Buch lesen: «Венец Фемиды»

Schriftart:

О, зло людское! Как бы мне придумать
С тобой сразиться в страшном поединке,
Чтоб изрубить твои глухие корни,
Чтоб истребить твое глухое семя,
Чтобы убить твое глухое сердце…

Владимир Солоухин

…Зачем вся дева, раз есть колено.

Иосиф Бродский

Издание осуществлено при содействии «Литературного агентства Ольги Рубис»

Часть первая
Агата

День первый

Я проснулась. Или очнулась?

Вокруг плотная тьма. Ночь?

Я лежу. Не на кровати – на чем-то твердом. То есть я не дома. Где?

Укус комара – это больно. Вот только не знала, что от него можно потерять сознание.

Или не от него? Но я помню: укус в шею – и сразу в глазах потемнело. Ноги начали подгибаться – и…

И? Что было потом? Не знаю.

Но я жива. Я все-таки пришла в себя.

Только в глазах еще темно. Так темно, что я не вижу даже очертаний своего тела.

Или его нет?

Или я не пришла в себя?

Или я ослепла?!

Но…

Но звуков тоже нет!

Ни голосов, ни житейского шума – того, что мы обычно слышим вокруг. Будто планета вымерла. Или я с нее улетела. Куда-то далеко, где нет жизни. В космос.

Где же я?!

Есть ли я хоть где-нибудь?

Кажется, будто в этой слепой черноте тело мое растворилось…

Или я все же умерла?

Или хуже – меня закопали живой?!

Иначе почему я ничего не вижу? Ничего не слышу?!

Мысли бились о черепную коробку, как внезапно оживший покойник о крышку гроба. Ужас сковал меня до такой степени, что я боялась пошевелиться: вдруг больше нечем шевелить? И от меня осталась только мятущаяся от страха душа, а тело куда-то делось?

Неожиданно мой слух различил звук. Тихий, едва уловимый – но это уже было счастье.

Звук моего дыхания.

Я дышала.

Значит, тело у меня есть. Я жива!

И я отважилась пошевелить руками. Удалось.

Потом подвигала ногами. Тоже получилось!

Так… Я жива, и тело меня слушается. И даже, кажется, нигде не болит. Значит, я не ударилась, когда падала.

Или я не падала?

Но ведь должна была упасть, когда потеряла сознание… Разве нет?

Неважно. Главное, я жива. И дышу. И слышу свое дыхание.

Теперь нужно проверить, на месте ли глаза.

Я поднесла руки к лицу, коснулась бровей, осторожно, робко переместила пальцы пониже…

Глаза на месте!

Значит, я не вижу оттого, что видеть нечего.

А нечего видеть – потому что вокруг густая чернота.

Я вдруг поняла: когда говорят «глаза привыкли к темноте» – это значит, что свет все-таки был. Хоть крошечная щелочка, пропускавшая хоть крошечный лучик. А без этого лучика можно без толку таращиться во тьму до конца жизни…

Телефон! Можно им посветить!

Где же он, мой телефон? Я пощупала карманы легкой куртки, которую надела утром, – пусто. Приподняв ягодицы, проверила карманы джинсов. Мобильного и там не нашлось. Может, он в сумке? У меня была с собой небольшая сумка, точнее холщовый рюкзачок, с которым я ездила повсюду: удобный, вместительный, немаркий.

Я поводила руками вокруг себя.

Ничего. Только твердая шершавая поверхность, на которой я лежала. Я ее легонько поскребла. Дерево. Деревянная кровать?

Что еще может быть деревянным?

Не гроб же, в самом деле…

Не гроб?!

Я медленно подняла над собой руки, деревенеющие от страха.

Они не…

Уф-ф-ф, они не уперлись ни во что. Надо мной был воздух.

Значит, я…

Надо сесть. Так будет лучше думаться.

Хоть надо мной ничего не нависало, я все же предпочла резких движений не делать. Нащупав край лежака, я осторожно повернула к нему колени и опасливо спустила ноги, гадая, что ощутят мои ступни… Почему-то представлялся клубок змей, как в фильмах про поиск сокровищ. Хорошо, хоть кроссовки на мне!

Однако ноги повисли в пустоте. Получается, надо мной был воздух и подо мной был воздух. Что же это такое? Где я?

Несколько секунд я сидела неподвижно, стараясь справиться с паникой. Вопросы снова зароились в моем мозгу – бесполезные вопросы, поскольку на них не было и проблеска ответа. И я отмахнулась от них. Лучше сейчас заняться исследованием места моего пребывания…

Или правильнее сказать – заточения?!

И снова паника взметнулась во мне, как полотнище флага на ветру.

Тсс, Агата, тихо, тихо. «Давай без надрыва, девочка. Нервы надо держать под контролем», – часто говорила мне бабушка, и ее наука выручала меня уже не раз. Может, и теперь выручит… Главное, думать о другом. Продолжать исследовать местность, к примеру.

Я принялась вертеть головой, будто надеялась что-то разглядеть в этой адской черноте. Зато место укуса напомнило о себе легким жжением, и я потрогала шею. Да, небольшой бугорок на коже, похожий на укус комара… Но от него ведь сознание не теряют!

А от чего теряют?!

Стоп, стоп. Нервы под контролем, да, бабушка? Рассуждаем спокойно: я жива и у меня ничего не болит. Сознание можно потерять от удара по голове, в кино такое постоянно показывают. Хотя тогда бы голова болела. А еще можно потерять сознание от…

Вот не знаю. Голова и на месте, и не болит, только ничего умного в нее не приходит.

Ну и все, хватит гадать. Исследуем дальше.

Я принялась водить руками вокруг себя, пытаясь определить контур лежака. Он оказался довольно узким, сантиметров семьдесят, может восемьдесят. Но, главное, с его противоположного края тоже была пустота! Будто я висела в воздухе.

Я снова легла, на этот раз на живот, и медленно поползла вперед – то есть в ту сторону, где находилась моя голова, – ощупывая поверхность. И вдруг она закончилась, а за ней снова оказалась пустота! Божечки, я в космосе, что ли?! Дрейфую на узкой, как в плацкартном вагоне, полке в черном пустом пространстве?

Плацкартные вагоны я видела в кино. Бабушка мне рассказывала, что когда-то она с друзьями в таком вагоне до Черного моря добралась. В экономклассе, как сказали бы сегодня… А у меня что, плацкарт в космосе?

Аккуратно развернувшись, я поползла в обратном направлении, с ужасом думая, что и за краем другого торца меня поджидает космическая бездна…

Жуть. Она меня действительно поджидала! С ума сойти. Как такое может быть? Невероятно. Нереально, невозможно.

Я перевернулась на спину и уставилась в темноту. В ней не начертились письмена с подсказкой, нет. Но на мой риторический вопрос мозг неожиданно выдал категорический ответ: никак. Не может такого быть, и всё!

Я снова легла на живот, подтянулась, ухватившись за торец, и проползла подальше вперед…

И – ура! На некотором расстоянии начинался другой лежак! Тоже деревянный и примерно такой же ширины. По его краям шли вертикальные металлические рейки. Держась за них, я подтянулась поближе и принялась ощупывать поверхность лежака, решая, стоит ли туда перебираться…

Как вдруг мои пальцы наткнулись на что-то металлическое. Что-то небольшое… плоское… По форме похожее на банку… Неужели консервы? Я перебрала еще несколько банок разной формы, овальные и круглые. Если это не консервы, то даже не представляю что…

Подумав, я бросила одну вниз. Судя по звуку, космос оказался конечен. Банка приземлилась не так уж далеко внизу, глухо шмякнувшись об пол.

Что ж, можно делать первые выводы: это подвал или сарай, тут хранятся консервы.

И теперь тут хранюсь я. Не на плацкартной полке в космосе, а просто на полке. Как консервы. Одна большая консерва.

Почему?! Стало снова страшно от вопросов, загудевших пчелиным роем в моей голове. Ведь раз я в подвале, значит, кто-то меня сюда принес… Положил на полку… И запер… Зачем?

Нет, не буду об этом думать. Нужно заниматься делом: изучать помещение. Может, какая-нибудь дверь найдется… Должна ведь тут быть дверь?

Но сначала необходимо слезть с некосмической полки. Или спрыгнуть. Высота, как помогла установить банка консервов, невелика. Однако прыгать в черноту было страшно…

Я снова нащупала металлические рейки, ухватилась за них обеими руками: вроде бы крепкие… И решилась, ухнула вниз.

Рука моя все еще держалась за рейку на уровне подбородка – то есть высота оказалась меньше моего роста. Точно не космос.

Дотронувшись до ребра полки, на которой недавно лежала, я пошла вдоль нее, скользя пальцами по шершавой поверхности. За полкой с консервами оказалась третья с какими-то коробками. За ней четвертая, тоже забитая коробками и объемными пластиковыми пакетами. А дальше обнаружилась голая стена с шершавой штукатуркой… И вдруг пальцы мои нырнули в пустоту. Я потеряла равновесие, переступила с ноги на ногу, чтобы не упасть, гадая, что это за пустота такая.

Раскинув руки в стороны, я осторожно водила ими в темноте, пока не определила: передо мной проем. За ним, наверное, другое помещение.

И что делать? Где-то ведь должна находиться входная дверь. Не в другую комнату, разумеется, а на улицу, на воздух, на волю. В общем, выходная дверь. Но где же? Тут или там? Идти в проем или сначала закончить осмотр в этой комнате?

Ха-ха, «осмотр». Это от слова «смотреть». Только смотри не смотри, все равно ни зги не увидишь.

Я не знала, что такое «зга», которую нельзя увидеть, но как-то было понятно без толкового словаря.

Короче, не осмотр тут получается, а ощуп. И я решила сначала закончить ощуп в первом помещении.

Без сюрпризов, противоположная стена тоже оказалась увешана полками с ящиками и коробками. Или не увешана, а уставлена? Стеллажи?

Да мне без разницы вообще-то. Интересно было другое: когда полки закончились, то в противоположном торце обнаружилась дверь. Металлическая.

Я подергала. Заперто.

Выход за ней? Но ее не открыть. Я в плену у Синей Бороды.

В самом деле, я никак не могла предположить, кто меня здесь запер. И зачем. В воображении мельтешили всякого рода маньяки, о которых я читала, а также вымогатели, требующие выкуп у родных. Но денег за меня просить не у кого, а маньяк уже давно бы меня убил. Или как минимум связал, пока я была без сознания и не могла сопротивляться…

Об этом лучше не думать. Лучше вернуться и проверить, что во второй комнате.

Скользя рукой по краю стеллажей, я вернулась к проему и ступила в соседнее помещение. Держась стены, принялась его обходить. Сначала я нащупала большой шкаф. Очень большой. Дверцы были и внизу, и на уровне моей груди, и выше, а в ширину секций оказалось аж пять. А дальше обнаружились машины. Две гладкие прямоугольные металлические конструкции. Стиральная и сушильная, решила я. Посудомоечная, по логике, находится на кухне, а не в подвале.

Образ подвала – сухого, обогреваемого – становился все четче. Во многих больших домах я видела: постирочная комната находится внизу. И, между прочим, входная дверь должна быть именно в этом помещении. Ведь никто не станет таскаться по подвалу с кипой белья. Нужно, чтобы машины стояли у входа…

Значит, он тут! И выход тоже, естественно!

Я было двинулась вперед, как легкое дуновение воздуха погладило меня по щеке. Если бы не оно, я бы, наверное, даже не заметила этот серый прямоугольник. Темно-темно-серый, едва светлее черного.

Но все же светлее.

Там и есть выход, решила я. Мне туда!

Я уже почти достигла прямоугольника, осторожно перебирая ногами, как вдруг на темно-темно-сером фоне проступил черный-черный силуэт.

Большой.

Мужской.

И через секунду по глазам полоснул острым лезвием свет.

* * *

Дни стояли звонкие, яркие – осень уже на пороге, первые числа сентября. Лето, однако, не сдавалось: небо синее, облака белые, солнце горячее – все как положено по канону детского рисунка. Осень выдавала себя лишь деликатными мазками разноцветья в кронах да прохладцей, притаившейся в голубых тенях.

Сергей Громов, полковник УГРО, и Алексей Кисанов, частный детектив, пили пиво в саду «Эрмитаж». Любимое место рядом с Петровкой, 38 с тех еще времен, когда оба служили там операми. После ухода Алексея на вольные хлеба они не только остались друзьями, но и сотрудничали к обоюдной выгоде. Серега помогал частному детективу техническими и прочими средствами, которыми располагает полиция; Кис же (так прозвали Алексея Кисанова друзья) частенько приносил практически раскрытые дела, где полковнику оставалось только расставить финальные точки, грамотно оформить и получить для своего отдела награды да премии.

– Захаркина застрелили первым. Он праздновал день рождения внука в саду своего загородного дома, – повествовал Серега, утирая пену с губ. – Ребенку всего год, но Захаркин собрал, помимо родни, человек шестьдесят гостей, взрослых и детей. На лужайке накрыли столы, живая музыка, воздушные шары, артисты, клоуны, все шумели и веселились. Никто ничего не видел, не слышал, не понял. Просто «деда» вдруг завалился в кресле набок. Гости бросились к нему, хотели поднять, но в груди у него обнаружилась большая дыра от огнестрела. А выходное отверстие и того больше.

– То есть карабин. Снайпер?

– Он самый, – кивнул Серега. – Стреляли с крыши одного из соседних домов, хозяева которого уехали в отпуск. Расстояние приличное, больше ста метров, так что наверняка с оптическим прицелом.

– А второй кто? – спросил Алексей, потерев щеку, нагретую по-летнему яростным солнцем.

– Клешков. Тоже крутой бизнесмен. Его особняк в другом районе Подмосковья, но способ убийства тот же: снайпер. Пока жена отдыхала на курорте, Клешков с подругой развлекался. На курорт его как бы дела не пустили – бизнес, он ведь такой. И занимался Клешков бизнесом в собственном саду. Ну сад – это только название, скорее мини-парк. Возле бассейна обустроено что-то вроде зоны отдыха: и шезлонги тут, и душ, и большой обеденный стол под навесом, и мангал из камня. Музычка играла для пущей томности. И в самый интимный момент мужик вдруг рухнул: пулю словил. Ты же знаешь, это только в кино изображают аккуратную дырочку промеж бровей, а на самом деле у жертвы голова лопнула, как переспелый арбуз. Полюбовница оказалась вся в его крови и мозгах. Так голосила, что даже соседи услышали, хотя расстояние там от дома до дома будь здоров.

– Между первым и вторым убийством …

– Неделя.

– И метод одинаковый: снайперская винтовка.

– Одним выстрелом наповал.

– То есть профессионал. Вы поэтому два дела объединили?

– Не только, еще и пули оказались идентичны. Из одного оружия стреляли.

Алексей кивнул. Начало было достаточно интригующим, чтобы отвлечься от странностей, происходящих в его семье.

…Собственно, ничего особенного в семье не происходило. Просто любимая жена, Александра, последние дни вдруг стала необыкновенно задумчива. И нет, ему не показалось. Рассеянность в разговоре, ускользающий взгляд, некоторое недоумение в глазах – все это свидетельствовало о тайной работе мысли.

О чем размышляла Саша? Ему было невдомек, но спрашивать он не хотел. Не сейчас. Алексей считал, что нужно дать человеку время созреть, чтобы сформулировать свою проблему. Сначала для себя, а уж потом для близкого.

А он, Алексей, был близким. Ближе некуда.

Однако Саша молчала. Кис мучился, но тоже молчал. В уме перебирал множество вариантов, исправно гоня от себя каждый. И что Саша влюбилась в другого, и что у нее обнаружилась тяжелая болезнь, и что она беременна и не может решить, оставить ли ребенка… Чего он только не передумал! Впрочем, на больную Саша была не похожа: кожа, волосы светились здоровьем, как всегда. На беременную тоже: он помнил, когда она носила двойняшек, у нее сильно увеличилась грудь задолго до того, как увеличился живот. А сейчас она оставалась в своих обычных размерах. Тогда что? Неужто другой мужчина?

Нож в сердце.

Но Алексей уважал право любимой на размышление и давал ей время, чтобы принять решение. И уж тогда сказать о нем мужу.

Посему запутанное дело Сереги было весьма кстати, весьма. Отвлечься на несколько деньков, пока Александра созреет.

– Значит, киллер заранее подготовился к обоим убийствам, знал, кто-где-когда, – продолжил он разговор. – Между жертвами отношения были? Семейные связи? Мог кто-то из родни заказать обоих?

– Маловероятно. Захаркин с Клешковым дружили в юности, но уже больше шестнадцати лет не общались. По бизнесу тоже никаких связей.

– Однако киллер откуда-то знал о планах своих жертв. И о дне рождения внука, и о любовном свидании. Персонал опросили? Кто-нибудь к ним подкатывал, интересовался?

– Все дружно отвечают, что вопросов никто не задавал. Но и с помощью простой слежки можно было подловить нужный момент. Август, время отпусков, больше половины домов в поселке пустует, при элементарных навыках перелезть через забор и забраться на крышу к соседям нетрудно даже подростку, а уж профессиональному киллеру и подавно. Это только хозяевам кажется, что битое стекло по верхнему краю стены может их защитить. А вор накинул брезент, и никакие осколки ему не препятствие.

– Да уж… А погода хороша, в сад охота выйти, даже когда по телефону говоришь. Прогуливаешься себе с трубкой в руках, предстоящие дела обсуждаешь – а с соседней крыши тебя слушают. А уж если стрелок прихватил с собой чувствительный микрофон, то мог слышать разговоры не только в саду, но и в доме с учетом распахнутых в солнечный сад дверей. Узнать, и когда запланирован праздник у внука, и когда встреча с любовницей намечается… Камеры на доме, с которого стреляли, есть? Проверили?

– Обижаешь.

– И?

– В обоих случаях все камеры с той стороны, где киллер забирался на крышу, выведены из строя несколькими точными выстрелами. Звук никто не слышал, оружие было наверняка с глушителем.

– Хозяева отсутствуют, ладно, а охранников в этих домах нет?

– Сейчас граждане предпочитают сигнализацию. Электроника надежнее мужиков, которые якобы пялятся в мониторы наблюдения, а на самом деле кинушку-порнушку смотрят или в стрелялку играют. И дешевле.

– Ага-а-а, – протянул Кис, – мне твоя историйка нравится все больше и больше. Надо думать, улик на месте стрельбы не обнаружили?

– Правильно думаешь. Ни бумажки, ни соплей, ни волоска. Даже следов пороха немного. Судя по их контуру, киллер с ковриком приходил, с ним же ушел. И все свои следы унес. Мы крышу-то вычислили лишь потому, что там плоская часть имеется, на которой залечь можно. Остальные вокруг островерхие.

– И погода сухая.

– Башмаков не засветил, – кивнул Громов.

– Грамотный, гад.

– Грамотный, – согласился Серега. – Гильз тоже не оставил.

– А по пулям что?

– В пулегильзотеке карабин не числится, по старым делам не проходил. Скорее всего, оружие новое.

– И левое, – добавил Алексей. – Где такое нонеча приобретают?

– Ничего не изменилось с тех пор, как мы работали вместе, – усмехнулся Громов. – Теневое производство, хищение. Разве что Даркнет прибавился.

– Ясненько. А мотивы? Просматриваются?

– Очевидных ни одного, а вероятных – пруд пруди. По бизнесу, как я сказал, они не пересекались, общаться перестали много лет назад. Но дружили в юности и, похоже, бандитствовали по мелочи, когда еще салагами были. Нарыть толком ничего пока не получилось, но отцы обоих в «братках» ходили в областном центре, а пацаны то ли в деревне, то ли на дачах сдружились. Помнишь, какие тогда дачи были?

Кис помнил. Бедные скворечники на шести сотках, ничего общего с нынешней роскошью. Место летней ссылки жен с детьми, чтобы под ногами у конкретных пацанов не крутились да под горячую руку (а то и пулю) невзначай не попали.

– К середине нулевых бандиты-отцы – те, что дожили, – стали «уважаемыми бизнесменами», – продолжал Громов. – Пацаны подросли и по проложенной папашками дорожке тоже в бизнес вошли. Обзавелись женами, детьми, у Захаркина даже внуки.

– А почему они разошлись? Поссорились?

– Просто время развело. Эпоха летних дач и бандитской дружбы ушла в прошлое вместе с юностью. Делить им уже давно нечего.

– Между собой – нечего. Но убил-то обоих некто третий. Это с ним они что-то не поделили.

– В том-то, друг мой Кис, и проблема. Третий должен быть связан с прошлым, раз в настоящем у обоих ничего общего. А в прошлом слишком много наворочено. Молодняк под отцами-бандитами ходил, наверняка многим зло причинили.

– А что, разузнать нельзя? Раз они из одного поселка, сделать запрос в местное РУВД… Ну ты лучше меня знаешь.

– Понимаешь, после первого убийства, Захаркина, мы его молодыми годами не интересовались. А вот после убийства Клешкова, когда мы поняли, что у обеих жертв общее прошлое, сразу запрос и послали. Вчера. И сегодня утром нам сообщили: архивы местного отделения за девяностые годы не сохранились. Что-то сгорело при пожаре, что-то от воды размокло, трубы там прорывало несколько раз… Теперь не особо узнаешь. Компьютеров ведь тогда не было. То есть были, но не в отделениях милиции, как ты помнишь. Мужики из РУВД обещали поспрашивать коллег, вышедших на пенсию. Может, что-то вспомнят, чтобы хоть направление поиску задать.

– Серег, но я же не волшебник. Чем помогу, если старых дел не найти?

– Ну включись в мозговой штурм. Ты же любишь это дело, мозги поломать.

– Не знаю… Кто ждать будет столько лет, чтобы отомстить им?

– Говорят, месть – это блюдо, которое подается…

– Холодным? Чушь это, Серег. В «Крестном отце» фразочку использовали, и все повторяют. А фразочке двести лет, между прочим. Впервые ее в каком-то французском романе восемнадцатого века написали. Александра говорила, да я не запомнил.

– Сашка у тебя по части литературы сильна, – кивнул Серега. – Интеллигенция.

– Интеллигенция, – согласился Алексей. – А еще умница и красавица.

– Уж мог бы и не повторять. О том, как ты жену любишь, ходят легенды.

– А о том, как она меня любит, не ходят, что ли? – сделал большие глаза Кис. – А должны бы, – хмыкнул он. И снова с тревогой подумал о загадочной задумчивости жены.

– Да ладно, – заржал Серега. – Че, правда?

Друзья чокнулись изрядно опустевшими кружками.

– Погоди, а почему ты сказал, что фраза – чушь? Так всё и есть, грамотную месть нужно долго продумывать.

– В кино, ага. А ты, например, много ли таких «холодных мстителей» посадил? Хоть одного припомнишь? Зуб даю, что нет. Все твои мстители норовили отомстить обидчику если не сразу, то в ближайшие пару дней.

– Ну, это само собой. Так то ж народ простой. Водяры хлебнул – и вперед.

– Ага, а бандиты – народ сложный.

– Кис, но в каких-то особых случаях может ведь быть…

– Может, – перебил друга Кис. – Если чел психопат. Представь, жить долгие годы с одним желанием: причинить зло обидчику. Нормальная психика этого просто не выдержит. И потом, изготовитель «холодного блюда» должен был выжидать не просто удобного момента. Их наверняка было множество. Он ждал чего-то другого… Помнишь, у Пушкина… Нет, ну ты наверняка не помнишь.

– А ты, значит, такой крутой, Пушкина наизусть знаешь, да? Ты бы поскромнее вел себя, Кис, ведь не читал ты, это Сашка тебе цитировала, зуб даю!

– Разумеется, – усмехнулся Кис. Читать он читал, но разубеждать друга не стал. – Так вот, есть у Пушкина повесть «Выстрел». Там один злобный чувак несколько лет ждал возможности отомстить. И знаешь, чего именно ждал? Пока герой станет счастлив. Потому что раньше он жизнью не дорожил. А когда влюбился, тогда и прочувствовал цену жизни. Вот тут-то Сильвио, так злобного чувака звали, и заявился его убивать.

– Хм. Это, между прочим, версия. Ну, почти.

– Серег, прежде чем копаться в прошлом, давай закончим с настоящим.

– Так я же тебе сказал, мужики давно не в контакте.

– То мужики. А что насчет баб? В смысле, дам?

– Ты о ком?

– О женах. Их проверяли?

– Конечно. Но они даже незнакомы. У обоих мужчин второй брак.

– Да? И давно?

– М-м-м… Не помню точно. У одного года два как, а у другого, Клешкова, четыре, что ли…

– Ого. Тогда еще две версии тебе в копилку. Первая: прежние супруги, с которыми они развелись, сговорились, чтобы отомстить мужьям за неверность. Вторая: нынешние жены сговорились, чтобы поскорее наследство получить. Тем более что Клешков изменял и молодой жене…

– У Захаркина первая жена умерла, – перебил сыщика полковник. – Так что сговориться ни с кем не могла.

– Хорошо, одной версией меньше, – кивнул Алексей. – А новые супруги?

– Они между собой незнакомы.

– Серег, кто это сказал? Они?

– Да.

– Серег, они. Сказали.

– Да зачем им сговор? Наняла бы одна киллера, и все дела. Зачем искать жену бывшего подельника мужа? Сговариваться с ней?

– Как раз затем, чтобы отвести от себя любые подозрения. Чтобы мы с тобой сунулись в прошлое. И увязли там.

– Уж больно хитроумно…

– Однако исключить нельзя. Давай проверим этот вариант, прежде чем искать «Сильвио» в прошлом. Кроме того, в обеих семьях, как я понял, дети давно взрослые. Какие у них были отношения с отцами, как у них дела с финансами? Ущемляли ли их папаши, не страдали ли деспотизмом? Надо проверить, знакомы ли отпрыски между собой. Они ведь тоже могли спеться, чтобы поскорее наследство получить.

– Кис, ну говорю же: обе семьи утверждают, что между собой незнакомы. С кем там хороводились отцы семейств в «лихие годы», знать не знают. И, подозреваю, узнать не жаждут.

– Разыскать бывших отцовских дружбанов не так уж сложно, – гнул свое упрямый Кис. – Наверняка фамилии от папаши слышали, и фотки в альбомах небось есть.

– Знаешь, за что я люблю тебя, Кис? Как профессионала. За то, что у тебя всегда множество версий. Мы вот нароем одну, максимум две, и тянем ее потянем, как репку. А ты из тех же фактов с десяток способен набросать!

– О-о-о… – Алексей не понял, был это комплимент или подкол, и от ответа предпочел воздержаться.

– А знаешь, за что я не люблю тебя, Кис? – продолжал Серега. – Как профессионала. А за то, что у тебя всегда множество версий. Мы вот нароем одну, максимум две, и тянем ее потянем. Тут являешься ты и ровно из тех же фактов с десяток можешь набросать. И нам работу осложняешь! – дурашливо воздел руки к небу Серега.

– Наши недостатки – продолжение наших достоинств, известное дело, – хмыкнул Кис.

– Короче, друже. Сейчас как раз тот момент, когда новые версии очень нужны. Накидывай.

– Да без проблем, – усмехнулся Алексей. – Материалы мне перекинь, что сумели нарыть.

Они уже ударили по рукам и было разошлись, как детектив окликнул полковника:

– Серег, насчет фотографий семейных. Я бы на них глянул. Предупреди семьи, что я к ним загляну. Даже если у них вдруг рыльце в пушку, отказать не посмеют: ведь они должны быть заинтересованы в поимке убийцы, верно? Или сделать вид. Ну вот, я к ним на чай заеду.

* * *

Руслан больше размышлял, чем писал. Фразу печатает за несколько секунд, а думает над ней несколько долгих минут. Это его злило: роман в подобном ритме никогда не закончить! В то же время Руслан знал: иначе он не сможет. Никогда не будет он коммерческим писателем, тяп-ляп, лишь бы деньги получить поскорей. Сколько бы времени ни заняла книга, она должна быть отличной. Это единственный критерий.

«Воспаленный глаз солнца закатился под лиловое веко ночи…» Руслан смотрел на фразу, будто дыню на ладони взвешивал: спелая ли? Сладкая? Брать?

Фраза красивая.

Но нужно ли писать красиво? Вот в чем вопрос.

Закат над просторами моря всегда потрясал Руслана своей мощью, космической неизбежностью угасания огненного шара в морских водах, трагизмом разлучения планеты со своей звездой. Каждый раз он подбирал новые эпитеты и сравнения. «Солнце яркой медной монетой закатилось в щель между небом и морем» – когда вечер чистый, светлый. «Солнце тонуло, захлебываясь морем» – когда море неспокойное, идет волнами. «Горизонт медленно заглатывал солнце» – это когда закат исполосован багровыми облаками…

Таких метафор он мог придумать множество. Только вот до сих пор не мог решить, нужно ли. Может, «солнце село, наступила ночь» – лучше? Коротко и ясно.

Но ведь нет образа. Никакого вообще. Картинки нет в воображении читателя.

А с другой стороны, все эти «красивости» не слишком ли вычурны? Почувствует ли читатель фразу так, будто сам смотрит на закат? Или он увидит только потуги автора «сделать красиво»?

Хотя читательницам наверняка понравится. У женщин воображение, как правило, развито больше, и описания только подкинут ему пищу. А мужской ум могут и утомить. Слишком много слов – Руслан усмехнулся, вспомнив некоторых своих сокурсников. Поэтому женщины читают куда больше мужчин.

Первый роман Руслан положил «в стол». Не стал отправлять в издательство, хотел обдумать еще. Год назад, начиная писать, он был уверен: первая книга принесет ему опыт, откроет тайны мастерства. Однако опыт не столько раскрыл тайны, сколько породил новые. Он так и не приблизился к пониманию своего идеала в литературе. И теперь, начав работу над новой книгой, он постоянно зависал над текстом, ставя под сомнение едва ли не каждое слово.

«…Воспаленный глаз солнца закатился под лиловое веко ночи. Тьма мгновенно подобрала под свой подол воду и сушу».

Или лучше «спрятала»? Да! Ведь он написал: «мгновенно». Спрятать можно мгновенно, а подобрать… Нет, это все-таки не одно быстрое движение.

А если так: «Тьма мгновенно накрыла своим подолом сушу и воду»?

Нет, образ получается невразумительным. Накрыть можно и платком, и шарфом, и вообще простыней. Подол тут смотрится лишним.

Тогда так: «Воспаленный глаз солнца закатился под лиловое веко ночи. Тьма мгновенно упрятала под свой подол море и сушу. Он посмотрел на Агату. Ее лицо призрачным пятном белело напротив.

– На закате мне почему-то всегда кажется, что солнце, уходя, забирает мою душу с собой… – тихо произнесла она».

Написав эти строчки, Руслан откинулся на спинку кресла, перечитал.

Имя Агаты он потом заменит на другое. Он не пишет с натуры, ни в коем случае. Он сочиняет! И героиня его лишь похожа на Агату. Похожа, но не ее портрет. От Агаты у героини будет только деликатное и целостное восприятие мира.

…Лучше сказать «на вечерней заре», а не «на закате», решил он и принялся исправлять.

И стоит ли писать «призрачным пятном»? Может, достаточно «призрачно белело напротив»?

Мрак. Трындец. Если так писать и дальше, постоянно правя и сомневаясь, то он не закончит роман и за два года! Надо меньше рефлексировать. Быть решительнее. В конце концов, читатель не заметит разницы. Он даже не подозревает, что можно сказать иначе. Он, читатель, воспринимает слова как данность, а вовсе не как результат творческого выбора между различными вариантами, не как результат работы интеллекта и воображения автора.

Да, но разве восприятие читателя – это критерий? В большинстве своем он не слишком грамотен, не имеет развитого художественного вкуса. Отчего непривередлив, проглатывает жуткие низкосортные тексты и нахваливает. Так стоит ли тратить столько времени на поиски ярких образов и точных формулировок?

Однако нельзя же писать так, как тебе самому не нравится! Как не соответствует твоему вкусу и критериям. Писать на продажу, как проститутка, подавляя свое эстетическое отвращение, – лишь бы деньги заработать?

А вот это глупость. Никто не пишет тексты, которые не соответствуют собственному вкусу. Наоборот, все плохо написанные тексты как раз полностью соответствуют дурному вкусу их авторов. Проблема формулируется просто: чтобы писать хорошо, нужно для начала знать, что такое хорошо. Иными словами, владеть критериями оценки. Иначе любая словесная дефекация сойдет за литературу. И толпы таких же невежд, как сам автор, воспримут ее на ура…