Buch lesen: «Эффект Пигмалиона»

Schriftart:

«Вера – такое чувство, которое навязывать принуждением нельзя».
(Мария Корелли, «Скорбь Сатаны»)

Редактор Арина Сергеевна Зубкова

Дизайнер обложки Арина Сергеевна Зубкова

ISBN 978-5-0059-6268-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Пармская обитель

Эмилиева дорога, как пишут в рекламных проспектах, – это целых двести семьдесят километров гастрономического удовольствия, ибо она соединяет Пьяченцу и Римини. И пока вы следуете из пункта «А» в пункт «Б», можно остановиться в любом из очаровательных городков, разбросанных вдоль автомагистрали. Попробовать знаменитую колбасу «Мортаделла» и зеленую лазанью со шпинатом в Болонье, строццапрети под соусом «Романи» – в Фаэнце или, на худой конец, хотя бы понюхать бальзамический уксус в Модене.

Сидя за рулем подержанного «Вольво» из каршеринга, Федерико думал, что сейчас он бы вторично продал душу дьяволу за тарелку обычной китайской лапши и без всяких там соусов. Но было уже почти пять, солнце клонилось к закату, и они опаздывали. Так что придорожные ресторанчики оставались далеко позади, а голод и сонливость приходилось глушить уже давно остывшим кофе в пластиковом стакане, купленным на заправке.

– Нам еще долго ехать? – спросила Эльза, прерывая молчание, которое висело в салоне уже несколько часов.

Федерико взглянул на жену. В белом костюме, с легким нюдовым макияжем на лице и лаком цвета слоновой кости на ногтях, в тон костюму, надушенная дорогим парфюмом, она сейчас ничем не напоминала даму эпохи Просвещения. Разве что обручальное кольцо на тонком пальце выглядело очень старым: две золотые змейки, чьи гладкие тела так тесно переплелись в объятиях, что их, кажется, не смог бы разделить и сам Господь, пожелай Он этого. И у одной змеи глаз рубиновый, а у другой – изумрудный. Редкое, ценное украшение, сейчас таких уже не делают. Но настоящая, живая Эльза, конечно, носила другое кольцо, и с ним она покоится в склепе…

Женщина откинулась на спинку пассажирского сидения и неотрывно смотрела на дорогу, убегающую из-под колес. Лучи заката рассыпались золотом в ее белокурых волосах, от маленьких бриллиантовых сережек по салону разбегались красно-янтарные блики. Солнце светило слишком ярко и прямо в глаза. Федерико достал из бардачка солнцезащитные очки.

– Судя по навигатору, до Пармы еще шесть миль. Скоро будем на месте. Ты устала?

Эльза не ответила, только пожала плечами и отвернулась к окну. Конечно она устала. Они оба вымотались за последние сутки. Сначала переход в Лондон. Межгалактический, как его иронично называл монсеньор, и, по сути, это было так, ведь такие переходы действительно связывали между собой миры и галактики. Потом – восьмичасовой перелет до Милана. У них в запасе было еще два часа, и они успели бы пообедать. Но, как на зло, именно сегодня местная кинологическая служба выловила из потока пассажиров наркодилера, и процедура значительно замедлилась. Вдобавок, в каршеринге почему-то не оказалось нормальных машин. Федерико предпочитал «Тойоту», но ему смогли предложить только «Вольво», да и то далеко не последней модели.

Каталонец смотрел на сменяющие друг друга ландшафты, которые буквально кричали о радостях дауншифтинга, на долины, виноградники, затерянные среди полей фермы, живописные холмы и крохотные безымянные речушки. Он нервничал, и Эльза, разумеется, нервничала вместе с ним. Будь она настоящей, то трещала бы без умолку, как и все женщины в таких случаях, но она была только копией, а потому так же, как и он, хранила молчание. Вопреки обыкновению, монсеньор забрал у Федерико проклятый дневник, который всегда называл имя следующей жертвы: якобы, информация в нем немного устарела, и ее нужно подредактировать. Поэтому мастер понятия не имел, ни куда они едут, ни за кем предстоит охотиться, и эта часть картины будущего была для него недоступна. Так бывает, когда ты пытаешься зайти на сайт, а там ведутся технические работы, и доступ есть только у администратора. Кукольник привык видеть грядущие события, эта способность досталась ему вместе с бессмертием и другими талантами, которыми может тебя одарить нечистая сила, буде ты станешь ее слугой. Но тот, кто эту возможность дал, мог легко и забрать ее или ограничить. Федерико чувствовал себя неуютно, но сделать с этим ничего не мог.

Пискнул смартфон, и каталонец взглянул на экран. Сеньор Салафия прислал короткое, как обычно, сообщение: «Я на месте. Где ты?» Мужчина тяжело вздохнул и протянул телефон супруге.

– Любимая, напиши ему, пожалуйста. Ненавижу отвечать на смс за рулем.

Эльза безропотно взяла смартфон, быстро и деловито отбила текст, который он написал бы сам: «Задержали на таможне. Будем через пятнадцать минут». Хотелось добавить: надеюсь, вы нас ждете с тарелкой пармской ветчины, но это было бы слишком уж нагло. Если монсеньор будет так добр, он даст им хотя бы переодеться, на большее рассчитывать не стоит, он очень не любит ждать.

Парма встретила гостей несвойственной Италии тишиной. После шумной Болоньи, которая вся напоминала один большой продовольственный рынок, этот город казался почти безлюдным. Даже несмотря на то, что уже открылись рестораны и магазины, все равно здесь было куда меньше туристов. Впрочем, сезон заканчивался, близился конец октября, хотя погода никак на это не намекала.

Туроператоры явно перехвалили это место, назвав его культурной столицей две тысячи двадцатого года. Да, архитектура довольно старая, но, по большей части, в строгом романском стиле, и не идет ни в какое сравнение с Римом или Флоренцией. Да и по размеру… эту Парму переплюнуть можно! Они проехали мимо железнодорожного вокзала и почти сразу уткнулись в парковку напротив отеля «Савой».

– Ну, вот и приехали, – с облегчением выдохнул Федерико, ювелирно вписавшись между красным «мерсом» и похожим на разожравшегося гиппопотама внедорожником.

Он заглушил мотор, вышел из машины, открыл пассажирскую дверь и протянул руку жене. Мягкие изящные пальчики легли в его ладонь, и кукольник мельком подумал, что руки у нее холодноваты. Эльза забрала из салона маленькую кремовую сумочку, и они отправились искать сеньора Салафию. Впрочем, искать долго его не пришлось. Среди роскошных иномарок старый белый грузовик выделялся, как трухлявый пень на ягодной полянке. Каталонец не знал, почему его патрон так любит эту развалюху, но другие машины ему не нравились категорически. И вот ладно бы он мог материализовать грузовик по щелчку пальцев, так нет ведь, его приходилось постоянно таскать с собой и каждый раз декларировать. Федерико подозревал – и не без оснований! – что монсеньор над ним просто издевается. А как иначе это понимать? Вмешаться в ткань реальности, чтобы заполучить очередную душу – пожалуйста, раз плюнуть, а фургон из воздуха достать – нет?..

– Вы опоздали, – вместо приветствия произнес Салафия, как только они приблизились.

– Мы торопились, как могли, монсеньор, – сдержанно ответил Федерико. – Даже обедать не стали, сразу выехали сюда.

– Я видел новости, – кивнул старик, пропустив непрозрачный, как паленая водка, намек мимо ушей. – Пять фунтов героина. Неплохо! У кого-то сегодня будет праздник.

– А у кого-то – не будет, – мрачно заметил каталонец. – Журналисты знают, что это был священник, а наркотики он прятал в статуэтке Девы Марии?

Салафия рассмеялся.

– Если и знают, не напишут. Мы в Италии! То, что сейчас на площадях не устраивают аутодафе, вовсе не означает, что инквизиции больше нет. Просто теперь она называется цензурой. Мы живем в век толерантности, не забывай! – он вдруг снова стал серьезным. – Ладно. Это хорошо, что вы успели до заката, значит, вас не только пустят на ночлег, но даже еще и накормят поздним ужином.

Федерико взглянул на него непонимающе.

– Что вы имеете в виду, монсеньор? Разве мы остановимся не здесь?

– Здесь? Нет. Здесь остановлюсь я. А для вас уже подготовлены комнаты в другом месте. Ну что, идем?

Он, наконец-то, отклеился от борта своего любимого грузовика, на который опирался спиной все это время.

– Пешком? – кукольник с беспокойством взглянул на жену. Эльза молча стояла рядом, не делая попыток вмешаться в разговор, и с любопытством оглядывалась по сторонам. – Но, монсеньор, она устала… мы не спали уже сутки.

– Здесь рядом, – отмахнулся Салафия и первым направился к выходу с парковки, – минут десять – и мы на месте. А кроме того, в исторический центр все равно нельзя на машине.

– Опять исторический центр, – пробормотал Федерико. – Как в тот раз… и тоже теплая осень.

– Что ты сказал? – старик обернулся. В своем черном костюме и цилиндре, в черной шелковой рубашке и с (разумеется) черным галстуком он как никогда напоминал гробовщика.

– Ничего, – быстро ответил каталонец и привлек Эльзу к себе, приобняв за талию. – Просто вспомнил ту осень в России, в одном из миров. Помните старый город? Брусчатка, по которой нельзя ездить. Но вас это тогда не останавливало…

Кукольник умолк, смешавшись под тяжелым, пристальным взглядом ледяных серых глаз сеньора Салафии. Его лицо ничего не выражало, одна и та же каменная маска на все случаи жизни. Но за столетия, проведенные рядом с монсеньором, Федерико уже уяснил: когда тот так смотрит, лучше сделать вид, что тебя невероятно интересует окружающий пейзаж. Или надеть темные очки, что он и сделал, притворившись, будто солнце, отражаясь в окнах отеля, слепит его.

– Прошло пять лет, – только и сказал старик. – Пора бы уже забыть.

Когда Салафия отвернулся, каталонец тихонько выдохнул, и вместе с Эльзой последовал за своим хозяином туда, где им предстояло провести эту ночь. Бог дает своим созданиям свободу выбора, но если ты делаешь выбор в пользу зла, будь готов к тому, что тебя лишат и этой скромной возможности – решать, где тебе спать, что есть и есть ли вообще.

***

Они шли по улице Гарибальди. Уже стемнело, а в Италии после наступления темноты всегда начинается настоящая жизнь. Но исторический центр казался таким же тихим и немноголюдным, как и новые районы города. Уличный термометр на мультимедийной вывеске ресторана «Донна Анна» показывал пятнадцать градусов, однако вечерняя прохлада ничуть не мешала посетителям многочисленных кафе и пиццерий наслаждаться вечером. Как это часто бывает в туристических зонах, здесь мало говорили на итальянском, зато Федерико слышал отдельные фразы на английском, немецком, русском, польском и более экзотических языках, таких как идиш, арабский и фарси.

Где-то совсем рядом звонили колокола, созывая прихожан к вечерней мессе. За стеклянной витриной продуктового бутика соблазнительно розовели окорока и круглые сыры. Цены здесь были заоблачными, рассчитаны на иностранцев, более прагматичные туристы ходили за местными деликатесами на крытые рынки, там в разы дешевле.

– Может быть, вы все-таки скажете нам, монсеньор, куда мы идем? – спросил Федерико, оттеснив Эльзу к витрине букинистического магазина, чтобы пропустить велосипедиста. Здесь многие ездили на велосипедах.

– Терпение есть высшая христианская добродетель, – туманно ответил сеньор Салафия.

– Но к чему такая таинственность? – не отставал каталонец. – Вы забрали у меня дневник, не сказали, куда мы направляемся, что будем делать, еще и настояли, чтобы мы оставили дочь в пансионе. Эльзе это не нравится, и мне, признаться, тоже.

Он бросил тревожный взгляд на жену, та чуть заметно улыбнулась и ободряюще сжала его руку. Эльза никогда не говорила в присутствии Салафии. Кукольник не знал, почему, и не был уверен, что хочет узнать. Ее природа оставалась для него загадкой в течение столетий. Эта женщина, которую он когда-то собственноручно вылепил из воска, а потом оживил, заключив вечный контракт с дьяволом, не обладала душой. И что там у нее внутри, знал только мрачный старик в черном цилиндре. Федерико лишь однажды задал ему этот вопрос, но не получил ответа.

Они миновали красиво оформленный магазинчик, где продавали картины с видами Пармы и изображениями известных деятелей прошлого. Несколько поколений герцогов Фарнезе, некогда правивших городом, провожали глазами троицу, ничем не выделявшуюся на фоне пестрой толпы.

– Я ничего тебе не сказал, Федерико, – произнес, наконец, Салафия, в тот момент, когда каталонец уже не ждал его ответа, – потому что слишком хорошо тебя знаю. И слушать твои вопли мне совершенно не улыбалось. Кстати, мы почти пришли. Пройдем еще один квартал, и ты все поймешь.

Эти слова мужчину совершенно не успокоили. Он прожил триста лет и слабо себе представлял, чем еще монсеньор может его удивить, а тем паче – напугать. Вопли? Федерико уже не помнил, когда в последний раз повышал голос.

«Вообще-то помнишь, – ехидно подсказала память. – Это было той ночью, когда ты искушал Несси. Она тебя вывела, и ты накричал на нее». Несси… ее имя до сих пор отзывалось болью в груди. Именно ее, хотя за последние годы он преобразил больше двух десятков человек: мужчин, женщин, был даже один мальчик-подросток из весьма маргинальной семьи. Он уже не помнил всех имен, путал лица, забыл, кому и какую куклу продал. Но образ светловолосой русской девушки был выжжен на сердце, точно тавро. И теперь эта осень, эта тишина, эта брусчатка под ногами – все напоминало о Несси. И в какой-то момент мужчина даже подумал, что никакой жертвы в этом городе нет, просто монсеньор хочет проучить его за глупую привязанность, провести по улицам, как водили еретиков – нагишом, истерзанных, обвалянных в птичьих перьях.

Однако, миновав короткий лабиринт проулков, Салафия вдруг остановился возле высокой стены с тяжелыми коваными воротами.

– Вот мы и на месте, – сказал старик, удовлетворенно улыбнувшись.

Федерико в недоумении огляделся. Они стояли на тихой улочке, где не было туристов, редко встречались прохожие, и вечернее безмолвие разбавляли только тихое гудение фонарей и шум иногда проезжающих мимо машин. Окна домов с барочными наличниками на противоположной стороне дороги уютно светились, и иногда за прозрачными занавесками мелькали темные силуэты хозяев.

Стена же выглядела глухой, и только свисавшие вниз плети плюща оживляли серый камень. Из-за нее выглядывали зеленые макушки сосен, и воздух был напоен густым хвойным ароматом. Каталонец уже было подумал, что в этот раз им предстоит работать в психиатрической больнице. Уж больно это место походило на старые европейские лечебницы. Но, вглядевшись в просвет между деревьями, увидел шпиль, увенчанный крестом, и только тогда понял…

– Обитель Сан-Паоло, – подтвердил его худшую догадку Салафия. – Женский монастырь бенедиктинского ордена. Я забронировал для вас комнаты в Доме Паломника. Весьма неплохие, надо сказать. Не хуже, чем в «Савойе», так что жаловаться не на что.

Ужас, заполнивший прекрасные голубые глаза Эльзы, был всего лишь бледным отражением той паники, которую испытал Федерико в этот момент. Старик выжидающе смотрел на мастера.

– Монсеньор, вы же это не всерьез? – хрипло спросил каталонец, как только дар речи вернулся к нему.

Салафия спокойно скрестил руки на груди и ничего не ответил. Но его молчание звучало красноречивее любых слов. Федерико понял, что у него вспотели ладони, он выпустил руку жены и подступил на шаг к своему господину.

– Монсеньор, при всем моем к вам уважении, я туда не пойду! – решительно заявил он.

Старик устало вздохнул.

– Я же говорил, – проворчал он себе под нос. – Истерики мне только не хватало!

– Но я не могу… – каталонец затравленно поглядел на хозяина.

Сердце билось у него в глотке. От одной мысли, что им с Эльзой придется войти в эти ворота, к горлу подкатывала тошнота. Вообще-то у него не было причин бояться монастырей, ему не становилось там плохо, его не обжигала святая вода, он не бился в припадке, когда слышал пение псалмов. Тем не менее, какой-то дикий, иррациональный страх жил внутри с тех самых пор, как Федерико отвернулся от Бога. Он ни разу не был в церкви со дня похорон жены и дочери, и даже проезжая мимо костелов, прибавлял скорость, чтобы миновать их как можно быстрее.

– Что тебя так пугает, Федерико? – вкрадчиво спросил монсеньор. Его взгляд стал очень пристальным, пронизывающим, как холодный северный ветер. – Ты ведь прекрасно знаешь, что распятия, святая вода и прочая религиозная ерунда не причинит вреда ни тебе, ни Эльзе. Это даже на меня не действует!

– Да не в этом дело, просто… – мужчина опасливо покосился на крест базилики, будто ждал, что в любой момент тот рухнет прямо ему на голову. – Это ведь Его дом.

Ему так и не хватило духу произнести слово «Бог», но Салафия только усмехнулся.

– А ты что, боишься уверовать? Или у тебя теофобия?

Федерико покачал головой, признавая свое поражение.

– Будем считать, что мы пришли в гости к папочке. В конце концов, Отец Он нам или нет? – философски заметил монсеньор. – А теперь идем. Как только месса закончится, они закроют ворота до рассвета.

Оставив последнее слово за собой, как, впрочем, и всегда, старик подошел к воротам и нажал на кнопку домофона. Коротко переговорил с сестрой-привратницей на итальянском. Из разговора Федерико понял, что их здесь уже ждали. Раздался тонкий писк, и створки автоматических ворот медленно разошлись в стороны. Салафия обернулся к своим спутникам, вопросительно подняв брови, и Эльза сделала шаг в его сторону, но каталонец схватил ее за локоть – пожалуй, сильнее, чем следовало.

– Монсеньор, прежде чем мы войдем, я хочу знать: кто жертва?

Старик возвел глаза к небу, словно умолял Господа даровать ему терпение.

– А как ты думаешь, если она живет в монастыре?

– Монахиня?.. – выдохнул Федерико едва слышно.

– Да, – кивнул Альберто Салафия. – Ее зовут сестра Джанна.

Глава 2. Человек без сердца

Меня зовут Джанна. Сестра Джанна. По крайней мере, последние пять лет. То есть, нет, не так… пять лет назад я еще не стала монахиней, а следовательно – никто не называл меня сестрой. Но имя при постриге не меняли, потому что на самом деле оно и не мое даже… Нет! Не так, все не так! Ладно, давайте попробуем сначала.

Я – сестра Джанна. Монахиня католического ордена Святого Бенедикта. И я ничего о себе не помню. Ничего – значит, вообще ничего. Ни кто я, ни откуда, ни сколько мне лет, не помню, есть ли у меня семья, кто мои друзья, где я жила раньше. Все мои знания о собственной личности складываются из того, что я вижу в зеркале, и из разрозненных фактов, известных окружающим.

Судя по всему, мне тридцать или около того. Предположительно, я – итальянка. Во всяком случае, я говорю на итальянском с того момента, как пришла в себя, и внешность у меня соответствующая. Но я также неплохо понимаю по-английски и немного знаю японский, хотя вряд ли учила эти языки специально, у меня в голове нет никакой системы, это вроде как интуитивные знания.

Пять лет назад я пережила клиническую смерть и провела в коме два с половиной месяца. Так написано в моей медицинской карте, но я не знаю, что со мной случилось. Меня обнаружили автостопщики в шесть тридцать утра на обочине трассы №9, на полдороги между Моденой и Реджа-нель-Эмильей. По словам тех ребят, я, как проходная героиня из фильма Элая Рота, медленно ползла вперед, оставляя за собой длинный кровавый след. У меня не было ни документов, ни денег, ни телефона, из-за болевого шока я не смогла назвать ничего, даже имени, и потеряла сознание еще до приезда «скорой». Сердце остановилось по пути в больницу и не билось восемь минут. Как мне потом сказал врач, на целую минуту дольше, чем это вообще возможно. Но они меня спасли. И вот, десять недель спустя глаза открыла та, которую теперь называют Джанной.

Как бы то ни было, сейчас я здесь, в Сан-Паоло, и уже через несколько минут мне предстоит исповедаться в грехах, совершенных за прошедшие сутки. Почему-то каждый раз, когда я вхожу в исповедальню, мне на ум приходит пересменка в полицейском участке с подробным отчетом о происшествиях за ночь. Сестре Джанне сравнить не с чем, инспектор приходил ко мне в клинику. Но кто знает, кем была та, другая девушка, которую нашли на обочине? Что она видела? Где ей приходилось ночевать?..

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила.

Сколько раз я произносила эту фразу за прошедшие годы! Наверное, уже больше тысячи. И все равно, когда в ответ меня просят рассказать, в чем я грешна перед Господом, ком подступает к горлу. Как будто внутри меня живет какая-то огромная вина, и ее тяжесть придавливает меня к земле, но я не могу вспомнить, в чем она заключается. И боль от мысли, что я не могу покаяться, становится еще более невыносимой.

Вообще-то за все время пребывания в аббатстве я каялась разве что в нарушении поста: старушка на улице угостила меня шоколадкой в постный день, и я сунула кусочек в рот, не успев подумать. Еще я однажды в сердцах обозвала не в меру строгую сестру Марию флагелланткой, но потом мы помирились и теперь очень неплохо ладим. Сегодня же мне предстояло признаться в более тяжком грехе, нежели чревоугодие или гнев.

– Я солгала матушке Констансе, – заставила я себя сказать заранее заготовленные слова. Но они были такими огромными, что еле-еле пролезли через горло.

– В чем ты солгала ей, Джанна?

Набрав в грудь побольше воздуха, как перед прыжком в воду, я выпалила на одном дыхании:

– Мне снова стали сниться кошмары. И один – сегодня ночью. Сестры сказали: я кричала и просила их прочесть отходную молитву. Им с трудом удалось разбудить меня, и я еще долго не могла успокоиться. Они, конечно же, рассказали обо всем матушке, но когда она спросила меня, я сказала, что ничего не помню.

– А на самом деле, ты помнишь свой сон?

– Да, святой отец.

– И ты можешь описать, что видела?

Я стиснула руки с такой силой, что кисти свело от боли, и закрыла глаза, снова погружаясь в видение, которое не забуду никогда в жизни…

Меня что-то разбудило и заставило спуститься вниз, в базилику. Но когда я вошла, то не узнала это место. Лунный свет протискивался в крошечные окошки еле-еле, совсем как люди в вагон метро в час-пик. Вокруг горели свечи, но света давали очень мало. В нишах стояли мраморные ангелы, они закрывали лица руками и плакали, и от этого церковь сильно напоминала склеп. Я постояла, оглядываясь и вдыхая аромат фимиама, к которому примешивался еще один – едва уловимый запах тления. Было очень тихо, только потрескивали свечи, и вдруг я услышала негромкие всхлипы, пригляделась и с удивлением поняла, что не одна здесь. В глубокой тени на скамье перед алтарем, сгорбившись, сидел человек. Он покачивался вперед-назад, как будто пребывал в глубоком трансе, но плечи его сотрясались от рыданий.

Я молча подошла сзади. Он, казалось, не видел меня. Но когда я приблизилась достаточно, обернулся, и я поняла, что это мужчина. В полумраке лица было не разглядеть, и все-таки мне показалось, что он довольно молод.

– Почему вы плачете, сеньор? Я могу вам помочь? – спросила я.

Он только покачал головой и снова отвернулся.

Я сначала хотела уйти, но поняла, что не могу. Помню, я тогда подумала: «Наверное, у этого несчастного случилось большое горе. Неправильно будет его бросить, раз он пришел за утешением в дом Господа». Тогда я обошла скамью и присела рядом. И тут обнаружила, что мужчина держит на руках спящую девочку. Странно, как я не заметила ее до этого? Я была совершенно уверена, что он один.

– Это моя дочь, – глухо произнес незнакомец, продолжая раскачиваться, словно баюкал ребенка.

– Какая красивая! – улыбнулась я. – Совсем как куколка!

– Она и есть – куколка, – откликнулся он и снова заплакал. – Самая настоящая куколка.

В его словах не было ничего страшного, но отчего-то по спине прошел холодок. Мне стало неуютно рядом с этим человеком. Было что-то неправильное и в нем, и в том, как он держал на руках девочку, и в самой этой девочке. Я присмотрелась внимательнее и вдруг поняла, что меня насторожило. Сердце ушло в пятки.

– Сеньор, – дрожащим голосом позвала я, не в силах оторвать взгляд от белокурого ангелочка. – Ваша дочь! Она не дышит!

Он медленно повернул голову и странно склонил ее на бок, как-то по-птичьи, напомнив мне девушку, которая вылезала из телевизора в знаменитом японском фильме ужасов. Я невольно подалась назад, а он, наоборот, придвинулся ближе, и в бледном свете луны я увидела, что в его груди зияет огромная черная дыра! Она была величиной с кулак и выглядела так, словно кто-то запустил руку ему между ребер, выдрал оттуда сердце, а потом прижег рану. Только обычно люди от такого умирают, а этот человек был жив. По крайней мере, так мне казалось…

– Посмотри, что твой Бог сделал со мной, Джанна! – внезапно закричал мужчина мне в лицо. – У меня болит сердце! Но я не знаю, где мое сердце! Где мое сердце, Джанна?! Где оно?!

Я шарахнулась назад и упала со скамьи, чудом не ударившись головой о соседнюю. Осенила себя крестным знамением и закричала:

– Изыди! Изыди, злой дух! – а потом повернулась к распятию и горячо зашептала: – Ave Maria gratia plena…

С распятия стекала кровь, и между пальцев мраморных ангелов тоже сочились алые струи. Тогда я вскочила и бросилась к выходу. Но на пороге вдруг возникла фигура в черном, и мне пришлось отступить назад. А человек без сердца, тем временем, поднялся со скамьи и тоже встал в проходе, и рядом с ним стояла его дочь, и у нее тоже не было сердца, а глаза выглядели такими тусклыми, что не было никаких сомнений: малышка мертва. Теперь я оказалась в ловушке. «Они все мертвы, – подумала я, – нужно прочесть отходную молитву». Я попыталась вспомнить слова, но, к своему ужасу, не смогла этого сделать. Память была девственно чиста, как будто ее отформатировали.

Женщина, облаченная в глубокий траур, медленно шла ко мне, и ее лицо закрывала густая черная вуаль. Она держала в руках серебряную чашу для Евхаристии, до краев наполненную красной жидкостью. Я пятилась назад, бормоча про себя обрывки молитв, и понимала, что вот-вот столкнусь с двумя мертвецами, стоявшими за спиной. Но в какой-то момент женщина остановилась и протянула мне чашу, сказав очень чистым, мягким, почти ласковым голосом:

– Во имя отца нашего, Люцифера, прими кровь и плоть его, сестра!

Я заглянула в чашу и увидела, что она полна крови, а на дне шевелится нечто отвратительное, похожее на человеческий эмбрион, только изуродованный до неузнаваемости. Абортивный материал, который показывают девочкам на уроках полового воспитания… И вдруг я поняла, что это – сердце.

– Джанна? – голос отца Пальмиеро вывел меня из тяжкого забытья.

– Мне… мне снилось, что я снова в психиатрической больнице, – запинаясь, выговорила я, и готова была в этот момент разбить голову о разделявшую нас решетку, потому что мне снова не хватило духу сказать правду. Даже священнику, даже на исповеди, хотя он никогда и на за что – мне это было известно – не нарушил бы тайну.

Отец Пальмиеро тяжело вздохнул.

– Это все, что тебя пугает, дочь моя? Что ты снова можешь там оказаться?

– Да, святой отец.

По крайней мере, здесь я была откровенна. Возвращаться в психушку мне совершенно не хотелось. А если кто-нибудь узнает, что у меня снова начались галлюцинации, я туда отправлюсь как миленькая. Ведь кое-что сестры все-таки утаили, разделив грех лжесвидетельства со мной. Этой ночью я действительно была в базилике, и когда меня нашли, я еще сжимала в руках чашу для Евхаристии, а вино растекалось по полу, как кровь.

***

Сеньор Салафия не лукавил, когда говорил, что комнаты в Доме Паломника ничем не уступают номерам-люкс. Конечно, большая часть из них была предназначена для простых смертных и роскошью не отличалась. Но ведь о душе думают не только бедняки, иногда и сильных мира сего тянет сделать что-нибудь этакое. Например, поклониться мощам или посмотреть на священные реликвии, вроде щепки от креста, или лобной кости апостола Андрея, ради извлечения которой несчастному святому на куски разнесли череп… Но немногие, по примеру известного русского писателя Льва Толстого, готовы пройти путь паломника в лаптях и делить тесные комнатушки с крестьянами и блохами. В конце концов, Иисус уже заплатил за все наши грехи, так что нет смысла отказываться от привычных удобств.

Бенедиктинцы, следуя заветам основателя ордена, проповедовали нестяжание, но это не мешало им владеть баснословными богатствами и держать номера повышенной комфортности для высоких гостей. Эльзе и Федерико даже не пришлось спускаться в общую трапезную: когда они вошли, ужин для двоих был уже накрыт. Здесь сеньор Салафия оставил своих спутников, – аббатиса, матушка Констанса, пригласила важного гостя разделить трапезу с ней в ее личных покоях, – но прежде они условились встретиться в саду ровно через час: «Только ты один, Эльза останется».

Так что у них было совсем немного времени на то, чтобы принять душ, переодеться и, наконец, поесть. Пармской ветчины в сегодняшнем меню, видимо, не было, зато была пармиджана, были оливки, свежий хлеб и сыр пармезан, настоящий вкус которого можно узнать только в Парме. Два бокала терпкого белого вина в пузатых хрустальных бокалах отлично дополняли скромный ужин. Словом, все оказалось не так печально, как думал Федерико, ведь когда они вошли, в нос им ударил густой запах вареных бобов – его ни с чем в мире не перепутаешь. И все-таки в этой роскошной келье он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Что думаешь, любимая? – спросил он, когда трапеза подошла к концу.

Эльза отхлебнула вина и взглянула в окно на маленький внутренний дворик, где другие паломники дышали вечерним воздухом. Ее волосы были все еще влажными после душа и приятно пахли травяным шампунем.

– Мне здесь не нравится, – сказала она, коротко взглянув на мужа. – И не нравится то, что затеял монсеньор. Он совсем утратил чувство меры, тебе не кажется? Одно дело – охотиться в лесу, и совсем другое – заявиться без приглашения в королевские охотничьи угодья да еще и надеяться, будто никто не заметит, как ты тащишь на себе кабанью тушу. Нас вздернут на виселице, amor mío¹.

Федерико мрачно кивнул. Аналогия была вполне прозрачной.

– Я тоже так думаю. Он, конечно, часто рассказывает, что скрывается за фасадом Ватикана и таких вот сан-пауло. Взять хотя бы этого святого отца со статуэткой, до отказа забитой порошком! Но я боюсь… – он запнулся и посмотрел жене в глаза. В мягком свете бра они приобрели глубокий синий оттенок турмалина. – Я боюсь, Эльза. Хотя и не могу сказать, что именно меня пугает, – мужчина невесело усмехнулся. – Чувствую себя мальчишкой, забравшимся в чужой сад, чтобы украсть там яблок, когда в любую секунду может появиться хозяин и выстрелить в меня. Не думаю, что Он снизойдет до того, чтобы обрушить на нас свой гнев. Просто…

1.Любовь моя (исп.)