Buch lesen: «Возвращение в СССР. Книга первая. Американский пирог.»
Глава 1
Будущее не определено. Нет судьбы, кроме той, что мы творим сами – Джон Коннор. The future is not set. There is no fate but what we make for ourselves – John Connor.
Сара Коннор: Кайл. Как это – лететь сквозь время?
Sarah Connor: Kyle, what's it like when you go through time?
Кайл Риз: Белый свет… боль… как будто рождаешься!
Kyle Reese: White light…pain…it's like being born maybe.
Глава 1.
Глупцы говорят: «Время лечит!» Время не лечит, оно убивает! Кого-то быстро, кого-то медленно, но неотвратимо! Единственное, что ты можем сделать – это сопротивляться! Так что не дай раньше времени обвести себя мелом!
Из неопубликованного: «Разговор с учителем и великим мастером Сунь-Цзы»
Это смерть потрясла меня! Она заставила по-новому взглянуть на мою жизнь! Случилось это на третьем году моей самостоятельной работы врачом анестезиологом-реаниматологом. Иван Иванович находился в отдельной палате нашего госпиталя пятый месяц, у него обнаружили рак. Ему сделали одну за другой пять операций, борясь с расползанием метастазов по всему организму, но безуспешно. Понимая тщетность хирургических мер, консилиум врачей принял решение оставить в покое изнуренного до предела Ивана Ивановича, которого между собой мы уважительно звали Ван Ваныч.
В тот день дежурство выдалось тяжелое: больные шли нескончаемым потоком, приходилось заниматься сортировкой поступающих пациентов и определять приоритеты лечения. В палату Ван Ваныча я смог добраться лишь глубокой ночью – совершенно вымотанный не только от суеты и беготни сегодняшнего дежурства, но и общения с множеством физически и психически больных граждан.
Некоторое время я постоял перед дверью, пытаясь привести дыхание в порядок и собраться с мыслями. Затем решительно потянул на себя дверь и шагнул в темноту душной палаты, освещаемой только аппаратурой мониторинга пациентов и вспышками июльской грозы за окном.
Едва я вошел в палату, как со стороны кровати на меня уставились совершенно нечеловеческие глаза. В черноте этих глаз, затянутых кровавым туманом невыносимых страданий, горели беспощадными инквизиторскими кострами неподвижные зрачки умирающего человеческого существа.
До этого дня Ван Ваныч находился под постоянным воздействием наркотических средств и снотворных препаратов, что исключало возможность его долгого сохранения в сознании. Он практически не приходил в себя.
Теперь же взгляд его был совершенно ясным, осознанным и пугающим.
–Сделай это, парень! – сказал он странно изменившимся голосом, который казался мне чужим, и попытался поднять свою руку. Я потерянно смотрел в его глаза, горящие адским пламенем боли. Его зрачки словно притягивали мой взгляд. Тягостное молчание заполнило комнату.
–Сделай! – тяжело прохрипел он. – Ты слышишь меня?
–Что сделать? – тупо переспросил я, пытаясь уклониться от тягостного для меня разговора.
– Помоги мне уйти!
В его голосе зазвенела сталь металлического троса, натянувшегося тугой струной от неподъемного груза.
–Что мне нужно сделать? – вновь переспросил я, стараясь хоть как-то оттянуть время.
–Последний укол! – и его голос оборвался в приступе кашля. Аппаратура мониторинга тут же отреагировала тревожными сигналами, указывая на критическое состояние пациента. Я подошел ближе к его кровати, успокоил монитор, взял шприц со столика и уже собрался сделать Ивану Ивановичу новую дозу наркотика, но он перехватила мою руку.
– Сынок, – свистящим сиплым шепотом проговорила он,
– Смерти нет! Есть только страдание слабой человеческой плоти!
– Ты не убьешь меня, я уже мертв! Как врачи мы оба это знаем! Ты просто освободишь меня от этой разлагающейся заживо плоти!
– Ты же знаешь, как это делается?!
– Эта инъекция должна быть последней!
Он замолк и упорно смотрел на меня тяжелым, полным невыносимой боли и отчаяния взором.
Конечно же, я знал, как быстро и безболезненно отправить человека туда, откуда никто не возвращается. Ведь по своей сути наркоз – это искусственно созданное состояние, при котором человек некоторое время балансирует на грани жизни и смерти. И в руках врача – вытащить его из этого состояния или же послать за грань того, что мы называем жизнь! Но сейчас, глядя в глаза нашего Ван Ваныча, который был моим самым строгим и авторитетным наставником и видя, во что превратился этот недавно казавшимся несгибаемым человек, я не находил в себе сил и решимости совершить то о чем он меня просил.
Ван Ваныч всегда презирал смерть, мало того, он всегда с ней сражался, как разъяренный Берсерк. Больных, которые умирали на его глазах, будь то операционный стол, или противошоковая палата, или еще какое-то место больницы, он реанимировал с каким-то маниакальным упорством, пытаясь вырвать их из холодных рук смерти. И только трупные пятна и окоченение – заставляли его отступить. Сейчас же он сам был во власти своего вечного и непримиримого врага, мало того, он решил сдаться ему и просить у него пощады. Мой разум боролся с чувствами, а те, в свою очередь, разбивались о гранит морали. Ван Ваныч всегда учил меня никогда, ни при каких обстоятельствах не идти на убийство, какие бы железные аргументы ни были бы предложены.
А сейчас он сам толкал меня перейти эту запретную черту.
Я понимал, что он прав и я разговариваю по сути уже с мертвым человеком, потому что все, что у него осталось в этой жизни – это постоянная нестерпимая выматывающая боль. Стоило ли держаться за эту жизнь, если это жизнь сплошная непрекращающаяся невыносимая боль, после которой ты все равно умрешь?
К горлу подкатил ком, на глаза выступили слезы. Дрожащими руками я взял шприц и пропальпировав локтевой сгиб Ван Ваныча сделал ему внутривенную инъекцию обычной дозой наркотического анальгетика. Вдруг я почувствовал, как он легко коснулся моей руки. Подняв полные слез глаза, я увидел, что он улыбнулся и ободряюще кивнул мне.
И тут меня осенило!
–Чертов Ван Ваныч!
–Это была проверка. Последний экзамен от моего строгого учителя!
–Его не сломали: ни многочисленные операции, ни месяцы непрекращающейся, невыносимой, нечеловеческой боли. Он остался несломленным и уходил настоящим бойцом: проигравшим свою последнюю схватку со смертью, но не сдавшимся. До самого последнего мгновения он был верен своим медицинским принципам: «Не навреди» и «Не убивай!».
–Он все видел, все понял и остался доволен своим учеником!
Я больше уже не мог сдерживаться и, чтобы не разрыдаться перед своим учителем как сопливый мальчишка, опрометью выскочил из палаты на лестничный марш. Заскочив в пустую курилку, я прислонился к стене; слезы катились неудержимым потоком, в горле стоял комок, а в голове была пустота. Сознание обожгла шальная мысль: только бы никто не вошел в курилку и не увидел меня в таком состоянии. Я прислушался.
За стеной, где находился кабинет Завхоза, доносился ядреный многоэтажный мат. В этом замысловатом вологодском кружеве непереводимых идиоматических выражений иногда проскакивали вполне осмысленные фразы на общепринятом литературном языке:
–Михалыч ты, когда свой строительный мусор уберешь с моей территории?! – спрашивал завхоз невидимого собеседника. И после минутной паузы вновь слышался его раздраженный голос:
– Михалыч, ты радуйся, что твои Долбозавры успели закончить ремонт крыши до дождей, а то бы я сейчас с тобой так ласково не разговаривал!
