Buch lesen: «Первый император. Сборник»

ПЕРВЫЙ ИМПЕРАТОР

Рождение

Днем, 30 числа, месяца травника 7180 года от сотворения мира (1672г от Рождества Христова) в царском тереме села Измайловское случился переполох: царица Наталья Кирилловна Нарышкина, по прозвищу Медведиха, будучи на сносях и возвращаясь в Московский Кремль из села Коломенское, почувствовала схватки. Схватки случились внезапно и до срока: видимо растрясло дорогой, что вынудило царский обоз остановиться в Измайловском.

Царицу Наталью холопы перенести в терем и ближний боярин Артамон Матвеев тотчас послал гонца в Кремль за повитухой: при царице был придворный лекарь, немец-латинянин, но ему, иноверцу, по обычаю, никак нельзя было принимать роды у царицы и лицезреть ее наготу.

Родовые схватки не прекращались, но и роды не совершались, когда, два часа спустя, повитуха была доставлена верховым гонцом, который положил бабу поперек седла, приторочил мешок с инструментами и снадобьями и домчал знахарку до крыльца терема, где сбросил ее на руки ожидавшей челяди.

Не мешкая, повитуха кинулась за служкой в покои царицы, которая лежала в безвольной позе, слегка постанывая, когда схватки усиливались – это были ее первые роды, и она еще не знала как себя вести, чтобы роды случились без сложностей.

Повитуха распорядилась нагреть воды, принести чистые простыни и рушники, освободила царевну от одежды, помяла ей живот, осмотрела родильное место и быстро вышла из горницы в сени, где толпились холопы возле боярина Матвеева, ожидая приказов.

– Худо дело боярин, – молвила повитуха, – дитя в утробе не перевернулся и пошел ножками вперед: пока родится, может задохнуться, а то и вовсе застрянет – тогда помрут оба: и дитя и мать-царица.

Почему меня с собой не взяли, когда ехали в Коломенское? Я бы помогла дитю перевернуться в утробе, да и снадобья дала царице, чтобы облегчить роды, а теперь на все воля Божья.

– Смотри, баба, не поможешь царице, быть тебе битой плетьми, – пригрозил боярин.

– Потому и предупредила, что мало от меня зависят роды. Можете своего лекаря спросить или назначить: пусть он принимает роды и царицу приведет в смущение,– возразила повитуха и возвратилась в горницу к царице, которая орала благим матом, пытаясь вытолкнуть плод из себя.

В схватках и криках царицы прошло с час времени и, наконец, из родильного места появились ножки ребенка. Повитуха умело ухватила дитя за ножки и медленно потянула его из утробы, надеясь, что головка ребенка не оторвется от ее усилий. Так все и случилось: головка прошла узкое место и ребенок, в слизи и крови, обмотанный пуповиной, выскользнул на подготовленный рушник.

Повитуха отчистила головку дитя от слизи, помяла длинное тельце, дитя шевельнулось, вздохнуло и, наконец, вскрикнуло, оповещая весь белый свет о своем рождении.

Баба отрезала и перевязала пуповину, обмыла ребенка теплой водой, вытерла насухо и, положив на рушник, показала дитя царице, дворовым девкам, и боярину Матвееву, который, услышав детский крик, поспешил зайти в горницу.

Дитя оказалось мальчиком странного облика: маленькая головка и длинное, в аршин, узкое тельце все покрытое редкими черными волосами, которые были почти не видны на смуглой, почти коричневой коже, что вызвало удивление повитухи:

– Сколько принимаю роды, но такого черного и волосатого дитя видеть еще не приходилось. Да и головка совсем маленькая: потому и смог родиться, не повредив головы и не задохнувшись в утробе матери. Теперь будет жить, а года через три определится, не повредилась ли голова из-за долгих родов вперед ногами. Если повредилась голова, то будут у ребенка судороги и тогда ждет его падучая болезнь и припадки разума или вовсе слабоумие, как у Ивана – сына нашего царя-батюшки Алексея Михайловича от первой жены Марьи Милославской, царство ей небесное.

С этими словами повитуха положила ребенка рядом с Натальей Кирилловной, получила золотой от боярина Матвеева и прошла в соседнюю горницу отдохнуть: все остальное с роженицей и дитем должны были делать дворовые девки и мамки.

Мамки унесли ребенка, Артамон Матвеев прогнал девок и остался вдвоем с царицей Натальей.

– Поздравляю тебя, голубушка, с сыном. Даст Бог вырастет и станет царем, нам на удивление.

– Какой царь, если есть старшие сыновья у Алексея Михайловича? – возразила царица, приходя в себя после долгих родов.

– У царя Алексея было пять сыновей от царицы Милославской. Троих бог уже прибрал – остались Федор и Иван,– молвил Матвеев.

– Ивана можно выставить слабоумным по его душевной простоте, а у Федора здоровье слабое – глядишь и скончается без времени, если помочь: вот твой сынок и получит царский престол, а мы при нем будем. Ладно, отдыхай, ты свое дело сделала. Теперь дитя надо вырастить, воспитать, а там видно будет, что и как сделать, чтобы стал царем, – уходя, напутствовал боярин Матвеев царицу Наталью, которую сам же и познакомил у себя дома с царем Алексеем и предложил в жены овдовевшему царю, что сразу вознесло род Нарышкиных из захудалого дворянства в столбовые бояре.

Суета в царском тереме затихла: царица родила царевича и день спустя должна вернуться в Кремль, где царь Алексей Михайлович, возвратившись с псовой охоты на волчат, наречет младенца именем, а патриарх Питирим окрестит его по православному обычаю.

Тем же днем, в сельце Орудьево, что под городом Дмитровом в 60-ти верстах от Москвы, у монастырского холопа Ивана Малого жена Дарья родила сына, потом нареченного отцом именем Федор.

Еще утром Дарья хлопотала в огороде, поливая колодезной водой грядки с репой, морковью и огурцами и не ожидая родов этим днем, но к полудню, почувствовав боль внизу живота, поняла, что наступило время освободиться ей от бремени, поскольку уже родила двоих детей: сына и дочку, имела опыт и знала, что и как ей нужно делать, чтобы роды прошли успешно.

Повитухи в их селе не было, а послать в соседний Дмитров было некого и не на что: муж Иван с детьми ушел осмотреть сенокосные угодья, чтобы в ближние дни начать покос, а если и вернется, то одарить услуги повитухи ему было нечем: все припасы закончились еще месяц назад и семья перебивалась остатками овса и квашеной капусты, которую удалось засолить прошлой осенью: благо, что после отмены царской подати на соль прошло четверть века и соль стала доступна по цене даже захудалому крестьянину.

Корова растелилась и давала молоко, которого едва хватало теленку и семье, поскольку нагулять вымя на свежей траве корова еще не успела.

Собрав чистую холстину, которую сама же и наткала зимой на ткацком станке из заготовленной Иваном пеньки, Дарья постелила холст на солому в углу избы, растопила печь, поставила чугунок с водой на огонь, подогрела воду, сняла чугунок, поставила его рядом с приготовленной постелью, разделась до рубашки и легла голая на холстину, готовясь к родам. Напрягшись животом, она ощутила резкую боль, судороги пробежали по телу и, укусив себя за руку, Дарья в несколько минут родила ребенка, словно выплюнула. Это оказался мальчик.

Не мешкая, мать отрезала пуповину, ребенок вздохнул и закричал, а Дарья освободилась от последа, стянула женское место мягким холстом, поверх надела мужние портки, обмыла ребенка, запеленала его в рядно и, облегченно вздохнув, легла на солому, положила ребенка рядом, прижала его сбоку рукой и тотчас уснула, закончив дело.

–Хорошо, что мальчик, Иван будет доволен да и пай земли нам прирежут осенью, – успела помечтать молодая мать, прежде чем сознание ее унеслось добрым сном в тот, иной мир грез, где все люди счастливы и равны перед богом и между собой.

Иван с детьми: сыном пяти лет и дочкой трехлеткой возвратившись с покоса, увидел в избе спящую Дарью, прижимающую к себе ребенка. Удивившись сноровке жены, которая еще утром и не помышляла о родах, Иван, легонько толкнув Дарью, отчего она тотчас проснулась и тихо спросил: – Кого родила-то?

– Сыночка бог послал нам, – похвалилась Дарья.

Хорошо, что сынок, назовем его именем Федор, но плохо, что отец у него холоп и дети наши тоже будут холопами, – ответил Иван, – а все лихоманка виновата, что погубила моих отца с матерью и двух братьев меньших, два года назад. Да еще и конь сдох.

Одни– то мы с тобой не вытянули тягло монастырское на наш двор, вот и пришлось записаться в монастырские холопы, чтобы уменьшить подати дворовые, но лишиться свободы, – огорчился Иван, вспоминая кабальную грамоту, что подписал с монастырским приказчиком в прошлом годе. Он, крестьянин тягловый, умел читать и делать свою подпись, чему его обучил зимними днями дьячок из ближней церкви.

– Но все в руках божьих: может еще вывернемся из кабалы: найду захребетников или найму бобылей, распашем следующим годом новый надел и, при хорошем урожае, выкуплю кабальную грамоту и станем мы опять тягловыми крестьянами при монастыре, а не холопами, как ныне.

Ты, Дарья спи-отдыхай после родов и завтра бездельем проведи день, а по хозяйству я сам управлюсь, ну а на третий день, уж не обессудь, пойдем на покос – сенца корове и телочке заготовить на зиму.

Закончив длинную для него речь, Иван вышел из избы к старшим детям, а Дарья снова заснула, подумав, что бог послал ей хорошего мужа:– Работящий, не злобив, и руку на жену не поднимает, если случается у нее промашка. Хотя и вышла она замуж не по пригляду, а по воле отца, но получилось удачно, потому и дети народились хорошие и здоровые и, даст бог, еще детишек прибавится, а уж холопами они будут или крестьянами тягловыми, то будущее покажет.

На третий день после родов Дарья с мужем вышла на покос, а царица Наталья, оправившись после рождения сына, царским обозом въехала в Кремль, где ее встречал царь Алексей Михайлович, сразу же пожелавший увидеть своего сына от молодой жены Натальи.

От умершей жены, Марьи Милославской он имел 13 детей, пятерых из которых прибрал Господь, и ему не терпелось взглянуть на первого ребенка от второй жены.

Мамки принесли младенца в царские покои и распеленали его. Царь с изумлением смотрел на длинного, с несуразно маленькой головкой, темнокожего ребенка с курчавыми иссиня-черными волосами на голове и редкими волосиками того же цвета по всему телу, кроме лица, черные выпуклые глаза на котором, не мигая, смотрели на него.

Оправившись от удивления, царь молвил:– Это не может быть мой сын. В твоей добродетели я, Наталья, не сомневаюсь, значит, младенца подменили недруги, пока ты без присмотра лежала в Измайловском тереме. Позвать повитуху сюда, я учиню ей дознание!

Минуты спустя знахарка-повитуха, что принимала роды у царицы, была доставлена и пала ниц перед царем.

– Сознавайся в подмене младенца или пойдешь на дыбу, – крикнул царь Алексей, прозванный в народе «Тишайший» за спокойный нрав и тихий голос.

– Нет здесь моей вины, – оправдалась повитуха. Роды принимала при девках и мамках, дитя всем показала и из горницы не выносила, так что подмена не могла случиться.

Господь дает нам всем облик и душу по своему подобию и то, что младенец черен и отличен от родителей – значит на то воля Божья. Но беды в этом не надо видеть: может дитя израстется и изменит облик, может будет силен, умен и добр и прославит царя батюшку и царицу на все времена– главное, что дитя здорово и высасывает из кормилицы молочко до последней капли – как бы вторую кормилицу не пришлось приводить, значит дело свое я сделала хорошо, мать и дитя здоровы, чего и царю-батюшке желаю, – снова упала повитуха на колени перед царем Алексеем, ожидая решения своей участи.

Царь от этих слов повитухи успокоился и снова, осмотрев ребенка и не найдя в нем никакого сходства с собой и царицей Натальей, уже без надрыва спросил:

– Нечто так бывает, чтобы дитя было не в родительскую масть, словно подкидыш? Знаю, что при женском блудстве такое встречается, но царица Наталья в блудстве не замечена, и грех возводить на нее напраслину.

– Бывает, царь-батюшка, по– всякому бывает, – воспрянула повитуха, почуяв, что угроза почти миновала и не ждать ей плетей и пыток.

– Я много родов принимала и помнится случай, когда у соседской стрельчихи родилась девочка с раскосыми глазами, словно басурманка. Так оказалось, что бабка этой стрельчихи и была басурманкой. Еще случалось принять роды здесь, в Китай-городе, там и вовсе дитя родилось с двумя головками, но не живое – бог души не дал.

От этих слов царь, сменив свой гнев на милость, приказал дать повитухе рубль серебром, облобызал царицу молодую, к которой весьма благоволил и ушел по государевым делам.

Царица, повитуха и девки дворовые перекрестились, с облегчением, а дитя зачмокал губами и не найдя соска груди вдруг закричал благим матом, посинел и головка его задергалась в левую сторону, сразу насторожив знахарку.

– Видно случилось ему повредиться от неправильного рождения ножками вперед и, возможно, будут потом припадки или вовсе падучая болезнь, когда человека бьют судороги, он падает, корежится и пена белая изо рта течет,– подумала опытная повитуха, но ничего говорить не стала: одна гроза прошла над ее головой, а другая может и снести ей голову от известия о припадочном недостатке у царского дитя.

Впрочем, дитя, захватив сосок груди кормилицы, перестал дергать головой и жадно сосал грудь, так что молочко вытекало помимо рта.

– Как наречете младенца? – спросила повитуха, пряча полученный рубль за пазуху.

– Царь передал через боярина Матвеева, что имя дитю будет Петр, в честь апостола Петра, хранителя ключей от райских ворот, – оживилась царица Наталья, не ожидавшая недовольства царя от вида ребенка, да и сама немало дивившаяся несуразным обликом сына. Но это был ее сын-первенец и в голове молодой царицы уже бродили мысли как бы сделать сына царем, поперек старших сыновей царя Алексея от прежней жены Марии Милославской, которую Наталье видеть не пришлось, но которую она ненавидела за многочисленное потомство от царя Алексея Михайловича.

– Померла бы Мария бездетной или народила бы только девок, и был бы мой Петруша первым наследником престола, а не третьим в очереди, как сейчас, – размечталась царица, но тотчас выбросила эти пустые мысли из головы: сыну минул только третий день жизни и пройдут годы, когда он сможет бороться за престол, но до тех времен долгих надо дожить и ему и ей.

На этом рождение царевича и успокоилось: к несуразному виду ребенка привыкли, тем паче, что редкие волосы покрывающие его тело, спустя дни отпали, да и личико немного посветлело, когда ребенок начал кормиться молоком.

Спустя положенное время царевича крестил патриарх Питирим и нарек его Петром, по желанию царя Алексея, при большом стечении ближних бояр и служивых людей.

В эти дни в дальнем сельце Орудьево был крещен и крестьянский сын Ивана и Дарьи Малых под именем Федор, но не в честь святого, а в память о своем деде, как пожелал Иван.

Два младенца родились на русской земле в один день, но в разном положении изначально: один в семье правителей, другой в семье холопов, хотя Господь, согласно Писанию, создал людей равными перед ним и между собой.

Люди быстро нарушили это равенство и тогда Господь, за их грехи, напустил на землю Потоп, от которого все люди погибли и уцелел только праведник Ной со своим семейством. Это семейство начало плодиться и скоро опять люди разделились между собой по положению и одни люди стали владеть другими, как владеют вещью.

Царь Алексей Михайлович – «тишайший», окончательно, своим указом, закрепил одних людей – холопов, за другими людьми – боярами и дворянами, а также церковью, которая признавая всех людей равными, сама владела и землей и людьми, хотя и земля и люди – суть творения Божьи и только Бог владеет ими.

Младенчество

После рождения царевича Петра жизнь в Кремле быстро вошла в привычное русло: царь Алексей занимался немного делами государства Московского, много – соколиной охотой и предавался чревоугодию, до которого был весьма охоч и потому был тучен, неповоротлив и задыхался при ходьбе. Лишь изредка царь навещал покои молодой жены Натальи, хотя и был пристрастен к богоугодному делу.

Первые месяцы после рождения сына царь Алексей иногда заходил в покои царицы посмотреть на своего сына Петра, всякий раз поражаясь несуразности вида младенца: голова его оставалась маленькой, словно у новорожденного, но тело удлинялось и удлинялось, а руки и ноги оставались короткими. Большие, черные, навыкате, глаза малыша смотрели в упор не мигая, когда бородатый отец приближал свое лицо к младенцу, чтобы внимательнее рассмотреть своего сына.

– В кого он такой уродился? – не переставал удивляться царь Алексей,– кожа черная, глаза басурманские, волосы чернявые с отблеском, словно у вороного крыла, да и по телу вытянулся, будто змей, – говорил он царице Наталье.

Однако, долго смотреть на ребенка не приходилось: увидев незнакомое лицо, царевич начинал орать и биться в судорогах, прибегали няньки и кормилицы, числом две, ибо малыш отличался исключительной прожорливостью и молока от одной кормилицы ему не хватало, чтобы насытиться, забирали и уносили младенца для кормления, оставляя царя с царицей наедине.

– Я тут приказал дьяконам поискать в записных книгах родословную Нарышкиных и выявилось, что в твоем роду, Наталья, был не то черный караим, не то хазар иудейской веры, по имени Исаак – вот его обличье, видимо, и передалось через тебя нашему сыну: не дай бог царский престол окажется в его руках – басурманская кровь даст о себе знать и царство Московское будут тогда ждать великие потрясения.

И то сказать: среди моих детей, если не считать дочь Евдокию, которая родилась и через два дня отдала богу душу – едва успели ее окрестить в православие, чтобы предстать перед Господом, царевич Петр будет тринадцатым моим ребенком, а всем известно, что число тринадцать – это не число бога, а число зверя, потому и называется чертовой дюжиной.

Царица Наталья на такие слова мужа не отвечала, а отвлекала его каким-нибудь пустяшным разговором или говорила, что сынок Петруша израстется со временем, как и все дети, и будет совсем другим с виду, но и сейчас он смотрит внимательно, весьма подвижен, и сосет грудь хорошо, потому что здоров.

На этом встреча царя с младенцем Петром заканчивалась, а царевна ластилась к мужу и обещалась навестить его вечером в царской опочивальне – если царь будет не против. Царь бывал не против встречи с молодой царицей, ибо, несмотря на тучность и возраст, был пристрастен к плотской утехе, помня Божью заповедь: «идите, плодитесь и размножайтесь» к людям и тварям земным, морским и небесным.

В одно из таких посещений, когда царь Алексей снова разглядывал своего несуразного вида сына, тот вдруг срыгнул молоком кормилицы прямо в лицо склонившегося над ним отца, облив бороду, уши и царское облачение, а потом залился громким плачем и начал дергать своей маленькой головкой словно припадочный. С этого случая, Алексей Михайлович перестал подходить к сыну при посещениях царицы Натальи, а та, от греха подальше, отправила сына с няньками и кормилицами в село Коломенское, где изредка навещала его, поскольку ожидала рождения следующего ребенка, которым оказалась дочь, нареченная Натальей, по настоянию царя Алексея Михайловича весьма благоволившему к своей молодой жене, несмотря на вздорность ее характера и небольшой разум.

Такой порядок сохранялся три года, когда нежданно, зимой 7184 года от сотворения мира, царь Алексей Михайлович скончался по причине своей тучности.

На престол Московский был венчан старший сын Алексея Михайловича – Федор Алексеевич: пятнадцати лет от роду, весьма болезненный, если верить свидетельствам современников.

Царевичу Петру в это время было уже почти четыре года, но он продолжал сосать грудь кормилицы, ходил с трудом на маленьких ножках и говорил невнятно.

С воцарением Федора Алексеевича – по матери из рода Милославских, Наталья Кирилловна была выпровожена из Кремля в ближнее село Преображенское, где и проживала далее с сыном Петром и дочерями Натальей и Феодорой, которая умерла через два года, четырехлетней.

Болезненность царя Федора не помешала его женитьбе на дворянке Грушецкой из Смоленска, который долгое время находился под польским владычеством и был возвращен под Московскую власть царем Алексеем Михайловичем.

Болезненность детей мужского пола от царя Алексея и Марии Милославской вызывает большие сомнения в естественности, объясняемой скорбутом (цингой) ибо дети женского пола были вполне здоровы, а царский стол был изобилен овощами и фруктами, отсутствие которых и приводит к цинге. История не дает ответа на этот вопрос, но отравления свинцом, мышьяком или ртутью соперников в борьбе за престол широко практиковались в царских семействах Европы и Азии, а симптомы болезни при таких отравлениях весьма похожи на симптомы цинги.

Видимо, под влиянием жены, царь Федор ввел при дворе польские обычаи брить бороды и носить польское платье, запретив появляться в присутствие в охабнях. Часть стрелецкого войска он перевел на иноземный лад в полки, где были отменены назначения командиров по разрядным книгам, которые учитывают чины предков, но не учитывают личные качества воина. Взамен разрядных книг были введены родословные книги, подтверждающие происхождение.

В браке царя Федора с Грушецкой, на пятом году его царствования, родился сын, умерший на десятый день после рождения, а затем скончалась и мать ребенка. Через полгода Федор вновь женился на девице Апраксиной, но не успев завести детей, скончался спустя три месяца.

На пути к царскому престолу у царевича Петра оставался только младший брат, Иван, тоже, якобы, болезненный, но сам Петр к этому времени едва достиг десятилетнего возраста, не умел читать и писать и с трудом сохранял равновесие при ходьбе, поскольку вытянулся ростом с взрослого человека, но имел маленькие ноги, при несуразно длинном туловище, мешавшем равновесию, а потому он почти бежал при движении, резко меняя направления.

Как и полагается царским детям, Петру в пять лет назначили воспитателем подьячего Зотова для обучения грамоте и письму, но басурманская кровь не давала малышу усидеть на одном месте для усвоения учения и потому, не заучив и одной буквы, он срывался с места и убегал от учителя, который вздохнув, тянулся к чарке с вином, до которого был пристрастен.

Убежав от наставника, Петр присоединялся к карликам, проживавшим в усадьбе для развлечения царевича, ибо сверстников детских игр у него не было. Мальчик таскал карликов и карлиц за волосы, пинал, радуясь их неуклюжести и уродству и потому, в будущем, всякое уродство вызывало у него интерес и любопытство.

Такое времяпровождение царевича Петра не способствовало его умственному развитию и к десяти годам он играл в игрушки, изготовленные Зотовым в минуты просветления от пьянства, словно трехлетний ребенок.

Известие о смерти царя Федора Алексеевича застало царицу Наталью врасплох, но не даром при дворе ее звали Медведихой: подняв родственников и уговорив Патриарха, Нарышкины, при поддержке думских бояр, провозгласили царем десятилетнего Петра, в обход старшего брата – пятнадцатилетнего Ивана, ссылаясь на слабое здоровье и скудоумие последнего, хотя и Петр по своему развитию не превосходил брата Ивана.

Тихое слабоумие царевича Ивана не препятствовало его избранию царем, как старшего сына царя Алексея: за сто лет до этого слабоумным царем был Федор – сын Ивана Грозного и довольно успешно царствовал тринадцать лет с помощью боярина Бориса Годунова. При нем была отвоевана у шведов часть Прибалтики с крепостями Орешком, Нарвой и Иван-городом, включая и устье реки Невы.

Род Милославских избрание царем Петра не устроило и, воспользовавшись стрелецкой смутой, сторонники Милославских ворвались в Кремль, убили нескольких стрелецких полковников и начальника стрелецкого приказа князя Долгорукого.

Стрельцы кричали, чтобы им показали царевича Ивана, якобы убитого Нарышкиными и Наталье Кирилловне пришлось показать обоих царевичей с крыльца.

Царь Петр держался за своего дядьку Артамона Матвеева, которого стрельцы вырвали из руки мальчика, державшего дядьку за бороду, и скинули вниз с Красного крыльца на копья стрельцов. Петр, с испугу, обмочился и с тех пор при виде толпы вооруженных людей его всякий раз охватывал панический страх, заставляя убегать и прятаться. В этот раз Петр убежал во внутренние покои дворца, где и спрятался.

Стрелецкие волнения продолжались несколько дней, и в итоге царевич Иван тоже был провозглашен царем вместе с Петром, причем Иван был первым царем, а Петр – вторым.

Наконец, стрельцы объявили, что ради юных лет обоих государей, правление вручить сестре их Софье.

Софье – старшей сестре царей Ивана и Петра, было 25 лет, она была умна и энергична, многому научилась за годы царствования своего брата Федора и после долгих уговоров она согласилась сделаться правительницей. «Для совершенного же во всем утверждения и постоянной крепости» она повелела во всех указах имя свое писать вместе с именами царей, не требуя другого титула, кроме «великой государыни, благоверной царевны и великой княжны Софии Алексеевны».

Софья прекратила стрелецкую смуту, выплатив стрельцам задержанное жалование, назначила начальником Стрелецкого приказа князя Хованского, расставила по должностям своих родственников Милославских и отправила царицу Наталью вместе с царем Петром в село Преображенское, где он продолжал свои игры с деревянными игрушками, среди которых солдатики, мечи, пушки и копья занимали основное место.

Копьями десятилетний царь подкалывал лилипутов, окружающих мать Наталью, и бил их мечами, иногда причиняя увечья, чему всегда радовался – басурманская кровь неведомого предка Исаака пробудилась в царственном отпрыске и требовала жестокости, выражаемой на беззащитных слугах.

Несмотря на неразвитость разума, десятилетний царь Петр прекрасно понимал свое высшее положение, позволяющее безнаказанно совершать жестокие выходки и поступки ко всем окружающим его людям, независимо от их возраста и положения.

Пока в Москве сменялись цари, а их родичи бились за места при дворе, проталкивая в наследники Петра от рода Нарышкиных и Ивана от рода Милославских, в сельце Орудьево подрастал у холопа Малых сын Федор, рожденный холопкой Дарьей в один день с царевичем Петром.

К пяти годам от роду Федя летом уже пас скотину на дальнем выгоне, помогал матери в огороде, а зимой сучил пеньку, из которой мать пряла холст, чтобы пошить рубахи и портки мужу и детям, числом пять, поскольку за эти годы родились еще двое мальчиков, образовав семью из семи человек, что и означает слово: семь-я.

В шесть лет Федя упросил отца, чтобы дьяк из сельской церкви научил его грамоте.

Просьба была редкостной, но отец, видя смышленость сына, похлопотал за мальца перед дьяком и тот, за пять куриц в зиму, согласился научить Федю грамоте по Псалтырю – если мальчик будет способен к обучению.

Федя оказался прилежным учеником: в месяц выучил буквы, в два уразумел складывать буквы в слова и к пасхе уже бойко читал по слогам молитвы из Псалтыря, удивляя дьяка такой прыткостью.

– Надо бы тебе, Иван, научить мальчонку грамоте по-настоящему, по учебным книгам – уж больно сообразителен малец, – говаривал не однажды дьяк холопу Ивану, когда тот иногда приглашал его в хату и поил брагой, до которой дьячок был весьма охоч.

– Да, грамота сможет Федьке выбиться из холопов в люди и нас вытащить из нужды: ваша монастырская братия стрижет крестьян почище царских приказчиков, но нет у меня ничего, чтобы платить за обучение, горестно вздыхал Иван, поднося дьяку очередную кружку браги, заброженной на лесных ягодах.

– И то хорошо, что вы, батюшка Ипполит, обучили за зиму Федю чтению и счету, а на будущую зиму, если даст бог, то и письму обучите, а там я обращусь к настоятелю Новоспасского монастыря, у которого я с семьей холопствую и может быть настоятель пристроит мальца к чистой работе, где нужны чтение и письмо, а не то и вовсе отправит Федю в Москву помогать в церковных службах, – вслух мечтал холоп Иван о судьбе своего сына Феди, пока дьяк Ипполит наливался брагой по самые ноздри: что-что, а выпить хмельного он любил без меры, от чего обитал в дьяках и не был рукоположен в священники.

Действительно, следующей зимой семилетний Федя обучился письму, срисовывая буквы в церковных книгах и в «Домострое», что дал ему священник, увидев стремление холопского сына к грамоте.

Навострившись чтению и письму, Федя с восьми лет начал петь на клиросе, по воскресным службам, зимой, но летом, в страду уже работал наравне с отцом и старшим братом в полях, на покосе и во дворе по хозяйству. Летом крестьянскому сыну не до пения на клиросе – всегда есть работа для мальчишеских рук, зато зимой много свободного времени и Федя продолжал, уже самостоятельно, учиться в улучшении письму и чтению, не забывая про арифметику, в которой обучился дьяком не только счету, но и простым арифметическим действиям.

Однажды, когда Феде минуло девять лет, дьяк Ипполит, по – пьяни, рассказал о грамотном мальчике настоятелю монастыря, при котором семья Малых находилась в холопах, и настоятель распорядился привести мальчика в монастырь для услужения себе, если приглянется.

Федя к своему возрасту был приятный на вид русоволосый, голубоглазый мальчик, правильного сложения и настоятель оставил его при себе, чем изрядно огорчил отца мальчика – холопа Ивана, рассчитывающего на помощь Феди по хозяйству, как на взрослого.

Но против хозяина не попрешь и Иван, простившись с сыном, покинул монастырь в Дмитрове и возвратился в свое село, сообщив жене Дарье, что их сын Федор пошел своей холопской дорогой по жизни, отдельно от семьи.

Дарья немного всплакнула и успокоилась, в надежде, что сыну достанется лучшая доля, чем холопствовать на монастырской земле и может быть, через свою грамотность он поможет и отцу с матерью, сестре и братьям выбиться из холопства, снова стать надельными крестьянами, ярмо которых много легче, чем у монастырских холопов.

Целый год Федя прожил в монастыре: вначале мальчиком на посылках и в услужении немощным монахам, а затем его взял к себе в служки сам настоятель монастыря.

Иван да Дарья несколько раз навещали сына и радовались его устроенной жизни, в которой Федя продолжал свое обучение, пока однажды, наведываясь в монастырь, не узнали, что их Федя отправлен настоятелем в Москву на патриарший двор в услужение церковным иерархам.

До Москвы было 70 верст, однако, поздней осенью Иван собрался навестить сына в Москве, запряг единственного коня в сани, едва выпал снег, загрузился битой птицей, в надежде выгодно продать ее в столичном городе, и отправился в путь.

Добравшись до Москвы, Иван продал птицу на Мясницкой улице, что возле Кремля, отыскал патриарший двор, куда его не впустили стражники– стрельцы, и спросил у пробегавшего служки – тоже мальчика лет десяти, не знаком ли ему сверстник по имени Федор– родом из-под города Дмитрова.