Я был в Городе На Самом Краю мироздания, огражденном лишь стальными перилами, за которыми начиналась бескрайняя Великая Бездна. Холодная и мрачная, откуда невозможно вернуться. Город возвышался над ней, выступал подобно уступу на теле земли. Оживленный, окольцованный и расчерченный сеткой дорог, он устремлялся ввысь небоскребами и фабричными трубами, дымящими каждый миг своего существования. Город миллионник, где гул и гвалт никогда не прекращался. Никто будто бы и не замечал, что черное Небытие находилось совсем рядом. Достаточно было лишь дойти до перил на окраине.

Но Он входил в Город с другой, западной стороны. Каждый день, на протяжении, казалось, бесчисленного количества лет. Он входил в город всегда, строго следуя своему графику, который можно было исчислить. Шел твердой и важной походкой, чеканил каждый свой шаг. Высокий и статный, одетый в строгий костюм с золотым отливом, Он шел, подняв голову, смотрел лишь перед собой, заметно выделяясь среди чуть сгорбленной, семенящей и спешащей толпы. Пронзительный взгляд Его был устремлен сквозь нее, сквозь дома, сквозь Город в черную Бездну впереди. Он шел прямо к ней, гордый и надменный, бесстрашный и хладнокровный. И чем ближе подходил Он к краю, тем бордовее становился его костюм, будто наливался кровью.

Но все дело было в том, что физически Он никогда не пересекал стальных перил в самом конце улицы. Я видел как Он медленно растворялся в воздухе, и перед самой Бездной просто исчезал, не оставляя от себя и следа. Уходил во всемогущую Бесконечность, неподвластную Бескрайней Бездне. И тогда Его место занимал Его двойник, неспешно выплывал из воздуха и физически материализовывался на краю обрыва, обретая свежую плоть. Он тоже был одет в строгий костюм, и алый, кровавый цвет ткани шаг за шагом двойника светлел и менялся, приобретая прежний золотой блеск.

Но больше не менялось ничего. Все та же прямая походка, более чем уверенная, хозяйская четкая поступь. Все та же прямая спина и приподнятая кверху голова, сквозной непоколебимый взгляд. Впрочем, нет. Была еще мощнейшая энергетика, излучаемая двойником на окружающий его Город На Самом Краю. Алое сияние костюма его ложилось на дома и машины, будто отражалось от стен, будто отражалось от застывшего воздуха. И замирало само время в момент этой плавной встречи оригинала со своим двойником. Короткое, практически молниеносное мгновенье, всего один вдох мой, останавливалась даже черная Бездна по ту сторону стальных перил. Сила двойника, казалось, накрывала весь Город, чтобы утопить в новом алом свете. Но люди не замечали этого фантастического мгновения. Для суетной сутулой толпы появление двойника оставалось практически незначительным событием, привычной обыденностью, пресной, бесцветной.

Для меня же в моем сне (или видении) было важно оказаться ровно в момент между этими двумя гордецами. Я чувствовал нечто, готовое открыться мне тогда. Великий Секрет, великие Знания, утраченные сгорбленной толпой. Именно для этого мне был дан шанс оказаться в Городе На Самом Краю. И я следовал за Ним, в золотом смокинге, проталкиваясь сквозь безликую людскую массу, перебегая дорожные перекрестки с высокой угрозой оказаться под колесами автомобилей. Я успевал за Ним, не упускал из виду ни на долю секунды. Я слышал брань и недовольство в свой адрес, слышал насмешки и откровенные сомнения в правильности своей погони. Но Смысл был важнее; Смысл не давал мне устать, хотя ноги гудели от неустанной трусцы, которой я передвигался по улицам вслед за Ним, не замечавшем назойливого преследователя.

И вот я был на месте, и Он уходил в свое недоступное для меня укрытие, а на смену Ему появлялся двойник. И в тот же момент стальные перила на краю Бытия и черной Бездны пропали, и больше не осталось никаких преград. В ту секунду я стоял лицом к лицу с Темной Великой бесконечностью, рискуя упасть с самого обрыва. Но я почему-то не боялся. Вместо этого я проснулся, оказавшись в самом эпицентре Тьмы, тогда она открыла мне свои тайны. Я был в своей комнате, наблюдая ночной город, слыша его звуки, вдыхая его запахи, чувствуя его тягучий ритм. Я видел двойника в бордовом костюме, выходящего прямо из недр ночи. В тот момент он был единственно реальным, нежели его призрачный оригинал. Я видел его приближение по мере того как минута за минутой ночи уходили в небытие, приближая момент утреннего пробуждения. Но в тот момент голова моя была наполнена самыми разными образами, выхваченными мной из Великой Бездны. Я вдруг понял, что она никогда не была пустой, тая в себе неисчерпаемые богатства событий, заставлявших мое сердце биться в волнении и замирать в восторге каждую ночь.

Тогда же двойник заметил мое присутствие. Я встретил его чистый открытый взгляд, лишенный знакомой мне остроты и презрения. Но от того он не был лишен природной магической силы. Это был взгляд повелителя, перед которым невозможно было бы устоять. Двойник проникал в меня, заполняя мое сознание нежным алым светом догоравшего и рождавшегося вновь Солнца.

И вот я вновь оказался на краю Бездны. Я смотрел прямо в нее, наблюдал захватывающие и невозможные в реальной жизни события сновидений, хотел оказаться в самой гуще их, среди незнакомых и близких мне людей на приятных глазу и казавшихся родными просторах, сформированных для меня двойником. Я видел зеленые луга и холмы, накрытые шапкой облаков, расчерченные кривыми руслами рек. Как в какой-то сказке там были поселения и целые города и замки. Там определенно были мир и покой, так резко отличавшиеся от унылых и душных стен Города На Самом Краю. Двойник смотрел на меня, не двигаясь с места, и время не спешило возобновить свой ход. А я не мог оторвать взгляда на чудесный мир под ногами. И это по моей вине Мироздание зависло в неопределенности.

А потом двойник протянул ко мне свою руку, коснулся моего лица теплыми невесомыми пальцами, тонкими и изящными. От прикосновения их все тело мое тело сжалось в удовольствии, а глаза и не думали разлипаться. Двойник подтолкнул меня, направил в плавный полет над сказочным миром, совершенно точно зная о моем стремлении найти все возможные ответы на мои вопросы. И время вновь пошло вперед, и двойник направился через весь Город На Самом Краю, выполняя свою бесхитростную работу, не замечаемую мелкими на фоне высоток и заводских труб людьми. Ему предстояло проделать долгий путь, чтобы в конце вернуться в исходную точку и встретить нового самого себя…

…без окончания…
(время звучания 05.00)

2. В поисках смысла жизни

Я был Жрецом.

Не могу сказать, что это тяжелый труд. Единственное, к чему я не мог привыкнуть – наличие помощников. Мне всегда казалось, что жертвоприношение слишком личная процедура, в которой не должно быть других свидетелей кроме взора с небес. Впрочем, плевать я хотел на все эти поклонения и кровожадные ублажения безумных божеств, придуманных безмозглыми ленивыми идиотами. Они готовы были платить и платили за мою работу. Что ж, оплата меня устраивала.

И им нужен был такой как я. На самом деле я оставался для них мясником, наемником, который не задавал бы вопросов, и резал бы несчастных «избранных» подобно какой-то машине, непригодной для чего-то другого. Одетый в какие-то цветастые тряпки, на самом деле я делал это, ведомый запахом смерти, с которой привык рука об руку. Я давно утратил перед ней чувство страха. Даже наоборот, жаждал увидеться с ней еще раз. Кто-то может подумать, что я безумец, опасный кровожадный зверь. Наверное так и есть. Эта мысль давно поселилась в моей собственной голове. И, кажется, это единственное, что оставалось в ней неизменным, окруженным бесполезными фрагментами моего сознания. И даже когда я получил свой шрам на лице, казавшийся смертельным, ожидание конца не имело для меня должного значения.

Их пещера охотно приняла меня, с волнением ожидавшая от меня свершения каждого нового ритуала. Как сейчас помню эту каменную тропу, освещенную факелами на стенах. Без труда можно услышать шипение огня в них, дополняющее мягкий низкий гул толщи стен и потолка. Монотонная и кажущаяся жуткой мелодия, услышать которую предназначено совсем немногим. Даже жертва, ведомая на смерть, слышит лишь погребальную тишину каменных сводов. Как правило, это девчонка в тунике, совсем молодая, можно сказать, еще не познавшая глубину светлых чувств. Видите ли, у этих безмозглых двуногих баранов почему-то сложилось такое мнение, что ради получения материальных благ достаточно лишить жизни того, кто по природе своей призван эту жизнь дарить и поддерживать до полноценного ее появления на свет. Всего один удар ножа способен вызвать дождь в засушливый день или же победить чью-то болезнь. А то и еще интереснее – кровь ради одобрения и скрепления богами брачных уз. О том, чтобы искать причины невзгод в реальном мире до них элементарно не доходит. Про себя я ненавижу их, я презираю их, я насмехаюсь над их примитивностью. Но каждая избранная в жертву девчонка и впрямь хороша собой. Кого-то из несчастных мне действительно жаль.

Жертва практически не противится своей ужасной участи. Она подготовлена к тому, чтобы расстаться с жизнью, мозги ей промыли основательно. И теперь она готова умереть во благо своему народу. Это великая честь для нее, быть заколотой подобно безмозглой скотине. Не зря же именно ее выбрали в дар богам. Она снимает с себя тунику и ложится на жертвенник без сторонней помощи, гордая от того, что от нее зависит благополучие ее родных и близких, друзей и подруг, всех тех, кого она знала. Жертву нет необходимости как-то удерживать, сжимать твердой хваткой ее ноги и расправленные в стороны руки. Она не фанатик. Просто сила убеждения, с которой воздействовали на ее сознание, достаточно велика. И это определенно облегчает мою работу. В противном случае мне бы пришлось слушать ее истерику и мольбы о пощаде. Ненавижу все эти слюни и сопли.

Но девушка и вправду хороша собой. Страстная, статная, ей бы впору быть стиснутой в мужских объятьях, таять и млеть в ласках. Ей бы без ума любить и быть горячо любимой. Однако, времени восхищаться манящим девичьим телом у меня нет, таковы условия моей работы. Никаких лишних контактов с жертвой быть не должно. Снаружи ждут сердце девушки на обозрение толпы в знак того, что жертва принесена. Она не будет мучиться в предсмертной агонии: для меня нет проблемы нанести удар в нужное место. В очередной раз излагая заученный несложный текст молитвы, поднимаю над ней жертвенный нож. Двумя руками сжимаю его рукоять с тонким и кажущимся коротким, но тяжелым лезвием, которое необходимо очищать от крови и подтачивать после каждого ритуала. Каменная рукоять выполнена в форме вытянутой головы без нижней челюсти, клинок задуман как язык. Боги должны вкусить кровь юной жертвы…

Но они так и не спасли этот недалекий народ от полного уничтожения более продвинутыми в технологиях захватчиками. Те не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков. Выжили лишь единицы, спрятавшиеся в глубине родных территорий. Я знал о предстоящем геноциде и разграблении захваченных земель, ради которых и было совершено вторжение. И хоть я не боялся и по-прежнему не боюсь смерти, я никогда не был самоубийцей, бездумно лезущим под пули с голой жопой. Тем не менее, я пустил кровь кое-кому из попавшихся мне при моем бегстве воинственных и беспощадных чужеземцев…

Привязанная длинной веревкой к берегу, лодка плавно качается на зеркале воды. Но вглядываясь в холодную водяную бездну, я не могу разглядеть ни фрагмента из той мрачной картины, о которой помню во всех деталях. Я не могу разглядеть ни одного из милых приятных лиц всех тех несчастных красавиц, чья кровь заливала стройные хрупкие тела, забрызгивала жертвенник, стекала мне под ноги. Вода не желает отражать мои воспоминания, так холст отторгает кисть художника, стремящегося воплотить свое воображение при помощи кистей и красок. Ибо там слишком много невинной крови, неоправданной жестокости по отношению к тем, кто только-только начинал дышать, кому предстояло быть нежным цветком, но кто так и не стал им.

Здесь, в лодке, я будто прозреваю во второй раз. Я убийца, жаждущий крови фанатик, всю свою жизнь посвятивший оружию и умению им пользоваться. Каждый новый день начинается для меня с надежды увидеть другой мир, далекий от животного буйства, сказочную идиллию, покой и процветание, откуда не хотелось бы возвращаться. Но чем выше и ярче солнце, чем меньше теней вокруг, тем меньше во мне сомнений в том, что я должен оставаться самим собой. Тем меньше во мне раскаяния, тем меньше оправданий. И тогда каждая моя жертва несет в себе определенную значимость. Как можно больше невинной крови – вот все, что нужно этому миру. Тогда мне кажется, что он основан на ней, что он требует невинной крови каждый момент своего существования. И я принадлежу к числу его верных слуг, а возможно, его единственный мессия, цель которого – сохранять сложившийся с самого начала порядок.

Жертвенный нож – все, что мне удалось унести с собой при бегстве во время истребления. Он всегда при мне, как трофей, ставший частью меня. Сидя в лодке, я часто и подолгу рассматриваю его, вожу пальцами по самому острию клинка, насквозь пронзившего немало сердец. Последнее из них билось в груди красавицы… черт, я даже имени ни одного не знаю. Мне просто не нужно было знать их имена. Избранница. Даже в заученной молитве звучало лишь Избранница. Невысокая, среднего роста, с густыми черными локонами волос, добрым открытым личиком, всем своим видом она будто предупреждала меня о том, что все, что она последняя. Я видел ее бирюзовые глаза – нежные и ясные. На миг мне показалось, что в них полно горя. И смирения с предстоящим убийством. Она сомневалась тому, что ее ожидало; сомневалась, обнажаясь у меня на глазах, сомневалась, опускаясь на жертвенник. Все движения ее были осторожными и неуверенными. Лишь в самый последний момент она поняла, что не должна умереть вот так. И тогда же принимала смертельный удар со всей своей обреченностью перед решением родителей, которому нельзя было перечить. Ведь в том заключалась ее предназначение, чтобы исполнить роль агнца на заклание. Она видела как жертвенный нож опускался, сжатый двумя руками, чтобы с невыносимой болью вонзиться ей прямо в грудь. И в предсмертной агонии она была прекрасна. Тогда она будто раскрылась, обнажая все свое естество.

Я вижу ее всякий раз когда рассматриваю нож. Как будто именно для этой цели я подолгу задерживаю взгляд на холодном и горячем от крови ее клинке. Как будто с этой целью нахожусь в своей лодке и слышу недовольный голос воды вокруг. И если я попытаюсь выбросить нож, вода не примет его, он так и будет лежать на поверхности до тех пор, пока я не подниму его. Но все дело в том, что я не собираюсь пытаться избавиться от своего трофея. Я вижу лицо последней Избранницы вместо собственного отражения в стали клинка. И вновь я вижу печаль и смирение в ее глазах. Вижу, пока туман висит над водой, пока туман скрывает яркий солнечный свет. Ближе к полудню туман обязательно рассеется, и тогда клинок вновь обагрится кровью. Потемневшей и засохшей, но не утратившей запаха, от которого я обязательно испытаю несказанное облегчение. Проклятье, кажется, защипало в глазах…

…без окончания…

(время звучания 10.30)

3. Спросить победителя

Я был Жертвой.

И я ждал этого момента. Где-то внутри я предвидел такой исход. Схватка, не убившая меня, но оставившая неизгладимый шрам на моем лице, навсегда привила мне это чувство предвидения неудачи. Войдя в тот лес, я встречался со своей судьбой, и это куда больший враг в сравнении с любым возможным чудовищем. Это где-то на подсознании, когда интуиция предсказывает победу или поражение вне зависимости от полученных навыков драться. И тогда исход становится ясен еще до начала сражения.

В лесу меня ожидал враг, с которым я никогда раньше не встречался. Все мои предшественники погибали в бою с ним, несмотря на месяцы и даже годы усиленных тренировок. Меня никто не звал одолеть его, никто не платил огромных сумм денег на всю мою оставшуюся жизнь. Я слышал о постоянных неудачах, только распалявших мой интерес к чудовищу, и с каждым днем мысль встретиться с ним в битве один на один становилась крепче. Я вошел в лес тайно, и никто бы даже не узнал о моей смерти.

Сладкий, чуть приторный, запах встретил меня на подходе к ближайшим деревьям. Прежде я не видел таких густых лиственных крон, таких высоких полуголых стволов. Это они были источником смертельного аромата, дурманившего и искажавшего рассудок всякого, кто посмел бы войти в лесную чащу. Деревья были отравлены этой пахучей субстанцией, невидимой людскому глазу, неощутимой кожей, напитавшей их изнутри. Чудовище убило всех зверей, всех птиц, погрузив лес в гробовую тишину и неподвижность. И я уже слышал удары погребального колокола в голове, а недавний шрам на лице неприятно заныл. В моих руках был только мой меч, никакого дальнобойного оружия, ни лука, ни арбалета, ни ружья. Я не привык к подобным приспособлениям, предпочитая им старый добрый клинок, который пока еще ни разу не подвел меня.

Но пройдя по лесу несколько шагов, я понял, что в этот раз у меня ничего не получится. Однако возвращаться я уже не мог, захваченный раскинувшейся на весь лес силой монстра. Я чувствовал его дыхание, теплое, домашнее, усыпляющее, даже пленившее всего меня целиком. Я не знал куда идти, но шел, ведомый им по вязкой сырой земле. Я шел, не обнажив меча, сила чудовища уверяла меня не делать этого, заставляла поверить ей.

И я верил даже когда первые клейкие нити чиркали меня по лицу, так и норовили попасть в рот. Тонкие острые волосы, пронзающие воздух, легко пронзающие сладостным дыханием манящего меня в свою ловушку монстра, пронзающие мой мозг, они стегали меня изнутри. Я понимал, что дышал ими, что наполнялся ими, разъедавшими и растворявшими меня без остатка. Они приятно отнимали у меня силы. И чем дальше я шел, тем нитей становилось все больше. Так хотел я сам, зачарованный их тонкой и плавной вибрацией, воплотившей в реальность весь этот захваченный чудовищем, пропитанный его ароматом лес.

Постепенно лес пришел в движение, обнажая завороженному сиянием клейкой массы и бесконечным переливчатым звоном нитей моему взору огромную паучью сеть. Она была сплетена из проложенных к логову монстра троп, между которыми сырая земля превращалась в болото, откуда уже нельзя было выбраться, но которое служило альтернативой быть завернутым в паучий кокон. Монстр ждал меня в самом центре своей ловушки, поначалу сливаясь с деревьями как какой-нибудь хамелеон. Лишь когда у меня не осталось сил идти по вязкой земле, и я просто встал на одном месте, паук явился во всей своей черно серой величественной красоте. И какой же он был огромный, занимавший собой почти всю сеть. Один лишь размер чудовища гипнотически завораживал жертву, которая попросту не могла отвести взгляда от огней глаз его. В голове моей все шумело и резонировало, сверлящее жужжание достигало самых далей моего естества. Но хоть кожа моя покрылась мурашками с головы до ног, страха я не испытывал. Наоборот, я пребывал в полнейшем восторге, сложив про себя целое панно из мелькавших внутри меня фрагментов – высоких и низких частот, светлых и темных тонов, в итоге представивших мне всю глубину торжества. Ведь я наконец-то добрался до сути, ведомый страстным желанием встретить Нечто, о котором так много слышал, о его могучей силе, против которой человеку было невозможно устоять. И вот я встретился с ним лицом к лицу. И, кажется, для меня уже не имел значения исход этой битвы. Битвы, которую я не мог выиграть.

И вот когда торжество в голове моей достигло небывалой высоты, напрашиваясь на переход к окончанию, сверкнувшие в воздухе когти впились в паучью плоть. Они подняли чудовище, чтобы отбросить его как можно дальше от жертвы. В следующую секунду крик хищной птицы, кажется, орлиный или соколиный, (я никогда не разбирался в птицах), раскатился над лесом, ураганной волной пронесся от края до края сквозь каждое дерево, сквозь каждый куст, всколыхнул опавшую листву. Птица зависла у меня перед глазами, отгородив меня от паука, вцепившегося в свою паутину. Отчаянно размахивая большими крыльями, мой защитник выставил точеные стальные когти вперед, готовый вступить в смертельную битву. Без проблем птица выдерживала плевки паутиной и колющие выпады мохнатых паучьих лап. Она низко кружила над маневрирующим по своей сети пауком, который то и дело привставал на задних лапах с намерением зацепить невесть откуда взявшегося и опасного врага. Однако у паука не было ни единого шанса; чудовище понимало свою обреченность, и все, что ему оставалось – смириться со своим поражением.

Я слышал его печальный голос, наполнивший лес. Обессиленное и жутко израненное острыми когтями птицы, оно смотрело на меня, освободившегося из смертельной ловушки. Голос монстра походил на плач, на слезы матери, оплакивавшей мертвое дитя. Птица не убила паука, стремившаяся лишь освободить его новую жертву. Но этот плач заставлял мое сердце сжиматься в ответной печали, настолько сильным, настолько центральным во всей этой конструкции чередовавшихся друг за другом мгновений он был. Можно сказать, этот плач открыл для меня весь смысл последних минут жизни, весь смысл этого леса, этой встречи с ужасным врагом. Он служил завершением их. И тогда это были очень сильные эмоции, охватившие меня, едва лес остался позади. Они озарили мой мозг догадкой о том, что птица все это время парила надо мной, высматривала опасности на моем пути, и не замедлила исполнить свой долг в лесу. Птица должна была существовать. И, кажется, паук знал об этом, и потому его скорбь была грандиозным финалом моей с ним встречи. Она стихала медленно и плавно, оставаясь в моем мозгу спустя время и расстояние, отделявшие меня от леса. Стихала, призывая меня вновь и вновь возвращаться в те незабываемые – страшные и чарующие мощные – минуты, возможно, часы. И, проклятье, кажется, я на самом деле могу проходить сквозь них, и хищная птица летит за мной верным и надежным защитником…

…без окончания…

(время звучания 08.24)

4. Сокровище

Я был Демоном.

Самой судьбой мне было суждено оберегать Сокровище. Важное, бесценное, самое дорогое, что имелось на свете. Многие пытались хотя бы просто взглянуть на него. И тогда в дело вступал я. Жесткий и хладнокровный, беспощадный и сильный. Я всегда нападал первым, давил саму попытку добраться до священного и неоскверненного чужим взором места. И даже мне нельзя было увидеть Сокровище таким, каким оно являлось в действительности. Но я откуда-то знал, ЧТО ИМЕННО должен был оберегать, и оттого моя миссия лишь становилось важнее всех людских мирских богатств. Знал с самого рождения, знал еще в утробе матери. И это она наделила меня могучими силами, благодаря которым я всегда опережал дерзких смертных, намеревавшихся не только увидеть, но и забрать Сокровище с собой, в любой точке земного шара.

Со мной нельзя было договориться. Сокровище поселилось в моей голове, оно зависело от меня, и я целиком и полностью принадлежал ему. Я слышал его зов, я видел его волшебное Священное сияние, ради которых стремился жить и побеждать очередного алчного безумца. Конечно, многим из них вряд ли бы удалось найти вход в Священное место, откуда я наблюдал за людскими замыслами похода за Сокровищем. Оно всегда указывало мне нужное направление для пресечения очередной попытки отправиться в путь. И я вовремя наносил очередной удар, физически уничтожая всех участников планируемой экспедиции. Либо собственноручно, либо устраивая несчастные случаи, что, впрочем, не имело значения. Ведь я никогда не прятался и не скрывал лица. Как не скрывал своих намерений недопущения приближения алчных смертных к Сокровищу.

Обо мне слагали легенды, мною матери пугали своих непослушных детей. И еще алчные людишки пытались найти способ дать мне отпор. Они разрабатывали оружие, которым меня можно было бы остановить, уничтожить. Они вычисляли пути моего появления. Они делали все, забывая при этом о причинах, побуждавших меня лишать их жизней, настолько стремление заполучить Сокровище было им важнее.

Я не ненавидел их, несмотря на все те блага, достигнутые ими путем разрушения, о котором мать неустанно рассказывала мне. И хоть я наблюдал разрушения своими глазами, ужасные и масштабные, хоть я знал о том, кто был виновен в них, ненависть в моих деяниях была бы, скорее, моим собственным раскаянием, на которое смертные убогие существа никогда не были способны. Я видел иссушенные русла рек, искусственно повернутых вспять ради осушения некогда цветущих лесов, на местах которых вырастали обезображенные, высотные каменные короба, бессовестно копирующие друг друга. Они безжизненно возвышались, окруженные иссушенными и такими же мертвыми долинами, абсолютно голой пустошью, раскаленной беспощадным солнцем. Люди задыхались в этих ловушках, возводимых своими руками, а когда шел дождь, я видел каждую его каплю – черную, ядовитую, игравшую в лучах солнца маслянистой разноцветной пленкой. Над коробами и днем и ночью висел синий вонючий смог, отравлявший последние клочки чистого воздуха. Смог давно заменил смертным лазурь неба, и ради него они втыкали бесчисленное множество труб в плоть моей матери, качая из нее кровь, медленно и наверняка отнимая у нее жизнь. Они уже забрали у нее дыхание, глотая отравленный воздух, перевариваясь и закисая в своих коробах, и Сокровище было последним, что оставалось у моей матери, защищаемое мною от поругания и разрушения.

Оно хранилось глубоко под землей. Лишь в одном месте можно было найти вход в почти бездонную пещеру, грот, казалось бы, нескончаемо уходивший вниз. И в самом его конце открывалась бездна, мерцавшая завораживающим желтым и красным светом, излучаемым Сокровищем, находящимся еще глубже. Лишь мне суждено было наблюдать этот свет, чувствовать его тепло, приятное и согревающее, на которое было способно Сердце моей матери, Сердце Земли. Я знал, что ради меня оно билось все это время. Я слышал его неустанно, каждый миг своей жизни. Бесконечная сладкая песнь, от которой силы мои только множились. Я слышал Сердце Земли в тихом мертвом гуле пустоши и разгулявшегося ветра над ней. Тихая дрожь, сухая вибрация – я всегда слышал лишь это. И с рождения мне незнакомы другие звуки, не имеющие для меня смысла. Потому что я знаю о своем предназначении.

Я знаю когда кану в Небытие. Мне известен день и час моей смерти. И никому из алчных смертных не ускорить ее. Лишь когда Сердце Земли остановится, я исчезну раз и навсегда. Но я знаю, каково будет мне тогда. Потому что я вечен. И утратив свои силы в одном месте, я обрету их где-то еще. Я жив пока живы смертные, ищущие лишь своего конца. Одна за другой Земли рождают меня снова и снова с целью их собственного самосохранения. И с каждым следующим появлением на свет я слышу лишь гул мертвой пустоши и умирающее Сердце своей матери, последнее Сокровище, имеющее ценность. Но только не для смертных, готовых обернуть ценность в нечто уродливое, и неумолимо убивающее их самих.

Итак, я был Демоном.

…без окончания…

(время звучания 15.10)

5. За пределами стального шторма

Я был Солнцем.

Я звучал как солнце – далеко и всепроникающе, достигая всех уголков Вселенной. Будто гость из иного мира, неведомого прежде состояния тишины и блаженства; свободный, покинувший пределы черной бездны, я будто прошел тоннель, наполненный холодным блеском, что окружал меня прежде. Будто и не должен был следовать изгибам черного луча, из чрева которого я явился на свет. Но вот я был, взошел над Миром, видевшем стальной шторм во всей его полноте и мертвом торжестве. И понял, что солнце всегда жило во мне, наполняло теплом каждый мой вдох и выдох, сияло в каждом моем звуке, охватывало своими лучами все сущее с каждым моим движеньем.

И за пределами стального шторма было иначе. Лежали зеленые цветущие луга и долины, простиравшиеся на кажущиеся бесконечными расстояния. Роса сверкала на каждом листике травы, стоило лишь мне присмотреться получше, воздух был чист от соленого привкуса стали, согретый моим дыханием. Я парил в нем, расправив руки подобно крыльям одинокой и гордой птицы, не отторгнутый им чужак откуда-то из других времени и пространства, но однородного с воздухом естества. С захватывавшей высоты я восторгался безмолвной притихшей с моим появлением панорамой ярких и насыщенных цветов и красок, что пробудились после тяжелой, но сладкой ночи. Покрывала нетронутых лесов, исчерченные узорами голубых рек и чистыми пятнами озер, оживали, разбуженные моим негромким восторгом. И голос мой мчался во всех направлениях, наполняя собой утреннюю небесную синеву. Возвышенный и ясный как свет, накрывший своими ладонями невинную и тихую снежную гладь, заставивший ее искриться всеми цветами радуги, мягкий, чуть приглушенный, мой голос окружал меня, отражаясь от далеких и оттого незримых преград. Я слышал его без искажений.

Я слышал его, и мне открывались секреты, спрятанные чернотой ночи внизу. Мой голос обнажал треугольные цветастые крыши (с печными трубами и без) маленьких домиков, проложенные повозками колеи, петлявшие по зеленым долинам, но нисколько не уродовавшие их, даже наоборот, заботливо скрываемые густыми древесными кронами и кустарниками. Будто заброшенные много лет, колеи пустовали пока я скользил над ними по воздушной глади на одной высоте. Но я знал, что это было не так. Мир подо мной только разлеплял глаза, оживал, время сделало всего шаг после паузы, взятой на момент ночи. И вот я уже видел телеги и крытые повозки, ведомые лошадьми. Я видел пашни и поля, возделываемые людьми в рабочих рубахах и штанах. Сила и легкость в движениях окружали их. Они делали свое дело с охотой и любовью, не принуждаемые барской рукой. Они были равны друг перед другом, вольные, свободные от глаз невозможных для этого мира надсмотрщиков. Лишь единство с землей, с травой, с деревьями и реками, окружавшими их повсюду, каждый день и час питавшими их жизнь, придавало им сил. Я чувствовал как те люди наслаждались каждым днем, равнозначно принимали его дары и невзгоды, вдыхали сладкий восход солнца и чистоту утра, внимали моему голосу, раздававшемуся повсюду, пребывая в гармонии с бесконечным и прекрасным миром. Вряд ли им было известно такое определение как «рай», они просто делали свою работу, вкладывая души в свой труд получая в ответ благо в виде хорошего урожая. А если у кого-то не получалось, ему помогали, бескорыстно, сопровождая помощь добрым словом.

12 3 Weiter

Тот, кто был мной. Автопортрет. Том 2

Глава 1. Рольф Бесстрашный

1. Двойник

Andere haben auch gelesen: