Buch lesen: «Метафизика опыта. Книга III. Анализ сознательных действий»

Schriftart:

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

ISBN 978-5-0064-2582-8 (т. 3)

ISBN 978-5-0064-2252-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I. Реинтеграция¹

§1. Общий обзор книги III

Главный результат, полученный в результате анализа книги II, состоит в том, что теперь мы можем привести определенную идею реального агента и реальной обусловленности в психологии в связь с ранее полученным различием между сознанием как знанием и сознанием как существованием. Другими словами, теперь мы можем плодотворно сочетать психологические и метафизические понятия и метод. Нейронные процессы, как мы видели, непосредственно обусловливают поток витков сознания, сначала в его характере простого существования, а затем в его характере знания, то есть панорамы объективного мышления, в той мере, в какой это зависит от сопоставления, отстранения или объединения частей или моментов потока существования. Качества или свойства конечных частей или моментов, из которых состоит поток и, следовательно, панорама как экзистенция, являются (как мы уже видели) конечными данными в познании, которые не могут быть объяснены никакими реальными условиями. Их существование в отдельных сознательных существах объясняется нейронными процессами в этих существах; но именно в этих самых качествах или сущностях, которые не могут быть так объяснены, в конечном счете заключается природа нашего сознания в целом; и точно так же те из них, которые непосредственно и изначально обусловлены ре-интегративными процессами, я имею в виду, прежде всего, эмоции, являются конечными составляющими умственного и морального сознания отдельных существ, чьи нейронные процессы обусловливают их существование, и которым, следовательно, принадлежит это сознание.

На протяжении всей настоящей книги необходимо будет постоянно помнить об этой двойной связи реально обусловливающего агента и процесса, во-первых, с фактическим существованием компонентов сознания, а во-вторых, с их природой, насколько она зависит от соединения или расположения частей, а не от специфического и конечного качества их составляющих. Мы увидим, что это различие прольет свет на несколько фундаментальных вопросов философии, сложность которых скорее увеличивалась, чем уменьшалась методами их рассмотрения, существовавшими до сих пор. Например, процессы, составляющие реальное действие в воле, и, следовательно, проблема свободы воли, относятся к чисто психологической связи между нейронным процессом и существованием обусловленных им процессов-содержаний сознания. С другой стороны, те явления, которые составляют природу и ценность действий, как морально правильных или неправильных, принадлежат к связи между нейронным процессом и природой (а не существованием) процессов-содержаний сознания, существование которых в данных случаях нейронный процесс может либо обусловить, либо не обусловить. Анализ этих явлений, таким образом, в последней инстанции является не психологическим, а метафизическим, представляя собой анализ определенных конечных фактов или данных опыта.

Мы сразу же осознаем те черты в том, что называется сознательным действием, которые делают его правильным или неправильным; наше восприятие их является непосредственным восприятием его моральной природы. Но само действие, то есть действующий в нем агент, мы никогда не осознаем сразу; это известно нам только по умозаключению и относится, как уже было показано, к нейронному механизму (так его можно назвать), от которого зависит существование сопутствующего сознания. Обе эти вещи, действие, которое является объектом умозаключения, и моральная природа зависимого сознания, которое воспринимается сразу же, входят и фактически исчерпывают все явления сознательного действия. Но из них первое относится к психологии этих явлений, второе – к их метафизике. Держать эти два класса явлений, а следовательно, и две области умозрения, к которым они принадлежат, четко разграниченными в мысли, как необходимое условие демонстрации их взаимосвязи, – вместо того, чтобы сваливать оба вместе, как принадлежащие одному неделимому агенту, и, следовательно, подводить оба одинаково под власть психологии, – таков метод, ясно предписываемый анализом двух вышеупомянутых книг. Необходимо подчеркнуть это двойное различие, эту двойную связь между субъектом и его опытом, потому что в «Анализе сознательного действия», который сейчас перед нами, мы фактически возвращаемся к анализу сознания просто как опыта, который мы оставили в конце книги I., хотя возвращаемся к нему обогащенными концепцией реального агента и агентства, обусловливающего сознание, что было конечным результатом нашего экскурса в область позитивных наук, который занял книгу II. Мы оставили анализ сознания просто как опыта в той точке, где выяснилось, что он дает знание о материальном мире и об индивидуальном сознательном существе как постоянном центральном объекте в нем. Мы прекратили его, чтобы проследить за подсказкой, которую дала нам концепция реальных условий и процесс реального обусловливания; и мы последовали за этой подсказкой, проследив в Книге II. операции материальных объектов как таковых, а также как реальные условия панорамы сознания, с анализа которой началось все наше исследование, и в которой, как оказалось, содержатся все доказательства существования и природы материального мира. Теперь мы снова возвращаемся к анализу сознательного опыта, но начинаем с другой его фазы: оставляем позади анализ представленных ощущений и материального мира и переходим к анализу представленных ощущений и чувств, возникающих вместе с ними в процессе реинтеграции. Что означает реинтеграция, было достаточно ясно изложено в заключительном разделе Книги II, «Сознательное существо», чтобы мы могли сразу перейти к описанию и анализу ее феноменов, не задерживаясь на ее контрастах с представлениями чувств.

В то же время очевидно, что результаты, достигнутые в Книге II, дают нам преимущество в нашем предполагаемом анализе, которого мы не имели в Книге I; я имею в виду, что они дают нам ясное, хотя и общее представление о природе и реальности субъекта, а также о процессах, которые являются ближайшими реальными условиями его сознания, как в области реинтеграции, так и в области представленных ощущений. От этого преимущества мы ни в коем случае не должны отказываться, анализируя феномены сознания, которые сейчас перед нами. Каким бы несовершенным и общим ни было наше знание этих реальных условий, оно является незаменимым средством контроля нашего анализа состояний и процессов сознания, которые от них зависят, и, таким образом, в некоторой степени проверки его результатов с помощью побочных свидетельств. Как в двух предыдущих книгах мы могли ставить рядом и созерцать вместе материальные объекты, о которых думали, и наши собственные объективные мысли, которые их представляли, так и здесь, в настоящей книге, мы сможем созерцать, бок о бок с нашими поездами объективной мысли, состояния и процессы нейронного механизма, которые являются не их объектами, а их реальными условиями. В любом случае некоторые реальные объекты, о которых мы думаем, являются дополнением к сознательному опыту, который является нашим непосредственным объектом анализа. В прежних книгах (за исключением их психологических частей) это дополнение состояло из реальных объектов, о которых думали, которые были отдаленными реальными условиями анализируемого сознания; в настоящем оно состоит из тех, которые являются его ближайшими реальными условиями. Но в обоих случаях именно анализируемое сознание дает нам истинную природу, в смысле тенденции, ценности и значения, тех реальных условий, от которых оно зависит.

У них нет и не может быть ничего другого. Дерево познается по его плодам. Кроме того, необходимо отметить, что наш сегодняшний анализ, дополненный обращением к реальным условиям анализируемых явлений, будет иметь ретроспективное значение. Он поможет заполнить позитивным знанием ту лакуну, которую мы были вынуждены оставить открытой в первой книге, описывая формирование наших знаний о материальном мире. Реинтеграция, спонтанная и добровольная, к которой относится и рассуждение, является важнейшим фактором формирования этого знания. Но в книге I. мы должны были принять этот факт как известный, оставив обоснование и объяснение его для будущего случая. Теперь частично это обоснование и объяснение уже дано в книге II, то есть в той мере, в какой оно показывает реальность нейронных процессов, от которых зависит реинтеграция. Частично их еще предстоит дать в настоящей книге, показав анализ спонтанной и добровольной реинтеграции в той мере, в какой они являются процессами в пределах непосредственного сознания. Для целей настоящей работы достаточно обратить внимание на этот факт, не пытаясь определить психологию процессов, посредством которых наши знания о материальном мире либо приобретаются, либо расширяются, более подробно, чем это уже было сделано. Продвижение в этом направлении почти полностью зависит от развития знаний в области анатомии и физиологии нейро-церебральной системы, огромной области, в которой новые факты постоянно появляются благодаря исследованиям неврологов.

Настоящая работа, с благодарностью принимающая и стремящаяся использовать результаты, уже полученные физиологической психологией, тем не менее исключает из своих рамок изучение какой-либо специальной науки, за исключением тех случаев, когда она связана с философией; то есть, с одной стороны, за исключением тех случаев, когда она имеет дело с реальными условиями сознания, как только что упоминалось, и с другой стороны, когда ее собственные фундаментальные концепции или предположения требуют контроля субъективного или метафизического анализа сознательного опыта, чтобы привести их в систематическую гармонию. В той точке, которой мы сейчас достигли в этом анализе, мы стоим между двумя группами специальных наук. Мы оставили, так сказать, позади себя группу позитивных наук, рассмотренных в целом в Книге II, и перед нами группа практических наук, возникших как науки о практике, которые являются науками, имеющими дело с некоторой отраслью или отраслями сознательного человеческого действия, то есть действия, которое сразу же сопровождается эмоциями, знанием, выбором и целью, и поэтому является сложным, в том смысле, что те его элементы или участки, которые сразу же сопровождаются сознанием цели, оказывают влияние на изменение других участков или элементов в нем, и таким образом способствуют определению последовательности и направления целого.

Основное деление этой группы – на этику и логику, первая из которых рассматривает целенаправленное действие в самом широком смысле, то есть включая все специальные отрасли практики, насколько это касается цели, на которую они направлены и по которой они отличаются друг от друга; а также рассуждение, как действие, направленное на установление истины факта, входящее во все другие сознательные занятия или отрасли практики в качестве познавательного элемента в них, и способное в этом инструментальном характере быть правильно или неправильно направленным, и достигать большей или меньшей степени совершенства. Короче говоря, Этика включает в себя Логику в той мере, в какой Сезонность является целенаправленным действием, а Логика включает в себя Этику в той мере, в какой Практика является рациональным и познавательным действием. Не то чтобы оба вида действия не подчинялись законам природы, ибо они неизбежно должны подчиняться им, поскольку в основе своей состоят из физиологических процессов; но они выделяются в особый класс этих процессов благодаря тому обстоятельству, что сознание, с которым они связаны, включает в себя восприятие цели, более или менее отчетливо осознаваемой, благодаря чему они становятся тем, что правильнее всего называть как перспективными, так и самоизменяющимися действиями. Теперь характерное отличие практической науки от позитивной или спекулятивной заключается в этом перспективном и самоизменяющемся отношении к действию, которое является ее объектом. Как и другие науки, она основана на анализе, анализе своего объекта. Наука о практике – это наука, которая начинается с анализа практики. Но поскольку это перспективное и самоизменяющееся отношение действия является существенной характеристикой, которая делает его объектом специальной науки, то есть является его особенностью, которую эта наука выбирает для изучения, из этого следует, что каждая наука о практике должна рассматривать цели, задачи, которые ставит или может поставить перед собой практика, являющаяся ее объектом, а также законы природы, которым она подчиняется как физиологическое действие. Он должен учитывать не только то, чем практика является и должна быть de facto, как физиологическое действие, подчиняющееся законам природы, но и то, что лучше или желательнее всего, чтобы она была, то есть, на какие цели, задачи или задачи она должна быть направлена, в рамках этих законов природы; рассмотрение основывается на ранее приобретенном опыте и на практических предписаниях, вытекающих из него.

Таким образом и повинуясь этой необходимости, практические науки сами становятся практическими науками, то есть их доктрины являются руководством к правильным действиям. Идеалы являются частью их предмета, поскольку они причастны к практике, о которой они говорят, в ее характере перспективного действия. Позитивная наука направлена просто на открытие того, что есть на самом деле, будь то в природе в целом или в человеческих действиях, которые являются частью природы. Практическая наука или наука о практике (как бы мы ее ни называли) направлена, помимо этого и в сочетании с ним, на открытие того, что является наилучшим или наиболее желательным в человеческом действии, рассматриваемом как перспективное действие, направление или цель которого еще предстоит определить. Практическая наука может быть описана на обычном языке как направленная на предоставление знаний, которые могут помочь в определении ближайших будущих действий исследователя в случаях, когда он испытывает сомнения, вместо того чтобы быть направленной на установление фактов, будь то прошлое, настоящее или будущее, которые рассматриваются как имеющие существование, независимое от его действий. В позитивных науках результат мыслится как соответствие мысли факту, в практических науках и на практике – как соответствие факта факту, в практических науках и на практике – как соответствие факта мысли. Цель первых – познание реальности, то есть истины; цель вторых – реализация идеала или предписания, то есть добра или права. Из вышеизложенного противопоставления мы видим, что особенность практической науки состоит в том, что она имеет сверх того, что содержится в позитивной науке, а именно в массе опыта, почерпнутого из предыдущих случаев практики, который может быть приведен в сознание рединтегративной мыслью и тем самым подвергнут субъективному или метафизическому анализу. Именно из сравнений и дискриминаций, полученных в результате этого анализа, вытекают и должны вытекать принципы всех практических наук. Связь этой массы опыта или любой его части с физиологическими процессами, от которых зависит их существование, при таком анализе и установлении принципов вообще не ставится под сомнение. Здесь речь идет только об анализе его как массы опыта, когда он проходит через репрезентативные или рединтегративные процессы.

Отсюда следует, что все науки о практике, или практические науки, как таковые и в таком характере являются составной частью Метафизики или Философии, в отличие от Психологии, которая является позитивной наукой. Рассматривать любую практическую науку как отрасль психологии, или, в более общем смысле, антропологии, или (так называемой) социологии, – это заблуждение самого фатального и разрушительного рода, поскольку оно денатурализирует объект, с которым она имеет дело, а именно практику, и превращает ее в свою противоположность, просто фактический процесс, подчиняющийся только законам природы, но не законам поведения, законам, предписывающим хорошее и правильное, запрещающим плохое и неправильное, законам, которые, пока им не подчиняются или когда им не подчиняются, в любом конкретном случае практики, имеют для этого случая практики только силу де-юре. Вся разница между добром и злом стирается, если рассматривать практику как объект психологии или любой ее отрасли. Физиологическая психология действительно дает половину всей теории практики, имея дело с ее ближайшими реальными условиями, но основополагающие понятия и конституирующие идеи этой теории даются метафизическим анализом, поскольку он является анализом того, чем является сама практика, или того, чем она является в непосредственном опыте.

Две большие группы – позитивные науки, с одной стороны, и практические науки, с другой, – исчерпывающим образом делят между собой все поле науки. Различие между ними глубоко и фундаментально, поскольку оно заключается в различии оснований, на которых они стоят, и конституирующих принципов, на которых они движутся. Позитивные науки стоят на основе представлений здравого смысла и движутся путем анализа объектов здравого смысла. Практические науки стоят на основе субъективного аспекта сознания или опыта и движутся путем анализа этого аспекта в области чистой реинтеграции; анализ, который является продолжением и завершением субъективного анализа опыта в целом, менее специализированная часть которого дает, как мы видели, объяснение и обоснование здравого смысла.

Восприятие объективной Вселенной и материального мира. Таким образом, как уже говорилось, практические науки являются неотъемлемой частью Метафизики или Философии, в отличие от Позитивной Науки. Тем не менее, несмотря на это обстоятельство, в одном отношении я предлагаю рассматривать практические науки в настоящей книге примерно так же, как я рассматривал позитивные науки в книге II. Иными словами, я предлагаю зайти в них не дальше, чем это необходимо для того, чтобы подвести их фундаментальные концепции (или, возможно, предположения) под микроскоп философского, субъективного или метафизического анализа, не пытаясь ни применять их в деталях, ни даже перечислить более специализированные отрасли практики, в которых они могут служить примером. Если бы я сделал больше, чем это, то вышел бы за рамки общего трактата по всему спектру философии. Но сделать это необходимо, поскольку без этого не только весь анализ реинтеграции был бы просто предметом бессмысленного любопытства, бессмысленного, по крайней мере, для философии, но и сами практические науки были бы оторваны от своих корней в непосредственном опыте и стали бы легкой добычей предпосылок случайного эмпиризма.

Возможно, следовало бы ожидать, что необходимость такого подхода будет с большей готовностью признана в случае практических, чем позитивных наук, поскольку практическое определение всех действий основывается на оценке сравнительной ценности мотивов, целей, чувств или идей, и что всякая ценность, по общему признанию, является чем-то по существу субъективным, в том смысле, что она в конечном счете и сама по себе является феноменом только сознания, то есть объективной мысли в отличие от объектов, о которых думают, как это было очевидно в предыдущей главе. Тем не менее, преобладающая трактовка как этики, так и логики является эмпирической, в той же мере, что и физики или психологии. Я имею в виду, что редко, если вообще когда-либо, возникает мысль о том, чтобы привести явления, на которых построены эти науки, в связь и сравнение с их собственным контекстом и рассматривать их как части всей панорамы объективного мышления, как оно на самом деле переживается. Ведь этика и логика обычно рассматриваются их профессорами как науки, которые уже сформированы на традиционной основе; и это, естественно, приводит к тому, что явления, которые к ним относятся, отрываются от их собственного контекста и приводятся в связь с объектами, определенными и рассматриваемыми наукой в традиционном виде, в той же форме и тем же способом, которые предписывает эта традиция. На самом деле истина заключается в том, что сами науки могут быть правильно сформированы только на основе рассмотрения явлений в их собственном контексте, то есть как части всей панорамы опыта, подвергнутой субъективному анализу. По крайней мере, до тех пор, пока это не сделано, основа или группа понятий, которые являются фундаментальными для этих наук, как и для других, остается совершенно предварительной. Явления, относящиеся к этике и логике, а следовательно, и к практическим наукам в целом, принимают совершенно различный вид в зависимости от того, рассматриваются они в собственном свете или в свете квазинаучных предположений или гипотез. Под первым я имею в виду то, что я только что назвал рассмотрением их в их собственном контексте, как частей непосредственно пережитого и непосредственно анализируемого опыта, что, другими словами, означает восприятие их как части общего объекта-вещества Метафизики. Под вторым я имею в виду рассматривать их так, как они обязательно рассматриваются в психологии, то есть как зависимые сопутствующие действия сознательных существ, без предварительного анализа (и это важный момент) того, чем они являются как части панорамы познания, и без различения их природы как переживаний от их генезиса как экзистенций. Взять их таким образом – значит молчаливо подменить сознание сознательными существами как истинным и конечным объектом-вещью данных наук, анализ которых, а не анализ сознания, определяет затем их конституирующие концепции. Ведь тем самым мы вносим концепцию сознательного существа в каждый отдельный анализ, который мы проводим, и подчиняем все его результаты этой единственной концепции, которая не является конечным фактом или данностью опыта, вместо того чтобы подчинить саму эту концепцию результатам анализа без допущений. При таком методе мы неизбежно ограничиваемся лишь описанием феноменов сознания с точки зрения здравого смысла и преграждаем путь не только к метафизическому анализу, но и к аналитической психологии, поскольку в качестве основы всех наших объяснений берется здравая концепция сознательного существа, основа, к истинному анализу которой мы никогда не мечтаем обратиться.

Но если в логике я таким образом подчиняю конечные законы мышления реальному существованию сознательного существа, которое мыслит с их помощью, я лишаю их универсальной обоснованности и применимости, поскольку тогда я рассматриваю их просто как способы, с помощью которых это конкретное существо было определено мыслить, вследствие его конкретной конституции, истории и развития, которые могли быть иными, и таким образом могли породить вместо него другое конкретное существо. Конечные законы мышления имеют универсальную и необходимую силу, потому что они являются существенными элементами буквально всех систематизированных знаний (и, следовательно, нашего представления о конкретном существе), которые являются частью сознания как субъективного аспекта всех вещей; а не потому, что они принадлежат сознанию как экзистенту среди экзистентов. Эти два аспекта сознания были четко разграничены в обеих предыдущих книгах, и это разграничение было показано как фундаментальное и неизбежное в философии. Но эти законы мышления, сформулированные впоследствии Логикой, управляют всем мышлением, а значит, и всей философией и наукой, поскольку это способы мышления; и таким образом определяют наше знание, насколько оно получено посредством мышления, обо всех объектах и обо всем существовании, что бы то ни было. Полагать, что их природа зависит от конституции конкретных экзистенций, – это самопротиворечивое представление, поскольку таким образом они представляются одновременно и в одном и том же отношении условными и необходимыми. Тот, кто полагает их зависимыми, тем самым пытается представить себе возможность иных способов мышления, чем те, которые управляются тем, что мы называем высшими законами мышления, и существ, которые мыслят некоторыми из этих других способов.

Но обе эти предполагаемые возможности совершенно невозможны, то есть их вообще нельзя представить. Я могу представить себе возможность иных способов восприятия, чем те, которыми обладают время и пространство, и иных видов сознания, чем те, которыми наделены человеческие существа. Но точно так же, как я не могу представить себя или кого-либо другого сознательным и в то же время не сознательным в течение некоторого времени, я не могу представить себя или других мыслящими и в то же время не мыслящими так, как это сформулировано логиками в виде законов тождества, противоречия и исключенного среднего. Я также не могу представить себе мышление какого-либо существа, которое может либо мыслить каким-либо иным образом, либо избегать того, чтобы о нем думали таким образом, если о нем вообще думают. Связь сознания со временем и мышления с законами мышления – это примеры неразрывных связей, которым буквально нет альтернатив. В обоих случаях стоит убрать любой из элементов союза, и единица, в которую он входит как составная часть, исчезает. Поэтому идея о том, что природа конечных законов мышления зависит от конституции конкретных существ, которые могли бы быть устроены по-другому, является химерой.

Точно так же в этике, если я подчиняю оценку индивидом сравнительной ценности его состояний сознания тому факту, что он является одним сознательным существом среди других, или даже тому, что он вообще является сознательным существом, я ставлю идею сознательного существа, которое в физиологической психологии является организмом, на место конечной цели, τελειότατον τέλος, всех сознательных действий, и тем самым заранее виктимизирую результаты моего этического анализа сознания, неосторожно предположив предрешенный вывод. Закон самосохранения в организмах может быть конечным законом природы, как выражение тенденции, физически необходимой для каждой органической структуры. Но из этого отнюдь не следует, что заповедь самосохранения является высшим законом морали.

Таким образом, представляется, что при использовании любого метода, кроме метафизического анализа, результаты этической и логической теории диктуются заранее, и эти науки, следовательно, становятся бесполезными, поскольку они не могут избежать воспроизведения в своих выводах тех же концепций, которые были молчаливо заложены в их предпосылках. С другой стороны, если следовать методу метафизического анализа, то, как мне кажется, станет очевидным, что логические законы имеют более глубокие корни в опыте, чем концепция субстанции или даже мыслящего агентства, концепции, для достижения которых, напротив, необходимо их наличие, и что этическая оценка ценностей имеет более глубокие корни, чем концепция сознательных существ или организмов, для достижения которой наличие этих более глубоких корней также является предварительным условием. Мы мыслим логически, прежде чем сформировать концепцию вещей или агентов; мы мыслим этически, прежде чем сформировать концепцию личности.

Таким образом, очертания задачи, стоящей перед нами в Книге III, в определенной степени прорисованы. Мы должны проанализировать, сравнить и обобщить состояния и процессы сознания, относящиеся ко всей области Рединтеграции, пока они не раскроют нам природу и метод сознательного действия и тем самым позволят нам установить фундаментальные понятия и принципы Этики и Логики, которые вместе охватывают всю ее область. Как позитивные науки были в некотором роде целью анализа в первой книге, так и практические науки будут в некотором роде целью нашего настоящего анализа. И как там мы обнаружили, что нет необходимости разбирать все виды ощущений, а можно без ущерба для общей цели опустить рассмотрение некоторых, как, например, всего класса внутренних, системных или телесных ощущений, и рассматривать их как охваченные рассуждением, примененным к отдельным случаям ощущений, которые не были определенно представлены как протяженные, или, другими словами, воспринимались как имеющие только длительность, изменение и последовательность, и таким образом занимающие время, не занимая пространства, так и здесь будет допустима подобная свобода. Нет необходимости рассматривать весь каталог образов, представлений, эмоций и страстей, которые являются явлениями или, скорее, содержанием, свойственным рединтегративным процессам, как спонтанным, так и добровольным, или пытаться определить эмоции и страсти в деталях, ссылаясь на конкретные представления, образы или концепции, с которыми они обычно сочетаются. Нашим главным объектом здесь являются законы, а не полное содержание рединтеграций, и они с достаточной ясностью проявятся при анализе процессов, которые, хотя и переживаются всегда в каком-то определенном содержании или материале, все же не зависят от конкретного содержания или материала, который время от времени является их воплощением или проводником. Поэтому, выбирая для анализа те или иные эмоции или образы, мы должны руководствоваться тем светом, который они способны пролить на принципы и методы рединтегративного процесса.

С помощью этого метода мы, как мне кажется, сможем составить некоторое определенное представление о диапазоне и силе человеческих способностей, а также о природе и границах знания, которое находится в пределах их досягаемости; кроме того, мы заложим аналитический фундамент для ответа на вопросы, которые встретятся нам в четвертой и последней книге, посвященной тому, что можно назвать конструктивной отраслью философии. В то же время мы завершим на тех же линиях и принципах метода аналитическое исследование, к которому мы приступили в самом начале Книги I. Там было установлено, что сознательный опыт дан только в форме процесса, процесса рефлексивного восприятия. Но поначалу у нас не было никакой другой подсказки, которой мы могли бы руководствоваться при попытке проанализировать содержание или ткань, из которой состоит этот процесс, кроме как начать с самого простого и переходить к рассмотрению все более и более сложных его моментов. Опять же, поначалу у нас не было причин, почему сознание переживается только как процесс. Перед нами не было ничего, кроме простого факта, что это так. Но когда исследование привело нас к пониманию того, что некоторые явления образуют группы объективной мысли, соответствующие и представляющие объекты, более или менее постоянные, которые вместе составляют мир материальных вещей и взаимодействуют друг с другом в том, что мы назвали порядком реальной обусловленности, отличным от процесса объективной мысли или просто сознания, у нас появилась подсказка для простого объяснения факта процесса в сознании.

1.Объединение того, что прежде распалось