Buch lesen: «Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию»

© 2021 by Simon Kuper

© П. Жерновская, перевод на русский язык, 2023

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023 Издательство CORPUS ®

* * *

Посвящается Памеле, Лейле, Лео и Джою

Глава 1. В поисках Блейка

Джордж Блейк уже сорок минут прятался во внутреннем туннеле тюремной стены, подгадывая момент для побега. Снаружи его поджидал сообщник Шон Берк – он должен был перекинуть через стену веревочную лестницу. Но Берк вдруг перестал отвечать. Вымокнув до нитки под проливным дождем, Блейк почти потерял всякую надежду.

22 октября 1966 года, в 18:50, Блейк заподозрил, что ирландец больше на связь не выйдет. Он настолько отчаялся, что уже хотел отключить свою рацию. Раздался сигнал, по которому заключенные должны разойтись по камерам. На семичасовой перекличке заметят его исчезновение. О побеге оповестят полицию по всей стране. В 1961 году Блейка, британца голландского происхождения, разоблачили как шпиона КГБ, он стал первым офицером британской Секретной разведывательной службы (СИС, ныне известной как МИ-6), осужденным за измену родине¹. Его приговорили к сорока двум годам заключения, самому длительному тюремному сроку за всю историю Великобритании. Если бы его схватили при побеге из Скрабс, ему неминуемо грозила бы тюрьма строгого режима, где он десятки лет спустя и умер бы, вдали от жены и сыновей.

Где-то без пяти семь Блейк рискнул в последний раз. Используя условленные позывные, он связался с Берком по рации: «Лис-Майкл! НЕМЕДЛЕННО бросай лестницу, немедленно! Больше времени нет! Сейчас же, Лис-Майкл! Ты еще там? Ответь, пожалуйста». Ожидавший его снаружи Берк не был уверен, что поблизости никого нет, но все равно перебросил лестницу через стену². Блейк увидел «змеящуюся лестницу из тонкого нейлона». Настал момент истины. Блейк подбежал к лестнице, взобрался по ней. «Это было на удивление просто», – вспоминал он годы спустя. Берк, едва завидев его наверху, закричал: «Прыгай, прыгай, Христа ради, прыгай!»³ Блейк спрыгнул, и, миновав неуклюжую попытку Берка подстраховать его, неудачно приземлился на дорогу, сломав запястье и поранив лоб. Минуту он пролежал без движения. Затем Берк запихнул его в свой старый «хамбер» и помчался в квартиру, арендованную всего в паре сотен ярдов от Скрабс. Улицы Западного Лондона почти опустели. Благодаря дождю тот вечер был просто идеален для побега⁴.

Через сорок пять минут тюремщики обнаружили веревочную лестницу и валявшийся у внешней стены тюрьмы, словно улика из романов Агаты Кристи, букет розовых хризантем.

Сокамерники Блейка ликовали, узнав о его побеге⁵. Зенон, герой войны, сидевший в Скрабс за убийство любовника своей бывшей пассии, писал:

За все годы, что я провел здесь, произошло порядка ста побегов, но такую реакцию я видел впервые. Прислушавшись, можно было разобрать слова и обрывки разговоров.

…«Он их сделал…» А потом откуда-то из дальнего южного крыла тюрьмы донеслось пение: «Какой же он славный парень!» …Я всегда знал, что его здесь любят, но до сих пор не доводилось оценить размах этой любви⁶.

«Шпион Блейк совершил побег из камеры Скрабс, подпилив прутья решетки», – гласил заголовок передовицы Observer на следующее утро⁷. Газета напоминала читателям, что на суде в 1961 году Блейк «признал, что все до единого документы любой важности, к которым у него как у сотрудника разведки был доступ, он передавал своему русскому связному».

Образ двойного агента дополняли кое-какие личные детали, которыми с газетой поделился недавно освободившийся из Скрабс взломщик сейфов: «Он был патриотом Британии. Да, он был коммунистом, но идейным… Заключенные его очень любили… Я знал тех, кто брал у него уроки арабского, французского и немецкого».

Полиция установила наблюдение за аэропортами, портами южного побережья и посольствами коммунистических государств в Лондоне. Пресс-секретарь советского посольства сообщил Observer: «Нам сказать нечего. С чего вы взяли, что он обратился к нам?»

* * *

Я заинтересовался Блейком в 1999 году, наткнувшись на его интервью голландскому журналу, которое он дал, находясь в московской ссылке. Меня тут же потрясло сходство между нашим прошлым. Нас объединяло британское, еврейское и космополитичное происхождение, мы оба выросли в Нидерландах.

Он прожил незаурядную жизнь, а я почти ничего о нем не слышал. На первые полосы мировых изданий Блейк впервые попал в 1961 году, когда его посадили, а потом – когда сбежал из тюрьмы. Но после исчезновения из Скрабс о двойном агенте практически не вспоминали, словно этого проходного персонажа минувшего века давно уже не было в живых. Я начал читать о его жизни и обнаружил заманчивый состав второстепенных действующих лиц – от Альфреда Хичкока до Владимира Путина.

Тогда, в 2004 году, я встретился с Дерком Сауэром, голландцем, перебравшимся в Россию в 1989 году и ставшим в Москве медиамагнатом (мало того, что он основал газету Moscow Times, ему пришла еще и блестящая идея создать российские редакции Cosmopolitan и Playboy). Сауэр, и сам увлекавшийся в юности маоизмом, подружился со своим соотечественником – московским голландцем. Их семьи не раз праздновали вместе Sinterklaas, голландский День святого Николая. В мае 2012 года, отправляясь в Москву на конференцию, я спросил у Сауэра, не согласится ли Блейк дать мне интервью.

Блейк не раздавал интервью направо и налево. Шпион по профессии, он был скрытен по своей природе⁸. Если не считать непродолжительного периода в 1990 году, когда он презентовал автобиографию, с англоязычными журналистами он общался очень редко (и всегда, «из любезности», сообщал о своих интервью КГБ)⁹.

К тому моменту, когда я стал его разыскивать, у Блейка появилась новая причина избегать журналистов: он не хотел, чтобы ему задавали вопросы о Путине. Даже храня до сих пор верность некоторым коммунистическим идеалам, в душе Блейк превратился в мирного демократа и недолюбливал коллегу-выпускника из КГБ. Как бы то ни было, Путин мог лишить Блейка и его жену дачи и пенсий, и задевать его бывшему шпиону не хотелось.

Перед тем как согласиться на интервью, он настоял на возможности опросить меня. Я позвонил ему в оговоренное время с российского мобильного телефона одного моего друга. Я стоял посреди Новодевичьего кладбища в Москве – искал могилы Чехова и Никиты Хрущева. По телефону мы с Блейком говорили по-голландски. В его речи угадывались нотки довоенного шика и жесткие тона родного Роттердама. Он был словоохотлив и смешлив. Старательно обходил тему Путина, поэтому в конце я сам ее поднял, пообещав не задавать вопросов о современной российской политике.

Другим препятствием для интервью, сообщил он мне, извиняясь, была его семья. Он сказал, что трое его сыновей в Великобритании (представители истеблишмента) не любили, когда в газетах появлялись статьи об их отце – советском шпионе (на самом деле, как я узнал позже, по всей видимости, лишних упоминаний этой истории старательно избегала их мать Джиллиан, бывшая жена Блейка¹⁰).

Я согласился опубликовать наше интервью только по-голландски. Блейку этого было достаточно, и он пригласил меня к себе домой. Думаю, он так поступил, потому что доверял Сауэру и ему понравилась мысль, что после семидесяти лет разлуки о нем смогут прочитать жители его родной страны.

Позже я согласовал с Сауэром разрешение опубликовать материал на английском после смерти Блейка, когда его семья неизбежно столкнется с повышенным вниманием прессы, вне зависимости от того, напишу я что-либо или нет. Решение публиковать по-английски далось мне нелегко. Отчасти я исходил из вполне понятного самолюбия: мне хотелось написать эту книгу. С другой стороны, казалось, что Блейк обязан дать британцам какое-то объяснение.

На следующий день после нашего телефонного разговора на кладбище русский водитель Сауэра заехал за мной к гостинице «Украина», образцу сталинского ампира у Москвы-реки, и повез за город на дачу Блейка, дом, где прежде тот бывал лишь по выходным, а к 2012 году жил постоянно. Даже в субботу утром мы попали в пробки, но приехали раньше назначенного времени, и я успел немного посидеть на солнышке в местном парке. Все здесь напоминало пригород Лондона или Парижа. Вокруг детской площадки стояли приятные белые многоквартирные дома. Мимо шли по-западному одетые люди: девушка на пробежке, мужчина с коляской, мальчик в бейсболке на велосипеде со вспомогательными колесиками. Были и явно советские персонажи: опирающаяся на трость бабушка с гнилыми зубами болтала на скамейке со сторожем парка; мужчина с полиэтиленовым пакетом похмелялся утренней порцией пива. Только потом понимаешь, как безоблачно было то весеннее утро в России 2012 года, когда нефть стоила больше 100 долларов за баррель, а Путин еще не напал на Украину.

Оттуда я пешком добрался до дома Блейка. На тихой засаженной деревьями улице меня ждал маленький старичок, опиравшийся на трость с набалдашником в форме собачьей головы. Всклокоченная борода, вставные зубы, большие уши, пигментные пятна, домашние тапочки на ногах – от прежней щеголеватости Джорджа Блейка не осталось и следа, зато до сих пор чувствовалось обаяние авантюриста. Открыв калитку, он впустил меня в свой просторный сад. На веревке сохло белье, на солнце валялся футбольный мяч внука, от комаров было некуда деться.

Снаружи дача была покрашена в салатовый цвет. «Вы не поверите, этот дом еще дореволюционной постройки», – изумлялся его хозяин¹¹. Здесь чета Блейков развлекала по выходным в 1970-е Кима Филби до тех пор, пока перебежчики не разругались.

Из дома вышли русская жена Блейка Ида и его шумный маленький терьер. Блейк повел меня на веранду. Многие стоявшие на полках книги были из библиотеки, оставленной ему в наследство близким другом и коллегой – советским агентом Дональдом Маклином. Старые переплеты без суперобложек – «Зулейка Добсон» Макса Бирбома, Фолкнер, Г. Г. Уэллс, биография Диккенса, «Жизнь и учение Карла Маркса» некоего Льюиса – соседствовали с трудами по истории голландского Сопротивления. На подоконнике стояла кукла британского бифитера в красном камзоле – возможно, как напоминание о заключении Блейка в Лондоне за государственную измену или просто как сувенир.

Ида принесла нам чай и сэндвичи с салями («бутерброды», как она назвала их по-русски). Свою порцию получила и собака, устраивавшаяся спать у наших ног. Я и Блейк сели рядом на диване, чтобы он слышал меня. Его голубые глаза покраснели. «Я вас не вижу, – уточнил он. – Вижу, что кто-то сидит, но кто это и каков человек на вид, разобрать не могу»¹².

На момент нашей встречи Блейку было восемьдесят девять лет, из всех британских шпионов, перебежавших в Москву, в живых теперь оставался только он один. Когда он прибыл в СССР в 1967 году после побега из тюрьмы, Гай Берджесс уже умер. Маклин и Филби умерли в Москве в 1980-е.

Я спросил Блейка, на каком языке он предпочитает общаться – голландском или английском. Он – по-голландски – ответил: «Когда мне выдается такая возможность – а случается это очень редко, – мне доставляет большое удовольствие говорить по-голландски. Возможно, так мне комфортнее всего». Он добавил, что по-русски говорит «с голландским акцентом. Я говорю на нем очень… хм, – и тут он на мгновение переключился на английский, – свободно. С женой, детьми, внуком, с невесткой»¹³.

Я провел с Блейком около трех часов, пытаясь навести его на размышления об истории его жизни: от участника голландского Сопротивления во Второй мировой войне до британского шпиона и полковника КГБ. Сауэр впоследствии рассказал мне, что это интервью окажется последним в жизни Блейка. Я вырос в Лейдене, в двадцати милях от родного дома Блейка в Роттердаме. За время, что мы провели вместе, мне показалось, что язык и общие корни в каком-то смысле сблизили нас. У носителя голландского языка, живущего там, где почти никто не знает голландского – как это было в течение большей части взрослой жизни Блейка и моей собственной, – может сложиться впечатление, будто он владеет каким-то тайным языком и издалека наблюдает за всеми остальными. Когда встречаешь собеседника, говорящего по-голландски, эта дистанция сокращается. Такое взаимопонимание завораживало, но вызывало одновременно и тревогу: я не хотел поддаваться обаянию Блейка.

* * *

История Блейка сейчас известна немногим, да и то лишь в той мере, в какой можно что-то точно знать в лживом мире шпионажа. Его до сих пор окружает много тайн. МИ-6 так и не обнародовала досье агента и, возможно, никогда этого не сделает, ведь его дело поставило всю службу в крайне неловкое положение.

Вдобавок Блейка мало кто знал близко. Он с детства был одиночкой, а за те десять лет, что он был советским кротом, даже его собственной жене, несмотря на всю его любезность, стало казаться, будто он от нее отдаляется. Жена Дональда Маклина Мелинда говорила своей матери: «Наверное, можно долго быть замужем за мужчиной и так и не узнать, какой он на самом деле»¹⁴. Третья жена Филби Элинор писала о нем, что «никто не может подлинно знать другого человека»¹⁵ (с другой стороны, Гай Берджесс, выпив, любил похвастать, что он русский шпион¹⁶).

В свою бытность двойным агентом Блейк жил под усиленным прикрытием. Снаружи он притворялся британским дипломатом, а не британским шпионом; но если копнуть глубже – разыгрывал, будто он британский шпион, не советский. Нельзя было терять бдительность. Уже потом, в тюрьме, он постоянно втайне продумывал свой побег. Разумеется, пока он в сорок три года не сбежал из Скрабс, хорошо его знала лишь его мать Катарина. Неудивительно, что мнения сталкивавшихся с Блейком людей разнились: кто называл его приятным и обаятельным, а кто занудой.

Единственный способ понять человека в высшей степени космополитичного – обратиться к международным источникам. Поскольку своим выходом из сферы анонимности Блейк подорвал британскую национальную идеологию, его действия пытались трактовать преимущественно британские авторы, которые опирались на британские источники. В случае Блейка этот подход не годится. Он любил Британию (или Англию, как он всегда ее называл), но не был ею одержим. Самым длительным его пребыванием там стали пять лет в Уормвуд-Скрабс.

В этой книге я использовал свидетельства о раннем этапе жизни Блейка, свое интервью с ним, а также голландские, немецкие, французские и русские источники. Блейк чувствовал себя раскованнее, давая интервью не по-английски, – так ему не приходилось волноваться, что пресса побеспокоит его родных в Британии.

Я также широко использовал берлинский архив Штази, тайной полиции Восточной Германии. Архивариусы прислали мне тысячи страниц материалов о Блейке (среди них, как ни странно, множество заметок из западногерманской прессы, которые восточногерманские шпионы, по-видимому, вырезали из империалистических СМИ). В период с 1976-го по 1981-й Блейк как минимум четырежды побывал в Восточной Германии как звезда разведки, где знакомился с руководством Штази и читал его подчиненным лекции о своей жизни.

Во внутреннем рапорте Штази о его визите во Франкфурт-на-Одере в 1976 году отмечался героизм «товарища Блейка» и его чувство юмора¹⁷. Тем не менее сопровождавший Блейка офицер Штази заметил:

Внешне в нем не было ничего героического… Маленький, очень стройный, едва ли не тщедушный… потихоньку редеющие черные волнистые волосы, борода…. Человек, который – по его собственному утверждению – ощущает себя психологически и физически молодым, свято верит в йогу, и при этом считает себя достаточно зрелым, чтобы отрастить бороду, хотя, по его словам, решился он на это лишь после того, как ему исполнилось пятьдесят лет¹⁸.

В 1980 и 1981 годах лекции Блейка в Восточной Германии снимали на кинопленку. Эти записи представляют собой чудесные свидетельства своего времени. На мероприятии 1980 года отставной высокопоставленный сотрудник Штази представляет Блейка слушателям как агента, решившего работать в интересах коммунизма «без нашего вмешательства – одного из тех, кого, как мы говорим, сам бог послал». Собравшиеся дружно гогочут. После этого Блейк выходит на кафедру. Бородка и заостренный подбородок придают его облику нечто сатанинское, но он, как всегда, одет в прекрасный темный костюм-тройку – быть может, из британского гардероба, который он носил еще до 1961 года и который мать привезла ему в Москву. Стоя на фоне огромного флага ГДР, он рассказывает историю своей жизни, свободно, пусть и с голландским акцентом, изъясняясь по-немецки. Восточногерманские начальники, сплошь мужчины в галстуках, сидят перед ним с торжественным и скучающим видом; кто-то то и дело перешептывается и ковыряет в носу. На столе рядом с ними соблазнительно стоят непочатые бутылки пива¹⁹.

То, что Блейк говорил своим коллегам – коммунистическим шпионам за закрытыми дверьми, – раскрывает новые подробности его истории. Но, как бы то ни было, ни один пункт из его лекций в Штази не противоречит ни тексту его автобиографии 1990 года (опубликованной на пике советской гласности), ни тому, что он рассказал мне в 2012 году, ни выступлениям его адвоката в суде в 1961 году. Всю жизнь Блейк придерживался вполне последовательной версии истории своей жизни. Он был предателем, но лжецом – вряд ли.

В этой книге я хочу попытаться как-то осмыслить жизнь Блейка. Я хочу понять, как он все это оценивал уже в преклонном возрасте. Старичок, встретивший меня на своей даче, был пережитком холодной войны. Но в то же время и предвестником феномена XXI века, «легионером», выходцем с Запада, который пожертвовал всем в смертельной схватке с западным миром. Его история предвосхищает хакерские атаки России в годы правления Трампа. Блейк выдал Советскому Союзу тайны Запада и несколько сотен британских агентов. Десятки из них, предположительно, оказались казнены. И с этим знанием ему, умному, приветливому, действовавшему, по-видимому, из лучших побуждений человеку, предстояло жить дальше. Так кем же был Джордж Блейк? Какой след он оставил в истории? Сожалел ли он о чем-либо?

Глава 2. Обыкновенный голландский мальчик

Когда мы устроились на террасе, я спросил у Блейка, по чему он скучает, вспоминая свое роттердамское детство. «Ну, разумеется, по родителям, – ответил он, – в первую очередь по матери, я был очень к ней привязан, и она очень любила меня, я унаследовал ее характер»²⁰.

Он родился в голландском портовом городе 11 ноября 1922 года – в День перемирия²¹. Его отец, Альберт Бехар, представитель зажиточной еврейской семьи в Константинополе, служил в Первую мировую войну во французском иностранном легионе и в британской армии. После службы на Западном фронте водителем и военным курьером на мотоцикле²² от осколков шрапнели на обеих щеках у него остались глубокие шрамы, а в газовой атаке сильно пострадали легкие²³. Месяц спустя после перемирия армия направила его в Роттердам, где он помогал высылать британских военнопленных на родину. Здесь он и познакомился с матерью Блейка²⁴. Уже взрослый Блейк будет рассуждать: «Если бы эрцгерцога Фердинанда не застрелили, я бы не появился на свет»²⁵.

В какой-то момент Альберт Бехар обзавелся британским паспортом, и его сын появился на свет британским подданным²⁶. По пути в муниципалитет Альберт в порыве любви к новой родине решил назвать мальчика не Якобом, как они с женой планировали, а Георгом – именем, которое сам Блейк всегда недолюбливал и от которого в дальнейшем отказался.

В воспитании сына и двух дочерей Альберт, похоже, не придерживался ни британских, ни еврейских традиций. Пока Альберт был жив, Джордж ни разу не бывал в Британии. Да и его отец плохо знал эту страну. Впрочем, и в Нидерландах Бехар так до конца и не освоился: по-голландски он почти не говорил, а его дети, разумеется, пока были маленькими, почти не знали английского. Блейк на всю жизнь запомнил момент, когда он силился понять, о чем же просит его отец на смертном одре. Возможно, так зародилась его исступленная страсть к языкам.

Георг Бехар так и не стал гражданином Нидерландов, но рос как «обыкновенный голландский мальчик»²⁷ под надзором матери-голландки, протестантки, представительницы средней буржуазии Катарины Бейдервеллен. Семья жила на небольшой улочке в историческом центре Роттердама. Георгом родные мальчика не называли, предпочитая ему голландское семейное прозвище Пок²⁸. В 1967 году письмо матери, в котором Блейк сообщал ей, что сбежал из британской тюрьмы, он подписал «Пок»²⁹.

После того как Блейка разоблачили как предателя, журналисты отправились на поиски людей, знавших его еще ребенком. Так появился портрет серьезного, вежливого, умного, добросовестного, честного и довольно одинокого мальчика. Дина Регоорт, работавшая горничной в их доме, вспоминала, как юный Георг, облачившись в черное платье и черную шляпу матери, колотил по столу игрушечным молотком, изображая судью, выносящего приговоры к длительным тюремным срокам самой Дине или своим младшим сестрам, Адель и Элизабет³⁰. Сестра Дины Йоханна, занявшая место горничной в 1938 году, вспоминала, что Георг был разговорчивым подростком: «Он любил пародировать. Пародировал Гитлера и адвокатов. Он и сам хотел быть адвокатом, по его словам, или пастором»³¹. Порой он расхаживал перед большим зеркалом дома, читая проповеди воображаемой пастве³².

Как Блейк сам позже описывал, он воспитывался «в буржуазных кругах»³³, «консервативных и, можно сказать, религиозных»³⁴. Первой его книгой стала иллюстрированная детская Библия³⁵, и в детстве он был одержим библейскими историями. Он собирался стать dominee, священником Голландской реформатской церкви.

«И совершенно сбился с этого пути», – сказал я.

«Слово „сбился“ тут не очень подходит, – ответил Блейк. – Скорее меня с этого пути сбили».

«Кто или что именно?» – спросил я.

«Обстоятельства»³⁶.

Семья матери Блейка принадлежала к арминианской церкви, либеральной и элитной разновидности протестантов, верившей, что Господом предопределено не все происходящее. Арминианцы верили в свободу воли человека. Но Блейк в детстве стал сторонником строго детерминистской ветви кальвинизма – которой, как и его манеры говорить, в современных Нидерландах уже почти нигде не сохранилось. Он просто не мог понять, откуда у человека может взяться свобода воли. В конце концов, все предопределено Богом³⁷. Блейк, вероятно, увлекся этой идеей во многом из-за того, что, как и многие голландцы его поколения, вырос, боготворя королевскую семью Нидерландов, династию Оранских. Как представлялось этому набожному мальчику, члены королевской семьи исповедовали строгую форму кальвинизма, почти не допускавшую свободу воли.

На самом деле его верность религии Оранских объясняется не столь однозначно. Вероятно, он почерпнул ее из детской литературы кальвинистско-националистического толка. Тем не менее в детстве у Блейка сформировались свои взгляды на религию, которые однозначно относили его к лагерю фундаменталистов: «Мой тогдашний выбор вел к искренней вере в предопределение… а позже и к детерминизму»³⁸.

Свой роялизм он сохранит до самого конца. Когда на даче я попросил его назвать своих любимых исторических героев, то ожидал услышать перечень имен искренних борцов за коммунизм вроде Розы Люксембург, а он произнес: «Вильгельм Молчаливый, королева Беатрикс, а здесь – Екатерина Великая»³⁹. Вильгельм Молчаливый возглавил восстание голландцев против испанцев в XVI веке. Вильгельмина была королевой в детстве Блейка. Во время Второй мировой войны она обращалась к оккупированному народу в выпусках «Оранского радио» из Лондона. На кухонном столе Блейка в день нашей встречи лежала книга (подарок Сауэра) в честь семидесятилетия еще занимавшей престол королевы Беатрикс.

В какой-то момент Блейк перестал считать, что Иисус – сын Божий. Как бы то ни было, всю свою жизнь он продолжал верить в предопределение. Он сказал, что единственной молитвой, никогда не терявшей своей значимости для него, были слова «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе»⁴⁰. Его автобиография носит детерминистское название «Иного выбора нет», и шпионские байки в ней перемежаются начиненными кальвинизмом теологическими пассажами. Блейк пишет: «Я думаю, что есть оправдание тому, кто говорит: „Вы не можете наказать меня за грехи, потому что они заложены во мне и я не властен над ними“»⁴¹.

Но Блейк не верил, что люди должны просто сидеть и ждать, пока Господь явит им их судьбу. Напротив, они должны сопутствовать его воле, самостоятельно принимая решения⁴². Его детерминистское мировоззрение – единственное, что он сохранит на всю жизнь, – сыграет решающую роль, когда он столкнется с коммунизмом.

Блейк рассказал мне, что он помнил об отце:

У него был небольшой завод, производивший рукавицы для работников роттердамской судоверфи, и он уходил из дома ранним утром, а возвращался около восьми вечера. Тогда он заходил к нам в спальню, укрывал одеялом, целовал на ночь, и только так мы с ним и виделись. Он не отличался крепким здоровьем, потому что был ранен на войне – отравился газом. Поэтому он никогда не играл в нашей жизни столь же значительной роли, как моя мать⁴³.

В 1929 году дела Альберта Бехара пошатнулись из-за краха на Уолл-стрит. В 1936 году, когда Джорджу было тринадцать, хронические болезни Альберта наконец дали о себе знать⁴⁴. До сих пор мальчик еще ни разу не встречался с родственниками отца. Они порвали с Альбертом после того, как тот женился на христианке. Тем не менее, судя по всему, Альберт сказал жене обратиться после его смерти за помощью к его сестре Зефире из Каира. Катарина Бехар так и поступила. Зефира, вышедшая замуж за богатого банкира Даниэля Куриэля, ответила ей. В ее письме сообщалось нечто, ошеломившее Джорджа: Альберт был евреем.

Эта новость пошатнула самовосприятие Джорджа. Альберт давно скрывал свое еврейское происхождение. В британской армии он называл себя католиком, роттердамским властям говорил, что он лютеранин⁴⁵, а в обществе представлялся англичанином, но не евреем⁴⁶.

В письме Зефиры таился еще один сюрприз: она приглашала Джорджа пару лет погостить у них в Каире⁴⁷. Катарина, обедневшая после смерти мужа, это предложение приняла. Сам Джордж жаждал приключений.