Невесомый мой паланкин

Глава первая.

Этика

***

Фотон

  Стук колёс и граффити безличные,

за окном – не родная земля:

что же держите здесь, заграничные

перелески, болота, поля?

Ностальгию познаю едва ли я:

дела Родине нет до меня.

Здесь семья и родился мой маленький:

пару лет здесь не зря разменял.

Целый день: и заботы, и радости.

Сына старшего, вот, повидал.

Хорошо… Не хватает лишь малости…

Капля с неба… И хлынет вода!

И накроет спасительной свежестью

в жаркий полдень среди тополей,

одарив позабытою нежностью

ленинградских тенистых аллей…

Тихим вечером, медленно тающим,

я пишу в электричке стихи;

для вещей незнакомых пристанище —

вещество поутихших стихий.

Улыбнётся спросонок мелькающий

и привычный, вокзальный перрон.

Не прощаюсь со сказкой пока ещё

и жар-птицу держу за перо.

Мне судьбу – сероглазую спутницу —

не искать в неизвестных мирах;

невесомым фотоном, на улице

освещают стихи  полумрак!

***

Бутафория (поэма)

Невесомым фотоном стихи – то ли дар, то ли блажь —

озаряют  по улице детства счастливый вояж

в той стране,  где зима беспокойно быстра на примерке.

Пусть за окнами вновь нам  едят, протезируют мозг

гуманисты в запасе, сминая в расплавленный воск

на вечерней поверке.

Листья ищут тепла. Этих старых парадных уют

как подножье Олимпа, где лифты бессмертье куют,

зажимая дверьми зазевавшихся мам и младенцев…

В них убористый почерк тинейджеров стенки разъел,

и знакомая клинопись там завершает раздел

понадёжней каденций.

Здесь привычны дела. Многотомные сводки властей

и тоскливые своды судьбы между их челюстей.

Потолки натяжные, работа и взрослые дети:

впятером на квадратах родных. А за выслугу лет —

новый шведский диван да на транспорт бесплатный билет;

и всё те же соседи.

Вереницы домов, иномарки, в метро марш-броски,

а у входа старушки:"Купите – бормочут – носки".

На асфальте реклама: ремонты, Содом и Гоморра;

магазины ночные… Народ тащит с дачи мешки.

Бизнесмены на форумах наглые ловят смешки

прохиндея и вора.

Променять на свободу селёдку под шубой готов

тут не каждый четвёртый… Сознание своры котов

поглощает сознание Божьих созданий;

хоть коты, вроде, тоже  от Бога – орут будь здоров,

если сильно голодные – им не хватает кормов

и без счёта свиданий.

Время смоет следы кафкианских пейзажей на дне

рек, текущих под кожей в немыслимой нам глубине,

всё расставит по полкам… Нулями от доли процента

рассчитает свершенья, провалы, законы смертей…

Свойства ангелов, может, а может, чертей

порождает плацента.

Только здесь вроде чёрной дыры; искорёжена ось

обалдевшей планеты и время расплющено вкось.

По дощатым настилам покойники прошлой державы

валом валят отсюда в распахнутый мир голубой,

где с открытым лицом нас встречает прохожий любой,

бомб не ведая ржавых.

Что ещё не порвали Европу на сотни частей

радикалы, мигранты, политики разных мастей,

в это веришь с трудом, находясь в окружении хладном

обращённых к живым, мертвечиной смердящих речей,

ворожбы на костях и омоновских крепких плечей —

диссонансом  досадным.

Что в ментальности вечера? Пегая,  странная грусть —

словно пёс  ошалелый – и город,   в который не рвусь…

Обыватели топают мимо, лелея заботы…

Мне бы в лица вглядеться, но сеется дождик с небес;

вечных луж зеркала отражают  падение бездн

на исходе субботы.

С доброй феей лесною горланить во все времена,

по зелёному лугу бежать и держать стремена

моего удалого коня в дивном сне послезавтра…

Только вряд ли поможет проверенный этот рецепт;

за спиною,  у входа в идиллию тот же концерт

с чашкой кофе на завтрак.

Мы, пожалуй, повсюду,  осколки империи той —

ведь открыты границы – но держится купол литой,

где кончается тень, привлекая и тех, кто уехал

и тем более тех, кто остался, как шарик Фуко;

кто-то сводит концы, кто-то смаху вмерзает в Юкон

на вершине успеха.

Не пора ли увидеть, как бьётся под кожей река,

дотянуться до сжатой материи материка

и  вернуться к себе? эх, мешает короста:

императоры, ханы, тираны, генсеки, князья,—

всё лишь мы, познающие снова оттенки  "нельзя" —

бутафория просто.

***

  Река жизни

    Посвящается Марине Цветаевой…

Вернёшься ты из этой долгой муки,

Меж небом и землёй!

Растопит луч литые льды разлуки —

Безжалостной зимой.

Грядёт поток надежды и спасенья,

Отступит суета.

Ты будешь жить среди стеблей растений

– Прожилками листа!

Ты не уйдёшь, и в этом вихре вечном

Пусть бархатом дождя

Коснёшься нас на перекрёстке Млечном,

Как берега – ладья.

Изящная, как лань, в движеньи чутком,

Наивна и чиста,

Приведшая свободною минуткой,

В знакомые места.

Дубравы шум и птичьи переклики,

И вишни спелой вкус…

– Твой голос здесь – плетеньем ежевики,

Нелепицею чувств!

Нам всем теперь – тебе, созвучной эху,

У томика внимать.

Твои стихи, не просто на потеху,

Как таинство – читать.

Горчит полынь и сладок плод запретный:

Мне грустно и легко,

Твой абрис здесь и силуэт заветный —

Из глубины веков.

Наедине с печальною тобою —

Случайны и смешны

Следы в душе невидимого боя —

Без правды и вины.

Уж сколько лет, как вижу эту бездну

Развёрстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

–

В финальной строфе использованы строки Цветаевой из стихотворения:

"Уж сколько их упало в эту бездну"

***

Марина

 "В большом и радостном Париже

  Мне снятся травы, облака,

  И дальше смех, и тени ближе,

  И боль как прежде глубока."

                                            Марина Цветаева

Не опоздание, а радость

И неба чистая пастель,

И смех, и тени за оградой,

И ожидание потерь.

Давай, Марина, через годы

Мы о тоске поговорим.

Как эмигрантов пароходы

Вдаль уплывали. Горький дым.

Расстрелы, а затем разруха,

Но всё же Родина – одна!

И без неё поэту – мука:

Ту чашу выпила до дна.

Там запах свежих круассанов:

– Гарсон.

– Мерси, мадмуазель.

Здесь стоны из Чека подвалов

И непримятая постель.

Ждала вестей и не ложилась,

Курила долго, у окна,

И напрягалась шеи жила,

Но всё же, Родина – одна…

И, опустив смирённо руки,

Ты приняла, как божий дар,

Страны родной и вид, и звуки,

Её растянутый удар.

***

 Ночной портье

 Ко мне приходит мой ночной портье,

Мой мрачный стражник, вечный инквизитор,

Из тени незадёрнутых портьер,

Когда не жду и не прошу визита.

Ботинками ступает на палас,

С ухмылкою мне глядя прямо в очи,

Распахивая рта кривой атлас,

Как жэковский, хмельной водопроводчик.

Права качает, душу теребя

И  требуя отчёт за весь период:

Мол, сколько, ненавидя и любя,

Мол, сколько про Владивосток и Рио

Ты написал?…  А я молчу в ответ…

Скукоживаясь,  пропадает доблесть.

Скользят слова,  подобные плотве,

В обрывки снов роняя странный проблеск…

Влекомый им, иду на эшафот —

Без времени, без места, без причины,

Сквозь маски пламенеющий шифон

Узреть пытаясь злобную личину…

Орёт надрывно золотушный грач,

Луна висит размазанною каплей;

Безудержный на волю рвётся плач,

Когда  рублю себя тупою саблей…

***

  Моя душа

Поёт душа и треплет сердце ветер

До слёз, до боли, до звенящих рос…

Ах, кто бы так меня ещё приметил!

Ах, где бы я в родную землю врос!

Гори, гори опять, не вполнакала.

Берёзой белой, небом голубым

И жаворонком в небе запоздалым,

Пожайлуста, чуть-чуть меня люби…

 ***

Я ломтями небо пластал

Я ломтями небо пластал,

Тишину ладонями черпал,

За зелёной плотью листа

Поворачивал к солнцу череп.

Не из тех мы, видно, пока,

Кто малину не рвёт, а просит;

Наминает себе бока,

Окунаясь в ресницы, просинь.

Поперёк Вселенной торчит

С нашим скарбом телега криво;

До нетронутой звёзд парчи

Ковыляет тихонько Клио.

Нарастает звучаний зуд

Беготнёй насекомьих ножек.

Нас давно небеса не ждут —

Жмутся в нас шагреневой кожей.

Заплутавших берём котят

Мы под крыши своих укрытий,—

Как по миру звуки летят,

Я услышу в плену наитий.

Не напившись крови, клинки

Возвернутся в ножны, смиряясь:

В невесомый мой паланкин

Превращается мира завязь.

***

                Моему другу

До дыр износив,

             не выменяю

                      ботинок.

(Старая пара —

          лучше двух,

                   новых.)

Но с радостью двух, длинноногих блондинок

на Рихарда Мора

             выменял бы

                     снова и снова.

Иные удивятся,

           мол,– зануда из зануд —

назовут каким-нибудь обезьянним именем,

и ну, авторитет

            поэтический раздув,

давай насасываться стихирищи выменем.

А мне

    милее

        его скромность,

пускай не засвеченный —

                    человек просто.

Разве

    обязательно

            быть огромным

лиллипутом

        стабильного, рейтингового роста?

Каждый может поднять дактиль,

выжать

     амфибрахия

            сто с лихом,

а вы

   смогли бы

        стихотворческую практику

разложить теоретически

                  совёнку с совихой?

А он сумел

        мою бедную голову

заполнить

      знанием

           высшего

                сорта.

Не просто

      на пляже

            валяюсь голым я:

киплю

    одновременно

             стихов

                 ретортой!

Пускай,

    бронзовея

         колителей

               читачеством,

знающие скажут:

           "От кур в ощип".

Поэзия —

     ближнему

          помочь

              не артачась!

Поэзию —

    поближе

        к сердцу

                ищи!

***

Вороны

Я не вижу огня, не вижу.

За спиною выжжено всё.

Наливается солнце рыжим

Цветом палева. И несёт

Запах гари, да прямо в душу,

А на сердце такая муть:

Не доплыть до желанной суши,

Хоть осталось совсем чуть-чуть.

Что вы лезете оголтело?

Пережил я боль, испытал.

Нате, вороны, рвите тело,

Закаляйте души металл!

***

             Что сумели сберечь?

Пора. Ухожу в мимолётной пылинке

Над тучами слушать блаженную тишь.

И, с неба срываясь, летящей дождинкой

Слепящего света пространство прошить.

Там белая ночь в петербургском конверте

Найдёт адресата на улице Грёз,

Наивная радость застрянет в кювете

Машинкою детской из смеха и слёз.

Там горечь потерь и разлуки страданье,

И чёрная зависть, и лживый навет,

Но солнечный луч невозможных желаний

Подарит надежду, веселье и свет.

Чуть хмурятся тучи, чуть веет прохладой

И тянется клин ожиданий и встреч.

Что было случайным, что было досадным,

А что в нашей жизни сумели сберечь?

***

 Дождит

Она пришла с восходом, до зари,

Остановилась и слегка парила,

Застенчиво, наивно, изнутри

Смотрела и вела через горнило:

"Ты ожидай, когда придёт рассвет,

Исчезну, тихой радости желая,

Пунктирный, мой, размытый силуэт

Не забывай, пока ещё жива я".

Смычки дождя ходили по стеклу,

Играл сентябрь осеннюю кантату,

И плечи серебрились на свету