Buch lesen: «Бесполезные ископаемые»

Schriftart:

Дизайнер обложки Алан Темираев

Иллюстратор Семен Викторов

ISBN 978-5-4474-4392-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Десять пфеннигов

Если не будет конца света, мне – жопа.

Послезавтра уезжаю. Поездом до Москвы, а потом самолетом в Берлин. Ну а пока – ночь, я, пьяный, лежу на стареньком диване в комнате, которая когда-то была моей. Лежу и швыряю об стену ворсистый желтый теннисный мячик. Я бросаю и бросаю его, а он, бедолага, возвращается снова и снова. Как будто верит, что все это не со зла.

Вчера дал слово маме с папой, что до конца года женюсь и напишу диссертацию. Такие вот планы. Ни то, ни другое не соответствует действительности. Собственно, нет у меня НИКАКОЙ действительности. Как любит повторять Витя, меня спасет лишь глобальная катастрофа.

На журнальном столике стакан абрикосового компота и два треугольных куска уалибаха. В углу вальяжно развалилась старая сумка. Она еще не собрана. Как и я.

Полдня бродил по городу. Сидел в летней кафешке на проспекте. Лопал бутерброды и смотрел на людей. Они в моем городе не меняются. Старики в тщательно отутюженных брюках невиданных цветов фланируют по аллее. В их руках свежие газеты и портативные шахматные доски – так они и гуляют в поисках достойных противников.

Молодые люди, оккупировав бордюры и скамейки, рассказывают друг другу сплетни и томно разглядывают девушек. У них – свои шахматы.

Девушки холодно проходят мимо, оставляя за собой шлейфы невиданных ароматов. Как реактивные самолеты.

Молодые люди ловят эти запахи своими большими носами, и вот уже один из них – пижон в рыжей куртке – бежит и догоняет, наверное, женщину своей мечты.

И после они сидят за столиком, пьют чай и мило болтают ни о чем.

– Я тебе нравлюсь?

– Нет.

– Ну извини.

– За что?

– Тебе виднее.

Конечно, он и она способны на романтические поступки. Вопрос в другом. А что потом?

Я возвращался домой, как раз свернул на Ардонскую, когда позвонил Сос.

– Хет, прогуляться не хочешь? Ищу собутыльника!

Мне нравится его манера дерзко опускать прелюдии типа «как жизнь?», «как дома?» или, например, «надолго ли приехал?». Дурацкие вопросы, которые никому не интересны, – ни тем, кто их задает, и уж тем более ни тем, кто на них отвечает.

– Ладно, – я ловлю такси и ловлю себя на мысли, что мне хочется выболтаться и напиться.

Мы были в двух кафешках и одном пустом баре. А потом окончательно засели в «Лимончелло». Пили, конечно же, водку, а закусывали любимой комбинацией детства – тархун и осетинский сыр. Я много болтал, а Сос больше молчал. Обычно он, как его там, «душа компании» и «любимец женщин» – собственно, таким я его и знаю.

– Сос, ну чего ты? Случилось что?

– И что ты потерял в этом Берлине?

– Десять пфеннигов.

– Что?

– Года два назад в Дрездене в гостинице у меня была ужасно неудобная кровать. И под матрасом я нашел маленькую гэдээровскую монетку. Десять пфеннигов. Ты представляешь? Уже и страны такой нет. И деньги другие. А монетка лежит себе под матрасом, и плевать ей на то, что меняется жизнь.

– Ну и?

– Я и есть эти десять пфеннигов!

– Слушай, как ты ТАК живешь? – Сос проглотил кусок сыра. – Вот смотри, у меня красавица-жена. Сын опять же растет. А у тебя? Что растет у тебя?

Я подумал немного и ответил:

– Живот у меня растет.

Домой я приполз ближе к полуночи. Разжевал жвачку и нажал на звонок. Открыл Витя.

– Напился?

– С чего ты взял? – ответил я и, чтобы не загадить симпатичный иранский коврик, блеванул в любимую шапку.

– Ну и ладно, – сказал папа.

Нет, определенно, не будет конца света, я… Я в полной заднице.

Быстрый салат

Суетимся на перроне. Я, папа с мамой, Витя. Холодно и сыро – отец накидывает свою потрепанную куртку на мамины плечи. «Как подростки», – смотрю на них и завидую. Сумка уже валяется в купе, а мы валяем дурака, рассказывая друг другу последние сплетни. Такие неловкие моменты – хочешь сказать что-то теплое и хорошее, а болтаешь о ерунде.

– Две минуты до отправления! – сообщает скучающая проводница со шрамом на шее.

Мы обнимаемся. Витя незаметно для мамы запихивает в карман моего пиджака пачку денег. И папа подмигивает так, как подмигивает только он.

– Витя, ну зачем?

– От души! – улыбается Витя.

– Купи себе фирменную дубленку! – это папа, ему почему-то кажется, что все у меня не так, потому что до сих пор нет дубленки.

Резким рывком тронулся поезд, и в пыльном окне от меня медленно уплывал этот город. И эти люди. Каждый из нас – такой. Уезжаем и оставляем любимых на перроне. Только и остается, прижавшись к стеклу, пекинесом смотреть, как они уходят в прошлое.

А будущее… Не люблю я его. В будущем нет чего-то настоящего.

В Воронеже в купе подсела девушка в леопардовом платье. До этого я ехал один и было неплохо. Проводница принесла чай с лимоном, и мы разговорились с Наташей – так звали девушку в леопардовом платье. Вот только платье она сменила на серый спортивный костюм – я даже выходил из купе, когда она переодевалась.

Наташа съела зеленое яблоко, йогурт и вытащила бутылку с мутной жидкостью.

– Хотите домашнего вина? – предложила она.

– Чуть-чуть.

Я налил ей и себе, а потом еще. И еще раз еще. Через полчаса Наташа была достаточно пьяна, чтобы рассказывать о себе. А я был достаточно трезв, чтобы слушать ее, кивать и улыбаться.

– Ну я-то перепихнулась с его кентом один только раз! Представляешь, ОДИН раз! Выпили, туда-сюда. Эпик фейк короче.

– Фейл. Ты хотела сказать «эпик ФЕЙЛ».

– А теперь я лечу на Бали! – Наташа глотнула вина и улыбнулась. – Не знаю, но вот мне кажется, что там будет хорошо. Не хочется тратить время на пустые разборки из-за какой-то одной пьяной ночи. Я хочу, чтобы у меня был миллион таких ночей!

– Ну а вот вернешься ты назад. И что потом?

Мне не очень и хотелось слышать ответ, но и спать желания не было.

– А потом – суп с кротом.

– С котом. Ты хотела сказать «с котом», – сказал я.

– Именно! Расскажи-ка о себе! Твоя очередь.

– Живу в Питере, читаю тупые лекции о тупой профессии, чтобы…

– Лекции? Ну ничего себе! А где?

– На журфаке.

– Так ты журналист? Как Познер? Напишите обо мне книгу, Познер! Никто никогда не писал обо мне. А у меня есть много-много интересных историй.

– Разве что репортаж. Или информационную заметку.

– Заметку? Тоже неплохо!

Мы пили и пили, и она еще рассказывала о чем-то. Но я только смотрел куда-то в окно – поезд бежал через маленькие полузаброшенные деревни. В некоторых домах жили люди, и я думал о том, что у каждого из них есть миллион историй, о которых еще не написаны книжки.

Так и дни бегут, как эти деревни.

Не знаю почему, но в такие моменты особенно грустно. Казалось бы, получай удовольствие: холодные ли, жаркие ли дни – это часть твоей жизни. Понятно, что временами она дурацкая, но в целом в ней единственной заключены те хорошие моменты, которые не забудешь и после смерти. Я знаю это, я понимаю, что необходимо радоваться мелочам и получать наслаждение даже от раскалывающегося под ногами льда, но вот, хоть убейте меня, не получается.

Мы понапридумывали миллиарды гаджетов и приложений, чтобы не раскисать в бытовухе, но в итоге еще больше вгоняем себя в никчемные пресные пластиковые радости жизни, от которых грустно до тошноты. Что-то не то выбрали, где-то не там свернули. В какой такой момент и в каком таком месте мы проспали нашу остановку? А как бы мы чувствовали себя сейчас, если бы не проспали и вышли? Почему купили билет в один конец и потеряли желание вернуться назад, чтобы отправиться в путешествие снова?

Я снял ботинки. Лег, не раздеваясь, на узкую нижнюю полку и закрыл лицо газетой. Была усталость. Думал, отчего бы это, и потом понял, что совсем это и не усталость, а банальное разочарование. «Тупняк» называли такое состояние пацаны со сторонки.

Утром я доехал на метро до Белорусского вокзала и сел в аэроэкспресс в «Шереметьево». Через два часа, зарегистрировавшись на рейс, я пил эспрессо в одном из кафе аэропорта и читал Кеннета Славенски – скучный текст о жизни Сэлинджера.

– Что-то еще? – спросила официантка.

– Принесите какой-нибудь быстрый салат, пожалуйста!

– Быстрый – Усэйн Болт. А салат – не очень, – сказала она.

В туалете уборщица-таджичка, увидев земляка со спущенными штанами у писсуара, без смущения затеяла с ним ненавязчивый разговор:

– Салам! Как жена, дети?

Я ждал, когда она, наконец, уйдет.

– Опустите подлокотник! – стюардесса деликатно толкнула меня в плечо.

Во время взлета я слушал на репите бичбойзовскую We got beaches in mind. После перекинулся парой фраз с девушкой, которая сидела слева. Красивое существо с губами как у Скарлетт Йоханссон. Сейчас такое время: любую девушку с хотя бы немного пухлыми губами сравнивают со Скарлетт Йохансон. Чертовски подфартило в этом тысячелетии девушкам с пухлыми губами.

Она спросила, есть ли у меня что-нибудь почитать. Я дал ей книжку о Сэлинджере.

– Кто он такой, этот Сэлинджер?

А потом я вырубился.

Обычно мне не снятся сны. Еще в детстве, когда друзья хвастались, рассказывая о своих невероятных сновидениях, я тупо ухмылялся. Мама говорила, что это пройдет, и сны появятся. Но вот «это прошло», а снов как не было, так и нет. Понятно, что сейчас у меня достаточно опыта и воображения, чтобы врать на ходу о том, какие сны я видел и какие увижу еще, но есть одно странное чувство. Как будто я не знаю чего-то такого, о чем знают и чем наслаждаются другие. Я вижу это по их довольным спящим лицам – им нравится то, что они видят. Наверное, если когда-нибудь придумают видеорекордер грез, я скачаю миллиарды дисков со снами людей. Честно, очень хочу понять, что у них там в головах.

Не знаю, думал ли я об этом, когда спал в самолете, но сейчас хотел бы сказать о другом. Раньше я любил уезжать и ненавидел возвращаться. А теперь ненавижу и то, и другое. Потому что, уезжая, уже думаю о том, что рано или поздно придется возвращаться. И, потом, в новых странах нет ничего нового. Те же люди. Тот же я. Даже магазины – те же.

Der kostenlose Auszug ist beendet.