Buch lesen: «Легенда об Огненной Птице»

Честь и нечисть

Откуда в романе все эти странные названия, боги, духи, мифы и легенды?

Хочу сразу предупредить читателя, что в этой книге нет традиционной легенды о фениксе. Да, название книги с самого начала повествования может вызвать у читателя своего рода слом сознания. Легенда об Огненной Птице придумана мною специально для этой книги, это плод моего воображения и фантазии.

Названия королевств, замков и крепостей вымышленные, в них есть аллюзии и реминисценции к известным произведениям прошлого, другим видам искусства и археологическим находкам, которые вызывали в своё время живейший мой интерес. Например, королевства Марралор и Барлотт – отсылка к роману Джона Бойнтона Пристли «31 июня» (правда, там был Парлот, но мне захотелось переделать его в Барлотта). И название местности Верхние Мхи – тоже отсылка-перевёртыш к этому произведению.

В Гроте Мандрен во Франции недавно был найден наконечник древней стрелы, а ещё в нём, похоже, по датировкам учёных были обнаружены самые древние останки кроманьонца на территории Европы. Название этого грота фигурирует в одной из историй моего романа.

Имя профессора Дэмиена Макмануса, изучавшего огамическое письмо древних кельтов и пиктов, дало имена двум персонажам: Дэмиен – друг главного героя, а Макмансус – первое имя волшебника-отшельника. Его второе имя приведёт любознательного читателя к Алмаделю. По мнению Иоанна Вейера, создателя «Иерархии демонов», «Арс Алмадель» – это трактат из «Малого ключа Соломона» (один из наиболее известных гримуаров о христианской демонологии и гоетии – колдовстве) восходит к имени арабского мага Алмаделя.

Это мой сын посоветовал мне для создания имён персонажей воспользоваться иерархией демонов Вейера, а уж через него я пришла к «Малому ключу Соломона».

Курган Монганум в моём романе получил своё название от кельтской легенды о Монгане, реальном историческом лице, короле, история которого со временем обросла преданиями и смешалась с мифом. Описание кургана и кромлеха (кельтское название – «каменные круги») вокруг него – это фэнтезийная интерпретация важнейших памятников мегалитической культуры древности – гробницы Нью Грейндж, Стоунхенджа, Карнакских камней и дольменов. Кстати, дольмены тоже присутствуют в романе как культовые сооружения друидов.

Я не описываю жизнь друидов достоверно, потому что не могу быть до конца уверенной в найденных мною скудных источниках информации. О них до нас дошло действительно слишком мало правдивых сведений. (Хотя некоторые заклинания друидов приведены так, как их сегодня трактуют реконструкторы.) Как и выдуманный мною курган Монганум, друиды ещё в эпоху римского расцвета обросли легендами, а века спустя от них остался лишь ореол таинственности и дырка от бублика. Но неуёмная моя фантазия на основе этих тайн и загадок истории создала образ лесных жрецов и волшебников, власть которых превышала порой власть королей и князей.

Как уже понятно из выше изложенного, моя легенда основана на авторской интерпретации и синтезе кельтских сказаний и легенд – ирландских, британских и валлийских.

Приготовьтесь к тому, что столкнётесь с несколько необычным для романа поэтичным языком повествования. У этого есть причина. Кельты, на самом деле, по свидетельствам древних бытописателей, разговаривали витиеватым метафорическим языком. При этом у них не было письменных памятников их культуры. Особенно преданий друидов. А огамическое письмо больше походило на тайнопись. Для составления документов кельты пользовались письменностью, основанной на греческом алфавите и письме.

Кельты считали себя просвещённым народом и тянулись к наукам и искусствам, важнейшими из которых были поэзия и музыка, пока ещё не разделимые в их древнем сознании. Стихи они всегда пели, не обязательно в сопровождении инструмента. Барды, поющие стихотворцы, пользовались привилегиями у вождей и воинов, а самые искусные служили своим искусством в «импровизированных» храмах (в те времена у кельтов не было настоящих храмовых построек, а только священные «места силы»: рощи, курганы, пещеры, гроты, дольмены). Высшие барды пели ритуальные гимны богам и героям, эти барды приравнивались к друидам. Низшие барды могли исполнять застольные песни во славу вождей (королей) и воинов.

В кельтском мифе богиня Керридвен, хранительница котла знаний и вдохновения, была матерью барда Талиесина, поэтому её имя ассоциировалось с поэзией. Это основа для фигуры барда, отца главного героя. Удивительный факт: я придумала своего барда, рождённого от феи из Страны Грёз (упс! – это спойлер, простите меня за него), за несколько дней до того, как вычитала факт о Керридвен.

Я синтезировала истории о кельтах древнейших времён доримского периода, дошедших до нас в легендах и мифах, с представлениями о кельтах, оставленными нам древними «лидерами мнений» – Юлием Цезарем, Гекатеем, Геродотом, Аристотелем, Платоном, Александром Македонским и др.

Чтобы было более понятно, откуда «растут ноги» всех этих чудиков, в конце текста даю справку по именам и понятиям, встречающимся в книге на каждом шагу.

Зачин (Пролог)

Над долиной сверкали зарницы, рассекая тяжёлые тучи, за лесом уже громыхало. Дорога петляла между пшеничных полей и заливных лугов. Пахло грозой. Крытая повозка тряслась на пыльной дороге, доставляя лежащему в ней ребёнку невыносимую боль, но мальчик, скрепившись, не плакал, а только сильнее стискивал в руках край отцовского плаща. Башмачник знал, его сын умирает, и они могут не успеть.

Но что это? Тёмная тень мелькнула у края дороги. Сильным порывом ветра им навстречу будто швырнуло одинокого путника. И он поднял вверх обе руки, пытаясь остановить повозку.

– Тпру! Стой, Мартин! Кто это там машет?

– Это я! – отозвался незнакомец и приблизился к повозке. Ветер откинул капюшон и волосы от лица его, и башмачник увидел, что это совсем ещё молодой человек, приятной наружности. Под плащом у него на полуприкрытой рубахой груди болтался почерневший крестик на кожаном шнурке. Знать, парень был католиком, что говорило в его пользу.

– Кто это ты? И куда путь держишь? – спросил возница, разглядывая незнакомца и обдумывая, взять ли его с собой или бросить на дороге, не тратя драгоценного времени, ведь они могут не успеть.

Молодой путник ухватился за поводья и погладил бок усталого коня, который и ухом не повёл от присутствия чужака, знать, неплохой человек. Возница кивнул головой, приглашая его на козлы рядом с собой. Парень быстро сообразил и забрался в повозку, когда конь уже тронулся.

– Здравствуй, – повернулся незнакомец к ребёнку, а усталый отец бросил в его сторону недовольный взгляд.

– Оставь. Он болен. Нам надо успеть к священнику.

– Так значит, нам по пути. Я тоже иду в Дорпмунде, там жили мои родители. Не знаю, живы ли. Я – поэт, учился при монастыре францисканцев, пока его окончательно не разграбили. Две чёрные смерти не пощадили святилища. И я остался без приюта.

– Бродяга… – пробормотал возница, а сын его натужно закашлялся, как будто задыхаясь. Отец повернулся к мальчику, потрогал лоб. – Горячка… Не успеем.

Нежданный попутчик тоже обернулся и бесцеремонно разглядывал мальчонку. Худой, бледный, с прозрачными от болезни и голода руками, тот лежал на соломе, прикрытый отцовским плащом из грубой холстины. Молодой человек пересел внутрь закрытой повозки, поближе к ребёнку. Тот тихо подал голос:

– Расскажи что-нибудь, – и больше приоткрыл глаза, в них стояли слёзы. И он снова закашлялся.

Поэт взял мальчика за руку и заговорил так, будто перед ним принц или отпрыск вельможи:

– О, я расскажу тебе удивительную историю, которая развлечёт нас в пути и не даст тебе мучиться тягостными думами. Ехать нам ещё далеко, дай Бог, к ночи доберёмся.

Башмачник хмыкнул, глядя на дорогу: – В такую погоду можно и к утру. Но если Езус, учение которого тебе преподали братья-францисканцы, милостив, сильного дождя не будет, докатим быстрее, – он хлебнул мутной жижи из бутыли, что висела у него на поясе в чехле, продрал горло и хрипло добавил: – Когда-то, давным-давно, жили на свете такие же бездельники, как ты, только они умели исцелять своими бреднями. А ты мог бы помочь Иво хотя бы добраться до священника живым. Начинай. Или тебе нужна лютня?

Попутчик промолчал на это, а потом спросил у мальчика:

– Иво, ты слышал легенду про короля с огненным сердцем?

Услышав это, башмачник обернулся, и увидел, как сын слабо помотал головой из стороны в сторону. Поэт улыбнулся, заботливо поправил ему подстилку и начал неторопливый рассказ.

Живая не жива

Не погуби, Владыка!

Спящую не тронь!

Спит священным сном

Дева трона твоего.

В далёкие времена, когда магия была так же естественна, как чертополох на огороде, и встречалась так же часто, как кусты тамаринда на пути в Валиндор, великий король Олдрин задумал выдать свою красавицу-дочь за могущественного короля Гвенельда, Чёрного Властелина из соседнего королевства. Приготовления к свадьбе шли уже третий месяц, и третий месяц между Валиндором и Чернолесьем царило шаткое перемирие. Все в окрестных землях трепетали, зная, что Чёрный Властелин скрепил союз с волшебником Лугенусом, и сила его воинства на поле брани велика. Пало пред ним королевство Хельмлингов, где живут знаменитые ковачи и создатели самых прочных мечей, ножей и кольчуги. Да и поля их полны табунов самых быстрых коней. Вот только перед силой иной не устояли воины Хельмлингов.

Потому-то Олдрин и решил породниться с Гвенельдом, а в приданое принцессе Айне, кроме богатого убранства и золотой утвари для замка высокородного жениха, отдать приграничные земли Верхних Мхов и Тамариндовых Зарослей. Там вовсю уже орудовали орды чёрных всадников, наводя ужас на окрестные поселения.

Подобно дикому ветру, вздымая клубы пыли, несутся воины Чернолесья, по полям и дорогам. Кони их черны, как ночь, быстры, как ястребы, и сами они, в кожаных тёмных одеждах своих, подобны теням и мгле ненастной. И только серебряные нити на кончиках их остроконечных шапок, блистая на солнце, напоминают о том, что тени сии из мира живых, а в ножнах у них длинные обоюдоострые клинки из самого прочного металла.

Олдрин и сам был могучим воином, и собрал огромное воинство. Приглашал он на службу воинов из соседних княжеств и королевств, не гнушался принять и одарить своим вниманием и янтарных воинов из далёких земель восточных. Те воины был свирепы, но такой преданности, как у них, сложно было бы во всём свете сыскать. Бритые головы свои янтарные воины покрывали не шапками, а накручивали большие куски ткани поверх них. А клинки их – клинки гнутые, огромные, тяжёлые. И руки их не ведали усталости в бою. Оттого Олдрин приблизил к себе янтарных «баторов», как сами они о себе говорили, так, что отряд их всегда в замке службу нёс при короле – для устрашения приходящих, своих и чужих.

В отличие от прочих правителей, Олдрин повелел построить на границах Валиндора земляные валы, чтобы могли там укрываться селяне во время набегов диких соседей, и поставить укреплённые заставы, где непременно часть воинов пеших и конных несла охранную службу. И в тронном граде своём, в Лундгарде, Олдрин держал отряды воинов, во главе которых стояли высокородные князья, отличившиеся в многочисленных войнах с дикими виктами, приходящими с юга, и коварными аксами с севера.

Объезжая дозором земли Верхних Мхов и Тамариндовых Зарослей, звеня кольчугой и гремя оружием, охранные отряды Валиндора с недоверием выслушивали громогласное приветствие чёрных всадников: «Да живёт Великий Олдрин!» и с неизменным надмением рокотали в ответ: «Да живёт Гвенельд, Чёрный Властелин!» Ещё совсем недавно все они готовы были разорвать друг друга на части. Ныне их связала клятва двух королей о мире и взаимопомощи в войнах против дикарей и распоясавшихся соседей.

Трепетали местные селяне, особенно в землях Верхних Мхов, потому как обирали их ныне с двух сторон – и свои, охранные воины Олдрина, приходя за урочной данью, и чужеродные чёрные всадники, предъявляющие права как новые хозяева. И приходилось платить. Сметливый народец жил в этих Верхних Мхах, придумали они одну диковину, чтобы обезопасить себя от воинственных пришельцев, от которых зависела мирная их и спокойная жизнь. Чтобы воины не проносились по всем селениям в кольчугах своих да на конях тяжёлых и резвых, не разбивали мелкие дорожки между домами, не пылили, не наводили страх на детей и стариков, сколотили селяне амбар на краю одной деревни у проезжей дороги, ведущей через Верхние Мхи в глубь Валиндора. В амбар к исходу полной луны каждая семья тащила хлеб, соль, молоко, коровье масло, яйца кур, вяленое мясо и дулдурму (домашнюю колбасу – у кельтов), коренья и зелень, плоды из своих садов да бочонки с кормой (кельстское пиво) и ягодным взваром, а то и амфоры с вином, приготовленным из ячменя или с добавлением хмеля и тмина.

Болота в Верхних Мхах перемежались лесом, потому все селения стояли на пригорках и холмах с густой растительностью. Куда ни глянь, домишек и землянок нигде не видно за густыми кронами ясеня, чёрной ольхи и за еловым частоколом.

В сухой низине, где поставили амбар для сбора дани, даже в солнечный день с утра стелился густой туман, наползающий с верховых болот, покрытых смарагдовыми (изумрудными) мхами. Как сошёл туман, зазвенела, запылила дорога: всадники Олдрина прибыли к трапезе. Возле амбара селяне смекнули поставить гостевой дом с огромным шатром неподалёку, чтобы воины могли там пировать на славу и убирались восвояси, по добру по здорову.

Солнце встало высоко, сияла кольчуга и богатая упряжь коней, пасущихся неподалёку. А селяне всё несли и несли блюда гостям, не прошенным, у котлов умирали от жары поварята, мешая варево из мяса и горьких трав.

– Как думаешь, Тристан, они ещё долго тут пировать будут? – почёсывая затылок и поглядывая на воинов, возлежащих и сидящих на шкурах , вопрошал подручный хозяина гостевого дома своего приятеля, разносящего угощения для пирующих.

– Король велел им тут подольше оставаться. Дороги стеречь. Свадьба принцессы со дня на день. Большой обоз идёт из Чернолесья. О принцессе и свадьбе её спорят, того гляди на ножи поднимутся. Ты что, Доннал, не слышишь, как воевода огрызается на вон того верзилу? – Тристан ловко забросил корзину со снедью на плечо и двинулся к шатру пирующих, откуда доносились крики и хохот.

– Говорят так хороша принцесса Айне, что прелестями её приторговывает даже старая нянька её и кормилица! Нет? – гоготал на всю округу розовощёкий и круглолицый молодой воин, смачно жующий дикий лук, заедая его хлебом. – Что, Фаррелл, по нраву тебе она? – подначивал он воеводу.

Тот шуток не любил, могучее тело его сплошь было покрыто шрамами – ибо за словом он в суму не лез, хватал длинный нож с набедренного чехла и нападал стремительно, как вихрь. Дрался воевода так отчаянно, что не чуял ни боли, ни угрызений совести, как берсерк. И всегда побеждал, оттого и доля героя всегда ему доставалась по праву, оттого и шли за ним люди в огонь и воду. Вот и теперь он медленно встал, не проронив ни слова, снял кольчугу и рубаху и с одним малым трапезным ножом пошёл на вероломного негодяя, дерзнувшего бесчестить имя королевской дочери.

– Конец тебе, Ангус! – кричали воины и поднимали хохот, пока Фаррелл наносил удары дерзкому верзиле, а тот не ожидая нападения, отбивался, неуклюже раскидывая в стороны зелень и свиные кости, не имя возможности подняться на ноги. Ему мешала тяжёлая кольчуга и слишком богато украшенный золотом пояс.

Наконец, Ангус вскочил с боевым ножом в руке, и началась настоящая борьба. Каждый наносил удары точно, у Фаррелла уже были поранены руки и щека.

– Я не хочу тебя убить, господин, но я моложе, и на мне кольчуга, – говорил Ангус, то и дело, отбивая удары воеводы.

Тот свирепо смотрел на негодяя и снова упредил его выпад, процедив сквозь зубы:

– Говорил я тебе, что не потерплю оскорбительных речей о принцессе? Говорил! Говорил я тебе, что убью, хоть ты и сын могучего Даннима? Говорил!

– Не гневись, воевода! – взмолился негодяй. – Видели их! Видели! У водопада в священном лесу…

На этих словах Фаррелл поймал руку Ангуса с зажатым в ней ножом, отобрал нож и швырнул его в сторону, а самого верзилу, скрутил, отбив ещё пару ударов и повалив его на землю ничком, сел на него верхом и придавил всем весом.

– А ну, говори всё, что ты там слышал, и главное, не забудь сказать, от кого ты это всё слышал!

Ангус хрипел под тушей воеводы, едва подбирая слова:

– Видели их у водопада, вроде принцессу и какого-то барда. Я не при чём! Это кухарка нашептала рабыне, которая разносит амфоры с вином, а та напела в уши отцу моему за трапезой у короля, тот протрезвел и разболтал домочадцам. Так эта байка и до меня докатилась.

Фаррелл сильнее прижал дерзкого негодяя к земле, тот уже и дышать не мог и взмолился о пощаде.

– Кто ещё так просвещён? Говори! – наседал Фаррелл, красный и мокрый от борьбы.

Ангус с трудом прохрипел:

– Все, господин, все… Наверное, уже и королю донесли…

Не выдержал Фаррел, встал с негодяя, схватил свой ножик с травы, отряхнул шаровары и вместе с подоспевшим юным оруженосцем направился к своему коню, а по дороге крикнул остальным:

– Ждите меня завтра. Я в замок. Не спокойно, ох, не спокойно! Бигмун, надеюсь на тебя! Если подам знак, будь начеку!

Если и жила на земле прекрасная дева, румяна и бела лицом, тонка станом и хороша собою, то это непременно была дочь короля Олдрина, принцесса Айне. Все от Марралора до кургана Монганум на самом краю земли, у священного моря Энам, знали, что нет более пригожей и милой красавицы, чем она. Когда она подросла, Олдрин стал запрещать дочери показываться на пирах, боясь, что в пылу бесчисленных винных возлияний, князья и воины не устоят перед её красотой, и честь королевская будет тотчас же поругана.

Охранять покои принцессы в замке Лундгарда должны были доверенные баторы, чья сдержанность слыла притчей во языцех, а если нужно было сопровождать юную Айне куда-то на прогулку или для совершения обрядов у друидов в священной роще, окружавшей замок, её несли рабы на носилках с большим балдахином, и сопровождали это шествие только воевода Фаррелл и его лучшие воины.

Уж не раз сватались к принцессе все по очереди князья Северных Земель и Синегорья, да и соседние короли Марралора и Барлотта, и три брата Хельмлинги. Никому Олдрин её не отдавал, потому что давно решил породниться с могучим Чёрным Властелином, который был вдовцом.

В эту ночь в замке Лундгарда было неспокойно. Трижды сменив коней, лишь в густых сиренево-синих сумерках при свете полной луны, которая огромным диском нависла над рвом, отделявшим священную рощу от замка, воевода добрался к его каменным стенам. Заполненный водою ров, не источал зловоний, как в других местах, вода в нём постоянно обновлялась протокой из небольшого ручья, текущего по окраине Лундгарда.

Оставив коня и пройдя внутренний двор, Фаррелл поднимался по ступеням главного входа, как внутри вдруг раздался безумный крик Олдрина и ужасающий женский рёв. Фаррелл выхватил нож и побеждал по коридорам наверх. Грохот ломающихся дверей, слетающих с петель, крики, визг и плачь, как будто старой служанки, кормилицы принцессы, разносились по замку. Все стражники и полупьяные князья бежали туда же – к покоям принцессы.

– Что стряслось? – на ходу спросил Фаррелл, схватив за шиворот слугу, бегущего прочь оттуда, откуда доносился шум.

Мальчишка закрылся руками, боясь, что сейчас его ударят, и, трясясь от страха, прокричал:

– Пощади, господин! Это не я, не я!

– Говори, или я убью тебя на месте! – взревел воевода, тряся парня над каменными плитами пола.

– Я не виноват! Господин мой! Владыке донесли, что принцесса улетела бабочкой к неизвестному возлюбленному, он то ли бард, то ли друид, а то и вовсе проходимец. Король рассвирепел и ворвался в покои дочери. Но делать этого было нельзя. Старая Гвиневра не хотела пускать стражу к своей воспитаннице. И вот…

– Что?

– Владыка Олдрин отмахнулся от старой няньки, та ударилась головой о стену. А между тем, баторы и сам король вломились в опочивальню. Гвиневра, истекая кровью, бросилась туда же. Они там! Там!

– Где принцесса? – проорал воевода, опуская парня на землю.

– Там она! Там! Спит. Только не дышит.

Отшвырнув слугу в сторону, Фаррелл побежал по коридору к опочивальне принцессы. Олдрин, сидел возле ложа, убранного белоснежным балдахином с амарантовыми подвязками и лентами, сидел там и рыдал. Девушка на постели, будто спала, но точно, как и сказал слуга, не дышала.

Держась рукой за голову, с лицом, перекошенным от боли, старая Гвиневра, не переставая плакать, причитала и молила:

– О, Владыка, не тронь тела дочери твоей. Не губи! Сон её не простой, спит она сном священным, сокровенным… Не губи, Владыка…

– Что ты несёшь, старая колдунья! – вскочил король и бросился к ногам дочери, обнял их и зарыдал ещё сильнее, причитая: – О, дочь моя, кто погубил тебя? Кто морок сей навёл? Несдобровать ему, будь он хоть сам безголовый Дуллахан, хоть вопящая Маллат, преследующая скорбящие души!

Фаррелл обнял своего короля и, рыдая вместе с ним, оторвал его от тела дочери, усадил на приступок рядом с ложем.

– Что же делать? Гвин, старушка, помоги, – обратился он к умирающей няньке.

Подняв на воеводу тусклые заплаканные глаза, Гвиневра тихо вздохнула:

– Ох, господин, знаю, ты был предан моей девочке, сердце твоё чисто и благородно, вели всем прочим уйти. Я должна открыть тайну Владыке.

Фаррелл махнул князьям, почтительно стоящим на входе, и слугам удалиться прочь. Когда покои принцессы опустели, воевода вновь приблизился к старухе, перепачканной кровью, приподнял её и усадил в кресло. Лицо ей озарил лунный луч, струящий тихий свет свой из большого стрельчатого окна. Гвиневра, будто ожила, и, тяжело дыша, проговорила:

– Олдрин, Олдрин, ты – великий король Валиндора, и тебе подвластно многое в мире земном. Что знаешь ты о мире запредельном? – Король встрепенулся и подошёл ближе. А старая Гвиневра всё говорила: – Дочь твоя – фея.

– Не может быть! – вскричали оба разом король и его военачальник.

– Тише, тише. Где ты был во время беременности твоей жены Панфирии?

– В походе. Аксы захватили селение вблизи Монганума. Я не мог допустить их к священному кургану… Ты думаешь, что моя Панфирия тоже? – багровея от злости прохрипел Олдрин.

– О, боги, как ты глуп. Кто был при ней? Я! Верная Гвиневра. При мне госпожа моя, фея-инид, положила зерно новой жизни в цветок мартилианской розы, что росла в горшке на окне в ваших покоях. И через время, пока ты покорял непокорных и завоёвывал себе славу, отчего тебя стали называть Великим, из зёрнышка вышла наша принцесса, мать нарекла ей имя Айне…

Король сорвал в гневе одно полотнище балдахина и стукнул кулаком по столбу, его держащему. Раздался треск.

– Тише, тише, Владыка… Хотя… теперь ты ей не поможешь. Спит Айне мёртвым сном. Потому что тебе не хватило терпения, и ты потревожил волшебный сон инид. Спала она лишь телом, а душа её нежной бабочкой упорхнула прочь. Да, король, да… К любимому. Того, кого сама фея выберет, когда приходит время, того она и уносит туда, где ей угодно стать его женою и дать жизнь новой фее.

– Но что нам делать с телом? Похоронить, рука не поднимется, – бормотал Фаррелл, искоса поглядывая в сторону ложа. Прикрытая балдахином, юная дева там была так прекрасна и лежала, как живая.

Олдрин стряхнул с лица последнюю слезу и взял себя в руки. Он схватил няньку за плечи и слегка потряс её, приводя в чувство.

– Эй, старая, не умирай, подожди. Ты хоть скажи, что делать, чем сон её развеять!

Едва дыша, Гвиневра отвечала, водя невидящими уже глазами из стороны в сторону:

– Вспомни про Огненную Птицу, Владыка… Её перо может пробудить принцессу и вернуть её душу-бабочку из Страны Грёз, куда её унесло ветром гнева из-за того, что покой её спящего тела ты потревожил так некстати.

– Но это же легенда, небылица! – вскричал и Фаррелл.

– Разве можно полагаться на древние байки о какой-то там птице? Ты бредишь, старая… – Олдрин отпустил няньку из своих рук и направился к дверному проёму, где ещё несколько мгновений назад были закрыты резные дубовые двери.

Поддерживаемая Фарреллом, которому всё происходящее стало казаться наваждением, Гвиневра приподняла голову в последний раз и прошептала:

– Найти Огненную Птицу сможет только сын принцессы… Потомок друидов и бардов, владеющий древней магией… Хвала богам, он уже рождён… – с этими словами она испустила дух.

Олдрин был безутешен и вышел из опочивальни в сильном смятении. Он повелел слугам поместить тело дочери в хрустальный гроб, который искусные мастера Валиндора приготовили для самого Владыки. С большой торжественностью поместили богато одетое и украшенное тело принцессы в этот сияющий гроб из цельного куска горного хрусталя. Знак величайшего богатства недр той стороны Синих гор, что принадлежала Валиндору, стал в одночасье знаком величайшей скорби и утраты. Его поместили в специальном шатре в священном лесу, что расположен неподалёку от Лундгарда и приставили охрану. Девять дней и девять ночей должно было оно лежать там, пока друиды совершают обряды. Но уже на следующую ночь гроб с телом спящей принцессы похитили, а воинов при всём вооружении нашли убитыми, будто они даже не сопротивлялись, – руки их лежали на рукоятях мечей, так и не успев выхватить их из ножен.