Buch lesen: «Гуманитарная миссия»
Варваре Соколовской
Нине Русановой
Людмиле Васильевне Спроге
© Светлана Данилина, 2022
ISBN 978-5-0056-5719-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
О книге
Издательство Ridero предлагает читателю второе издание книги Светланы Данилиной «Гуманитарная миссия».
Впервые книга «Гуманитарная миссия» была издана в Риге (Латвия) в 2017 году.
Книга «Гуманитарная миссия» – это сборник рассказов.
Действие в представленных в сборнике произведениях происходит в наши дни. Основное внимание сосредоточено на создании психологических портретов главных героев, находящихся в обычных жизненных ситуациях. Это люди с яркими и непохожими друг на друга характерами, представители разных профессий, социальных слоёв, возрастных групп, с разным житейским опытом и отношением к жизни.
Рассказы написаны в реалистической манере. Их отличают оптимизм, тонкий юмор, ироничный взгляд на жизнь, богатство языка.
Предисловие написано писателем, филологом, переводчиком, преподавателем русского языка и литературы Ниной Русановой (Барселона).
Обложка Светланы Самоваровой (Рига).
Фотография Светланы Данилиной.
Книги Светланы Данилиной:
Коллекция характеров. – Рига: Gvards, 2008. Коллекция характеров. Sequel. – Рига: Gvards, 2010.
Всё та же коллекция. – Рига, 2013.
Портреты, прелести, причуды. – Рига, 2014.
Конференция. – М.: Авторская книга, 2016.
Гуманитарная миссия. – Рига, 2017.
Арт-галерея. – Рига, 2020
Предисловие
…И таких маленьких, но поразительных мелочей я мог бы привести сотню… Все мы проходим мимо этих характерных мелочей равнодушно, как слепые, точно не видя, что они валяются у нас под ногами. А придёт художник, и разглядит, и подберёт. И вдруг так умело повернёт на солнце крошечный кусочек жизни, что все мы ахнем. «Ах, боже мой! Да ведь это я сам – сам! – лично видел. Только мне просто не пришло в голову обратить на это пристального внимания»…
А. И. Куприн
Случалось ли вам видеть воплощение мечты?
Мечты – вашей собственной, но претворённой в жизнь кем-то другим, причём лучше, – полнее и совершеннее, – чем это могли бы сделать вы сами?
Мечты, воплощённой мастерски.
Для меня таким воплощением задумки о некой галерее образов, персонажей, стало неожиданное и чрезвычайно обогащающее знакомство с прозой Светланы Данилиной, выпустившей к моменту нашей встречи уже два сборника рассказов и повестей: «Коллекция характеров» и «Коллекция характеров. Sequel». Немногим позже мне посчастливилось стать одним из первых читателей других её книг – «Всё та же коллекция», «Портреты, прелести, причуды», «Конференция» и«Гуманитарная миссия».
Филолог, журналист и редактор, прозаик, лауреат сетевой премии «Народный писатель» 2013 и 2015 годов в номинации «Выбор экспертов», неоднократный финалист премии «Писатель года», член коллегии экспертов премии «Народный писатель – 2016», дипломант премии «Наследие – 2017», знаток и тонкий ценитель мировой и русской литературы, как современной, так и классической, Светлана Данилина является продолжателем лучших традиций последней. Все её произведения написаны в классической манере, великолепным русским языком.
Автор предстаёт перед нами как истинный художник слова, на полотнах которого нет ни одной лишней детали, чьи работы не перегружены, не тяжелы для восприятия: все краски в них свежие и яркие, все тона и оттенки светлые, лёгкие, тёплые. Всё необычайно живо, по-настоящему. Все произведения глубоко психологичны – герои и ситуации, в которые они попадают, узнаваемы.
В прозе Светланы мы не найдём каких-либо конкретных, срисованных с действительности персонажей, – все образы собирательные. Однако, погружаясь в атмосферу любого из произведений, читатель начинает припоминать: да-да, так и было!.. Каким-то чудом автору удаётся извлечь воспоминания о людях и событиях не только из своей творческой копилки, но и из копилки памяти читающего. Это делает прозу Светланы Данилиной необыкновенно близкой широкому кругу читателей.
Нет в её работах и откровенных шаржей или карикатур. Автор не ставит перед собой целей «обличать» и «бичевать». Писатель – художник слова, мастер, который просто делает своё дело: пишет. Описывает, выписывает – тщательно, правдиво, но в то же время незлобливо, что в наш век уже само по себе редкость.
Лаконичность повествования и неожиданная развязка, узнаваемость персонажей, добродушный юмор и сочувствие героям сближает работы Светланы с короткими рассказами А. П. Чехова раннего периода творчества. Таковы её рассказы «Кошелёк», «Чудодейственное средство», «Ода бетономешалке», «Умытое утро», «Призма, вписанная в сферу», «Пар из-под крышки», а также вошедшие в настоящий сборник «Бегство от монитора», «Зимние забавы» и«Днём с огнём».
Любование людьми и природой, наличие «жанровых сценок», глубокая и искренняя народность произведений делает их близкими творчеству Н. В. Гоголя в ранний его период. Это такие рассказы как «Фольклорная практика», «Первый закон Ньютона», «Морской пейзаж», «На родину», «Гуманитарная миссия».
Некоторые сюжеты Светланы напрямую отсылают к тому или иному шедевру мировой литературы, ведут с ним своеобразный диалог, тем самым приближая и открывая нам классику с новой, подчас неожиданной стороны, а также приглашая нас по-новому взглянуть на современность. Таковы её «Привет Диккенсу» и «Аллюзии, или Воспоминания о миргородском гусаке».
Проза Светланы Данилиной – это богатство живописных приёмов и великолепное ими владение, это ясность мысли и безукоризненная чистота языка. Знакомство с очередной книгой талантливого автора подобно глотку свежего воздуха, а погружение в чтение дарит отдых душе. Все работы Светланы способны порадовать слух и глаз самого искушённого и взыскательного читателя, критика; а собрата по перу ещё и вдохновить на дальнейшее творчество.
«Гуманитарная миссия» – так называется этот, шестой по счёту, сборник, который мне выпала честь здесьпредставить. Всего в книгу вошло более двадцати произведений. Здесь и рассказы, и миниатюры, и поэтические пародии.
Окунитесь в чтение, погрузитесь в него – и, быть может, вы узнаете себя или кого-то из близких… Ну, или не очень близких знакомых.
Поверьте, в этом тоже есть своя, особая прелесть! Ведь всё выписано автором-живописцем не просто искусно, а с большой любовью, – и не только к русскому языку и литературе, но – и это прежде всего! – к человеку.
Нина Русанова,
филолог, переводчик,
поэт, прозаик,
член Российского союза писателей
На родину
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва…
А. С. Пушкин
Летят воспоминания к брегам бесценным родины моей…
К. А. КоровинМеценат
Вынул хлеба ломоток
И поехал на восток…
П. П. Ершов«Конек-Горбунок»
Дядя Ваня ехал на родину.
На родину он ездил часто. И звала его туда светлая приятная ностальгия. Любил он родные места, где прошли детство и юность.
Жил он недалеко от родины – в небольшом посёлке – всего в десяти километрах.
Но иногда его тянуло туда, где дышится легче и видится светлее, и чувствуется вольготнее и полней, и где даже воздух особенный – хороший и вкусный, сродни запаху испечённого матерью ржаного хлеба.
Приехав на родину, навещал он стоявший закрытым осиротевший родительский дом, заходил в сад, летом косил траву, зимой чистил снег, отправлялся проведать братьев, другую родню и друзей.
Подпитывался, набирался сил и духа, а потом возвращался домой окрепшим и счастливым. Родина давала ощущение… А вот не передать словами этой жажды жизни и удовлетворённости, причастности и приобщённости, духовной наполненности, незыблемости связей, крепости корней, принадлежности родной земле, где жили поколения за поколениями все предки, любили, радовались, грустили, работали, преодолевали невзгоды и достигали намеченного, растили детей и уходили в дальнюю даль, в светлую память, в вечную жизнь.
Любил дядя Ваня эти поездки на родину. И часто совершал свой путь, радующий и обогащающий душу, словно ритуал соблюдал.
Вот и сейчас в выходной воскресный день ехал он на рабочем газике по новенькому асфальтированному шоссе в центральной России – среди пшеничных полей под июльским голубым небом в начале восьмидесятых.
Вспоминал он, как ходил в школу по этой дороге. В его родной деревне школы не было, а в соседней – только семилетка, и старшеклассники перебирались в ближайший посёлок, в интернат, учились там, а по субботам после уроков большой весёлой оравой возвращались домой, чтобы в понедельник утром опять собраться вместе и преодолеть десяток километров. Теперь дядя Ваня жил в этом посёлке, работал, занимал определённый пост и всегда знал цену барреля нефти.
«Сейчас хорошо! – думал он, выкручивая направо баранку на повороте. – Сел в машину – пятнадцать минут – и на месте. А пешком!»
Хотя в хорошую погоду такая прогулка была даже приятной. А вот в ненастье, в дождь, в осеннюю распутицу, когда ноги в резиновых отяжелевших от прилипшей чавкающей грязи сапогах увязали в чернозёме, идти по бездорожью было трудно. Или зимой по трескучему морозу, или в метель, когда шли «по столбам» – не было в чистом поле других ориентиров – только снег, едва различимый след, направление и внутреннее чутьё. И асфальта не было. А если идти в одиночку – так совсем скучно. Хотя по молодости всё воспринималось легко и как должное. Даже весело было шагать всем вместе с шутками и прибаутками.
«Да, бегали! – думал дядя Ваня. – А теперь-то что? Благодать!»
Так неспешно размышлял дядя Ваня. И вдруг на полпути увидел на обочине одинокого пешехода. Человек на проезжей дороге всегда привлекает внимание тех, кто двигается на машине. Он словно выбился из другого мира, и смотрящий в окно, заметив путника, всегда думает о том, что заставило человека преодолевать пешком несколько километров, сколько он прошёл, как ему идётся – легко ли, тяжело ли, и далёк ли его маршрут.
Дядя Ваня издалека заметил одинокого мужчину. Двигался тот в том же направлении, то есть увидел дядя Ваня его спину.
Было понятно, что человек отмахал уже немалый кусок и впереди до ближайшего населённого пункта у него ещё немало километров.
Дядя Ваня был доброй душой и всегда подвозил попутчиков.
«В Топтыково идёт, наверное», – подумал он.
Больше идти было и некуда. Ну, разве что в Дуровку или в Горюшки. Но это только через Топтыково. А до следующих населённых пунктов отсюда далеко, надо попутку ловить или автобус ждать. Но это история долгая – автобусы здесь ходят редко.
Подъехав поближе, дядя Ваня увидел военные брюки с широкими красными лампасами.
«Генерал!» – удивился дядя Ваня непредсказуемости мира.
Откуда бы взяться одинокому генералу, да ещё в форме, жарким летним днём посреди российских просторов?
Но тот целеустремлённо шёл размеренным достаточно скорым шагом, перекинув через плечо китель и сумку на длинной ручке – совсем не по форме и статусу.
Дядя Ваня подъехал и притормозил.
– Подвезти? – спросил он, приоткрыв окошко своего «козла».
– А вы далеко едете? – вопросительно и оценивающе взглянул ему в глаза остановившийся путник.
– В Топтыково! – радостно ответил дядя Ваня.
– Подвезите! – обаятельно и широко улыбнулся генерал, раскрыв дверцу, как-то легко и привычно сел на переднее сиденье и быстро захлопнул её хорошо отработанным движением.
Дядя Ваня знал в своей деревне всех. Но генералов в Топтыкове отродясь не водилось. И в родне ни у кого тоже не было.
– А вы к кому же? – любознательно поинтересовался он.
– Да я не в Топтыково, – ответил генерал, – мне дальше надо.
Дядя Ваня опять прикинул народонаселение округи и опять никого из генералитета в своей памяти не нашёл.
– Алексей, – просто представился мужчина.
– Иван, – так же просто ответил дядя Ваня. – Так куда же вам? Давайте довезу! Устали, наверное, километров пять уже от Троекурова отмахали!
– Мне, Ваня, в Соколовку надо, – сказал попутчик.
– В Соколо-овку! – протянул дядя Ваня и призадумался, прикидывая. – Так здесь нет никакой Соколовки.
– Как же нет?! – сказал Алексей. – Есть! Это родина моя! Вот приехал. Навестить. Посмотреть.
– Постой-постой, – озадаченно произнёс дядя Ваня, – нет у нас такой деревни. Топтыково есть. Люблино было, да никого там уже не осталось. Все в Топтыково переселились.
Человек внимательно слушал, впитывая информацию, а дядя Ваня охотно продолжал:
– Усово рядом было. Тоже теперь пустое. Одни сады стоят. Говорят, что всё распашут. Поле будет. Горюшки есть. Но там совсем мало народа. Дуровка есть. А в ней порядки – Орловка, Воробьёвка, Чибизовка. Может, вам туда? Соловьёвка есть, но это в другую сторону, – и дядя Ваня махнул рукой назад, за левое плечо. – Вы ничего не перепутали?
Дядя Ваня знал свою родину – все места и всех людей.
– Была Соколовка, – скупо и коротко сказал попутчик, – между Дуровкой и Горюшками, – и прищурясь посмотрел в окно, отвернув голову.
Он тяжело и громко сглотнул слюну, и дядя Ваня услышал неудачную попытку скрыть этот пронзительный предательски вырвавшийся звук.
Во время долгой паузы у дяди Вани защипало в глазах. Он словно поймал натянутый щемящий и бьющий по нервам звон тонкой струны, понял и прочувствовал, почему отвернулся попутчик и почему не хочет показывать своих глаз.
– Нет её теперь, наверное? – неуверенно спросил человек.
– А поедемте! – решительно сказал движимый сочувствием дядя Ваня, быстро и кардинально поменяв свои планы. – Отвезу я вас! Найдём!
– Вот спасибо, – генерал повернулся к нему всем корпусом и засветился благодарной улыбкой и человеческой доброте, и красоте поступка.
– Поле там теперь чистое, – сказал между тем дядя Ваня.
– Во как! – горько произнёс человек и как будто осел под тяжестью известия.
Но тут дядя Ваня вдруг встрепенулся и даже ладонью по ноге прихлопнул:
– Вспомнил! Рассказывали в детстве, что там деревушка была небольшая. Мы на речку туда с ребятами бегали купаться – на до́ску.
– Нет, я такого не знаю, – произнёс Алексей.
– Так называли. Доска там лежала. А на другом берегу кусты росли. Старики говорили, что деревня была. Но нет там теперь ничего. Распахали всё подчистую. Пшеница растёт – поле! Значит, Соколовка!
Дядя Ваня с интересом, размышляя вслух, беседовал с попутчиком.
– Мы там в детстве сусликов отливали! – вспоминал он.
– Сусликов, – повторил вслед за ним и усмехнулся человек. – Вот там я и родился.
– Да-а-а, – протянул дядя Ваня, не зная, что сказать, и понимая, что непростая это тема для собеседника и что ещё не раз отведёт он прищуренные глаза в сторону, будто вглядываясь в окрестности, и не раз ещё натужно сглотнёт слюну.
– Говорили-говорили, – вспоминал дядя Ваня. – Ты гляди! Была Соколовка! Только давно. Теперь про неё никто и не знает. Значит, вы оттуда?
– Оттуда, – принялся рассказывать собеседник. – В тридцатом году нас раскулачили. Мне тогда было семь лет.
– Что понаделали! – вздохнул дядя Ваня. – И в колхозы сгоняли, и кулачили. Вот ведь жизнь!
– За что раскулачили? – размышляя, продолжал человек. – Непонятно. Богатства никакого у нас не водилось. Жили, работали. Хлеб сеяли, картошку копали, сад был большой. Лошадь у отца имелась. Да деревня маленькая. Наверное, разнарядка пришла: всех в колхоз, кого-то раскулачить. А раз лошадь есть, значит, богач! Хоть и пахали до кровавых мозолей. Вот мы и попали.
Дядя Ваня слушал, понимая, что не каждому такое рассказывают, и откликаясь на особое доверие и расположенность незнакомца, открывшего ему сокровенное и важное, больное и незаживающее, близкое сердцу, в муках и страданиях отрываемое от него.
Однако же говорил человек просто, не давя скорбными эмоциями на душу и нервы собеседника, сообщал информацию. Однако же за обыденностью голоса, слов и фраз вырастала настоящая трагедия.
– Кроме меня, в семье ещё трое детей было, я старший. Как сейчас вижу: зима, снега – по пояс, метель лютая, всё крутит и вертит, ветер воет. Нас, маленьких, из избы вывели, потом деда, бабку, отца, мать. А она в сани садится и тулуп запахивает. А там у неё на груди под тулупом-то – сестрёнка месячная – считай, только родилась. Посадили всю семью в эти сани и отвезли в Троекурово. Потом – в поезд, в теплушку. Солому на пол бросили. Поехали куда-то. Говорили – на Север. Я недавно справки навёл. В Котлас отправляли, под Архангельск, – человек сделал паузу, и было видно, что ему нужна передышка. – Закурить-то можно?
– Кури, конечно, – ответил дядя Ваня.
– Ехали мы, ехали, – продолжал рассказчик. – И на какой-то станции мать меня за кипятком послала – с чайником. Пока я в очереди стоял, поезд ушёл. Прибежал, а его нет. А мне семь лет. Ничего толком не знаю. И стою я с этим чайником. Куда его теперь девать? Вот…
И опять сделал человек большую паузу, глядя пустым отрешённым взглядом то ли внутрь себя, то ли в прошлое, то ли на серый асфальт дороги.
– Попал в детский дом. Оттуда – в суворовское училище. Потом – в артиллерийское. Вырос. Выучился. Пытался своих искать, да никого не нашёл. Сгинули, наверное. Как знать? – опять вздохнул Алексей. – Женился. Семью завёл, дети родились – сын и дочка. Служил всю жизнь. Помотался по свету: и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и в Германии был. Спасибо армии родной – в люди вывела. Потом в отставку вышел. Теперь в Москве. И захотелось мне хоть одним глазком на родину свою посмотреть, раз родных у меня нет. Сел в поезд. Что тут ехать-то? Пять часов! Вот вышел, иду, вспоминаю…
– Найдём! – сказал дядя Ваня. – Я сам-то там давно не был… Но дорога вроде полевая есть. Техника во время уборки ходит. Найдём!
Так они и ехали. Свернули с шоссе, миновали Топтыково.
– Ничего не узнать! Как всё изменилось, – говорил генерал, глядя по сторонам. – Вон там вдалеке впереди и справа должна быть моя Соколовка.
Подъехали в Дуровке, оставили позади Чибизовку, увидели пруд с плотиной, свернули направо и оказались в поле.
– Ты к речке ближе держи, к Рясе, – подсказал генерал, – деревня на берегу стояла.
Но обмелевшей речки почти не было видно. Она местами ныряла под землю, иногда показывалась и сверкала на солнце небольшими голубыми зеркальными озерками, пряталась в камышах и в зарослях ивняка.
– Да, наверное, где-то тут, – вглядывался в окрестности человек, – только речка раньше шире была.
Слева от просёлочной дороги простиралось золотое пшеничное поле.
– Здесь, кажется, – сказал дядя Ваня и затормозил.
Алексей вышел из машины и остановился – замер на гладко накатанной грузовиками потрескавшейся от солнцепёка дороге.
Он стоял одиноким обелиском и смотрел по сторонам, силясь понять, где что было, осознать свою судьбу и судьбу людей, когда-то живших здесь, своё одиночество, неприкаянность и желание прислониться усталым сиротским взглядом хоть к какой-нибудь единственной примете, хоть к былинке.
Дядя Ваня неспешно вылез из-за руля на дорогу, огляделся и подошёл к попутчику.
– Вроде здесь, – тихо сказал скиталец.
Они походили вместе по небольшому пятачку земли, нашли крохотный ручеёк, спускавшийся с маленького пригорка и превращавшийся в топь возле хитрой скрывавшейся в траве речушки.
– Тут, кажется, колодец был, – припомнил-предположил генерал, вглядываясь в траву.
– Ты смотри! – вдруг воскликнул он, нагнулся и поднял из травы ярко сверкавший жёлтый черепок. – Махотка!
И диалектное слово, которым он много лет не пользовался, как редкая находка, весело выпрыгнуло из его уст.
– Может, и наша? – усмехнулся он, бережно уложив кусочек прежней жизни на широкую ладонь и внимательно разглядывая его.
Покрытый с одной стороны ярко-жёлтой глазурью осколок глиняного горшка был тёплым, гладким и сверкал, как маленькое солнышко.
Дядя Ваня смотрел на странника и понимал, что́ должно твориться у того в душе.
– Ты знаешь, Иван, – сказал генерал, – спасибо тебе! Поезжай! У тебя дела. А я тут побуду. Посижу. Подумаю. Повспоминаю. На кладбище в Дуровку схожу. Могил там, конечно, не найти. Но хоть посмотрю.
– А обратно? – спросил дядя Ваня.
– Да, пешком дойду! Что тут! Или попутку поймаю. Довезёт кто-нибудь. Свет не без добрых людей.
На том и простился дядя Ваня со своим попутчиком.
А спустя много лет рассказал эту историю автору.
Вот и автору послезавтра предстоит отправиться в этот любимый путь – на родину.
Чтобы вдохнуть, вздохнуть и наполниться. И посетить могилы. И дяди-Ванину тоже. Светлая ему память.
7.07.2016
Гуманитарная миссия
Людмиле Васильевне Спроге
Когда б не тихой дружбы свет.
А. С. Пушкин
Это – из жизни другой мне
Жалобный ветер напел…
А. А. Блок
В достопамятные догугловские времена полуночный телефонный звонок с вопросом «А как звали коня Александра Македонского?» был в квартире Шурочки делом привычным.
Не то, чтобы она была такой уж ходячей энциклопедией, но друзья и знакомые любили обращаться к ней с необычными вопросами.
Шурочка, порывшись в закоулках памяти, выдавала ответ или целеустремлённо шла к книжным полкам, внимательно их разглядывала, находила нужные книги, азартно копалась в них, перезванивала любопытствующей подруге и радостно сообщала результат поисков.
В данном случае она сразу вспомнила и недоумённо произнесла:
– Буцефал, а что?
Хотя и так было ясно, «что» – свои дети тоже иногда вспоминали о домашних заданиях при вечернем сборе портфелей.
– Завтра в школу! – радостно сообщила подруга. – Уроки делаем! Хорошо, что хоть к полуночи спохватился!
Традиция повелась со школьных лет.
– А ты сорок седьмую задачу решила? – наперебой интересовались по телефону одноклассники.
И ответственная, а к тому же отзывчивая сердобольная Шурочка рассказывала и Вале, и Тане, и Саше, и Серёже, сколько воды надо пустить в бассейн через одну трубу, чтобы в нём можно было спокойно поплавать при условии, что через другую трубу из него столько-то воды вытечет.
И по физике, и по химии она тоже регулярно проводила подобные подчас объёмные и длительные консультации, пересказывая «человеческим» языком неинтересные правила.
И, легонько поглаживая за мягким ушком свою любимицу Мурку, решала по телефону задачи по биологии и определяла, сколько чёрных, белых и чёрно-белых котят родится у голубоглазой снежно-белой кошки и зеленоглазого чёрного-пречёрного кота, а также какого цвета у них будут глаза.
С окончанием школы и с течением лет круг обсуждаемых в телефонных беседах проблем несколько сузился и обеднел. Из тематики исчезли вопросы свободных радикалов, термодинамики и самоиндукции, альдегидов и карбоновых кислот, а заодно и симбиоза в эволюции – в них героиня за длительным отсутствием практики сделалась не столь искушённой, а проще говоря, абсолютно некомпетентной. По окончании школы Шурочка выбрала для себя гуманитарную специализацию. Потому и темы из истории, философии, эстетики, логики, литературы и языкознания остались с нею. Равно как и переводы с/на пару языков.
Так что свою «гуманитарную миссию» Шурочка по привычке с удовольствием выполняла.
И спроси её кто-нибудь по аналогии среди ночи, как звали лошадь Вронского, она немедленно готова была ответить: «Фру-Фру», а в придачу ещё помнила она Калигулова Инцитата, не говоря уж о Дон-Кихотовом Росинанте. И для порядка зачем-то хранила в мозгах имя осла Серого – собственности Санчо Пансы.
Как писал Лев Николаевич Толстой, «Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно». В данном случае – в памяти, которая способна сохранять совершенно невообразимые вещи. «Бумажное озеро», – называла это Шурочка, тихо радуясь, что озерко её бездонно и небурливо.
В студенческие годы во время сессий Шурочка становилась самой популярной личностью среди однокурсников – у неё были все конспекты всех лекций, и ей постоянно задавали разные вопросы и ждали ответа на них.
– Рашель приезжает к Вассе, – делилась она накануне экзамена содержанием горьковской пьесы с однокурсницами, потому что была единственной в группе, кто произведение удосужился прочитать.
– К какому Васе? – глядя вдаль, в туман, за окно, на еле различимые шпили Старой Риги и думая о чём-то своём, растерянно и меланхолично спрашивала рассеянная Анита.
– К Вассе Железновой, – терпеливо поясняла Шурочка.
Друзья привыкли к тому, что её можно спрашивать о чём угодно в любое время дня и ночи. Они были уверены, что Шурочка всегда поможет, если уж не ответом, то советом: где поискать или у кого поинтересоваться.
Когда девочки немного повзрослели, получили дипломы и у них появились свои девочки и мальчики, родительницы по привычке продолжали пользоваться Шурочкиной головой.
И частенько под косые взгляды пассажиров маршрутки она хорошо поставленным учительским голосом диктовала по телефону порядок постановки запятых, а также правила – с точными и чёткими формулировками.
И уроки она тоже со своими бывшими, теперь взрослыми, одноклассницами уже для их детей делала. Процесс был длительным и интересным, перемежался комментариями и воспоминаниями.
– Вот скажи мне, кто это придумал? – в отчаянии спрашивала её подруга.
– А что случилось? – не отнимая трубки от уха, вставала в стойку Шурочка.
– Эссе у нас случилось, вопросы прилагаются, – горестно вздыхала Марина и зачитывала. – «Какую роль в вашей жизни играет философия?» Девочке шестнадцать лет! Какая философия?
– Да уж! – соглашалась Шурочка.
– Конечно, не алё, – причитала и сокрушалась мамаша.
– Напишем! – успокаивала её Шурочка.
Однако при этом в её памяти всплывал старый потрёпанный толстый учебник по истории философии с большой дыркой на форзаце – настольная книга её собственного пятнадцатилетия. На каникулах летом в деревне, взяв этот в буквальном смысле «зачитанный до дыр» фолиант, она отправлялась загорать на речку, где всплеск вёсел и блеск блесны у хмурого рыболова отвлекал от чтения, глаза смежались и открывались на облачную стаю. Слышалось: «в озере – волненье, гомон птиц… старинный челн томится меж страниц…» К страницам фолианта на мгновение прикасались речные стрекозы, ветерок тоже порхал и, играя со страницами и с шуршащим камышом, приносил слова – «шуршат ли камыши черновика? в прибрежной зелени, где удочка таится, жеманных рифм усталые ресницы лениво сомкнуты, и в ряске облака…» Далее слова пропадали, но очевидность реки подбадривала, манила искупаться не в каком-то там бумажном озере, а в ласкающей теплом и пряным запахом плотной речной воде, и влажные пальцы оставляли следы на старых страницах… Но воспоминаниями о своих подростковых попытках осмысления миропорядка и того, возникающего и исчезающего бумажного озера рифм и нимф, она предпочитала не делиться… Хотя когда-то сложилась у неё почти целая книга, названная невзначай «Бумажным озером».
– Скажи, что она помогает каждому определить своё место в мире, – советовала Шурочка подруге, отбросив воспоминания.
– Та-а-ак, подожди, – повторяла та, записывая текст, – помогает определить… что?
В конечном итоге совместными усилиями задание из двадцати вопросов выполнялось.
– Как я тебя люблю! – говорила ей подруга.
– Я тебя тоже люблю! – радовалась в ответ Шурочка.
Надо заметить, что она охотно делала все задания. Почему не помочь друзьям? Особенно, если это нетрудно. И повод пообщаться с хорошими людьми, и сделать доброе дело, и окунуться в прошлое.
Дети, как это водится, частенько к заданиям относились легкомысленно.
И Шурочка не удивлялась тому, что часов в одиннадцать вечера Маринина Юленька или Надин Никитка вдруг вспоминали, что у них завтра урок литературы и надо сдать сочинение.
Воскликнув «Какая неожиданность!», Марина и Надя понимали, что их спасение в данной ситуации – Шурочка. Конечно, они интересовались, а не составило бы ей труда быстренько написать от силы странички четыре по «Войне и миру», больше и не надо, тут не до жиру – лишь бы сдать. Вот забыл ребёнок и вспомнил только сейчас, когда постелил постель и надо ложиться спать! А мама невзначай возьми и поинтересуйся, сделаны ли все задания. А Юленька – ах! – и вспомнила. И Никитка очень устал на тренировке, к тому же у него скоро соревнования, да не где-нибудь, а в Норвегии.
Шурочка с пониманием относилась к детской забывчивости, вспоминала, как шестнадцать лет назад вязала Юленьке розовые мягонькие пинеточки с пушистыми помпончиками или тёпленькую непродуваемую шапочку-шлем крепышу Никитке, и обещала к утру опус накропать – совсем как Василиса Премудрая из сказки – «к завтраму».
«Пустяки! Дело житейское», – цитировала себе Карлсона альтруистично настроенная Шурочка, включала на кухне, чтобы не мешать домашним, настольную лампу, обкладывалась книгами и принималась за работу.
И подчас даже и не «к завтраму», а часа через два сочинение, готовенькое и толковенькое, выдавалось на-гора – чтобы дитя успело к четвёртому уроку его переписать. В том, что сочинение не переписывалось, например, непосредственно самой мамой Надей, Шурочка не была уверена. Да и какая разница? От неё требовался только текст.
Так что внеплановый Маринин телефонный звонок с красочным изложением обычной проблемы не удивил её.
Шурочка уже знала, подсознательно угадала по времени, когда звонок прозвучал, что сейчас включится извечная красная кнопка «гуманитарной миссии».
– Выручай! – с обречёнными нотками в голосе взывала подруга детства.
– Что у вас? – поинтересовалась готовая к бескорыстному подвигу Шурочка.
– Всё то же самое, – стенала в ночи Марина, – это не ребёнок, а сплошные проблемы!
– Хороший ребёнок! – как могла, успокаивала подругу Шурочка.
– Ага! – то ли рыдала, то ли истерично смеялась в трубку Марина. – Четверть кончается. У неё двойка по литературе! А ей – хоть бы хны!
Шурочка прекрасно помнила прелестного толстощёкого карапуза, увлечённо и сосредоточенно складывавшего домик из больших разноцветных пластмассовых кубиков на ковре в гостиной, пока мамаши о чём-то болтали.
– Почему двойка? Хороший предмет! – спросила Шурочка, не понимая, как можно умудриться получить двойку по литературе.
– «Обломова» не прочитала, сочинение не сдала, да ещё и стихи не выучила, – перечисляла бедная мамаша. – А училка, прости, у них очень вредная.
– Плохо! – искренне огорчилась училка Шурочка.
– Напиши, а? Это только ты можешь! – как энное количество лет назад, попросила Марина. – Больше некому. Я бы, конечно, и сама попыталась, но ничего не помню! А ей на всё плевать! Чем только голова забита?
– Да ладно, не волнуйся, накатаю я ей сочинение. Пусть стихи выучит и расскажет! Так проще двойки исправить. И содержание, хоть в кратком изложении, пусть в Интернете прочитает, – принялась утешать подругу Шурочка.
– Посадила! Уже учит! – сообщила Марина.
– Проверь! – посоветовала Шурочка.
– Я ей говорю: «Тебе через год поступать! Куда ты после школы пойдёшь? Аттестат нужен! С нормальными оценками».
