Buch lesen: «Канатоходцы. Том II»

Schriftart:

Посвящаю моему мужу Краузе Юрию Геннадиевичу и моему сыну Марону Казаку

Об авторе

ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «КАНАТОХОДЦЫ»

Роман «Канатоходцы» я писала тридцать лет. Лев Толстой писал «Анну Каренину» пятнадцать лет. И этот пример великого писателя меня иногда утешал. Ещё бы! Сколько раз появлялась горькая, самоуничижительная мысль: ну почему я так долго пишу? Не говоря о том, что и родственников, и знакомых, и коллег, кто знал что-либо об этой работе, я уж стала бояться. Боялась этого вопроса: «А как “Канатоходцы”, как этот роман, ты его дописала?»

Замысел этого произведения был изначально обманчивым, потому что в основе сюжета криминальная история, дикое убийство, убийцы, следователь, расследование… Некая группа лиц буквально вырезала еврейскую семью. Время действия романа – пик советской власти.

Прямо детектив какой-то. А детективы вообще-то пишутся чаще левой ногой, но некоторые пишутся просто очень быстро. За тридцать лет можно было вроде накатать тридцать детективов.

Правда, работа над «Канатоходцами» шла с остановками, с паузами, так как я буквально выдыхалась и не могла продолжать. В эти промежутки были написаны другие произведения, куда меньшие по объёму: рассказы, истории (так я определяю жанр небольшой повести), обычная повесть, маленький роман.

Роман «Канатоходцы» не то чтобы «большой», он громадный. И это первая причина, по которой он писался так долго. Объём текста, так сказать, «на выходе», то есть готового произведения, 777 страниц. Это примерно 32 авторских листа.

Поместился роман в два тома. Каждый из томов имеет по две книги. Конечно, в мировой практике создания художественных произведений есть большие романы, и «Канатоходцы» в этом смысле не является исключением.

Не имею в виду, говоря об авторах больших романов, сочинителей бульварной литературы, ну, вот тех самых детективов, фантастики, «дамских романов», умозрительных исторических сочинений, а также модернизма и постмодернизма. Я к ним не отношусь.

Сюжет не с потолка. Какое-то время мне удалось поработать над материалами этого дела в архиве Верховного суда.

Пример другого нашего столпа великой художественной литературы – Достоевского. Роман «Бесы» имел исток в газетной заметке. Но я бы никогда не стала писать произведение по газетной заметке. Всё моё творчество имеет личную основу. И в архиве Верховного суда я работала над изучением уголовного дела уже после того, как была начата работа над романом.

Замысел этого произведения находится на глубине, в личном, опыте, то есть эта история для меня во многом не чужая и не посторонняя. В романе есть персонаж, который является прототипом человека, который был мне очень близок и который привёл в мою жизнь эту страшную историю.

У меня выбора не было, так как не было желания заниматься документальным журналистским творчеством, а тем более сочинять детектив. А потому мне был уготован трудный путь – создание художественного произведения самым сложным методом литературы, самым главным методом, вершиной литературного искусства – методом реализма. Для тех, кто не знает тонкостей: реализм давно использует все те приёмы художественного мастерства, которые себе приписывает модернизм. Так вот, в романе «Канатоходцы» много этих приёмов, хотя они, понятно, не самоцель, как и вообще во всех произведениях великой мировой прозы, созданной методом реализма.

Когда материал имеет невыдуманную основу, то он либо становится документальной вещью (очерком, статьей, литературной заметкой, фельетоном и т. п.), либо полноценным художественным произведением, то есть имеет живые характеры, социально-философскую идею, экскурсы в историю страны и общества и оригинальный язык художественного текста. Вот над всем этим и пришлось так долго работать.

Татьяна Чекасина

Том II

Книга третья

13 февраля, четверг

Кромкин

Во сне он идёт к воротам, к которым никто не идёт добровольно… В этой древних времён темнице много народа отстрадало… Для новеньких только старт. И они пройдут путь от надежды до отчаяния. Адовы круги людей, заработавших наказание, – работа Кромкина.

Непонятная тревога. Усольцев, и у него тревога.

– Фигурант повесился?

– Нет. Но мог бы… Все трое могли бы. Утром звоню в тюрьму, мол, как там ребята?.. «Брали на допросы». Кто, куда?! Этот, – жест надо лбом, как шляпа, – хуже любого уголовника.

– …и сухенький?

– И он. Шеф и «герой революции» в кабинете. С видом не геройским: «Что делать, делать нечего»… Цитирую: «Допрос (такого-то) провёл следователь ГП Долгиков А. А..» «…Это ты убил Хамкиных?..» «Какие ещё Хамкины!..» Ответы один в один.

– Вот и планируй…

– Нет, каково! Берём, называя одну причину, а вопят о другой. Негодяев много… И не только в рядах негодяев. Нетерпеливые…

– …но из органов не уходящие.

Тюрьма – это феня. Однокоренное немецкого «турм», башня. В таковых и находились преступники давних времён. Данная «турма» рядом с прокуратурой. Какие-то пять минут – и ты в кабинете начальника «турмы»…

– Вот на Филякина. Колодникову дана ориентировка: нужен немолодой, кто знал Ферреру.

«…Вталкивают одного хмельного парня. Ударяет по нарам рукой: “Какую курву надо благодарить?!” Бакланит на нормальном языке, на фене, матом и на иностранном немного. Говорю: ты мне напоминаешь одного человека. У него такая-то кликуха… “Ты кукушка?“ Отрицаю. А он: „Меня путают с Ивановым. Мы тёзки”».

– Немного сообщает это сообщение. Ко мне его…

– Кого? Серебрянникова?

– Тёзку Иванова. А Серебру напомни: не болтать – золото.

– Да, немного не так…

Главный в тюрьме Тупохвостов не тупой, каким является его второй зам Колодников.

– Ну, где, когда милиционера в августе?

– Сон, блин! Как мы у дома отдыха в бору с Алёшкой! Первый гриб пацана! Белый…

– Ладно.

– Я не вру, Семён Гершевич!

Времени в холле на часах! Свои, как и портмоне, дома. Рулетка и лупа в кармане.

У кабинета майор:

– Меня хвалил Александр Александрович (имеет в виду Долгикова). – Звезды подполковника ближе. – Это доклад Слободина.

«Мы во дворе дома номер шесть. Наболдин идёт в дом разыгрывать пьяного. В одной из комнат москвичи. Они в доме отдыха. Чамаев предлагает наведаться в квартиру. На лыжном катании он был в свитере, без шапки, с шапкой волос, а тут надевает тёмные очки, бороду… Он даёт ориентировку: пары нет. Только „миленькая брюнетка“. Объект явно в квартире. Иду выманивать фигуранта. Объект выходит на крыльцо. Бойцы его – в автомобиль. Объекта увозят. Мы с Наболдиным идём в квартиру, где делаем обыск в комнате, кухне и ванной. Слободин В. И.».

– Чамаев убирает маскировку. И в квартиру на обыск. Протокол, да вот это…

Записка фигуранта – дополнительный материал для графолога.

– Рубильник…

«Дома, кроме объекта, женщина. Рубильник с двумя вёдрами в одной руке, идёт дорожкой ледяной на параллельную улицу, где водопроводная колонка. Мы – следом. Набрав воды, он идёт обратно. Мы – на захват…»

– Найдено?

– Ничего! И…

– Долгиков говорит: «Мой конёк».

Шуйков (пока майор) в недоумении:

– Он матрасы резал.

– ?

– Да вот и я думаю…

– Где дом отдыха «Металлист»? Филякин находился там. Его жену…

– Будет.

– И тех, кому в стену палят. Они контактируют с участковым.

– Как ты догадался?

– По запаху.

Майор уходит.

– Что делать! Как дела, Святоний Кондратьевич?

– Никак.

– Вот! – выкрикивает Сухненко. – Семён Григорьевич, вы, наверное, не тех…

– Да, «ТТ» Фили (его палец)! И он у Крыловых в стену, а у Хамкиных – в пол! Еду я мимо: шторы не тонкие. Никаких деталей не увидеть! А девица плетёт: и нос будто длинный (у Фили нормальный), и оружие в руке! – Вольгин вновь о деле, над которым не работает.

– А паренёк… Он из немцев и говорит немного неправильно, наверное, ему удобней говорить по-немецки: «Не уголовник я, а высокообразованный индивид!» Он где-то учится? – «Мудрый прищур» парторга.

– На фабрике ремонтирует оборудование, – ответ Кромкина.

Дол гиков долбит:

– Командировка к концу. И я не увижу, как вы будете их выпускать…

Чамаев довольно:

– Мы надеемся на хороший результат.

Благодаря «герою революции», как называет его Усольцев, никакой революции. «Парилку» покидают. Правда, не все:

– Так и не найдены убийцы студентки Голубевой! Ну, что делать!

У кабинета глава оперов.

– В подвале нарыть пальцев с тайника.

– И убрать наблюдение…

– О, нет!

– Не всех крутанули¹?

– Вполне вероятно.

– Ладно, напомню капитану Мазурину, чтоб аккуратней.

– Да уж напомни.

Владельцами тайника налеплена на ящик нитка, которую капитан и его команда обрывают, не налепив обратно. Хотя могли и крысы… И те и другие не «идут в сознанку»².

– Любопытный факт: в том доме, где Крыловы, работник тюрьмы… Это он у тебя в холле, в форме контролёра?

– Ну да. Ему в стену…

– И ты был прав! Вонь от его дверей! Тюремный контролёр – свиновод! А Чурбаков бывает у него.

– …и тем вечером?

– Да какая разница?! Входи! Садись, – по-хозяйски Шуйков в кабинете Кромкина, – пока не посадили… У тебя дела с этим, – листает блокнот, – Брюхановым?

– Никак нет, товарищ майор!

– У некоторых прямо в центре города ферма… На твоей территории… Да ладно, не дрейфь. У свинодела был в конце января?

– Повестки ребятам, когда на улице Нагорной…

– А двадцать шестого? Брюханову в стену ба-бах!

– Как это «ба-бах»?

– Те ребята… Вот так ты ведёшь участок!

– У меня на контроле, товарищ майор.

Кромкин даёт бланк.

– Двадцать шестого января я был у Брюханова, и в двадцать тридцать… – диктует майор, – в квартире номер десять гремит выстрел… А теперь давай друга…

– Наверное, хватило бы и одного… «фермера»?

– …но с ментом железней. – У майора в улыбке пять «железных» коронок.

– Ну, ты, канатоходец…

Входят любители свинины.

– Чурбаков, ты пока в холл, мы тут с Александром Андреяно-вичем пару добрых фраз.

Кромкин видел этого дядьку из окна микроавтобуса…«Рафик» на краю «Осинового оврага», напоминает об осиновым коле в древние времена варваров. Пуля в лоб куда гуманнее.

Но того фигуранта и на кол нормально: с жертвами он обходился примерно также… «ТТ» в немолодой, крепкой руке… Хлопок! В прокуратуре «поправка нервов». Кромкин у кромки алкогольного падения. Но не падает, обивая плечами коридор в квартире на улице Декабристов, не терпимых к правлению царя. Вопль Людмилы: «Как ты мог так напиться!» Больше на расстрелы не ездит.

– Андреяныч, характерный хлопок был?

– Был, товарищ майор!

– Вы оба, и Чурбаков, и ты… Он любит отбивные твоего, Андреяныч, мясокомбината. Н-да, прикрыть бы это твоё дельце… У них много пушек?

– Ружьё для охоты. Как-то предлагают мне, мол, денег нет…

– А у тебя, Андреяныч, денег навалом, – со свинским намёком.

«…Выстрел был. У них умеют. Даже бабка. Но в квартире впервые. Крик! Не убит ли кто? В коридоре у открытой двери Крыловых соседка, говорит: никто не убит. Брюханов А. А.».

– Да баба моя! А я чё? Велят ликвидировать – ликвидирую, – ответ палача, кем и подрабатывает.

Подаёт бумагу: «Я, Брюханова А. А., двадцать шестого января услыхала выстрел… Мой муж любит стрелять, но только не в дому…»

– Из чего?

– Из пистолета… Могу идти?

– Давай.

– Там в коридоре Юрка. Он в техникуме совторговли, – уходя говорит отец.

– На этого совторговца кое-что не советское.

Отец в форме надзирателя, а сынок в таком же импортном плаще, как на его соседе Крылове.

– Где находился двадцать шестого января в одиннадцать?

– Дома.

– Говорят, контрабанду гоняешь. Выстрел у Крыловых?

– У меня нет с ними общей стенки.

– Может, будет. Давай информацию о них!

– Я бы рад, но нет у меня ничего!

– Но тогда ты их засёк, – напоминает Кромкин.

– Мы с ребятами бегаем, а Крыловы в дровянике пистолет прячут. Меня обещают утопить.

– И где он?

– У них, наверное.

– А марка?

– «Вальтер». Им пять лет дали.

«И тебе бы годик», – Юрка Брюханов не улавливает эту идею.

Торговцу музыкой велено уйти.

Отбыл и майор с видом ударно выполненной работы.

Руки Кромкина перебирают бумаги, будто ноты, по которым ему играть.

– Гляди-ка! – Усольцеву. В «Деле» фото. – Копия Эккерман.

– Кто такой?

– Биограф Гёте. Эрудиция Лолиты (ну, этой девушки из Риги), и правильно: на портрете в книге вылитый Генка-Рубильник.

– Напоминает бубнового короля. Все короли прямо и только один боком.

– Давай игру. Не в карты, но этот король будет козырным тузом. Его ответы: «…Ты убил пятерых?» – «Чтобы в таком обвинить, надо иметь немало козырей. А это неумственная клевета».

– Мощно выражается парень.

– Так и в протоколе, вёл друг Вольгина, ну, этот, как его, новенький…

– Мешковатых.

– Да? Такая фамилия?

– Его отец – директор торга.

– Я не контактирую. Не пользуемся блатами…

– …не дружим с Мешковатыми.

– «Кто твои друганы?» – «Мои друзья – музыканты. Я высокоумственный индивид».

– Да, «высокоумственный» протокол.

– Фамилия Мельде. Он – немец?

– Вывод Сухненко.

Агентурное сообщение (источник Берёза): «Нахожусь в камере с парнем (фамилия Мельде). Он арестован на ледяной дорожке от водопроводной колонки к дому с двумя вёдрами, полными воды. Говорит: “Я – высокородный субъект”. О том, по какому обвинению он тут, не даёт ответа».

Агентурное (источник Берёза): «…Родители Геннадия Мельде – немцы, дали ему имя Генрих. В ранние годы он кантовался в детдоме. “У меня тут плохая мелодия”. Якобы, чуть не убийство на улице Нагорной. “Ты – убийца?”– спрашивает Дундуков. “Такой, как я, никогда не признается”. – “И ты не признался, хотя грохнул кого-то?” Он готов не говорить “того, чего не надо”. “Яумею вырубать некоторые тумблеры головы и тела”. Дундуков в хохот. Я говорю: „Ты, Гена, видно, йог?“ – “Я, – говорит с намёком на меня, – не какой-то желторотый птенец”. Мельде рядится под бандита. Но и на щипача не тянет. Готов к откровениям, но мешает Дундуков».

«Рекомендация: перевести Дундукова И. В. в другую камеру».

– Молодец щипач! – хвалит агента Березина Кромкин.

Обговаривают план.

Звонок Тупохвостову:

– Юрий Иванович? Надо в кабинет номер пять…

«Крылова!»

У каждого тут индивидуальный план работы по делу, которое ведут не они, а Кромкин.

Кабинет из двух комнат. В центре первой фигурант на табуретке лицом к свету и к Усольцеву. Дверь во вторую открыта, и там Кромкин (проглядывает бумаги). Этот молодой парень в рваной телогрейке. Дыры на коленях коротковатых штанов. Одет не на его уровне. В оперативном: «…пальто новое, дорогое», а на катании с гор: «…свитер фиолетового цвета с белым орнаментом». Вид фанатика. В таком-то состоянии он любые тумаки выдержит. «Молодая гвардия», Рахметов, который на гвоздях… Облик «высоко стоящего индивида». Внутри наивный мальчик.

– Предъявите мне верные примеры о моих делах. Только тогда буду говорить.

– Ну, да. – Тихое. И – крик: – Это ты убил Колпаковых! Это ты удушил милиционера Дружелюбова! Это ты ограбил не виноватых торговцев плохими цветами! Мы знаем о тебе давно. С малолетки вор и бандит!

Горделивой мины как не бывало. На данный момент он и не в тюрьме, а в ТЮЗе, удивлённый ребёнок, с которым общается Карабас Барабас.

– Ты утаиваешь имя! Правильно говори имя, отчество и фамилию! Генрихом называешь себя?

– На-зы-ва-ю.

– Генрихом Иоганновичем, так?

– Т-а-к…

– А национальность? В твоём паспорте как?

– Ру-русский.

– Именно! Враньё не поможет тебе! Прикинулся немцем, сколотил банду для нападений на мирных людей! Немец! Ну-ка переведи: ихь бин хойте кляссендинст. Какой ты немец, это школьная программа! Как руководитель банды, ты отнимаешь у народа еду, боты «Прощай молодость» и… водку!

Кромкин подавляет хохот:

– Это неправда…

– Ты в банде главный!

– Я не… Не могу быть каким-то главным… – Лепет мальчугана, таковой и в двадцать пять лет.

То, что «главный», ему льстит, но, не дай бог, пойти по какому-либо делу как организатор.

– А я утверждаю – ты главный! Фамилия как?

– Ме-ме-ме…

– Твоя банда – это «Банда Мельде». Как твоё имя?

– Ген-на-дий…

С мольбой глядит в комнату, где мирно работает Кромкин, готов кинутся к нему, как ребёнок, к доброму воспитателю детдома с жалобой на злого.

Наконец, Кромкин к ним выходит:

– Ну, как вы тут?

– Да вот, главарь. Его гаврики идут в сознанку.

Кромкин не успевает до конца выключить улыбку, для фигуранта – огонёк во тьме.

– Генрих…

– Генна, – блеет вымуштрованный.

– Да ладно, фамилия у тебя не Иванов, а Мельде. Имя Генрих тебе идёт.

– Я понял крик на немецком!

– Мой коллега строг. Но справедлив. Наверное, путаница. Ты не похож на убийцу и негодяя.

– Я – музыкант!

– Училище на пятёрки? (Для Кромкина не тайна его биография, в которой никаких пятёрок нет.)

– Мне и школу не удалось…

– Но природных данных, наверное, довольно?

– Нет! Ноты кое-как. Хотя могу играть и без нот. Я на трубе… Я трубач.

– В музыкальную я, например, ходил бес толку. А какой у тебя репертуар?

– Моцарт, Верди… Армстронг, Эдди Розен…

Пальцы будто давят кнопки на трубе. Голову в профиль «рубильником». Кромкин немало играет без нот, но не так бегло, как во сне накануне дела о трагедии в доме Хамкиных.

– Видимо, Генрих, не ты убийца и грабитель, а твой однофамилец. Повторите, как того бандита?..

– Мельдов Иван Геннадиевич. – Ответ коллеги, который, купируя хохот, глядит в окно.

Там троллейбус мимо стадиона, далее улица Нагорная…

– А я Геннадий Иванович (в русской конфигурации). А в немецкой – Генрих Иоганн. Какой-то неразумный орангутанг болтает, а вы меня – с ног (падают вёдра с водой, одно на ногу), пытаете в подвале…

– Выходит, Генрих, о «банде Мельде» неправда? Так?

– Неумная клевета! – Ухмылка. – Мельдов! Вот его и ловите! Музыкант поймёт музыканта! – надменно глядит на поверженного Карабаса Барабаса.

Тот в борьбе с хохотом. Обнаглевший фигурант этого не видит.

– И какое время будет тянуться эта проверка о том, что я никакой не бандит, а индивид, который и мухи не убьёт?

– Ну, дня два, Генрих.

– Два дня! – брезгливо оглядывает телогрейку (в дырах вата) и наглеет ещё на октаву. – Я не требую белый концертный пиджак, который у меня есть, но одежду другой конфигурации хотел бы иметь.

– Да-да, Генрих. На тебе бумагу. Пиши: начальнику следственного изолятора Тупохвостову Ю. И. от Мельде Г. И. Прошу разрешить мне посылку…

Болтлив, как тот, кому удалось миновать беду:

– Не бандит, но я тот, кто укрепляет волю. Умру под пытками, но не выдам вредных для меня вариаций. – И без перехода: – А колбасы? Сестра купит, она работает на главпочтамте оператором в отделе ценной корреспонденции. – Горд и собой, и роднёй: – У неё имя правильное – Эльза Иоганновна. Я ведь тоже Иоганнович. Но в детдоме каким-то Ивановичем…

– Дополни про колбасу…

Дополняет.

– Генрих, кто твои друзья? Мы должны опровергнуть неверную информацию.

– A-а… У меня музыканты! Фредди, Гарри… Мы играем для комсомольцев, пионеров и других ребят… Э-э… мелодии советские… – И называет русские фамилии этих Фредди и Гарри.

Когда его уводят, Усольцев:

– Мало дел по делу, так ещё и переделывать! В театральном эта скороговорка пригодилась бы.

– А ты бы пригодился в театре для детей. Надо же: «У народа водку отнимал!»

Хохот…

– Вы мама Крыловых?

Старовата. Хотя не первое уголовное дело деток ненаглядных. Воруют винтовки, идут на большую дорогу, грабят (отнятый бумажник фигурирует в деле). Клиенты милиции и в более ранние годы. На вокзале оба карманники. Уличаются в мордобое. Неудивительно: из колонии выходят бандитами. Удивительно другое: более пяти лет тихо. Правда, процент раскрытых дел невелик…

– Бабушка.

…«Гера, умоляю! Отдадим ребёнка на стадион пионеров! С этим Филей он мог утонуть в ледяной воде!» – «Мама! Он мне помог вылезти!» В поликлинике дают добро, но в таком деле необходимо авторитетное мнение. «У Яши друг».

В кабинете фолианты. Натёртый паркет. Песочные часы. Одни огромные. У них дома маленькие, и он любит наблюдать, как песок утекает в нижнюю воронку. Дяденька с бородой рекомендует бег на коньках. Многовато денег берёт, но мнение «настоящего доктора»… «А эти реально, в принципе (так говорит папа) перевернуть?» У доктора улыбка: «Какой умный пациент! Да, «в принципе», реально». Но ни одни не перевернул. Мама делает большие глаза ещё больше, не одобряя любопытного «пациента».

В той квартире доктора, вернее, не доктора, а его внуков никаких таких часов. Да и время в ином ритме. У Кромкина каждая минута на счету, пока старушка и ребёнок вне дома. На кону карьера. И не догадывается: он в квартире «настоящего доктора», тем более что кабинет, в котором они были с мамой, за другой дверью, откуда (ну, и ну!) кукарекает петух, пахнет скотным двором.

Фамилию доктора не упоминают дома. Вот баснописец, о волке, у которого неплохой аппетит… В голове кликухи³ фигурантов, фигурирующих в агентурных, оперативных докладных как негодяи, вероятно – убийцы, а не интеллигенты в пенсне. Доктор Крылов. И эти Крыловы. Прямые потомки. Тот им родной дедушка.

А это… докторша.

Февраль – враль: капель, а на другой день лёд, на который хитро падает снег, друг грабителя и враг сыщика (мало сыщет на нетронутой белизне). И эта дама двойная. Недаром её день рождения второго февраля. То гордая и бойкая, то болтливая и невменяемая…

…В квартире идёт нормальная работа. Пуля, «иголка», крупица драгметалла в горе дурной породы, но вынута и в кармане кителя. Далее книжки… Молодая, идеально прекрасная девушка и ребёнок за перегородкой. Но не бабка. Монолог: «Верующих хватаете!» Ну, какие гады, думает он, им плевать на матерей.

Наконец, закончен обыск. Бабка идёт к двери. «Пьера арестовали». – «Когда?» – «Летом». А тот визит в марте… Мир тесен. И тесен иногда нелепо. «У вашего прадеда фамилия с буквой “д”: Кромкинд». – «У меня без “д”». – «А какая должность?» – «Прокурор-криминалист». – «В такое время!» – «А, какое… время?» – «Тридцать седьмой год…» Глядит в бинокль с обратной стороны, находясь далеко. «Вы племянник Яши Строкмана. Он погиб на войне. А Евгения с дочкой в новой квартире. А дед ваш Соломон Кромкинд – управляющий на руднике, на Строгановском. Я Строганова в девичестве. А тогда кабинет Пьера в квартире Брюханов, пардон, Брюхановых. Из Вятки они».

Неверный вывод – будет болтать. У неё двойственность натуры.

– Никакого выстрела в квартире.

Приводят Мельде.

– Вы его знаете?

– Пардон, где моё пенсне? – Рытьё в древнем ридикюле.

Очки, какие в аптеках. Одной дужки нет. Внуки удивляют: могли бы новые купить.

Надев окуляры:

– Незнакомый мне джентльмен.

– Внимательней: он одет не так.

– Впервые вижу.

– Мельде…

– Я… не…

– Генрих, ты нам говоришь правду, а мы проверяем твои правдивые слова. Мы ведь найдём (такая работа) и давние твои контакты…

– Ладно, это бабушка Крыловых.

– Дурачок ты, батюшка! Они тебя впутывают в заговор. Пятьдесят восьмая…

– Наталья Дионисовна, вот эту бумагу предъявите на выходе.

– Она думает… другой год?

– Генрих, ты на нервах, но твои товарищи не только музыканты, а Крылов, например, и он, как ты, деятель культуры…

– Да, этот… Но я с ним не так…

– Ладно, выдам тебе как умному индивиду новую информацию: ты не причастен к Мельдову и его банде, но в другом деле мы никак не найдём оружие, а один товарищ (кто – не могу выдать) находился рядом с братьями Крыловыми, когда они про тебя говорили: «Мельде у нас бабахнул!»

– Я в тот вечер дома!

– Двадцать шестого января?

– Ну, да… – нехотя.

– Генрих, верю тебе, правдивому индивиду! Изложи правду об этом инциденте…

– Ладно, в полной конфигурации этого юридического дела… И могу домой?

– Немного проверим.

– С чего начать?

– С Крылова младшего. Где вы познакомились?

– В одном неприятном месте.

– В учреждении номер 1317. Так?

– Давно и нет охоты об этом говорить. А на воле в «Гамлете» он Гамлета играет, я флейту, но на трубе… А инцидент был в понедельник, в кафе дэка Дэзэ. Там я пиво пью, вдруг Крыловы. Ну, и говорят, улыбаясь, что мой друг Мишель…

– …улыбаясь?

– Ну, да, мол, такой он гусар…

– Револьвер какой марки?

– Не револьвер… Не имею понятия!

На бумаге: «Двадцать седьмого января я пил пиво в кафе ДК имени Дзержинского. И вдруг подходят братья Крыловы. И говорят о том, как у них в квартире М. С. Крылов произвёл выстрел из какого-то оружия. И с того дня я с братьями не виделся».

Мельде отправлен в камеру.

Другой фигурант «делает заявление»… Форма – монолог. Эмоций – одуреть! Ну, будто находишься не в кабинете тюрьмы, а в первом ряду партера. Кромкин повидал гадов. Этот немного удивляет.

Громко, не глядя на публику. Наверное, репетировал… на нарах:

– Как меня могли в таком обвинить! Бабушка, Сержик (это дорогие мне люди), недочитанный Кант… Там мальчик! А у меня племянник… Вы думаете, я могу ребёнка убить?!

«Можешь», – готов ответить зритель (этот актёр, не как Усольцев, – дилетант).

– Кровавый пир! Ха-ха-ха! Я не могу убивать! – Энергия ударяет в галёрку (тут её нет). – Я – интеллигент! Мой дед врач. Грандмаман говорит на двух иностранных языках! И на каких фактах вы обвиняете меня в кровопролитии?

Антракт.

– А никто в этом не обвиняет.

Будто вырублен водопроводный кран с горячей водой. Удивление, недоумение…

– В квартире выстрел. Участковый милиционер на тот момент у Брюхановых. Ищем «ТТ». И мы с того дня ведём наблюдение…

Гладит шрам на горле, оттянув ворот «водолазки». И у Кромкина такая, надевает в гости. Не в мундире же идти к родным и товарищам, не говоря о любовнице, которой нет? Этого прямо от любовницы в «воронок»…

– Девятого февраля вы входите в дом в переулке Шнайдера. В подвале в клети находим «ТТ» убитого милиционера, а пулю в квартире.

– Великолепно работаете, – хрипит. Вылитый самурай. Немного – и харакири.

– Миронова ты?

– Я купил!

– Портрет продавца…

– Где теперь его… Что мне будет?

– До одного года или штраф. – (И Филя лелеял этот вариант.) – Фотографии понадобятся у тайника, чтоб дело отправить в суд.

– Будьте добры, ваше имя и должность?

– Советник юстиции прокурор-криминалист Кромкин Семён Григорьевич…

– Ого, какие люди, а дело вроде маленькое.

– Табельный милиционера. Убитого.

– Ах да, продавец наверняка его убийца!