Buch lesen: «Игры на воздухе»

Schriftart:

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стихи – вроде бы вот они, перед нами, они написаны, а для чего, для кого – с первого взгляда не разберёшь. Но остаётся стойкое ощущение, явственный привкус того, что за ними стоит нечто бóльшее. Это как шифр. В этих строках есть тайна: смотришь – и пред тобою лишь хаос цветовых пятен, а присмотришься – возникает картина. С первого раза они не даются, они ускользают, протекают сквозь пальцы, их «пролетаешь», словно не за что зацепиться. Вот она, странность, – стихи непременно требуют объяснений. Или, другими словами, предполагается, что они ждут толкования. Или написаны тому, кто знает. Как герметические тексты, малоинтересные сами по себе, но если есть код… Слабые значения – пожалуй, именно этот образ является определяющим.

Евгения Верейская

Лесное лето

«– Ах, – промолвила, – вот и тебе половина…»

– Ах, – промолвила, – вот и тебе половина.
Лето ахнулось яблоком – от вершины до самого низа.
Долька сливы спеклась (разве в чём-то повинна?) На железе карниза.

Уходили по берегу к поплавку проржавевшей насосной,
Пробирались, сжимая перила, по зыбким понтонам,
Солнце, встав за спиной, от воды отражалось несносно,
Застилая глаза то цветным, то солёным.

Доносились счастливые возгласы, стрекот моторки…
– На! – пакетик блеснёт. И посыплются в воду,
Неспеша раскатившись, тугие восьмёрки
– Что ж не ловишь! —
Улыбнусь виновато, скину тапочки с бледным тавром «Скорохода».

Что мы ждали от лета, когда сочиняли ночами
Шум на влажном песке и едва долетающих капель
Ледяные уколы, атлетов с лепными плечами
И пловца на отшибе, «Как водичка, приятель?»?..

Сядешь рядом, на тёплые доски.
Расплывётся пятно, подминая
Мелких выбоин трещины, сколы, извивы, бороздки.
Чуть дрожишь от воды, мягко щуришься, к небу лицо поднимая…

«Чуть свет, чуть птичьих интонаций…»

Чуть свет, чуть птичьих интонаций
Достанет, чтобы скрасить лес,
Густой от запаха акаций,
В прожилках пасмурных небес —

Ты ускользаешь за калитку,
Чтоб у воды, невдалеке,
Согреть продрогшую улитку
В полуразжатом кулаке.

И дразнишь сонную округу,
Когда, услав поводырей,
Спешишь к сверкающему лугу,
Жуков роняя и ктырей.

О, как тебе даётся споро
Наука этой широты
Срывать в охапку у забора
Травоподобные цветы!

Мне не угнаться, не угнаться…
И только вижу сквозь туман,
Как прогорает меж акаций
Твой невесомый сарафан.

«Я бреду по колено в июле…»

Я бреду по колено в июле
И читаю в игре голубиц,
Как тебе, босоногой, нетрудно
Пробираться по пояс в полудне
И молчаньи напуганных птиц.

Про тебя сочинили стрекозы
Неподвижный полёт над водой,
Про тебя, прошуршав по рогозу,
Выкликает брусничную прозу
Не один муравей молодой.

Бог ты мой! босиком, ежевикой,
Листоедов роняя в траву,
Катишь день, словно обруч, увитый
Белоталом, ольхой, повиликой,
Горицветом соришь на ветру!

Ты бежишь без оглядки. И, верно,
Обронила дорогой в хвощи
Горький привкус цветущих календул,
Телиптериса влажные ленты,
И уже не ищи, не ищи…

«Пресветлая, от лета уклониться…»

Светлане Кековой

Пресветлая, от лета уклониться
Не хватит сил. – Среди каких лугов
Тебя настигнет аромат душицы
И разнотравья выцветшие ситцы,
И пенье бородатых пастухов?

Беги, беги, простой рожок заслышав!
Найдёшь приют в сторожке луговой.
Там хор цикад не знает передышек;
Кострец кольнёт, склонившись до лодыжек,
И слабо вскрикнешь: «Боже, Боже мой!..»

Порадуй увальней и с глиняною крынкой
Подсядь к кострищу… – Это свыше сил:
Пить молоко и плакать под волынку
И видеть звёзд колеблемую дымку
И слышать кобылиц, ступивших на настил!

Лови зрачки влюблённых волопасов.
Они следят, приоткрывая рот,
Как тянется со всех степных широт
Ночных жуков нерасторжимый флот,
Невысоко вычерчивая трассы.

По ходу искр, влекомых в небосвод,
Присев на крае вытертой овчины,
Ты предскажи обилье и приплод
Стадам, почившим у подножья вод,
Да яркие, как лето, октябрины.

Прислушайся, но кто там, босиком,
Пугая бабочек, оцепеневших в травах,
Пути не разбирая, напролом,
Спешит к ночным пастушечьим забавам
И валится на влажный чернозём? —

«О, то Июль упал в изнеможенье
И бровь рассёк». – Белёсые виски
Зажми ему, затихшему в коленях,
И чемерицы разотри коренья,
И боль уйдёт с касанием руки.

Он подрастёт, юнец в косоворотке,
И с гиканьем погонит через пруд
Три пары уток, он потопит лодки
И поведёт за поводок короткий
Голодных щук, вцепившихся в блесну…

Но обернись, – куда же пастухи?
Они уходят, охлестнувшись лямкой
Пустой сумы. Ночной огонь утих.
И остаётся от веселья их
Пустая крынка с бабочкой зорянкой…

«К нам скользит, сгорая в мириадах…»

А. П.

К нам скользит, сгорая в мириадах
Водных брызг, в мерцании арцелл
Бледно-жёлтый баловень прохлады,
Пробиваясь плотной цепью тел.

Это пляшут, растопырив пальцы,
Подымая водяную пыль,
Дачники, смывая с кожи кальций,
Нитрофос и звёздочки белил.

Вот они, колени расправляя,
Точат грудь колеблемой водой
И стрекозы шумно зависают,
Разгребая лопастями зной.

– Что же ты? присядь в тени на тине
И лепи, купая пальцы в глине,
Дудочку о дырочке одной!

Но спадёт в прибрежных корневищах
Звон и гомон комариных труб,
Лишь твоё дыхание заслышав
И завидев дудочку у губ…

«Дорогами, похожими на рвы…»

Дорогами, похожими на рвы,
Мы ехали в расхристанной телеге.
Ольховой жердью, срубленной на слеги,
Сшибали листья вянущей травы.

Шли колеи, пробитые сквозь лес,
Сквозь марево позавчерашних ливней.
Насвистывая весело, вольны мы
Считать верхи деревьев до небес.

Лес обступал. В нём не искали мы
Иных примет, чем осени и жизни, —
Как вдруг пронзило болью об Отчизне,
Хватив за сердце!
Замолчали мы.

Вот эти – куст и влажный запах мхов,
Настой смолы, поскрипыванье втулок
И – в памяти – негромкий переулок
Да палисадник, полный лопухов,

И то, что было прожито, и то,
Что проживём, переживём, осмыслим —
Мы Родиной отныне назовём —

…и лес, и звон на птичьем коромысле.

«В селе с названием «Кайсацкое…»

Николаю Кононову

В селе с названием «Кайсацкое»
Ты занят стрижкою овец.

…Бредёшь в степи походкой штатскою
И след от ножничных колец
Тревожит, вроде обручального…
А степь сжигает на ветру
Полотна неба цвета сального.
Раскаянье придёт к утру.

Как славно
душу наболевшую,
Ступая в ржавых сапогах,
Нести травой перегоревшею
И гарь услышать на губах!
И помнить кожею и жилами
Овец худые рамена,
Как отводил кривыми вилами
Ручьи горячего руна.

О, представлял ли эти мутные
И студенистые пласты
В отдохновения минутные
Тем золотом, что жгло персты?
Об этом ли мечта итакова?..
Но жижа свищет сквозь настил,
И овцы плачут одинаково,
Лишённые руна и сил.

Всем телом вздрагивают изредка.
…Переступая тяжело,
Июнь качает – вроде призрака —
В огнях и мареве село.
И утихает над кошарами
Волна обид сама собой,

И овцы, связанные парами,
Жуют губами вразнобой.

А ты – бредёшь путём дымящимся,
Рубаху стаскиваешь прочь,
Овечьим мускусом слоящимся
Царапая степную ночь.
А после, у канала мёртвого,
Лежишь, одетый в небеса,
И слушаешь до полчетвёртого
Гребцов ахейских голоса…

«По Успенской дороге – мы слышали – песню запели…»

Ю. Л. Болдыреву

По Успенской дороге – мы слышали – песню запели.

Косари возвращались? Или несколько баб, побросав
В колее телогрейки, дремали на жёсткой постели
И нестройно бубнили жестокий житейский устав?

Мы подкрались к опушке.
И там – за дорогой – на поле
Мы увидели тощих большеротых расслабленных баб
Да задохшийся трактор над кучей сиреневой соли,
Мужика на пригорке и скудный обеденный скарб.

Ветер спутал траву, и обрывки газетной обёртки
Разлетелись по полю. Ковыляли грачи в борозде
И косились на мятые вёдра, на жёсткие корки,
И не слушали плач, словно он – одинаков везде.

Кто-то слово забыл, и разлаженный хор – оборвался.
Солнце било безжалостно в чёрные скаты колёс.
Конопатый мужик – словно воин во ржи – разметался
И лениво бранился на жёлтые столбики ос.

Попримолкла Россия, с холмов обезлюдевших схлынув,
Зеленея под ряской, во рвах застоялась вода;
Исхудала земля, только ветер ерошит крушину
Да неброско цветёт, выбегая на топь, череда…

Акростих

Созревает июль, махаон шелестит на булавке;
Выступает роса и к земле пригибает плоды.
– Будет, будет лежать, о сластёна в худой безрукавке,
Ежевичный король, горячильщик озёрной воды!

Отросли у сверчков долгожданные певчие крылья.
То-то им щекотно! В травянистых покоях твоих
Разгулялась всерьёз легкокрылых существ камарилья,
Лепестками соря, как ты будешь сердиться на них!

И расстроимся мы, что пора комаров и малины.
Августин свиристит и бредёт по горячей пыли.
Сено бабы гребут, по глаза повязали холстины.
Ночники шелестят и слагают цветные картины.

…А Июль нахлобучил фуражку и где-то маячит вдали.

«О лето из трёх лепестков…»

О лето из трёх лепестков
На сломе шмелиного вдоха!
О лето из сети подвохов
В куртинах размашистых мхов!

Странгалия мне принесёт
На брачных чешуйках хитина
Озёрную влажную глину
Да зной перегретых болот.

В стреканья стрекозьих утех
Вмешается траурниц вылет.
Их тёмные меты на крыльях
Лапландец прочтёт нараспев.

О, как мне тебя провести
Напевами разноголосиц,
Тенистой тропой сенокосиц,
Застывших, суставы скрестив?

Я буду стараться, а ты —
По лёту хитиновой касты
Гадай на столетья и властвуй
Вокалом воды и слюды!

«Элегической грустью по выпавшей влаге ведомы…»

С. К.

Элегической грустью по выпавшей влаге ведомы,
Утопая по локоть в абзацах прочитанных книг,
Мы с тобой горячимся, листая цветные альбомы,
И никак не решим – доказательства наши весомы! —
Кто же первый из нас пауков и стрекоз ученик.

Я тебе говорю: «Посмотри на покров крестоносца,
На прозрачное тельце внутри нитяных гамаков…»
Ты в ответ возражаешь, что в грузных пареньях колодца
Погибают цикады, бессильные с солнцем бороться,
«Запуская в траву парой пыльных своих башмаков».

«Созревают плоды…» – «Нет, плоды – под дождём опадают…»;
«Только минул июль…» – «Вот уж август в плаще из теней…»;
«Нас разлука гнетёт…» – «Нам разлука – мечты окрыляет
И для будущей встречи печёт на золе караваи
Из крутого замеса невстреч, недошедших вестей!..»

Ну да полно, Светлана! – тебе оставляю журчалок
Да холодные перья ведущих дожди облаков,
И страду косарей, и «желтеющих нив покрывало»,
Государственных ос костяное безумное жало —
Всю грамматику Фабра в пятьсот муравьиных томов!

«Мы вышли к озеру…»

Мы вышли к озеру.
И резко
Повеяло, как сквозняком,
И вздрогнул лес, как занавеска,
Повисшая над косяком.

И большего – не разглядели…
Но что скрывается вдали? —
Не прошлое же, в самом деле,
Которого не обрели!

Отчётливы и одиноки,
Покачиваясь, как во сне,
Текут воздушные потоки
Сквозь лес, недвижный в стороне.

И нам, наверное, – туда же
Брести по сумрачным холмам,
Куда и жизнь течёт, и даже
Относит дым по берегам.

Туда, куда полоска света
Подсунута… —
За эту дверь
Заглядывать – дурная мета.
Или смертельная, поверь.

«Постоялец поднимется в десять…»

Постоялец поднимется в десять.
И уляжется в час рыболова.
Понапрасну не выронит слова.
Предварительно каждое взвесит.

Он глядит в слюдяное оконце
На короткую грядку укропа,
В чайной чашке елозит по донцу,
Подбирая потёки сиропа.

Потолочная прелая балка
Осыпает чаинки распада,
И скрипят, словно ось катафалка,
Восемь крон госпитального сада.

Кто-то бродит на мягких подошвах
По периметру дачного лета,
И сияет осенняя прошва
В безутешных балладах поэта.

«Когда светило гаснет где-то —…»

Когда светило гаснет где-то —
За сто шагов не одолеть
Куртины скошенного света,
Уже остывшего на треть.

И над остуженной равниной
Перетекает полынья
Не то тоски неодолимой,
Не то ушедшего огня.

И тень, отброшенная нами,
Не след ли совести извне
В ненаделённой именами
Однообразной вышине?

Чем выше в гору – тем просторней
И тяжелее говорить…
Да воспылает воздух горний!
Да нас ему не укорить!..

«Побросали лёгкую одежду…»

Побросали лёгкую одежду,
В воду погрузились неспеша,
И сновали рыбьи тени между
Смуглых икр, порывисто дыша.

Лёгкий свет позванивал над плёсом.
Или просто с берега влекло
Запах непросушенного тёса,
Лодок перевёрнутых тепло?

Ночь поверх – ворочалась, скрипела,
Дизелем топталась на мели,
А внизу – лилась, сияла, пела.
И в восторге обмирало тело.
Фонари маячили вдали.

«Бродить по лету, нахлобучив…»

Бродить по лету, нахлобучив
Фуражку лёгкого сукна,
И, самому себе наскучив,
Упасть в траву, как в рощу сна.

А там – вращаются химеры
Косноязыким косяком
И подтверждаются примеры,
Что мир – двулик и насеком.

Вскарабкавшись по мятой тулье,
Кузнечик держит – рамкой вниз —
Раскачиваясь, как на стуле,
Погод пружинный механизм.

В карманах шарить – не отыщем
Трёхгранный ключик заводной,
Он – у жука за голенищем,
Вразмах таранящего зной.

А жук – мелькнул за мочажины…
И никому не завести
Небес ослабшие пружины,
Играя ключиком в горсти.

Ну вот и лето отсветалось —
Простим ему неологизм.
Кузнечик скачет и усталость
Заводит, словно механизм.

«Звенящая звезда, в косую сажень лето…»

Звенящая звезда, в косую сажень лето,
Немного облаков, и боле – не проси:
Достаточно щедрот, остановись на этом.
А впрочем, принеси неспелых слив в горсти.

В полуночь будет дождь. И вместе с влагой будут
Беззвучно опадать усталые плоды.
И привкус частых зим дичком вкрадётся в губы,
И по щекам пройдут чуть влажные следы.

Забылось, всё прошло: и ссадины, и раны;
В разгар июльских гроз не вспомнить холодов,
Как жили, что во сне, и спать ложились рано,
Вписав поспешность дня в подшивку дневников.

Не помяни судьбы со зла и суетливо
За щедрости её на признаки беды!
Прикрутим фитили, просыплем нá пол сливы
И вслушаемся в сад, теряющий плоды…

«Как тебе подойдут огранённые лунные блики!»

Как тебе подойдут огранённые лунные блики!
По ключицам скользнут, образуя крутой полукруг,
И кувшинчики света в обвязке невидимой нити
Отзовутся, рассыпав сухой костяной перестук.

Прошумит над землёй грузных птиц гомонящая стая.
И студёная ночь упокоит летучий отряд.
И невольно отметишь, рассеянно книгу листая,
Что июль – на излёте, помалу растратив заряд.

Кто из нас дорожил ежедневным назойливым чудом
Из распахнутых рам выпускать зазевавшихся ос?
– Помни, помни меня в этом душном своём ниоткуда,
Где колышутся воды и тает за дымкою плёс…

«Ненасытная ночь отсекает стеклянное стремя…»

Л.В.

Ненасытная ночь отсекает стеклянное стремя.
И уже не уйти по планете угасших болот.
На проворных ветвях каждый лист – как трёхпалое знамя,
Как военные стяги разбитых полков.

То-то горько в крови, то-то поло пространство меж нами —
Будто мы полегли, а не серые стебли травы.
Бьются капли о скат и рождается время меж ними
И течёт по стеклу наподобье воды.

В эту пору не жди ни опеки, ни спешки.
С подоконника льёт. Тянет влагой и тьмою.
А там —
Натыкаясь на листья, рождаются шумы и вспышки
И полотнища лупят, и дождь по пустым кузовам.

Аргонавты

Первое путешествие

1

До света заставили днища углами корзин,
В глухих свитерах развернули тяжёлые плечи,
Колени сковали резиной. С замедленной речью
Разлили по лампам ночным жестяной керосин.

Пропахла осокой и жестью вода в берегах.
А жёны крестили, губу закусив, аргонавтов,
Детей целовали. И был поцелуй одинаков
С рыданьями, горечью в замкнутых скорбью губах.

И жёны молчали в холщовых нарядах ночных,
Крест-накрест к груди прижимали озябшие кисти,
Белели в сенях и безмолвно прощали. И листья
Роняли деревья в дверные проёмы на них.

2

До утра, раздирая ладони, кочевали по рыбьим кругам.
И уключины медленным звоном подавали известия рыбам.
А язи уходили неслышно по засыпанным илом пескам
И попутно пугали личинок, чтобы бег не казался постыдным.

А когда на озёрах раскрыли, разобрали тяжёлую сеть
И залили вином шаровары из гремучей брезентовой кожи —
Перестали язи торопиться и болотные птицы скрипеть,
И развёл молодой доломедес в черепушке мучнистые дрожжи.

Пожимала округа плечами: что за выдумки, что за смешки? —
В этот час не родиться подёнке и странгалии не возвратиться
Из лугов к золотым эпифитам. Но плескал доломедес в ковши,
А затем на холодную воду обернул черешком остролиста!

Застилая глаза и жужжала, восходил по осоке туман.
Потонули угрозы ктырей и несложные вздохи стрекозьи.
И от правого борта не видно конца кормового весла,
А от левого борта не видно – ни весла, ни креста, ни погоста…

3

О, замедлено время, как частые выдохи рыбьи!
И теряются сроки, и пальцы дымятся, и спины.
Кто вы, юноши, в царстве стрекоз и хитина,
Вычитальщики снов, выкликальщики ветра и ливня?

– Бузотёры, хлебнувшие ночи, не знавшие воли!
Вы опять приложились к бездонным бидонам разлуки
И весла древесину зажали в ладонях до боли,
И уключины полны густых металлических звуков.

Вы прощупали дно и развесили жадные снасти.
Вы рыданьями рыб наслаждаетесь, точно игрою,
Медноскулые юноши, полные смеха и страсти.
– О, легки ваши жесты забавы над сонной водою!

И, резиновой поступью меря пространство от борта,
Вы заносите гибкое тело над плотью болота
И, смеясь, второпях, вырываете рыбьи аорты!
И горит чешуя на брезенте, как медные соты.

4

А в это время всё преображалось. —
На плоском дне в картонных рачьих юртах
Рождались вздохи, шорохи, движенья,
Мутили воду жирным прахом ила.

Всё глубже проникали колья света
И дно делили. И вкруг них бродили
Глухие пучеглазые сазаны, —
Как бы телки на привязи в лугах.

О, чем не лес! – В колоннах стрелолиста
Карабкаются робко пандорины
И турбеллярии срываются с листа.
О, чем не роща для охотоведа,
Для ловчего с капроновым сачком!

Но юноши подтягивают снасти.
На уровне груди клокочет рыбья
Глухая жизнь. Да нет – уже не жизнь…

Кто вам расскажет – старцы или воля? —
Как под шестом хоромы серебрянки
Взрываются, как обтекают листья
Глухого рдеста воздуха шары?

О паника бескровного народа!

5

Шесты обломились! Из ила обломков не вынуть.
Весло ускользнуло. По правому борту – пропажа!
На высохших сломах стрекозье семейство уснуло,
На мокром весле – неподвижный тритон в экипаже

Подводных жуков. О, утраты легко восполнимы!
Воды и осоки немыслимо тронуть иначе,
Как тонкой ногой водомера, скользящего боком,
Крылом неуёмной подёнки, пустым и горячим.

А воздух бессилен и тонок в стволах остролиста.
Не возятся птицы, горячей воды наглотавшись.
А Время зажало в ладонях стеклянные спицы,
И завтрашний день – неминуемо станет вчерашним.

Крахмалом и крепом сентябрь укрывает округу.
На влажной груди у него холодят амулеты.
Носком сапога он грибы обрывает, покуда
Прибрежная хвоя изогнута влагой и светом.

Расчерчен и начат осенний торжественный табель,
И в графах колеблются птичьи просторные флоты;
Я чувствую явственней брызги разбившихся капель
И в запертых ульях чеканные медные соты.
Мы Временем полны – как йодом жестяные кружки.
И жжением полны – как воздухом – полости лёгких.
Ручейник рыданьями хижины кварца разрушит,
Осколки диффлюгий течением бросит на сушу…

…Золой камыша шелестят деревянные лодки.

1981

«Закрой глаза: прямые складки лета…»

Закрой глаза: прямые складки лета,
И станции, и низкие стропила
Над узкими постройками буфета.
А далее – ни рытвины, ни света…
Скрипит состав. И полночь наступила.

Исследуй это светопреломленье,
Нарушившее труд локомотива:
Надломлен бег, трудней соударенья,
Обманчиво раскрыта перспектива.

Что чудится тебе в незрелом лете,
Когда Кокшага, вправо забирая,
Опять полна дождями на рассвете?
Йошкар-Ола, Суслонгер, Омутная…

Всмотрись: деревья – в пыльнике линялом,
Сквозняк сучит неведомую пряжу,
Горит звезда. В попутчике усталом
Отражена задумчивость пейзажа.

Возможно, это осень подступила
Отавою, проросшею травою…
Река течёт, и низкие стропила
Едва скрипят над самой головою.

Акростих

Набеги наши нестерпимы и обжигающи, когда
Искрится непреодолимо лесного озера вода.

Когда в кустарнике воркует, роняя перья, горихвост,
Обеспокоенность рифмуя с лесной округой в сотни вёрст. —

Листай дорогу, лес, лечебник и находи среди страниц
Адонис, иволгу, враждебно настроенных покуда птиц!

Южнее озера кукушка, ольхи роняя семена,
Корит, волнуется с верхушки и причитает до темна.

О, неоглядность этой ночи – короче жизни и куда
Напоминания короче, что облетает череда!

Оставь непрошенную жалость, что лето, схлынувшее вдруг,
Недолговечно, что настала пора под частый перестук

Остывшей в ночь сенокосилки следить за тенью облаков,
Вдыхать, склоняясь у развилки, чабрец, разламывая былки… —
Удод кричит у лесопилки, туман плывёт от берегов…

«О чём ты? …»

О чём ты?
Право же, не надо
За плотной ширмой облаков
Следить летучие отряды,
Кочевья славок и чирков!

И без того невероятно
Приметы осени горят:
Всё шире солнечные пятна,
Всё ниже птичий звукоряд.

Вода озёр – простоволоса.
Да и она уже таит
Порывы рыб, застывших косо
В её прогретые слои.

Всё ближе день… И лето – минет,
Оставив вязки чабреца,
И на воздушной паутине
Скользнёт разлука вдоль лица…

О, не затем ли этой темы
Мы не касаемся, когда
Пустырник вешаем на стены
И вновь уходим на луга?

«Ты в самом деле не предполагала…»

Ты в самом деле не предполагала,
Что осыхают стебли астрагала,
Что лес вблизи озёр, заболевая,
С трудом вершину дня одолевает?

Да, до сих пор следы узкоколейки,
Правее леса, горячи и клейки,
И глухо лает сонная неясыть,
Когда с тобой пересекаем насыпь.

Но как-то зябко станет у опушки,
Когда сорока бросится с верхушки
И, очертив пространство полукругом,
В пяти шагах опустится упруго.

Зайдётся, было, и умолкнет сойка,
Телегой скрипнув, мельницей… – Постой-ка,
Да это ж нас она остерегает,
Что жизнь идёт и лето угасает…

Перевернём же осени страницу,
Где лес укрыл ладонями синицу,
Где ты меня негромко окликала
За редкими кустами белотала!

И наломаем веток бересклета,
Чтоб сохранить до будущего лета
Как памятку и как напоминанье
Про наш июль и наше расставанье…