А небо точно голубое?
– Посмотри, какое небо сегодня яркое… здорово, правда?
Кира подняла голову вслед за матерью: небо отливало кристально-чистой голубизной, и оторвать взгляд от него становилось невозможным. Девочка улыбнулась распростёршейся лазури, а после перевела взгляд на маму.
Маргарита в свои годы выглядела не сильно старше тринадцатилетней дочурки. На её щеках весело играли веснушки, а рыжие кудри и вечный прищур подарили ей удивительно тонкое прозвище ещё со времён института. Лисёнок. Только глаза голубые, как небо, и Кира родилась с точно такими же.
Девочка прижала к себе забавного плюшевого лягушонка и вновь посмотрела наверх.
– Знаешь, я опять историю придумала.
– Правда? – лицо Марго засветилось искренним интересом. – О чём?
– О другом мире, – задумчиво пробормотала Кира, – там цветы размером с деревья, а реки из чая.
– Кто же в этом мире живет?
– Пока не придумала, – девочка помедлила, а после добавила: – Может, там никто и не должен жить.
– Решать тебе. В любом случае, история наверняка получится замечательной. Я в тебя верю.
Марго сделала глоток из чашки. Вот так вот сидеть на крыльце своего дома и пить чай из фарфоровых кружечек, глядя на небо, было особым удовольствием лишь для них двоих. Кира припала к плечу матери и сомкнула глаза: как же хорошо ей было сейчас. Она могла бы говорить вечно о своих сюжетах и мирах, а Марго всегда охотно слушала. Большего для счастья Кире не требовалось.
Она смотрела на маленький цветочный сад и продолжала сочинять небылицы, а мама – слушать. Без неё Кира не чувствовала себя полноценной.
– Мне пора, – Маргарита поцеловала дочь в лобик и ласково прижалась щекой к её щеке. – Не скучай тут. А с физикой пускай Машка поможет, она же у нас голова.
– Хорошо, – девочка взглядом проводила Марго до машины, на которой та умчалась на работу. – Люблю тебя.
Мама тогда не услышала. А ещё так и не вернулась домой.
Кира не видела разбитой вдребезги красной маминой машины. Автокатастрофа забрала жизнь совершенно внезапно, настолько же стремительно, насколько быстро вылетела иномарка на встречную полосу; Марго не успела затормозить.
Был человек, и нет человека. В одно мгновение. Не то злая шутка судьбы, не то гениальная её задумка – вот так вот взять и разом лишить тринадцатилетнюю девочку самого дорогого её сердцу существа.
На похоронах Кира не плакала. Она сычом сторонилась выряженных в чёрное людей, которые многозначительно называли себя «родственниками погибшей» и наседали на девочку со своими соболезнованиями и возвышенными фразами – как будто сейчас было время для философии! Но Кира не замечала их. Все её чувства были посвящены только маме, о ней одной бесконечно долго она могла думать в тот день. Вспоминать. Ловить то последнее, стремительно ускользавшее из жизни.
Помнила только, как папа крепко сжал их с Машей плечи, а троюродная тётушка с видом всезнающего старца расспрашивала и без того убитого горем отца:
– Девочки были привязаны к матери, правильно понимаю?
– Это так.
– Теперь им придётся научиться жить без неё.
И когда Кира услышала это напыщенное наставление, она посмотрела на родственницу так, что даже столь бестактная особа постыдилась своего острого языка и поспешила отстраниться от скорбящей семьи. Девочка этого уже не помнила. Как и не помнила того момента, когда тело матери было раз и навсегда предано земле около плакучей берёзы.
Кира тогда возненавидела почву, как само явление. А ещё машины. А ещё чёрный цвет и смерть, вроде бы неразлучную с жизнью, но так неправильно испортившую её Кире. «Научиться жить без неё» девочка даже не старалась.
Дом опустел. Члены семьи забились каждый в свою комнату, и первое время почти никаких попыток по сближению предпринято не было. Со стороны Киры так точно. Девочке было куда проще оградиться надёжными четырьмя стенами, чем выйти навстречу болезненно напоминавшим о ней вещам: кухне, гостиной, саду.
Вдали от всех, наедине с самой собой, Киру разъедали мысли. Они были настойчивее, чем она полагала прежде; вились над головой беспокойными чёрными воронами, метили точно в растрескавшееся сердце и в клочья разорванное счастье. Девочка пыталась их отогнать, но без толку. Вороны так некстати напоминали о её потере – едва ли не каждая ночь сопровождалась горькими слезами.
Со временем болезненное ощущение одиночества лишь нарастало, но сами чувства как будто притупились. Кира не понимала толком, почему. Лишь одно она помнила чётко: момент, когда впервые за долгое время чернила вновь побежали ручьями по белоснежной бумаге, выписывая привычные буквенные пируэты.