Buch lesen: «Штурмак. История вторая. Пламя в ночи.»

I

– Сам, как меховой мешок. Вместо глаз – факелы. Клыки, как ножи. Когти, как багры. Хвост, что копьё, – Шульц перевёл дыхание, махнул шнапса, запил пивом, выдохнул. – И яйцами порчеными воняет.

– Фу! – скривился Бе́рнхард.

– Отдавай, говорит, мне все деньги, если хочешь живым до дома дойти.

– Бакхауф это. Если не выдумываешь, – констатировал А́нико. – Точно говорю! Тварь редкая и странная. Вот зачем ему деньги? Чего он на них купит и где?

– Не задумывался, – озадаченно протянул Шульц, почёсывая затылок.

– Странно это всё.

– Был бы здесь блондинчик…

– А он у вас главный по нечисти? – спросила помощница Бернхарда.

Она как раз закончила с уборкой последнего стола, оказавшегося рядом с тем, за которым расположились трое мужчин и кобольт. Ху́лда оглядела помещение харчевни и удовлетворённо выдохнула.

– Он охотник какой-то или кто? – уточнила она.

– Вроде того, – буркнул Лоску́тик, косясь на девушку. – Тебе ли не знать.

– Так я его однажды только видела. Когда в Ро́ттен пришла.

Помощница потёрла поясницу и села на лавку.

– Ну да, ну да, – хмыкнул музыкант.

– Что-то меня совсем не радует происходящее между вами, – нахмурился Бернхард. – Вы, случаем, не бывшие?

– Святой Дуб! – воскликнул арфист. – Как ты мог такое подумать?!

– Мало ли, – пожал плечами тавернщик.

– Я с ним?! – затреугольничала помощница.

– А чем он плох? – удивился Анико. – Местные женщины им вполне довольны. Я бы даже сказал – впечатлены.

– Я тоже был впечатлён, – признался Бернхард. – Особенно его первым выступлением. Тогда вся харчевня, так сказать, впечатлилась…

– Да чего вы привязались! Я говорил уже: «не всем дано понять высокое искусство»! – возмутился Лоскутик.

– Фрау Хельюи́дис дано, – заржал кобольт. – И не только понять, но и вкусить.

– Да, она так воодушевилась от уроков игры на арфе! Даже подруг привела, – добавил тавернщик.

– А я думал, – прищурился Шульц, – что они просто тра…

– Тратят свои деньги и время, – закивал кобольт. – Да-да. Тебе ещё шнапсику налить?

– Даже не знаю. Уже вечер. Вот, что мне делать, если эта тварь опять на меня нападёт?

– А ты днём выпивай, раз трезвый образ жизни вести не можешь. А ночью спи, как все нормальные люди.

– Я употребляю, когда организм просит, – обиделся Шульц.

– Больно часто он у тебя это делает, – заметила помощница Бернхарда. – Хоть бы закусывал, а то мешаешь одно с другим.

– Ничего я не мешаю. Грушевый шнапс надо светленьким пивком запивать, тогда прям хорошо получается.

– А когда клиент за выпивку платит, так ещё лучше выходит, – небрежно бросил хозяин таверны и покашлял в кулак.

– Почему только я?! Что-то я не замечал, чтобы эти двое платили хотя бы за пиво, – пьяница демонстративно надулся и сложил руки на груди. – Чуть что, так сразу Шульц! Шульц, гони звоньки! Шульц, отрабатывай!

– Я за комнату плачу и с занятий отчисления делаю, – гордо сообщил Лоскутик. – У меня всё честно.

– А я тут работаю, – пожала плечами девушка.

– Значит, мне опять тарелки мыть? – вздохнул пьяница.

– Нет, – улыбнулся кобольт. – Картошку будешь чистить.

После изгнания Гюнтера из города, Роттен постепенно возвращался к привычному образу жизни. Воины Истинного Треугольника больше не появлялись. О жене ясеня почти забыли. И только пенёк, оставшийся от дерева, напоминал о когда-то жившей в нём нимфе.

Бернхард помалкивал о голове татцельвурма. Анико старался не показываться на глаза, дабы случайно не быть замеченным посторонними, и радовался появлению Хулды в качестве помощницы тавернщика. Девушка же, будучи в городе человеком новым, то и дело притягивала взгляды мужской части населения, из-за чего не единожды становилась объектом комплиментов, сальных и не очень. Реагировала она на них одинаково бесстрастно, за что уже успела получить прозвище «льдышка».

Вечера девушка проводила в своей комнате, уткнувшись в книги, предпочитая не появляться в харчевне, особенно если там находился Лоскутик. Арфист же проявлял к ней странную нетерпимость. Каждый раз, заметив Хулду, музыкант принимался ворчать и бубнить себе под нос всякие гадости. Такое поведение, по мнению Шульца, свидетельствовало о неудачном флирте, а, по мнению Бернхарда, об оставшихся в прошлом неудачных отношениях. Возмущённый отказ Джебург признавать давнее знакомство с артистом и даже довод о её появлении в городе всего несколько дней назад не возымели никакого эффекта.

В тот день, когда Шульц заявился в харчевню почти перед самым закрытием, Лоскутик давал очередной концерт. Уже привыкшая к его эксцентричной манере исполнения публика, теперь гораздо спокойнее реагировала на страшные звуки, изрыгаемые арфистом, хотя многих из посетителей дрожь пронимала до сих пор.

Конкурент Бернхарда, наконец, решился на отчаянную попытку переманить музыканта к себе, но Лоскутик настолько вошёл в раж от исполнения «на бис» той самой баллады, сочинённой преподобными Залманом Эргом и Стефаном Ваном, что чуть было не укусил Йо́хана за нос. После чего владелец таверны в западной части города поспешил сбежать, проклиная и артиста, и хозяина, и посетителей, променявших «непередаваемую домашнюю атмосферу «Колоска» на пьяную сходку в безымянной пивнухе». Отчасти конкурент был прав. Название таверны на покосившейся вывеске почти полностью стёрлось.

После того, как весь персонал таверны разбежался, заведение Бернхарда лишилось должного ухода, а сам владелец витал в мечтах о собственной пивоварне. С появлением Анико в харчевне появилась еда, а после приёма на работу Хулды – ещё одни руки и толковая голова, на которую возложили не только обязанности по подаче блюд и уборке, но также и периодическое замещение владельца. К слову, последнее уже грозило перерасти в нечто постоянное, учитывая то, что Бернхард большую часть времени занимался строительными работами.

Йохан же был несколько приземлённее в планах. В чём-то ему повезло. Например, он не вкладывался ни в какие совместные дела, даже с родными братьями. И тем более не мечтал ни о чём, кроме популярности своего заведения. По этой причине он не испытывал проблем ни с персоналом, ни с едой, ни с выпивкой. Хотя и отмечал явное превосходство Бернхарда по последним двум пунктам. Особенно выделялся своим вкусом шнапс. Сколько Йохан не пытался повторить рецепт, но всё выходило совсем иначе и не так вкусно. И лишь посвящённые знали, что «производством» крепкого алкоголя заведовал совсем не владелец таверны, а незримый для большинства глаз кобольт Анико, который каждую ночь гнал новую порцию напитка.

Пока Йохан убегал, щедро проклиная кого только можно, Шульц молча сидел в углу, трясся и терпеливо ждал, когда разойдутся посетители. И как только последний завсегдатай покинул зал, пьяница принялся изливать душу, сбивчиво рассказывая о случившемся с ним накануне. Сердобольный Анико принёс ему шнапса и пива, как всегда, не спрашивая на то дозволения Бернхарда, которому, учитывая отработки Шульца на кухне и по хозяйству, это обстоятельство было абсолютно безразлично. Гораздо больше его интересовало приключившееся с «периодическим нахлебником». В последнее время в городе происходили события одно интереснее другого. Овцу Карстена сожрал кошкоголовый дракон, поля Велтена обворовал бильвиз, а завершилась прошлая неделя изгнанием из Роттена человека, спасшего жителей от этих напастей, и срубанием старого ясеня, в котором, как оказалось, всё это время жила довольно милая и даже адекватная нимфа. Весть о появлении очередного чудовища заставила Бернхарда глубоко погрузиться в свои думы. Складывалось ощущение, что никому, кроме него и ещё нескольких человек, совершенно не было дела до происходящего в городе.

Обер-бургомистр заперся в доме и усердно строчил письма, стараясь оставаться хорошим для всех: и для жителей города, и для священников, и для князя. Но страх перед воинами Истинного Треугольника, как ни странно, был посильнее страха перед местным правителем. Жители же словно позабыли о случившемся, а Карстен и Велтен делали вид, будто ничего не было. Лишь трое мужчин и кобольт проявляли беспокойство. Хулда, как уже было отмечено, являлась человеком новым и многих событий попросту не знала. В тот день, когда она объявилась в городе, как раз вершился суд над Гюнтером.

В голове Бернхарда роились мысли, и одна из них навела его на интереснейшее предположение о предках. Стоило только Шульцу, как всегда обречённо, отправиться за Анико отрабатывать выпивку, тавернщик, пробурчав пожелания доброй ночи, ушёл в свою комнату.

Лоскутик и Хулда остались одни в пустом зале. Нельзя сказать, что молчание было неловким. В их случае, оно было скорее гнетущим.

– Значит «бакхауф», – неожиданно произнесла девушка.

– Можно подумать, это тебя сильно волнует.

– Не так, чтобы очень, но как-то не по себе.

– Сомневаюсь, что такие твари могут тебя испугать.

– Почему же… В нашем мире столько необъяснимого.

– Если только на нашей Земле.

– Не совсем тебя понимаю.

– Уверен, на Нижней Земле этот вопрос решили бы сразу.

– С чего ты взял?

– Достаточно было провести некоторое время с Гюнтером и стать свидетелем того, какой силой обладают люди из другой части Эдве.

– Тебе виднее, – хмыкнула Джебург, – арфист.

– Да, арфист! – ответил мужчина с гордостью. – На лютне любой дурак может сыграть.

– Да-да, – улыбнулась девушка.

– К чему такой тон?

– Нет, ничего, – улыбка стала ещё шире.

– Вспоминаешь, как чуть было не уничтожила мой инструмент?

– Не было такого.

– Думала, что я тебя не узнаю? – надменно спросил Лоскутик.

– А должна? – хмыкнула Хулда.

– Это же ты.

– А кто ещё?

– Бильвизка хренова! Как тебя там?

– Не знаю, о чём ты, – девушка и бровью не повела.

– Душегубка какая-то… Гадкая алхимичка! Навоняла тогда дрянью какой-то. Ещё и про арфу мою так ехидно поинтересовалась: «Как там твоя арфа?».

– Не было такого, – как ни в чём не бывало заявила Хулда. – Никакой дрянью я не воняла. А тебя с другим человеком перепутала. Ну, а с арфой –просто совпадение.

– Надо было тебя выпороть.

– Любовницу свою выпори, какую-нибудь. Музыкант, тоже мне!

– Твоё мнение узнать забыл! Как умею, так и выживаю!

– Лучше бы ты арфу свою так же часто расчехлял, тогда бы и выживать проще было, – захохотала Джебург. – Хорошо играешь и поёшь, когда не визжишь, как свинья!

– Это вокал! – заклокотал Лоскутик. – Я учился несколько лет!

– Этому ещё и учат?!

– Ты ничего не понимаешь! Это тоже искусство!

– Много ли ума надо, чтобы хрюкать научиться?

– С врушкой не посоветовался, – прошипел Лоскутик. – И не стыдно же в глаза людям смотреть. Велтену питьё с едой подаёшь, улыбаешься, а сама…

Арфист махнул рукой и присосался к кружке.

– Ничего ты обо мне не знаешь! – обиделась Хулда, задрала подбородок и с гордым видом удалилась.

– Лгунья! – бросил арфист, на мгновение оторвавшись от питья.

Бернхард сидел за столом в своей комнате и разглядывал шлем. Старый бургиньот стал причиной появления многих вопросов, особенно учитывая сокрытую до некоторых пор особенность штурмака. Кто бы мог подумать, что у этого куска железа окажется настолько необычная история.

Шлем достался ему от деда, а тому – неизвестно от кого. И всё бы ничего, если бы не одно обстоятельство. Штурмак оказался из «тех самых», которые носили пятьдесят четыре года тому назад прибывшие с Нижней Земли солдаты. Как говорили старожилы, именно их войска загнали распоясавшуюся в те времена нечисть туда, откуда она выползла. После триумфальной победы над местечковой дрянью, случился настоящий «бум» на вещи, схожие с амуницией нижних. Тогда-то у местных священников и начало срывать крышу от негодования, но правитель земель Лишайного Брега углядел в подобном увлечении хорошую возможность для пополнения казны. А когда уже придворные мастера принялись копировать шлемы, доспехи и оружие нижних, духовенство не решилось идти против воли князя.

О́тто О́рэль Вензесло́с слыл редкостным скупердяем, за что получил прозвище «Крохобор», коим, как ни странно, гордился чрезвычайно. Стоило бы кому-то из священников посягнуть на святая святых – источник прибыли – так князь в ту же минуту мог окончательно и бесповоротно переметнуться на сторону Ордена Лилии, лишив духовенства весьма значимой и достаточно крупной сферы влияния. Отто слыл человеком светским, поэтому при нём, в отличие от правителей других княжеств, исповедники Святого Круга и пастыри Праведного Квадрата не были в почёте. Странная реформа, проведённая и без того своеобразным культом, привела к упразднению былых структур и появлению сначала рыцарей Священных Фигур, а затем воинов Истинного Треугольника. И тогда духовенство словно обрело второе дыхание. Сделав ряд поблажек мирянам, священники укрепили свои позиции и со временем приобрели непререкаемый авторитет почти во всех державах Верхней Земли. И только Лишайный Брег до сих пор сопротивлялся консолидации государственной власти с духовной.

Но сейчас эти события были уже не настолько значимы, как в то время, когда они происходили. Историю Бернхард знал неплохо. К духовенству он относился с недоверием, поскольку его отец и дед всецело разделяли взгляды старого князя, а в вопросах веры придерживался простых правил: в пост – поститься, в праздники – праздновать и по возможности не связываться со святошами.

В тот раз, когда в харчевню заявился воин Истинного Треугольника, тавернщик испугался не на шутку. Ещё бы! На стене – голова татцельвурма, на кухне – кобольт, а перед стойкой – Гюнтер, который только вернулся после слежки за бильвизом. Хозяина тогда немного удивило, почему священник был так спокоен, заметив блондина. Обозвал охотника «штурмаком», затем сам же и обомлел, что почти угадал. «Почти», потому как «штурмаком» Гюнтер не был, но оказался действующим солдатом Нижней Земли. Дурацкая история о том, каким образом блондин остался в княжестве после совместных учений, тоже вызывала много вопросов.

Несмотря на то, что чужак, хоть и не бесплатно, но помогал жителям Роттена, воины его изгнали, но перед этим устроили явно показательный суд. Сами же священники даже не поинтересовались происходящим в городе и тем, нужна ли населению помощь. Они всё кричали о какой-то агитации и о том, что блондин не имел права помогать жителям, да ещё и за деньги. Общий посыл был таковым: все нижние плохие, а верхние – хорошие. При этом абсолютно игнорировался простой и очевидный факт: в случае возникновения опасности или серьёзных проблем, местные правители почти всегда обращались именно к этим «обманщикам», а не к священникам. Последние же только обещали, воздевая руки к небу, всех спасти и всем помочь, но на деле, просто ходили по городам, пытаясь пожрать и выпить задарма, и, конечно же, обвиняли неугодных людей в ереси.

Бернхард продолжал разглядывать бургиньот и обдумывал произошедшее. Предаваясь воспоминаниям, он в итоге умудрился нафантазировать, будто его дед был чужаком, оставшимся в славном городке после победы над нечистью. Как ему казалось, предок вполне мог иметь военное прошлое. Всё их семейство отличалось крепким телосложением. Только племянник Агидиус был хлюпиком и определённо «козлом». Тавернщика всё ещё колотило от обиды и досады, ведь их с братом пивоварня целиком и полностью досталась сыну умершего родственника. А малец мало того, что вздул родному дядьке цены на пиво и эль, так, оказывается, ещё и профукал семейную рецептуру. Но Бернхард её помнил. Ни он, ни брат никогда не полагались на всякие «записульки», так учил дедуля.

Ощупывая шлем, постукивая по нему пальцами, ковыряя подкладку, тавернщик вспоминал, как совсем недавно думал лишь о том, как бы сбагрить этот хлам. Он даже не предполагал, какое сокровище всё это время хранилось в чулане. Именно в тот момент по всей таверне разнёсся раздосадованный вопль кобольта.

Домовой бегал по харчевне, держась за голову и выпучив глаза.

– Как?! Как?! Как?! – причитал Анико.

Лоскутик со слабой улыбкой наблюдал за растерянным существом.

– Прищемил себе что-то? – достаточно безучастно осведомился арфист.

– Если бы! – вскрикнул кобольт.

– Есть что прищемлять?

Анико остановился и уставился на музыканта.

– Ты к чему это спросил?

– Я не силён в вашей нечестивой анатомии.

– Дурень! – фыркнул кобольт. – Тут такое произошло!

– Ну что? Что произошло-то?

– Пиво украли!

– Чего? – переспросил Бернхар, выходя в зал.

– Украли бочонок пива!

– Это как это?! Кто украл?

– Я откуда знаю! – огрызнулся Анико. – Или не украли… Ничего не понимаю!

– Так украли или нет?

– Вот! – кобольт выставил перед собой руку с зажатой между пальцами монетой.

– И?

– Звоньку – лет сто! – выпалил домовой. – Такие уже не чеканят. Бочки нет, а замест неё – монетка!

– А как из нашего погреба целую бочку вынесли?

– Бочонок! – всхлипнул кобольт. – Бочоночек!

– Неужто, тот самый? – побледнел Бернхард, тяжело опираясь на стойку.

Взгляд Анико был настолько выразительным, что прямого ответа не потребовалось.

– Стоит так из-за какого-то пива убиваться? – удивился музыкант. – Тебя того и гляди удар хватит.

– Ты ничего не знаешь! – с жаром начал домовой. – Это пиво для обер-бургомистра. У него скоро день рождения.

– Ну, давайте я ему на арфе сыграю, – предложил Лоскутик. – Так и быть, задарма.

– Так себе подарок, – нахмурился Анико. – Хотя, если ты для него напишешь песенку, да ещё и весёлую… Тогда…

– Напиши! – хозяин подбежал к музыканту. – Напиши, Лоскутик! Тот бочонок из княжеской пивоварни был! Я так скоро ещё один не достану! Напиши песенку!

– Я исполнитель, а не творец, – попытался возразить арфист, но, глядя на тавернщика, сжалился. – Ладно, я попробую. Сколько у меня времени?

– До следующего четверга.

– Полторы недели?! – подскочил музыкант.

Он выглядел настолько пугающе, что владелец таверны отшатнулся. Ему даже показалось, будто и без того красные глаза артиста налились кровью.

– Можешь месяц не платить за комнату, – выдохнул хозяин.

Лоскутик прикинул, сколько денег может сэкономить, если перешагнёт через себя и придумает какую-нибудь песенку; добавил к этому тридцать дней относительно спокойной жизни в городе, из которого его никто не гонит; дешёвое пиво, страстных вдов, уважение кобольта, Бернхарда, вероятно, Хулды и остальных жителей; потенциально возможное «особое» отношение главы города, вычел из этого наглую рожу Шульца и ложь Джебург, моральные страдания от написания текста (поделённые на удовольствие от музицирования, а также расширение собственного репертуара) и, придя к выводу, что имеющаяся репутация дороже, отказался от предложения.

Наутро Роттен заволокло туманом. Да таким густым, словно это был дым от влажной соломы. Жители погрустили и разошлись по своим делам. И всё бы ничего, да только одного человека в тот день не досчитались, но хватились его не сразу. А работником он был заметным – ведь трудился библиотекарем. Обнаружил его отсутствие Шульц. Имел он, как выяснилось, привычку захаживать в это заведение и, сидя в читальном зале, картинки книжные разглядывать.

Местный весельчак поначалу расстроился, а затем не на шутку испугался. И было от чего. Прошлым вечером он заметил Игна́ца среди завсегдатаев харчевни и, даже по меркам Шульца, тот был в стельку пьян. Предчувствуя недоброе, незадачливый посетитель отправился на поиски. Он заглянул во все таверны, которых было аж две (для такого города, как Роттен, даже много), сходил к дому пропавшего, внимательно осмотрел каждый закоулок, но нигде не отыскал, как в воду канувшего, библиотекаря. В итоге, Шульц отправился в путешествие по городским окрестностям. Не известно, какая неведомая сила дёрнула его пойти к пню, оставшемуся от ясеня, но именно благодаря этому, Игнац всё-таки был найден. Но не сразу.

Посидев на пенёчке, погрустив и повспоминав, как хорошо было раньше на этом месте, Шульц бросил взгляд в сторону ржаного поля и заметил в траве некий красный предмет, оказавшийся шапочкой библиотекаря. Как раз к этому времени туман начал лениво рассеиваться. Пройдя дальше, пьяница нашёл один носок, затем второй, после мантию, шейный платок, штаны, рубашку и, наконец, рядом с полем Велтена, самого Игнаца в одном лишь исподнем. Библиотекарь беззаботно спал.

– Сколько я за воротник закладывал, но чтобы так! – удивился Шульц.

Ещё больше он удивился бы, узнав, что в его случае дела порой обстояли гораздо хуже. Несколько раз местного весельчака находили у главного входа в ратушу, причём, абсолютно голым, но он, конечно же, об этом не знал.

Тащить Игнаца пьянице было лень, а будить жаль. Поэтому Шульц побежал к гроссбауэру. Тот же в это время преспокойно заполнял книгу учёта. Ворвавшийся в его дом пьяница застал фермера врасплох. И надо было такому случиться: в самый ответственный момент! Велтен как раз переставлял чернильницу, осторожно пронося её над книгой. От вопля Шульца фермер вздрогнул и пролил на свежие расчёты без малого половину сосуда. Весь разворот книги был испорчен. Чернила шустро поползли по бумаге, стремительно пропитывая её насквозь. Осознав, что несколько дней работы пропало зря, Велтен нашёл в себе силы лишь издать полный отчаяния стон, еле сдерживая слёзы. Для него, как человека привыкшего к порядку, скрупулёзно высчитывавшего всё до самой последней монетки, произошедшее было сродни катастрофе. Не решив, как поступить в первую очередь – вытереть пролитое или запустить чернильницей в Шульца – Велтен неожиданно вспомнил об оставшихся у него черновых записях расчётов, и это принесло ему некоторое облегчение. Гроссбауэр молча отложил перо, положил на край стола лист клякспапи́ра, поставил на него чернильницу, взял ещё несколько листиков и аккуратно постелил их на книгу.

– Дорогой, Ерс, наверное, у тебя была причина так резво врываться ко мне?

– Какой ты небрежный, оказывается, когда никто не видит, – насупился Шульц. – Промокашки переводишь. Но… это… у тебя рядом с полем спит Игнац.

– Игнац?

– Ну да. Библиотекарь нашенский.

– А что он там делает?

– Понятно что – спит.

– Ничего не понятно, – возразил фермер. – Зачем этому уважаемому человеку спать рядом с моим полем?

– Этот уважаемый человек вчера был ну очень уважаемым и, видимо, сам часто проявлял уважение к другим.

Велтен вопросительно уставился на Шульца.

– Пережрал он вчера! – прямо сказал тот. – Я думал, что ты человек образованный – поймёшь про уважение. Я ж имел в виду, что когда мужики напьются, так и начинают друг друга уважать, – принялся объяснять пьяница. – Я тебе покажу в следующий раз…

– Не надо мне ничего показывать, – замахал руками гроссбауэр и, огорчённо вздохнув, глядя на испорченную книгу, добавил. – Пойдём, посмотрим, как Игнац.

Разбудить библиотекаря удалось не сразу. Обливать холодной водой свернувшегося в клубок мужчину не стали. Зато по щекам надавали знатно. Бедный Игнац, продрав глаза и поняв, что он в одних портках, сначала уставился бессмысленным взглядом на Шульца, перевёл взгляд на Велтена и выдал такую историю о своих злоключениях, от которой пьяница побледнел, а фермер присел прямо на покрытую росой траву. Рассказал библиотекарь и про то, как лишнего хватил, и про то, как страшное чудище на него напало, и про бегство через весь город, а вот как он рядом с полем ржаным оказался, так и не вспомнил.

– Пойду-ка я на работу, – закончил рассказ Игнац.

– Ты бы домой сходил сначала да портки бы поменял, а то неясно, отчего они у тебя такие мокрые: от росы или от пьянства, – бросил Шульц.

– От росы, конечно же, – обиженно ответил библиотекарь.

– Я, если честно, тоже тварь эту встретил. Только ночью раньше.

Теперь уже настала очередь удивляться Игнацу.

– И где проснулся?

– Дома. Я ж откупился. Отдал одну монету, сказал, что больше нету. Эта тварь поверила, деньги забрала и исчезла.

– Выходит, прижилась у нас эта гадина, – охнул Велтен.

– Выходит.

Библиотекарь с расстроенным выражением лица перебирал кучку своей одежды, надеясь отыскать более или менее сухую.

– И блондинчика нет, – горько вздохнул Шульц.

Фермер опустил глаза и шепнул:

– Надо самим этот вопрос решить.

– Надо князю сообщить, – предложил Игнац, извиваясь как змея, и явно жалея о решении одеть рубашку, оказавшуюся не настолько сухой, как ему показалось.

– Князю, говоришь? Так чтобы ему сообщить, гонца слать надо. Кто пойдёт? – принялся рассуждать Велтен и понизил голос. – Бургомист после недавних событий лишний раз на улицу выйти боится. А мне чудится, что кто-то в спину мою таращится.

– Чем же вас так священники запугали? «Последние события», «самим решать»… А его светлость на что?

– Пособничество, – еле слышно произнёс фермер, нервно осматриваясь.

– Чего-чего? – пригнулся Игнац. – В чём?

– Не в чём, а кому, – Велтен заговорил ещё тише. – Тому самому.

– Гюнтеру, что ли? – хохотнул Шульц.