Buch lesen: «Когда идет дождь»

© Таня Иванова, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

– Вы видите желтую кнопочку? – спросила Виктория, как обычно ласковым и приветливым голосом.

– Да-а-а, – протянул женский голосок на противоположном конце трубки.

– Отлично. Нажмите, пожалуйста, на нее и продиктуйте мне цифры, которые там написаны.

Голос начал диктовать цифры. Но при проверке Виктория сразу поняла, что девушка ошиблась: вместо привычных десяти цифр она насчитала только девять.

– А давайте, мы еще раз проверим, – предложила она, улыбаясь, хотя ее никто и не видел.

На этот раз цифр стало десять.

– Вы – молодец, – тут же похвалила Виктория свою тупую собеседницу. – Спасибо вам за помощь. До свидания.

– До свидания, – деловым тоном ответила девушка, явно довольная тем, что ее похвалили и даже не думающая о том, что она может быть не молодцом.

– До чего же она тупая, – положив трубку, сказала Виктория.

Коллега Маша повернулась к ней и рассмеялась. Виктории тоже стало смешно, и она нервно захихикала. В пятницу вечером весь их отдел медленно сходил с ума, и на истерический смех за соседним столом никто не обращал внимания. Работа в call-центре требовала железных нервов. Сюда брали всех без разбора, но оставались единицы. Тех, кто отработал здесь больше года, было мало. А точнее – их совсем не было. Виктория согласилась на эту работу, отчаявшись найти более достойную.

– А у меня сегодня одна барышня допытывалась: женат я или нет. Я, конечно, идиот, что признался в своей холостяцкой натуре, – поддержал разговор их коллега Максим. – Но я же не думал, что она мне предложит приехать к ней, пока мужа нет дома.

– А ты что? – спросила Машка.

– Я отказался. Ей по голосу лет сто.

– Ну и зря. Кто тебе еще даст? – съязвила Машка.

Максим обиделся и отвернулся.

– Зачем ты так? – заступилась Виктория.

– Да ты посмотри на него, – тут же взъерепенилась Машка. – Вот ты бы ему дала?

– Да не во мне дело…, – начала было Вика, но коллега махнула рукой и перебив сказала: «Вот и я так думаю. Но в отличие от тебя, я могу в этом признаться. А ты еще хуже, что пытаешься быть вежливой. Услышав мои слова, он, может быть, задумается о том, что нельзя быть таким задротом».

– Ох, Маша, – вздохнула Вика и уже в трубку добавила: «Служба технической поддержки. Виктория. Слушаю вас».

До конца рабочего дня оставалось еще двадцать минут. За это время она могла принять еще минимум два звонка, а это дополнительные деньги к ее заработной плате. Раньше был оклад, но иногда операторы так наглели, что не отвечали на звонки по часу. Разозлившиеся клиенты стали писать злобные отзывы на сайт. Как результат: система оплаты труда стала сдельной. После этого все операторы ушли. Но на их смену, как это водится, быстро нашлись другие. А потом начальство смекнуло, что выгоднее иметь временный персонал. С тех пор уже никто не заботился о том, что чайник сгорел или у кого-то сломался стул. Не нравится – уходи. Виктории повезло: стул у нее был очень удобный, на колесиках. Это Машка постаралась для них двоих. Вовремя заметив отсутствие на рабочем месте двух операторов, она тут же прихватизировала их стулья.

– Да ты что? – возмутилась тогда Виктория. – А вдруг они заболели?

– Ага сразу обе? – засмеялась Машка в ответ. – Да не дрейфь ты. Если потребуют, мы вернем.

Но никто требовать не стал. На следующий день там сидели уже новые операторы, даже не подозревающие о том, что их в чем-то обделили.

– Вот видишь. А ты боялась. Даже юбка не поменялась, – смеялась Машка.

– Вот ты – проныра.

– А что? Как говорят: «Мне чужого не надо. А свое я возьму… Чье бы оно ни было».

Виктория удивлялась пронырливости Машки, ее беззаботному взгляду на жизнь, неспособности поставить себя на место другого человека.

«А может быть так и надо жить? – думала она про себя».

– Заканчивай уже, – ткнув Викторию в бок, сказала Машка. – Всех денег не заработаешь.

Маша жила с приятелем, который неплохо ее обеспечивал, а работала она ради развлечения: жуткая по природе болтушка, она не могла сидеть дома. Эта работа была для нее праздником. У Виктории была другая ситуация: надо платить за квартиру, за еду, покупать одежду.

– Найди себе какого-нибудь хахаля, – все время твердила Маша. – Я вон, как сыр в масле. Эти деньги, что здесь зарабатываю, в один день трачу, как только получаю. Удивляюсь, как ты на них живешь?

– Я – экономная, – твердо отвечала Виктория, считая, что ради денег спать ни с кем не будет.

– Ой, ну смотри сама. А то я бы тебя познакомила, – задумалась Машка, а потом резко добавила: «Или ты по Максимке сохнешь?».

Виктории Максим нравился, как человек, но не как мужчина. Мягкий, спокойный, соглашающийся со всеми, не умеющий дать отпор, он никак не вписывался в образ благородного мужчины, которого она искала. А искала ли?

– Может ты фригидная? – как-то спросила ее Машка. – Я тебя ни разу с мужиком за два месяца, что ты здесь работаешь, не видела. Может тебе к врачу? – засмеялась она.

– Просто я хочу найти своего мужчину, – тихо ответила Виктория.

– А-а-а, – многозначительно протянула Маша. – Ну, ищи, ищи… А как ищешь-то?

– Смотрю.

– А-а-а. И что видишь?

– Пока не то все?

– А где смотришь?

– В метро, магазинах, на улице.

– Открою тебе страшную тайну, – придвинувшись к Виктории начала Маша. – Я своего нашла через интернет.

– Как это?

– Как-как? Что ты маленькая что ли? В интернете полно сайтов знакомств. Регистрируешься, смотришь, общаешься, встречаешься, а потом по-разному.

– А тебе не страшно было? – удивилась Виктория.

– Чего страшно-то? – уже своим обычным голосом спросила Машка. – Маньяки вон по улицам ходят, так что же: на улицу не выходить? А тут встретились где-нибудь в кафе, поговорили. Есть, конечно, идиоты, но мне не попадались. Я их еще на стадии переписки отсеивала. Если хочешь, то могу сайт написать.

– Нет, не надо. Я так не могу. Мне человека видеть надо.

– Ой, как у тебя все сложно. Это не так, это не эдак. Смотри, тебе уже сколько лет, а ты ни разу за мужем не была. Еще пару годиков и все, крест можно будет ставить.

– За границей вообще только после тридцати женятся, – возмутилась Вика.

– А ты на заграницу не смотри. Ты в России живешь. Или ты хочешь туда? – кивнув головой, спросила Машка. – Так вот зачем тебе английский учить. А то говорит, мне язык нравится, хочу в оригинале Шекспира почитать. Ага… Знаем мы вас.

– Да, я действительно хочу Шекспира в оригинале прочитать, – оправдывалась Вика, но Машке уже было все равно. Диагноз она поставила, и считать себя неправой никому бы не позволила.

– Ты, если за заграничного хочешь, то хотя бы краситься начни. У них, конечно, там равенство полов и все такое. Но мужики глазами любят, на каком бы языке они не говорили.

– А ты-то откуда знаешь? – уже раздраженно спросила Виктория: надоели ей эти поучения.

– Я?… Я, милая моя, два месяца в Швеции жила. Познакомились мы с ним здесь, а потом я к нему поехала.

– А что случилось? Почему расстались?

– Жмот он оказался. Хотел, чтобы я ему стирала, дом убирала, готовила, а сам за два месяца купил мне два комплекта нижнего белья и тапочки. Жмот.

Виктория рассмеялась.

– Что ты ржешь-то? Я же туда поехала почти без денег. Думала, что мне подарки будут дарить, на руках носить, а в итоге вон как оказалось. Но ничего, я в накладе не осталась.

– Машка, а как ты уехала без денег?

– Как-как… Так и уехала. Когда он спал, то взяла его кошелек и уехала. Он потом еще месяц звонил и требовал, чтобы я вернула деньги. Представляешь? – засмеялась Машка. – Да, я свое взяла. Я за эти два месяца ему так квартиру вылизала… Да, и не только квартиру, – вздохнула Машка. – Но, ничего, теперь я – тертый калач. Поэтому и предлагаю тебе помощь, чтобы ты на те же грабли не наступала. Понятно?

– Понятно. Только я бы согласилась на такую жизнь. Мне же много не надо.

– Ой, пропадешь ты так. Мужики же пользоваться тобой будут, а потом выкидывать. Да, чай и раньше так было. А?

Виктория ничего не ответила, но поразилась тому, что Машка так быстро обо всем догадывалась. Была в ней житейская мудрость.

– Ой, подруга. Жалко мне тебя. Нормальная ты бабенка. Чего ты все ищешь? Встань, оглядись. Может и увидишь?

– На что ты намекаешь?

– На Максима я намекаю… На него самого. Он хоть и не мужик вовсе, а вам хорошо вместе будет. Он – мямля, и ты – мямля. Зато никто не в обиде.

– Я не мямля, – обиделась Виктория.

– Ой, только мне об этом не говори. Я с тобой уже два месяца разговариваю и ни разу не слышала, чтобы ты свое мнение отстаивала.

– А зачем? – удивилась Виктория. – У меня есть мое мнение, у тебя свое.

– Вот я и говорю, мямля, – заключила Машка, накинула пальто и вышла из офиса.

Каждый день за ней приезжал ее сожитель. Виктория знала, что Машку он бьет, но никогда не говорила с ней об этом, боясь обидеть.

Наступила осень. Солнце упало с неба и рассыпалось по земле в виде желтых листьев, будто преклоняясь перед всем живым и давая себе отдохнуть. Тяжело быть всегда выше всех. Стараясь понять и прозреть, оно падает так низко, что каждый может наступить на него, сплюнуть или растоптать. Оно не ропщет. А люди, насытившись своим превосходством, сгребают униженные, раздавленные и помятые листья и сжигают их, отпуская на волю, позволяя зимой вернуться солнцу уже более ярким и мудрым.

Виктория шла по краю тротуара, поднимая носом сапога жертвенное подношение. Они шелестят, убаюкивая, успокаивая. Она знает, что сегодняшнее осеннее унижение их вернется к ней в виде болезненных ожогов после пляжного отдыха уже следующим летом.

– Какая красавица! – услышала она рядом с собой мужской голос с акцентом. – Куда же ты, красавица? – крикнул он вслед, когда она, прибавив шагу, вышла на середину тротуара, выпрямила спину и надела любимую маску неприступной девы. Ее карающие сапожки обходили упорно лужи, хотя хотелось ступать по ним, как в детстве: в самую середину, до мокрых носков и восклицаний мамы: «Заболеешь же, выйди из лужи!». Мама и сейчас ее учит, наставляет, только все зря. «Не гуляй допоздна, – говорит мама». И теперь она выходит гулять в ночь, когда почти нет людей, тихо и можно почувствовать себя властелином земли.

– Здравствуйте, – сказала она старушкам, сидящим возле парадной.

– Здравствуйте, – ответили они в один голос, воспользовавшись моментом, когда Виктория искала ключи в сумке, и осмотрели с головы до ног, как это обычно делают старушки.

Эти взгляды были больше жалостливые, чем осуждающие: за два года ни одного молодого человека рядом, одежда старушечья, на голове непонятно что. Она была своей для них, пусть без седины, морщин и старческого склероза. Но главное, что ее выдавало – это был взгляд: без искры, без огня, потухший не как вулкан, который может еще когда-нибудь проснуться, а как костер, который попал под дождь. Его могут зажечь, но это будет уже другой костер, не ее.

Виктория поднялась к себе на этаж. Проходя мимо соседской двери, заметила ключи в замке. Решила, что не будет говорить: воспользоваться некому, а соседям может быть стыдно за это. Открыв свою квартиру и зайдя внутрь, поняла: «Не говорить нельзя». Виктория снова вышла и позвонила в соседскую дверь. Вышла женщина, которую она никогда не видела.

– Вы забыли ключи, – тихо произнесла, не поздоровавшись и не представившись, Виктория.

Соседка опешила и молча стояла, будто чего-то ожидая. Виктория вынула ключи и подала соседке. Та теперь поняла, поблагодарила ее и закрыла дверь.

Вики вернулась к себе. В квартире она жила не одна, соседнюю комнату снимала молодая девушка Катя, постоянно пропадающая на работе. У нее в жизни была карьера, молодой человек, купленная в строящемся доме квартира. Улыбчивая, ухоженная, разговорчивая, она сияла и была любимым объектом для обсуждения старушек. Вот ее-то они ненавидели: шикали, когда она проходила мимо, презрительно смотрели, а потом обсуждали. Вчера был на Хаммере, сегодня уже на Пежо. Кто будет завтра?

Катя редко говорила с Викторией: просто не было времени, да и нечего с нее было взять. Они просто здоровались иногда, когда встречались в прихожей. Но не прощались. Это будет, когда одна из них решит поменять квартиру.

Виктория прошла к себе в комнату и закрылась. Старые обои, потрескавшаяся штукатурка, серые батареи и советская неломающаяся мебель – это ее окружение. Здесь нет розовых зайчиков, вязаных салфеточек, шелковых простыней и трюмо с большим количеством косметики. На стенах нет ни фотографий, ни картин.

– Да у тебя, как в склепе, – сказала Машка, когда впервые пришла в гости к Виктории. – Понятно почему у тебя жизнь не складывается.

– Почему? – тихо спросила Вики, не ожидая услышать ничего хорошего.

– Почему?.. – Машка хмыкнула. – В такой квартире даже мыши заводиться не будут, даже тараканы испугаются. Здесь же… Здесь же… Смертью пахнет.

– Что? – Виктория ожидала какую-нибудь гадость, но не такое. – Ты что говоришь?

– Ой, извини… Забыла, что ты у нас впечатлительная. Здесь пахнет отсутствием жизни, – улыбнулась Машка. – Так лучше?

– Не очень.

– Да, не злись ты. Прими, как факт: этой квартире нужен ремонт. Также как и всей твоей жизни.

Вики, конечно, думала об этом. Ей очень хотелось иметь чистую комнату, удобную кровать, нескрипучие дверки шкафа. Но… Работа приносила не такие большие деньги, а хозяин квартиры был против ремонта за его счет. Машка говорила, что это отговорки. Со временем Виктория поняла, что действительно так. Сделав ремонт в квартире, нужно будет ему соответствовать: привести в порядок голову, выкинуть почти всю одежду, потому что на фоне новых обоев она будет выглядеть еще более старой и поношенной. А ее мрачные мысли разбегутся по углам, стараясь зарыться в комочках пыли, которую Вики уже не сможет у себя держать: должно быть чисто.

Нет. Это не ее жизнь. Вики привыкла к тому, что ночью страшно также, как днем. Что ей всегда не везет, что она идет не по дороги жизни, а вдоль нее, наблюдая, двигаясь, но не ощущая ничего. В ее жизни нет света даже в полдень в самый солнечный день. Зачем менять желтые обои на белые, если в голове темно.

– Тебе меньше думать надо и больше с мужиками спать, – сказала однажды Машка.

Вики пробовала так жить, но стало только хуже: каждый день тошнит от того, что все больше появляется «надо»: надо готовить ему завтрак, чмокнуть в щечку на прощанье перед работой, убрать постель, вытереть пыль, купить продукты, приготовить ужин, встретить его, улыбаться, согласиться на секс, хотя совсем этого не хочется. Еще надо кричать, чтобы он был рад, скрывать слезы, чтобы не обидеть. Какая уж тут еда? За два месяца жизни с ним она похудела на десять килограммов. Это с ее-то миниатюрными параметрами. А как иначе? Люди в концлагерях тоже худели, чем же она лучше? Ничем.

Вики села возле окна и привычно начала рассматривать людей. Входят… Выходят… Входят… Выходят… Она засмеялась: так и он делал. Сначала по несколько раз на дню, потом раз в день, потом реже и реже. Вики радовалась этому: на один пункт в списке «надо» стало меньше. Только он изменился: стал грубить, хамить, однажды ударил. А на следующее утро, привычно чмокнув его в щеку и проводив на работу, она собрала свои вещи и ушла. Он ее не искал, даже не звонил. Вики было обидно, но больше радостно: теперь не надо кого-то обнимать, притворяясь и делая вид, что приятно. Лучше одной. Она отъедалась, накидываясь на еду, как блокадник в сорок третьем. Появился вкус жизни: привычно горький, приятный. Ванильная сладость осталась с ним, приторная, обжигающая ноздри при вдохе и раздражающая своей наивностью. В жизни так не бывает.

С ее этажа можно разглядеть лица людей: в основном мрачные, с опущенными вниз уголками рта, злыми или уставшими глазами, опустившимися из-за отсутствия работы щеками. Их жизнь тоже идет рядом, не проходя мимо, а будто скалясь: «Вот я какая могу быть, но ты живешь иначе. Ты сам так решил. Вот и терпи теперь. А я рядом, но ты до меня не достанешь. Рядом, но не вместе».

За окном девочка, идущая с мамой, держа ее за руку, улыбаясь, неожиданно упала. И прямо в лужу. Мать подняла ее за руку, не заботясь о том, что той больно, ударила по щеке и стала что-то кричать. Окно и высота этажа не позволяли Вики слышать, но она чувствовала, как злоба матери и обида девочки проникают сквозь стекло и леденят воздух в комнате. Вики покрывается мурашками. Чувство беспомощности уже в ней: хочется плакать.

Она отпрянула от окна: с детства не переносит насилия. Родители ее никогда не били, но она плохо относится к сценам физического насилия. И не важно: ребенок это или взрослый. В такие моменты она отворачивается, хотя хочется вступиться за обиженного. Ее душит злоба, но не на обидчика, а на себя: за низость, за нежелание вступиться и за то, что снова выбрала путь молчания, а не борьбы.

– Я слабая, – говорит Вики, подходя к зеркалу и смотря в него. – Почему ты слабая? – спрашивает она у отражения. – Потому что ты – это ты. Терпи себя такой, какая ты есть, – отвечает она сама себе и смотрит еще пару минут, пытаясь в зеркале увидеть кого-то за своей спиной. Но, не дождавшись, отворачивается и снова подходит к окну.

Сцена насилия матери над ребенком осталась уже в прошлом. Обида и злоба рассеялись по квартирам и залегли по углам в ожидании подходящего момента. Люди продолжали сновать туда-сюда, даже не догадываясь о том, что проходя мимо, шаркая ногами, они поднимают все то, что обронили другие: ненависть, раскаяние и обиду. Редко здесь проходили счастливые люди, а потому редко можно было встретить счастье, любовь и радость. Все они существуют на планете, но не в этом дворе.

Стало смеркаться, и Вики включила свет в комнате. Нет, не верхний, а настольную лампу, которая создавала яркое освещение рядом с собой и полумрак в других углах комнаты. Так она могла поднимать голову, осматриваться, но не видеть ничего. Был еще один прием, который спасал Вики от пугающего будущего. Это было ее собственное зрение. Просыпаясь, она тут же натягивала себе на нос очки и снимала только в постели, когда ложилась спать, или в душе, когда хотела помыться. Смотря в зеркало и видя отчетливо морщинки на своем лице, потрескавшуюся штукатурку на потолке, порванную обивку дивана, Вики хотела доказать, что принимает все это. Но обманывать себя сложно. Сознание понимает, а подсознание – нет. Поэтому очки Вики меняла один раз в год, и стекла становились все толще, уродуя и без того не очень красивое лицо.

– Купи себе линзы, – сказала как-то однажды Машка. – Это же не очки, а какое-то убожество. Даже моя бабушка не согласилась бы надеть на себя такое.

– Я пробовала покупать линзы, но мне в них неудобно: глаза не увлажняются. Чувство, будто песка насыпали, – оправдывалась Вики.

– Ой, для этого капли есть. Лучше скажи, что не хочешь быть красивой.

Вики почувствовала, что к горлу поднимается комок. Красивая… Ей редко говорили, что она красивая. И после этих слов обычно что-то просили или требовали, или просто забирали, как тот мужчина, с которым она жила. Сначала она обижалась на то, что некрасива. Но со временем стала ненавидеть красоту: слишком дорогая у нее цена.

– Да, я не хочу быть красивой, – выпалила Вики.

Машка вздохнула, выкатив глаза, подошла к ней, схватила за руку и потащила к зеркалу. Она распустила хвост на голове Вики, сняла под протесты оной очки, расстегнула две верхние пуговки на ее рубашке, повернула к зеркалу и сказала мягко, будто размазывая масло по кусочку булки: «Посмотри. Что ты видишь?»

– Я ничего не вижу, потому что ты сняла очки, – рассерженно ответила Вики.

– Естественно, на полу же ничего нет. Ты глаза подними и тогда увидишь, – ответила тут же Машка и подтолкнула ее поближе к зеркалу. – Посмотри.

Вики с недовольным выражением лица быстро подняла голову, посмотрела в воображаемое небо, попросив у него терпения, а потом перевела взгляд на отражение в зеркале. Искренне надеясь там увидеть хоть что-то другое, не то, что она видит каждый день, Вики разочарованно опустила голову: там было все то же самое. На нее смотрело замученное лицо с выцветшими глазами, как у старух, отеками под глазами, обвисшими щеками, морщинистым лбом.

– Улыбнись себе, – мягко, но в приказном тоне сказала Машка.

Вики отвернулась, попытавшись, отойти от зеркала, но коллега ее остановила и силой вернула голову в исходное положение.

– Улыбнись, – настаивала она.

Вики попыталась улыбнуться.

– Хорошо, – подбадривала ее Маша. – Теперь попробуй по-другому. Сначала улыбнись в сердце, потом глазами, а уже потом улыбка сама появится на губах. Попробуй. Подумай о чем-нибудь хорошем…

Вики снова стала вырываться: очень уж она не любит, когда пытаются залезть в ее голову. Там такой бардак, что ей стыдно кого-либо приглашать туда.

– Подумай. Это же просто. Что ты любишь?

– Я люблю, когда меня не трогают, – заявила Вики, почувствовав, что глаза увлажняются.

Улыбка на Машиных губах спала, она отпустила руки и тяжело вздохнула.

– Слушай, ладно, это твое дело. Я всего лишь хотела тебе помочь. Но раз не надо, значит не надо, – обиженно и немного грубо ответила Маша.

Вики стало неловко.

– Извини, пожалуйста, я не хотела тебя обидеть, – начала оправдываться Вики. – Просто я знаю, кто я и как выгляжу. Я уже смирилась с этим.

– Смирилась? – усмехнулась Машка. – Если бы ты с этим смирилась, то не меняла бы очки так часто.

– Послушай, я не прошу тебя о помощи. Меня все устраивает. Понимаешь?

– Ага. Ты эти сказки кому-нибудь другому рассказывай, – отмахнулась Машка. – Ладно. Мне все равно. Не хочешь, так не хочешь. Твое дело.

– Спасибо тебе.

– Спасибо? – удивилась Машка. – За что? Ты что думаешь, что я от тебя отстану? – она засмеялась. – Как бы не так. Я буду теперь каждый день к тебе приставать, чтобы ты начала хоть чуточку двигаться.

Вики опешила: у нее округлились глаза, и открылся рот, но сказать что-то в ответ она не могла – слишком велико было изумление. Она не могла понять причину того, что почти незнакомый ей человек пытается помочь, хотя она даже об этом не просила.

– И не надо на меня так смотреть. Ты хоть понимаешь, что это ненормально, когда человек себя не любит. Поэтому у тебя ничего и не получается. Тебе надо принять себя, полюбить. Только тогда ты сможешь полюбить кого-то другого. Пусть сначала это будет цветок…

– У меня все цветы всегда погибают, – вставила свое слово Вики.

– Это сейчас погибают, а когда себя полюбишь, то они перестанут погибать. Потом заведешь собаку…

– Я не люблю собак.

– Тогда кошку заведешь. Кошек любишь?

– Люблю, – вяло ответила Вики.

– Вот и отлично. А уже после кошки можно будет заводить мужчину. Да, так мы и поступим, – закончила Машка, мечтательно смотря куда-то вдаль.

Вики еще никогда ее такой не видела: насмешливое выражение лица сменилось озабоченностью, но не давящей, грустной и убивающей, а напротив, доброй и возвышающей.

– И этот человек говорит мне про нормальность, – сказала Вики.

– Конечно, а кто еще тебе об этом расскажет, если кроме меня ты ни с кем больше не общаешься, – усмехнулась Машка, вернувшись в свое обычное амплуа злорадной стервы.

С того разговора прошла неделя. Первые два дня Машка ничего необычного не делала. Но на третий, придя на работу, Вики обнаружила на своем рабочем столе вазу с букетом цветов.

– Что это? – удивилась она.

– Цветы, – спокойно ответила Маша.

– Я знаю. А что они здесь делают?

– Они радуют глаз и доставляют эстетическое удовольствие.

– А почему они стоят на моем столе? – допытывалась Вики.

Машка отложила свою губную помаду и зеркальце, строго посмотрела на Вики и ответила: «Потому что тебе нужно смотреть на красивые вещи, чтобы ты начала любить этот мир».

Вики сощурила глаза и попыталась отстоять свое право на независимость: «Но ты же говорила, что сначала нужно полюбить себя, а потом уже мир».

– Да, я так говорила. А потом подумала, что, если мы будем двигаться сразу в двух направлениях, то придем к цели в два раза быстрее.

– Обычно, когда одно целое тянут в разные стороны, то оно разрывается на две половины и погибает, – заметила Вики.

– Да. Только у нас другой случай. У нас уже есть две разорванные половины и их нужно соединить, – объясняя, как учитель тупой ученице, ответила Маша.

– Ага, – только и смогла ответить Вики и села за свой стол.

Через час она поняла, что очень сильно диссонирует с цветам: они были таким красивыми. Гиацинты светло-персикового оттенка с шариками ротанга, напоминающими клубочки, выглядели как юная, прекрасная, улыбающаяся и благоухающая девушка. Букет был больше похож на Машу. Вики бы подошли бы черные розы. Они оттенили бы все недостатки, выделив ее достоинства. Гиацинты же, напротив, будто кричали: «Посмотри, какие мы красивые. А ты – такая уродина».

– Тебе нравится, – спросила Маша во время обеда.

– Что нравится? – не поняла сначала Вики, но, увидев озлобленное лицо Маши, тут же сообразила: «Да, букет очень красивый».

– И что ты чувствуешь, когда смотришь на него? – продолжала настаивать на своей терапии коллега.

– Я чувствую, что более уродливого человека, чем я, на свете больше нет.

Глаза Маши округлились, улыбка сошла с лица, а Вики продолжала есть свой суп.

– Это хорошо, – брякнула Маша.

Теперь пришло время удивляться Вики: ложка, которую она хотела поднести ко рту, остановилась на полпути.

– Не надо на меня смотреть так. Я – не злюка и не хочу тебе навредить. Напротив, если ты поняла, что ты хуже, чем эти цветы, то значит, что у тебя скоро появится стремление стать такими же, как и они. А это уже рост.

Вики не почувствовала в этих словах никакой логики, но лицо Маши выражало полную уверенность в собственной правоте.

– Просто доверься мне. Я столько книг по психологии прочитала, что тебе и во сне не снилось. Что-нибудь, да, поможет.

– А что-нибудь и навредит, – продолжила ее мысль Виктория.

– Ой, по-моему, хуже быть уже не может, – махнула рукой Машка и оглядела столовую.

Неожиданно ее глаза заблестели так ярко, что можно было выключать все искусственные источники света… Да, и естественные тоже. Она смотрела на что-то или кого-то позади Вики. Удивленное выражение ее глаз сменилось, интересом, а потом кокетством. Она улыбнулась и медленно опустила глаза. Потом мельком взглянула в ту же сторону, отвела взгляд, снова улыбнулась и продолжила болтать. Только теперь ее голос приобрел хрипотцу.

– У тебя горло болит? – спросила Вики.

Маша недовольно посмотрела: «Почему ты так решила?».

– У тебя голос хриплый.

– Ох, несчастная ты женщина, Виктория. У меня не хриплый голос, а сексуальный. Повернись и посмотри на Аполлона. Думаю, это ускорит твою терапию, потому что я еще ни разу в жизни не видела такой красоты.

Вики подняла брови, опустила плечи, съежилась вся и начала быстро есть суп.

– Что с тобой? – удивилась Машка.

– Ничего.

– Повернись и посмотри, – приказала Машка.

– Не буду, – твердо ответила Вики.

– Посмотри. Иначе всю жизнь в девках пробегаешь.

– Нет.

– Повернись. Повернись. Повернись.

– Хорошо, – зло ответила Вики.

Она обиделась на Машку за ее поведение, ей было стыдно оборачиваться, поэтому она сделала суровое лицо, еще больше съежилась, быстро обернулась и сурово посмотрела на Аполлона. Тот опешил и тут же отвернулся.

– Что ты делаешь? – дернула ее Маша.

– Я смотрю, – улыбнулась ехидно Вики.

– О-о-о, – простонала коллега. – Он отвернулся. И теперь совсем не смотрит на нас, – злилась она.

– Вот и отлично. Теперь я могу спокойно доесть свой обед, – обрадовано ответила Вики.

– Какая же ты стерва. Я сильно ошиблась в тебе. Значит, когда тебе нужно, ты снимаешь свои крылышки и надеваешь рожки, а?

– Открою тебе страшный секрет, – тихо-тихо начала Вики, так что Маше пришлось придвинуться ближе, – я рожки никогда не снимаю. А крылья у меня искусственные.

Вики засмеялась, а Машка чертыхнулась и снова посмотрела на соседний столик. Но, очевидно, снова безуспешно, потому что ее милое личико стало расстроенным.

– Слушай, если тебе не надо, то ты хотя бы мне не мешай. Ладно?

– Как это тебе не мешать? – удивилась Вики. – В чем? У тебя же есть мужчина.

– Да, есть. И что? Я ему никаких обещаний не давала. И в жизни нужно всегда стремиться к лучшему. А это…, – она томно вздохнула и снова посмотрела на соседний столик, – это лучшее, что может быть.

Оставшуюся часть обеда они провели молча. Маша была занята привлечением внимания своего Аполлона, а Вики отдыхала от ее излишнего внимания.

После работы они решили зайти в ближайший магазин. В одном из отделов Маша выбрала очень красивый яркий шейный платок и купила его.

– Тебе понравился? – спросила Маша.

– Да, очень красивый, – тут же ответила Вики. Ей действительно он очень понравился. Хотя она знала, что себе такой никогда бы не купила: слишком роскошный и красивый. Ей бы что-нибудь серенькое, черненькое, без излишеств, чтобы никто и не заметил вовсе. Самой лучшей одеждой для себя Вики считала плащ-невидимку. Но его, к сожалению, нигде не продавали.

– Это тебе, – протянув только что купленный платок, сказала Маша.

Она широко улыбалась и будто светилась изнутри, а Виктория стояла молча, непонимающе смотря на нее вытаращенными глазами.

– Ну же, бери, – добавив нотки недовольства, снова предложила Маша.

– Я не могу, – сконфузилась Вики, немного даже попятившись от подруги.

– Можешь, – с твердостью в голосе тут же ответила Маша, схватила руку Вики и повесила на нее пакет. – Он твой.

– Спасибо, – тихо-тихо отозвалась та.

– Ну же, – подтолкнула ее Маша к зеркалу. – Примерь. Я старалась, чтобы тебе подошел, но хочу все же удостовериться.

Подождав секунд десять и поняв, ждать каких-либо действий бесполезно, Маша взяла пакет обратно, достала платок и повязала на шею Виктории.

– Так лучше, – сказала тут же она, немного отойдя и смотря на отражение в зеркале. – Тебе нравится?

– Да.

Маша покачала недовольно головой: «Слушай, когда людям нравится, то они улыбаются обычно, а не смотрят испуганными глазами так, будто впереди их ждет расстрел».

Маша выбрала правильное слово. Именно расстрел. Этот платок приковывал взгляды, а Вики это вовсе не нужно было.

– Маша, – выдохнула Вики. – Понимаешь… Понимаешь… – она развязала платок и стала мять его в руках. – Он очень красивый. Очень– очень. Но… но, – мялась Вики, не зная, как сказать так, чтобы не обидеть подругу. – И мне он очень нравится. Но… но… Посмотри на меня и на него. Неужели ты не видишь разницы?

– Да, я вижу разницу. Он яркий, а ты – серая.

– Вот, – обрадовалась Вики. – Видишь. Я – серая. И….и мне нравится быть серой. Я не хочу, чтобы на меня все смотрели. А, если я повяжу его, то все будут на меня смотреть.