Buch lesen: «Пять писем в прошлое»

© Сергофан Прокудин, 2019

ISBN 978-5-0050-6367-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Имитация пролога

В какой-то момент своего писательства я понял: всякие придуманные сюжеты искусственны и отчасти лицемерны, ведь всё равно человек пишущий кроит их из кусочков реальных событий и чёрточек реальных людей, «из собственной судьбы выдёргивая по нитке». Потому будет честнее описывать свою жизнь, ведь в ней – даже самой скучной и малоинтересной – всегда найдётся событие, на которое откликнется сердце хотя бы одного человека на свете, и, значит, ты уже не зря упорно, как дятел, долбил клавиатуру вечерами.

А ещё я пытаюсь остановить, зафиксировать своё житьё-бытьё, увековечить его в прозрачных словах, как муху в янтаре, чтобы и через сотню лет какой-нибудь неведомый мне лошара прочёл мой текст, и его продрал по шкуре тот же самый мороз страха или восторга, который продирал меня век назад.

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Меж двух времён

За давностью времени и длительностью пространства имею право сказать сегодня: из множества женщин своей жизни я могу по пальцам рук пересчитать тех, кого вспоминаю с особенным теплом, и ты – одна из них. Хотя мне тут пришла в голову абсурдная мысль: если период жизни, прожитой мной на данный момент, считать за сутки, то получится, что из них мы были с тобой вместе всего-то пару минут…

Не знаю, кой чёрт толкает меня под руку в моём желании писать тебе, Таня. Я не уверен даже, что хотел бы встретиться с тобой лично, поскольку покойный Дрюн Вознесенский призывал не возвращаться к былым возлюбленным: через много лет разочарование от личной встречи может напрочь перекрыть и уничтожить все хорошие воспоминания.

Реальность бьёт с ноги в лицо

Пару лет назад мне передали, что мои бывшие одноклассники, с большинством из которых я не встречался со времён окончания школы, решили устроить вечер встречи и собирают всех, кто может приехать. На приглашение я ответил, не раздумывая: на хуй, на хуй! Не хочу никакого вечера встречи. Не хочу приехать в родной город и обнаружить в снятой на вечер кафешке толпу лысеющих мужиков и опоросевших тёток: в них мало что осталось от ребятишек, с которыми я бегал в школу. Не хочу бухать со старпёрами вечер напролёт, обсасывая замшелые воспоминания из конца семидесятых. Пусть уже в памяти моей навсегда сохранятся смешные пацаны в синих школьных костюмах и юные соечки с растущими грудками. Не хер пытаться снова материализовать в реальности товарищей своей юности, ибо зрелище кадавров, разросшихся в их поношенных телах, способно разве что погрузить тебя в тотальную депрессию.

А ещё был у меня такой печальный опыт. Четверть века назад, во времена работы на Кемеровской студии телевидения, переписывался я с 16-летней девочкой-школьницей. Ничего личного, ничего эротического, – я даже в реальности с ней не встречался ни разу. Просто увидела девочка Оля на экране телезвезду местного розлива и решила написать. Переписка наша длилась несколько месяцев, а потом как-то сама собой сошла на нет, и в дальнейшем о моей бывшей адресатке доходили до меня лишь какие-то случайные обрывочные сведения.

И вдруг несколько лет назад она меня находит! Девочка давно выросла, стала малоизвестной полуэстрадной скрипачкой и живёт в Москве, но свою детскую переписку со мной отчего-то не забыла и решила меня разыскать. Мы обменялись по электронной почте несколькими письмами, а потом у неё приключились небольшое выступление на презентации иномарки в одном из автосалонов, и скрипачка прилетела в Кемерово живьём. Мы пообщались полчаса за столиком в кафе, потом я побывал на её выступлении, и всего этого мне хватило, чтобы пожалеть о случившемся.

В памяти у меня проживало юное создание с широко распахнутыми глазами, которое я помнил по единственной имеющейся у меня фотографии. В кафе передо мной сидела 37-летняя поношенная тётка, в достаточной степени пустоголовая, переполненная стандартными столичными понтами и заблуждениями, бросившая некогда любимого человека ради того, чтобы уехать в столицу, не имеющая ныне ни семьи и ни детей, живущая одним своим затраханным творчеством, которое востребовано лишь на корпоративах да мелких праздниках. Мама дорогая! – подумал я – на какую хуйню эта девочка угробила лучшие годы своей жизни! Для чего нужна была эта встреча? Чтобы скрипачка могла почесать свою давнюю ностальгию, а я мысленно грохнул ещё одну мою крохотную иллюзию прошлых лет? Я вдогонку написал Ольге в Москву парочку злобных писем, где честно изложил свои впечатления от встречи, и на этом наше общение скончалось. Думаю, уже навсегда…

Десантирование в Вавилон

В августе 1989 года меня вызвала к себе моя начальница Тамара Яковлевна Маслова, главред редакции художественного вещания, и сообщила, что Кемеровская областная студия телевидения направляет меня в Москву – учиться на двухмесячных курсах при Гостелерадио СССР. Поездка в столицу была тогда для меня настоящим прыжком вверх. Недавний шахтёр, уголовник и поэт, которого совсем недавно пригласили на телевидение из провинциального Ленинска-Кузнецкого, успел за год освоиться в совершенно новой для себя телевизионной среде, сгенерировал какие-то собственные творческие замыслы и заработал – по тогдашним меркам – кучу денег. Однако мне остро требовался приток свежего воздуха в голову, а потому предложение поехать на учёбу я воспринял с радостью. И с облегчением.

Летом того года я расстался с женщиной, которую мучительно любил в течение двух лет. Мы жили в разных городах на расстоянии ста вёрст, переписывались и перезванивались, а один-два раза в месяц непременно мотались друг к другу. Она была медиком, врачом-офтальмологом, и жила с пятилетней дочкой в старой однокомнатной квартирке, доставшейся ей после развода. Я, пожалуй, и рвался-то работать на областной студии телевидения лишь для того, чтобы быть ближе к ней. Но вместе мы прожили всего полгода, после чего я ушёл.

Парадокс, казалось бы. Но лично для меня ничего парадоксального не было. Дело в том, что у нас с ней были дети одинакового возраста, и мой пацан от первого брака был старше её дочери всего на несколько месяцев. Всю жизнь я ощущаю себя Скорпом до мозга костей, а один из очень важных скорпионьих принципов заключается в том, что имеют право на жизнь и поддержку с моей стороны только мои родные люди, мой ближний круг. Всё, что находится за его пределами, может разрушиться или сдохнуть сегодня либо завтра – безразлично. И потому у меня тогда (да и сейчас это было бы точно так же) никак не могло уместиться в голове: какого хера я должен любить и воспитывать девчонку, выскочившую каплей спермы из письки чужого и ненавидимого мной заочно мужика, в то время как мой родной пацанёнок остался жить без отца?

Эта мысль подтачивала меня всё сильнее, раздражение выливалось в бестолковые семейные ссоры, так что в какой-то момент я понял: правильнее будет уйти от своей женщины. Решил и ушёл, хоть ломало меня несколько месяцев, как наркошу. Короче говоря, в Москву я уезжал, оставляя позади сожжённые мосты и съёмную комнатёнку у совершенно чужих людей, которую я делил на двоих с неряшливым, постоянно пердящим стариком.

Имперская столица была страшной в ту осень, как зверюга, чующий опасность: мрачной, грязной и очень неспокойной. Буквально через несколько месяцев после меня в столицу прилетел из Парижа Эдвард Лимонов, который тогда не был ещё полубезумным престарелым политиканом, а мускулистым самцом-писателем подживал в самом сердце французской столицы с дикой кобылицей Наташкой Медведевой (царство небесное покойной дырке!) и писал хорошие книжки. В Москву Лимонов приехал, чтобы выступить на вечерах газеты «Совершенно секретно», только-только созданной Юлианом Семёновым, подписать несколько договоров с редакциями журналов да отыскать следы своей неуправляемой блядищи, бежавшей от него в СССР. Обо всём этом он написал книгу-репортаж, и когда значительно позже я прочёл роман «Иностранец в смутное время», то подивился тому, насколько сходные нутряные ощущения у нас с Лимоновым вызвала в ту осень Москва.

«На Калининском важны были не крупные архитектурные сооружения, но мелкие киоски. Здания советских небоскрёбов, обветшавшие и заметённые пожелтевшими сугробами, выглядели нежилыми. К киоскам же присосались очереди. Из киосков сквозь узкие окошки поступали к жителям абсолютно необходимые им мелочи: пирожки, исходящие паром, стаканчики, яблоки, мандарины, пакеты, содержащие чулки, носки, лифчики. Из киоска „Союзпечать“ в упор глядел плакатный Ленин на плакатного Майкла Джексона в окне киоска „Видео“. Очереди перегораживали тротуар здесь и там. Выгружались из неопрятных старых фургонов ящики и бочки. Подземный переход от ресторана „Прага“ к кинотеатру „Художественный“ был затоплен грязной водой и залит человеческими массами. В переходе не было киосков, но торговали мелочами с ящиков и с рук. Сушёными грибами, нанизанными на нитки, хреном в баночках, кочанами капусты и очевидно дефицитными газетами».