– Ничего. Пока, – прошептал человек, глотая ртом воздух и цепляясь дрожащими пальцами за кору. – Но сделаю.
– Так может, не стоит? – тихо спросил козодой. Человек его не услышал.
– Помолись за меня, – снова попросил он и, прислонившись спиной к стволу дуба, сполз вниз, на землю: его не держали ноги. – Помолись за меня, как в прошлый раз и как в раз до этого.
– Почему же ты сам не помолишься? – спросил козодой, и снова ему стало удивительно приятно, что дупло находится довольно высоко.
– Мне стыдно перед Богом, – ответил человек, – а ты душа светлая, тебе стыдиться нечего.
Солнце полностью скрылось за горой. Стало тихо.
– Ты хочешь убить, да? – задумчиво спросил козодой. Человек коротко кивнул. – Может, не будешь брать грех на душу?
– Нет, – покачал головой из стороны в сторону человек и горько усмехнулся. – Этого человека надо убить. Это даже не человек, это… Гад, каких свет не видывал…
Помолчали, только рваное, больное дыхание человека нарушало лесную тишину.
– Знаешь, мне тоже за тебя стыдно молиться, – тихо сказал козодой. – Ты трижды убийца – ну, почти. Бог слышит мои молитвы и всегда делает так, как я прошу: мне совестно так откровенно испытывать его доверие. Помолись сам, если ты так ищешь прощения, и Бог тебя обязательно услышит, я уверен.
Человек на пару мгновений замер, словно подумав, не ослышался ли он, а затем будто озверел. Он подпрыгнул, как выстрелившая пружина, и завыл, в порыве гнева пытаясь дотянуться до дупла.
– Ну помолись! – взревел человек, метаясь у подножия дуба, как подстреленный волк. – Ну помолись, чего тебе стоит! Ну хочешь, я тебе заплачу, я тебе денег дам, сколько хочешь! Что тебе нужно? Я всё сделаю, ты только скажи! Ну что ты молчишь? Что ты молчишь, птица лягушачья, что ты смотришь на меня?.. – тут человек случайно заметил гиматий, неровной грудой висевший на одной из ветвей дуба, и что-то уж совсем безумное появилось в его взгляде. – Подкупили… Как есть, подкупили… Ты что же сразу не сказал, голубчик? – человек улыбнулся слабой доброй улыбкой, от которой у козодоя всё внутри похолодело. – Это они сказали тебе не молиться за меня, да?.. Они… Ну да, конечно, кто же ещё… И ты с ними заодно? А я-то думал, ты другой… Не помолишься за меня, значит? – козодой покачал головой из стороны в сторону. – Ах ты! – взревел человек и со всей силы ударил кулаками по дереву, так что у него на костяшках выступила кровь. – Ах ты, дряная птица! Продажник! Гад! Я тебе шею сверну, чтоб ты не молился больше и спать добрым людям не мешал, только попадись мне!
Человек схватил камень потяжелее и со всей силы бросил его в дупло, где сидел козодой, и тот успел только тихо пискнуть перед тем, как булыжник придавил его и без того маленькое тело.
Козодой очнулся уже поздней ночью, когда большая яркая луна висела высоко в небе над лесом и заглушала собой другие звёзды. Она была круглая, как глаз, и белая, как смерть, но вместе с тем вовсе не холодная и не пустая, какой могла бы быть, а наоборот, ласковая и родная, и козодой слабо улыбнулся ей.
Почему-то ему приснилось, что он умер, но Бог, по-доброму погладив его по перьям, не принял его и попросил какого-то молодого мужчину без сандалий отнести его обратно на землю. Козодой осторожно спихнул с себя камень и потянулся, разминая крылья: во всём его теле была слабость, но он мог двигаться, а значит, удар был не таким уж и сильным – не смертельным, и то хорошо. Окончательно проснувшись, козодой вспомнил про охотника и человека, кинувшего в него камень. Он осторожно выглянул наружу, но там никого не было: стояла мёртвая тишина, и, казалось, было слышно, как скрипели звёзды, но на самом деле это были сверчки где-то в траве. Козодой устало вздохнул, вывалился из дупла, расправил крылья и чёрной тенью бесшумно полетел прочь.
Спустя некоторое время он был вынужден снова опуститься: удар давал о себе знать, его мутило, и у него кружилась голова. Козодой приземлился на одну из осиновых веток, ту, что была пошире, закрыл глаза, устало положил голову на шершавую кору и даже не сунул её под крыло, так он плохо себя чувствовал. Ветвь под ним подозрительно скрипела на ветру, словно была готова обломиться под чьей-то тяжестью – уж точно не под его, козодой не был таким тяжёлым. «Скрип. Скрип-скрип», – скрипело дерево на ветру.
Наконец козодоя посетила мысль, что что-то не так. Он настороженно поднял голову и прислушался, а затем посмотрел вниз, туда, откуда слышался скрип. «Кач-кач», – качалось на ветру из стороны в сторону, словно маятник, на удивление тяжёлое тело худого высокого человека. В ночи он казался полностью чёрным, словно вырезанным из темноты, и, только когда он повернулся на ветру, козодой увидел в лунном свете бледное пятно, бывшее его лицом, которое местами скрывали упавшие на него пряди. Глаза его, до этого лихорадочно блестевшие даже во мраке ночи, теперь помутнели и потускнели, и их невидящий, слепой взгляд навсегда остановился на одной точке, известной только ему одному. Казалось, человек очень глубоко задумался или даже задремал, и перед его внутренним взором стояла прекрасная картина, на которую он хотел бы смотреть вечно – а может быть, он и будет смотреть вечно, ведь больше ему делать было нечего. Мышцы человека наконец-то расслабились, и челюсть, прежде чуть выдвинутая вперёд в дешёвой злобе, упала вниз, демонстрируя чёрный бездонный рот. От белой, уже закоченевшей кожи веяло могильным холодом.