Buch lesen: «Мир Дикого поля. Кривая империя – I. 862–1224»

© Сергей Иванович Кравченко, 2022

ISBN 978-5-0056-4976-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я прочитал монументальный, многотомный труд великого русского историка С. М. Соловьева, в котором чего только нет. Тут и летописи, и дипломатическая переписка, и забавные случаи из придворного и народного быта.

Ох, и досада ж меня взяла! Сколько тут очаровательных, ярких эпизодов, сколько фантастических ситуаций! Они так и просятся на экран! Они даже обходятся без кинопленки и телевизора – мгновенно вспыхивают в воображении грандиозной цветной картиной! Только вот написан этот всероссийский сценарий серым, занудным, строгим языком, перегружен мелкими казенными деталями, придавлен тоннами чиновной переписки. Да и прочесть все эти 29 томов нормальные люди не могут. Некогда им.

Вот и решил я перевести преданья старины глубокой на человеческий язык.

Попутно выяснилось, что большинство фактов, – если, конечно, сообщения летописей можно считать фактами, – нам представляли не совсем добросовестно. Использовали, так сказать, пыль веков в корыстных целях.

Я попытался посмотреть на события нашего прошлого с позиций простого человека, пересказать их понятными словами. Ведь это же НАША история! Практически наша собственность! Единственное наше нетленное наследство. Национальное достояние. Так что, мы имеем полное право о нем знать и им владеть.

В нашем повествовании будут иногда появляться два интересных персонажа – Писец и Историк.

Первого Писца-летописца звали вроде бы Нестор, хотя многие считают, что это образ собирательный, так сказать – союз писателей, составленный из грамотных и полуграмотных монахов. Задача у Писца была тяжкая и необъятная. Он должен был описывать события по горячим следам, под пристальным княжеским оком. А, вернее сказать, – ухом: ни писать, ни читать, ни считать князь обычно не умел, и приходилось Писцу вслух пересказывать ему новые летописные повести о том, как он, батюшка, намедни за народ потно потрудился и славно попировал.

На Писце еще лежала обязанность ездить с князем, а также с кем попало и куда пошлют, вести всю государственную документацию, горбить вместо типографий, заменять собой все нынешние телеграфные аппараты, печатные машинки и компьютеры. С развитием государства на сутулые плечи Писца обрушилась тяжкая бумажная лавина, и он кряхтел, но тянул. В мелких писцовых бумажках дошла до нас не меньшая часть живой Истории, чем в подцензурных официальных летописях.

Второй наш соавтор, как уже сказано, – великий русский историк Сергей Михайлович Соловьев (1820—1879). Историку нашему работать было легче. Ездить по полю брани ему не приходилось – он только читал и читал труды Писца. И зашел он издали, от основания Руси, и честно писал обо всём подряд, не забывая, правда, что живет в Империи, служит Императору и многолюдной императорской фамилии, что Москва – праведный центр Вселенной, и нет греха большего, чем в этой праведности и вселенском достоинстве усомниться. Рюриковичи у власти уже не стояли, поэтому подробности их быта освещались легко, – лишь бы не обижать каких-нибудь сильных потомков, не разоблачать церковных легенд и, самое главное, – случайно не опорочить великую идею строительства Империи. Но чем ближе дело подходило к Романовым, тем скучнее и теснее становилось нашему Историку. Поэтому с какого-то момента придется нам его дополнить другими писателями, и он у нас тоже станет коллективным автором и собирательным персонажем.

Право потери

Россия как государство при возникновении была осенена двумя непоправимыми утратами – потерей национального руководства и гибелью коренной религии. Эти утраты и сопутствовавшие им сомнительные приобретения нанесли невосполнимый ущерб исконному народному духу, привели к череде тяжких военных, политических и нравственных катастроф.

Но люди на Руси частенько появлялись неплохие, умные, смелые, благородные, а то и святые. Но отдельные люди – это пока еще не народ.

Что же это были за люди – ранние наши предки на этой земле? Что это была за Земля?

Земля наша в основном пуста была. В Европе, Африке и Азии зарождались и гибли цивилизации, бушевали толпы, лилась кровь, бурлила мысль, строились города, возводились гигантские статуи, маяки, пирамиды, работали библиотеки, писатели и поэты в белых одеждах диктовали секретарям оды и поэмы, возносили хвалу Небу и Великому Солнцу, славу и проклятия – императорам. Пифагор, Евклид, Архимед, Аристотель – да разве всех перечислишь? – заложили основы наук. Александр Великий, Ганнибал и Цезарь успели завоевать весь мир и растерять завоеванное. Египет и Вавилон, Афины, Рим и Карфаген испробовали на себе и предложили на выбор все формы государственного устройства. Клеопатра и Антоний, Орфей и Эвридика, Одиссей и Пенелопа объяснили людям, что такое любовь…

Прошло пять тысячелетий – пятьдесят веков цивилизации! Вот уже и устал мир. Вот уже прокатились по империям и республикам волны варварских нашествий. Это молодые, глупые и злые народы пришли отнять и поделить плоды чужого труда. Уже и эти дикари уселись в своих германиях и приобрели вполне европейский вид.

Уже и боги устали. Уже не о чем было им говорить с людьми, – всё было сказано. Уже придумали люди бога из своих. Уже и убили его.

А у нас все еще ничего не было…

Садись на коня, поезжай от устья Дона на север. Вроде бы где-то там должна быть Москва? Ан, нет. Нету там никакой Москвы. И не доедешь ты никуда. Дорог нет. Тропинок нет, зверье, болота. И Дикое Поле не переедешь – полно лихого народу, каких-то проезжих и кочевых всадников, которые съедят и твоего коня и тебя, сварят вас в походном котле, а то и сырыми сжуют.

Нет России, нет русских. Почти никаких нет. Степь. Лес. Волки. Медведи. Кабаны. Кочевники.

Впрочем, если отыскать полянку на окраине леса, присмотреться повнимательней, то и здесь можно обнаружить какую-то жизнь. Только подойти надо очень тихо, спрятаться за толстый ствол и не хрустнуть веткой, не топотать и не сморкаться – а то распугаешь всех людей. Они и так здесь прячутся не от хорошей жизни.

Появились-таки люди в нашем краю! Слава Великому Солнцу! Хоть и не учены, на лирах играть не горазды, а нам – милы! Это же славяне, деды наши (не умеют они еще до столька и досчитать, в каком колене). Что же и откуда занесло их в эти леса? Чего ж они не разъезжают гордо в богатырских кольчугах по просторам своей необъятной Родины? Чего ж не оглашают посвистом молодецким бескрайнее Дикое Поле? А не на ком им разъезжать. А нету у них в достатке железа на кольчуги и копья. А помалкивают они, чтобы не навлечь на себя злых, наглых, сильных и совсем уж тупых ребят. На конях, в кольчугах, с посвистом.

А пришли сюда славяне невесть откуда…

Почему вообще народы двигают с места? Одно из двух. Или на старом месте совсем плохо, голодно, опасно, дико. Или поверят какому-нибудь рассказчику, что вон за теми горами, мужики, есть страна Ковыляндия, и там работать, мужики, не надо – все само растет прямо в ковылях, а злой человек туда не доковыливает – не знает пока дорог. И можете вы там жить – не тужить и строить помаленьку хоть коммуну, хоть светлое царство, а хоть и Империю. Вот и переходят-перебродят мужики на новое место. Но и тут все то же. Еды мало, работы много, гостей – поесть, попить и с собой увезти – хоть каждый день. Но ковыля, и правда, полно. И еще хорошо, что лес рядом, можно перепрятаться от гостей.

Пока одни славяне влезли в самый центр Европы, воевали там и строили города, наши охотились, собирали мед, варить и сытить его научились, торговали воском и мехами, выезжая ненадолго к городским соседям. И вовремя прятались обратно на опушку, перебегали, пригнувшись, опасные ковыли.

У такого народа, по мнению Историка, волей-неволей воспитываются оригинальные черты национального характера.

1. Чувство простора: вон, сколько леса и ковыльной степи.

2. Чувство смирения: вы к нам в гости – полюбить-пограбить, а мы к вам нет, мы дальше в лес.

3. Чувство осознанной нелюбознательности: что нам в ваших городах да науках? – мы в белку и своим умом попадем.

4. Любовь к созерцательности и пассивному рассуждению: когда почти нечего терять, а лезть в драку неохота, то суждения рождаются незамутненные, абстрактно честные и точные, но и почти бесполезные. Язык формируется сложный, красивый, многозначительный и неторопливый.

5. Любовь к труду: грабить не умеем, кто же нас прокормит, кроме нас самих? Хорошее это чувство – живи себе, работай. От трудолюбия происходит и миролюбие. Да разве ж дадут пожить?

6. И вот еще одно, досадное Чувство зародилось у нас и окрепло. Это проклятое Шестое Чувство так и поведет нас сквозь века. Чувство зависти. Великой и бессильной зависти к соседям. Великой, потому что очень велика была разница в жизненных удобствах между ненавистным уже тогда тысячелетним городом Парижем и нашей коммунальной полянкой. А бессильной потому, что как-то не хотелось и боязно было, добираясь до Парижа, выходить в лаптях во чисто поле и молодецким посвистом да медвежьей рогатиной побивать жуткую скифскую конницу да генуэзскую панцирную пехоту. Чувство наше разрослось, источило нас, вошло в наши законы и правила хорошего тона.

Чувство чувством, но жить как-то надо было. И заметили мы, что у всех благополучных народов особой статью и умом отличаются их начальники – гордо сидят на белых конях, рубят, не задумываясь, головы ближним и дальним. Следовало и нам таких начальников назначить. Следовало, но никак не назначалось. Чувство не давало. Это что ж, соседа неумытого – в князи? Не-ет! Тяжко даже вообразить.

И надумали мы такое, чего никто нормальный даже в те глупые годы придумать не мог. Мы стали звать начальников с улицы. Приходи хоть первый встречный и правь!..

Другие народы строго следили за достижениями своих соотечественников. Четко устанавливали для них правила движения по служебной лестнице: из базарных крикунов – в трибуны, из кухонных склочников – в судьи, из анекдотчиков – в сенаторы и квесторы. А там уж, если от человека выгода видна была, то и в диктаторы, в сатрапы, в консулы, в короли, в императоры. Сделал карьеру на пользу народа – руби теперь нам головы, батька, секи нас, только не оставляй.

Такой пример служебного движения захватывал юные умы и чувства. И развивались эти умы, – уверяет Историк, – и совершенствовались чувства. Всем становилось хорошо.

А мы показали нашим юным, что рыпаться не надо. Что всё равно, править ты, пацан, не будешь. А пороть тебя будет чужой и непонятный дядька. И прав у нас всегда будет чужой, заграничный, умный каким-то не нашим умом. Какое нравственное ускорение мы могли получить, вот так начиная свои скромные лесные карьеры?

Итак, с начальством прояснилось – давай сюда, кто хочет. А кто же захочет – в глушь, в лес, в грязь, в отрыв от александрийских библиотек и римских бань, от помпейских лупанариев, где все проститутки – с высшим образованием и чешут гекзаметром на пяти языках? На первый взгляд – никто.

И никто бы и не пошел к нам в начальники. Но было одно дело, которое всех к нам привлекало, да поднять его в одиночку никто не мог. Дело это называлось – Большая Дорога. Через наши земли, так бессмысленно нами занимаемые, проходили три Большие Дороги – Днепр, Дон и Волга. Две последние – это на будущее, а первая всем уже тогда очень нужна была. Не в том смысле, чтобы по ней удобно было ездить из слегка цивилизованных скандинавских стран в безмерно цивилизованное Средиземноморье, а затем, чтобы за проезжающими внимательно наблюдать. Брать с них налоги, пошлины (раз уж они решились и по этой Дороге пошли). Сильно эта Дорога была выгодна в хозяйстве, а никто ее по-настоящему не контролировал. Мелкие банды набегали, выслеживали и начисто грабили купцов, ели их сырыми. У спасшихся пропадала охота ездить с товарами и за товаром. Умные бандиты понимали, что брать надо не все, а только часть, чтобы охота оставалась и на следующий заезд. Для постоянного высокодоходного надзора за этой золотой жилой прямо здесь надо было и жить. Да еще нужно было заручиться содействием здешних славян, чтобы работать спокойно, без оглядки на ковыли.

Гости, которые объедали славян (с севера это были «варяги» – скандинавы, прибалты, с востока – хазары), присматривались к Днепру, но без плотной оккупации его берегов наладить дохода не могли.

Славяне, выгнав как-то варяжских гостей за порог, решили-таки укрепиться – выбрать начальника. И вот здесь проснулось Чувство и не позволило нам свободно, равно и тайно проголосовать за своих. В отчаянном помрачении и досаде кинулись славяне за отъехавшими гостями, извинились и позвали их назад. Не в гости. Насовсем.

– Ладно-ладно, – быстро согласились варяги, – только столица наша будет не в лесу, а в узловой, горячей точке – на Ладоге, на самом крутом повороте Большой Дороги. Здесь приходилось корабли посуху перетаскивать из Днепра в северные реки и обратно; здесь удобнее всего было уговаривать купцов.

Дружной ватагой двинули славяне за новыми хозяевами, резво поворотились к лесу задом, ко князю передом. И не заметили, как вышла из Дикого Поля седая, прозрачная тень, как привязала конец красной нитки к дубовому сучку на покинутой полянке, как кинула клубок нам вослед. И судьба наша покатилась этим красным клубком, пролегла красной нитью – с кочки на кочку, полем и болотом, вкривь и вкось.

Рюрик, Аскольд и Дир

Было это в 862 году. Тогда, ровно за тысячу лет до

отмены крепостного права, славяне попали в первое свое, добровольное, рабство. Теперь за них думали на чужом языке. Теперь ими владели. И никто у них не спрашивал, нравится им это владение или нет. Владетелей звали Рюрик, Синеус и Трувор. Эти три брата бандитствовали в Прибалтике, но удержаться против тамошних не смогли. Новое владение оказалось рентабельным. Поэтому и братьев через два года осталось меньше – один Рюрик. Синеус и Трувор вроде бы сами умерли от неизвестной славянской болезни. Но мы-то знаем, что это за болезнь. Это наше родное Чувство! Делить на единицу Рюрику стало не в пример сподручнее, чем на три…

Что же у нас получилось с варягами?

Они пришли небольшой дружиной, оккупировали нас поначалу мягко.

Не стали навязывать нам свой язык. Не стали проводить классовых и национальных чисток. Дань брали ту же – гостевую. Да и боги у нас с ними были похожие. На каждый случай – свои.

И править они стали приятно и жестко – не пикнешь. Сунулся какой-то Вадим бунтовать в Новгороде, построенном для контроля истоков Днепра, убили его, вырубили пол-Новгорода, перенесли туда столицу.

Русские (а именно племя Рюрика называлось русью) принялись за освоение Большой Дороги. Простого контроля Днепра в одной точке было недостаточно. Стало известно, что на юге есть еще одно место, удобное для мягкого грабежа. Вроде бы там Днепр растекается по каменистым порогам. Крупная лодка не проходит, ломает дно. Вытаскивают купцы лодки на тот берег, где засады не видать, и перетаскивают на чистую воду. Хорошо бы в том месте сесть на обоих берегах, понаставить лавок и ларьков, чтобы купцы сами к ним заворачивали.

В 866 году (через четыре года после назначения Рюрика, – как стремительно понеслись события на Руси!) двое его подручных, Аскольд и Дир, собрали шайку из родни и отпросились вниз по Днепру – в «греки». Знал ли Рюрик о Порогах или это была разведка, но Аскольд и Дир нашли в низовьях великой реки полузаброшенное поселение, контролируемое хазарами. Городок стоял удобно и назывался в честь одного из покойных основателей – Киев. Был Киев воровским притоном. Здесь околачивались искатели приключений, отсюда во все края расходились шайки. Сюда тащили награбленное добро.

– Всегда на краю Руси находилось такое лихое место – вздыхал Писец, – то Киев, то Тмутаракань, то Берлад…

Аскольд и Дир шуганули хазар. Быстро договорились с местными бандитами. Недовольных вырезали. Наладили дело. Сюда к ним уже и люди побежали. На волю. От Рюрика, от хазар, от славянских лесных костров.

Куда столько народу девать? Как куда? – куда всегда – в землю обетованную, на Царьград! В 200 лодках поплыли к Царьграду (Он же Константинополь, он же потом и Стамбул). Там по непогоде их благополучно перебили. Аскольд и Дир благополучно же вернулись в Киев, решив проблему перенаселения.

– А случилось это, – запел нам под баян Писец, – чудесным появлением у стен Царьграда Богородицы!

– Да, да! – подтвердил Историк.

– А вы ее сами видели, или как?! – строго спросил я, и они стушевались…

И стали Аскольд да Дир в Киеве жить-поживать, про Рюрика не вспоминать. Но так не договаривались. Звали на Русь – на всю Русь! – семейство Рюрика. Никаких Аскольдов и Диров не предусматривалось.

От досады ли, от болезни славянской или еще почему, но скончался наш первый батька Рюрик в 869 году от рождества Христова. Ни про какого Христа не знаючи. Остался у Рюрика один, маленький совсем сын – Игорь.