслуживающей лучшей внучки. Впрочем, Сонька с этим, конечно, не согласилась бы, я подозреваю, она всерьез верила в то, что является венцом природы. Вот от этой самой бабушки Сонька и получила в наследство древний пятистенок, который торжественно именовала дачей. Из местных жителей сохранились только двое: вдовствующий пенсионер Максимыч, обладатель телефона, он жил за рекой, и древняя бабулька Мария Степановна, прозванная Зайчихой, которая жила через дом от Соньки. Сейчас Зайчиха отсутствовала: была вывезена в Москву на свадьбу к правнуку. Обладатели остальных четырех домов презрительно именовались «дачниками». Регулярно здесь появлялось только семейство Герасимовых, соседей Максимыча. Сонькины соседи лет пять судились из-за бабкиного наследства, что позволяло ему спокойно ветшать. Один из домов принадлежал какому-то музыканту из Москвы, которого в глаза никто не видел, это давало повод для безграничных Сонькиных фантазий, выдаваемых дрожащим от благоговения голосом. Владельцы еще двух домов умерли прошлой зимой, и дома вроде бы продавались. В общем, опасаться чужих глаз особенно не приходилось.
