Buch lesen: «Город клинков»

Schriftart:

Robert Jackson Bennett

CITY OF BLADES

Публикуется с разрешения автора и его литературных агентов, Donald Maass Literary Agency, Inc (США) при содействии Агентства Александра Корженевского (Россия)

Перевод с английского: Марина Осипова

Дизайн обложки Юлии Межовой

В оформлении обложки использована иллюстрация Михаила Емельянова

Серия «Шедевры фэнтези»

* * *

Сэр Терри, мое сердце помнит каждое слово, что Вы написали

Нана, ты была неисчерпаемым источником новых книг

1. Пусть это будет не зря

И сказал он:

«Жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь.

Проливающий кровь познает переход от одного к другому, и нет таинства выше, чем узреть плетение нитей, составляющих мир, и в смертном крике перетечь от жизни к пеплу и разложению.

Ибо те, кто сражается во славу Ее, станут клинком в руке Ее.

Отпустит Она все грехи и сопричислит к сонму святых и праведников.

И сии избранные пребудут с Ней вовеки в Городе Клинков».

И запел он:

«Через моря и воды придите, чада мои,

К белейшим берегам и молчащим паломникам,

Ибо долгая тьма ждет вас

В тени Вуртьи».

Отрывок из «О Великой Матери Вуртье, что взирает на нас с вершин Клыков Мира», около 556 г.

Где-то на третьей миле подъема в гору Питри Сутурашни приходит к выводу, что джавратское солнце как-то не хочется назвать «теплым и расслабляющим» – врут эти ваши рекламные буклеты. И ветерок он бы охарактеризовал совсем не как «нежно ласкающий шею»! И эти вот леса – он бы точно не сказал про них «благоуханные и экзотические». Потому что Питри, жалостно утирая – в двадцатый, верно, раз – пот со лба, назвал бы здешнее солнце «адским пеклом», про ветерок бы честно сообщил «и в заводе не имеется», а леса – ох, леса бы он описал как «населенные тварями с явным переизбытком зубов, каковые означенные твари так и норовят вонзить в человеческую плоть».

Но вот и вершина холма, а на ней – маленькая таверна! Питри то ли стонет, то ли вскрикивает от облегчения. Поддернув ремень сумки, он, шатаясь от усталости, бредет к хлипкому домишке. Неудивительно, что народу там почитай и нет – только хозяин да пара его приятелей. А все потому, что остров Джаврат – курорт, а на курорте жизнь протекает тихо и размеренно.

Питри умоляет: «Воды, пожалуйста, воды!» Хозяин одаряет его до невозможности презрительным взглядом и нарочито медленно выполняет просьбу. Питри кладет на стойку пару дрекелей, но почему-то падает в глазах хозяина еще ниже.

– Извините, пожалуйста, – говорит Питри. – Не могли бы вы мне помочь?

– Уже, – цедит хозяин и кивает на воду.

– Да, да, вы дали мне попить, и я вам за это очень признателен! Но, видите ли, я тут кое-кого пытаюсь найти.

Хозяин заведения и его товарищи молча смотрят на него. Лица у них каменные. Непроницаемые такие лица.

– Я тетю свою ищу, – поясняет Питри. – Она сюда переехала после одного несчастного случая в Галадеше, и вот я привез ей бумагу об освобождении от обязательств по этому инциденту. Ее, знаете ли, не так-то быстро выдают…

Один из приятелей хозяина – молодой человек со сросшимися мохнатыми бровями – бросает выразительный взгляд на сумку Питри.

– Деньги, значит, везешь?

– Э-э… м-м-м… нет, – мямлит Питри, отчаянно пытаясь измыслить какую-то правдоподобную деталь; вот что бывает, когда легенду не готовишь заранее, а придумываешь на ходу. И почему, почему Шара, пока муштровала его, так и не научила врать как следует? – Тут у меня только чековый счет и инструкции, как получить причитающееся…

– Во, мы ж и говорим – знаешь, как денег стрясти! – восклицает другой приятель хозяина с нестриженой бородой, в зарослях которой даже рта не видно.

– В общем, моя тетушка, – настаивает Питри, – она примерно вот такого роста… – тут он поднимает руку, – ну, в ней пятьдесят или около того, и она очень… как бы это вернее сказать… крепкая, вот.

– Жирная? – уточняет хозяин.

– Нет, нет! Нет, нет, совсем нет! Она… – тут он сгибает в локте руку: мол, у нее бицепс – ого-го (у него самого, кстати, на этом месте не просматривается даже намека на мышцу) – крепкая. А, и еще вот: у нее одной руки нет.

Тут все трое переглядываются и понимающе хмыкают: мол, теперь понятно. Эта, значит.

– Я вижу, вы знакомы, – говорит Питри.

У всех троих настроение стремительно портится, и даже самый воздух в комнате становится темным и вязким.

– Я так понимаю, она, похоже, тут недвижимость приобрела, – не отстает Питри.

– Она купила дом у пляжа. С другой стороны холма, – отвечает хозяин.

– Ах, как чудесно! – восклицает Питри.

– А теперь она не разрешает нам охотиться на ее земле, – сообщает бородач.

– Ах, как жалко! – восклицает Питри.

– А еще она не пускает нас собирать чайкины яйца на скалах! И стрелять диких кабанов тоже не дает! Ведет себя, словно эта земля у нее в собственности!

– Э-э-э-э… ну… как бы… как бы можно сказать, что так оно и есть, – осторожно замечает Питри. – Если она эту землю купила и все такое. Ну, вы понимаете.

– Ну и что? – заявляет бородач. – Земля дяде моему, Рамешу, принадлежала задолго до нее, да!

– Ну-у… э-э-э… да, я обязательно поговорю с ней насчет этого, – кивает Питри. – Я прямо сегодня с ней поговорю. Да. Не откладывая. А вы сказали, что она на той стороне холма живет, да, я правильно вас понял? Мне… э-э-э… туда?

И он машет в сторону запада. Хозяин с приятелями не отвечают, даже не кивают в ответ, но в суровых глазах проскакивает какая-то искра, и Питри понимает: он попал в точку.

– Спасибо, – говорит он. – Преогромное вам спасибо!

И с нервной улыбкой пятится к выходу. Все трое мрачно провожают его взглядами, хотя нет, тот, что со сросшимися бровями, глаз от сумки не отводит.

– Еще раз с-с-спасибо… – бормочет Питри и выскальзывает из таверны.

С другой стороны холма, говорите? Жаль, что он не спросил подробнее, с какой именно стороны. Потому что он блуждает среди этих тропок и тропинок, а проклятый холм то одним боком к нему повернется, то другим, и сторон у него явно немало! И нигде никаких признаков цивилизации!

Наконец до слуха его доносится глухой рокот волн. А вот и дом, который он ищет, – беленая развалюшка, угнездившаяся среди прибрежных скал.

– Ну вот я и дошел. – И, с облегчением вздохнув, Питри прибавляет шагу.

Лес все подталкивает и подталкивает его в спину, и он спускается все ниже и ниже, и вот он уже осторожно ступает по тонкой как нитка тропе, и над левым плечом мрачно нависает лесная чаща, а по правую руку зияет каменистый обрыв устрашающей крутизны. Питри успевает пройти по тропинке еще несколько ярдов, прежде чем слышит за рокотом волн еще один звук – кто-то продирается сквозь лес.

Парень из таверны, тот, что со сросшимися бровями, выступает из лесной чащи на тропинку где-то в двадцати ярдах от Питри. В руках у бровастого вилы, и вилы эти направлены прямо на Питри.

– Ой… э-э-э… еще раз здравствуйте, – мямлит он.

За спиной снова трещат ветви. Питри оборачивается и видит, как из леса выбирается на тропинку бородач. До него тоже ярдов двадцать, а в руках у бородача топор, и этот топор хотят использовать явно не в мирных целях.

– Э-э-э… ладно, – бормочет Питри. Справа обрыв, а под обрывом очень бурное море. – Ну ладно. Значит, опять мы встретились. Гм.

– Деньги! – рычит бровастый.

– Что-о-о?

– Деньги! – рявкает бровастый. – Деньги, деньги давай!

– Понятно. – Питри кивает, достает кошелек и вынимает из него где-то семьдесят дрекелей. – Понятно. Деньги, значит, деньги. В-вот, возьмите, пожалуйста.

И он протягивает им полную горсть монет.

– Нет! – заявляет бровастый.

– Нет?

– Нет! Настоящие деньги давай!

– Сумку! Сумку с деньгами давай! – орет бородач.

Питри ошалело поворачивается то к одному, то к другому грабителю. Такое ощущение, что он с эхом разговаривает.

– Н-но… но тут нет никаких денег! – с безумной улыбкой бормочет он. – Вот, смотрите! Смотрите!

И он раскрывает сумку и показывает, что внутри там только папки.

– Ты знаешь, как их получить! – заявляет бровастый.

– В смысле?

– У тебя есть счет в банке, – убежденно говорит бровастый. – У тебя есть номер счета в банке. А на том счете денег куча!

– Куча денег! – орет бородач.

Надо было легенду лучше продумывать, а то сымпровизировал, и вот оно как все повернулось…

– Ну… Э-э-э… Я не… я не…

– Ты знаешь как…

И вдруг бровастый осекается и визжит, тоненько и пронзительно – странный такой звук, Питри даже успевает подумать, уж не птица ли какая орет.

– Я знаю, как что? – уточняет Питри.

Но бровастому уже не до беседы: он падает наземь, по-прежнему тоненько вереща, и тут Питри замечает что-то такое блестящее красное прямо у бровастого над коленом. Вот только что не было ничего – а теперь торчит. Точно. Острие арбалетного болта. Бровастый перекатывается на живот, и Питри видит: сзади из ноги торчит он. Арбалетный болт.

На тропинке в паре дюжин футов от верещащего бровастого стоит женщина. Питри видит темный прищуренный глаз над прицелом гигантского арбалета. Взгляд этот не сулит ничего хорошего, а острие болта нацелено ему прямо в грудь. Волосы у женщины темные с проседью, виски вовсе побелели, смуглые, исполосованные шрамами плечи блестят на солнце. Арбалет она держит левой рукой, и от середины предплечья это не живая рука, а протез из темного полированного дуба.

– Питри, – сообщает женщина. – Придурок. На землю быстро – ло-жись!

– Да-да-да, – соглашается Питри и аккуратно укладывается на тропу.

– Больно! – орет бровастый. – Во имя всех морей! Больно!

– Боль – это хороший знак, – замечает женщина. – Это значит, что у тебя еще есть мозг, который может ее чувствовать. Считай, сильно повезло тебе, Ранджеша.

Бровастый отвечает нечленораздельным воплем. Бородач теперь весь покрыт испариной. Он смотрит на женщину, затем на Питри, а потом на лес, что стеной стоит слева.

– Ну нет, – качает головой женщина. – Брось топор, Гарудас.

Топор бухается на землю. Женщина делает несколько шагов вперед, но острие болта в арбалете не сдвигается ни на дюйм.

– Сдается мне, Гарудас, у тебя неприятности, – говорит она. – Я ведь пообещала вам обоим: еще раз увижу на своей земле – и ваши кишки сведут знакомство со свежим морским воздухом. Пообещала? Пообещала. А ведь цивилизованный человек всегда исполняет свои обещания, верно? Это ведь фундаментальный, можно сказать, закон нашего социума, правда?

Бородач бормочет:

– Я… я…

– А еще, Гарудас, ходят слухи, – продолжает женщина и делает еще один шаг вперед, – что ты со своим дружком повадились заманивать сюда туристов и грабить их без зазрения совести. А поскольку у вас весьма расплывчатые представления о частной собственности, я совсем не удивлена, что вы решили провернуть этот трюк на земле, которая сейчас принадлежит мне. Но вот в чем дело: я такие штуки терпеть не могу. Прям тошнит меня от такого дерьма. Вот я думаю: а не всадить ли в тебя пару дюймов хорошей стали, а, Гарудас? Как думаешь, это поможет убедить тебя больше никогда, никогда так не поступать?

Бородач смотрит на нее как завороженный и молчит.

– Я, мать твою, вопрос тебе задала! – рявкает женщина. – Мне что, сынок, болт в тебя всадить, чтоб ты разговорился?

– Н-нет-нет-нет! – ужасается бородач. – Нет, не надо, пожалуйста, болт в меня всаживать!

– Стремиться нужно к мечте, – наставительно говорит женщина. – А ты что делаешь? Не стремишься. Забыл, как оно у нас? Ступил на мою землю – подстрелю. И не сбудется твоя мечта гулять неподстреленным.

Повисает молчание.

Бровастый тихонько скулит.

– Питри, – произносит женщина.

– Да? – отзывается Питри. Поскольку он так и лежит лицом в землю, ответ вздымает приличное облако пыли.

– Как насчет встать и перешагнуть через идиота, что разлегся на моей дороге да еще и кровью ее попачкал?

Питри поднимается, отряхивается от пыли и осторожненько переступает через бровастого, вежливо прошептав:

– Извините, пожалуйста!

– Гарудас? – Женщина снова обращается к бородачу.

– Д-да? – отзывается тот.

– У меня для тебя задание. Подойди сюда, подними своего дружка и отволоки в сраную лачугу, в смысле таверну, своего брата. Вопросы есть?

Бородач, с мгновение подумав, отвечает:

– Нет.

– Отлично. Приступай. Немедленно приступай, я сказала! И запомни: еще раз увижу ваши рожи, пощады не жди: стрельну сам знаешь куда.

Бородач, старательно держа на виду руки, медленно-медленно подходит к раненому другу и поднимает его с земли. Потом они, прихрамывая, удаляются вниз по тропе. Пройдя ярдов пятьдесят, бровастый не выдерживает, оборачивается и орет:

– Пошла ты в жопу, Мулагеш! И ты, и твои деньги, идите вы в жо…

И взвизгивает: арбалетный болт со свистом пролетает над камнями всего в нескольких дюймах от его ног. Бровастый подпрыгивает от испуга – и снова орет от боли: ведь первый болт все еще торчит у него из бедра. Мулагеш перезаряжает арбалет и внимательно смотрит им вслед, пока бородач и его верещащий, припадающий на одну ногу друг не скрываются из виду.

Питри мямлит:

– Гене…

– Заткнись, – откликается она.

Мулагеш стоит не двигаясь некоторое время. Через две минуты она расслабляется, проверяет арбалет и вздыхает. Потом поворачивается к Питри, чтобы смерить его с головы до ног взглядом.

– Проклятие, Питри… – говорит генерал Турин Мулагеш. – Какого… ты здесь делаешь?

* * *

Питри слабо себе представлял, как будет выглядеть жилище Турин Мулагеш, но такого не ожидал точно: перед ним простирается кладбище пустых бутылок из-под вина и грязной посуды. Еще тут полно угрожающих жизни штук: арбалетных болтов, арбалетов, мечей, ножей, а в углу – здоровенный винташ, огнестрельное оружие с нарезным стволом. Это изобретение совсем недавно стало доступным по цене, и все благодаря тому, что увеличилось производство пороха. У военных – Питри знал это не понаслышке – на вооружении куда более продвинутые модели.

А еще тут жутко воняет: такое впечатление, что генерал Турин Мулагеш не на шутку увлеклась рыбалкой, вот только еще не совсем определилась с тем, куда девать кости.

– Ну да, пованивает, – подтверждает Мулагеш. – Знаю я, знаю. Но я уже привыкла. У океана же живу, тут везде так пахнет – что на берегу, что в доме.

Питри бы горячо возразил ей, но ему хватает ума промолчать.

– Благодарю, что спасли меня!

– Не за что. У меня с этими парнями симбиотические отношения: они идиоты, каких поискать, а я метко стреляю по идиотам. В результате все получают желаемое.

– А как вы узнали, что я пойду по той тропе?

– До меня дошли слухи, что какой-то парень из Галадеша ходит по побережью и разыскивает меня. И говорит, что должен мне вручить преогромную сумму. Мы хорошо ладим с одним продавцом на рынке, так что он мне шепнул на ушко. – Мулагеш качает головой и выставляет на кухонную стойку бутылку вина. – Питри, деньги. Разве так можно? Ты бы еще табличку с надписью «Я дебил, пожалуйста, ограбьте меня» себе на лоб повесил…

– Д-да… я теперь понимаю… это было не слишком… умно.

– Вот я и подумала: а постою-ка я посторожу. И тут глядь – ты поднимаешься к бару Хаки. Потом смотрю – ты идешь, а за тобой следом – Гарудас с подельником. Ну и вот. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – по твою душу ребята собрались. Впрочем, я тебе за это даже признательна. Давно я так не веселилась…

Она достает бутылку чая и бутылку слабого вина и, как это ни смешно при таком разгроме в доме, сервирует напитки на подносе, как это положено гостеприимной сайпурской хозяйке. У каждого напитка в таком ритуале свое особое значение: чай пьют на деловых встречах с бизнес-партнерами, а вино – с друзьями в неформальной обстановке. Питри наблюдает за тем, как она двигается: похоже, Мулагеш приноровилась делать все одной рукой.

Она ставит поднос перед Питри. Он отвешивает вежливый поклон и выбирает открытую бутылку чая.

– Приношу свои извинения, – говорит он. – Хотя я весьма признателен за вино, генерал, боюсь, я здесь по официальному поводу. Меня прислала премьер-министр.

– Ну да, – кивает Мулагеш и тянется за бутылкой вина. – Я так и поняла. Как еще мог Питри Сутурашни оказаться на моем заднем дворе? Только по приказу Шары Комайд. Так чего же от меня хочет премьер-министр? Затащить обратно в военный совет? Я ведь из него убралась, и дело вышло громким, громче не бывает! И думала, что поставила жирную такую точку в своей карьере.

– Так и есть, – кивает Питри. – Дело вышло громким, до сих пор эхо по Галадешу гуляет…

– Твою мать, Питри! Что это тебя на поэзию потянуло?

– Спасибо. Я украл эту строку из речи Шары.

– Естественно.

– Впрочем, я здесь вовсе не затем, чтобы убедить вас вернуться в военный совет. На самом деле, они нашли вам замену.

– Ммм… – тянет Мулагеш. – Гавали небось?

Питри кивает.

– Так я и думала. Во имя всех морей, эта баба только и делает, что жопы обцеловывает, когда у нее время говорить остается, ума не приложу. И также вообще не понимаю, как она, проклятье, до генерала дослужилась.

– Справедливое замечание, – снова кивает Питри. – Но на самом деле я здесь затем, чтобы предоставить вам кое-какую информацию касательно вашей… пенсии.

Мулагеш от неожиданности давится вином и перегибается пополам, откашливаясь.

– Моей чего?! – вопрошает она, разгибаясь. – Моей пенсии?

Питри сжимается в комок, но кивает.

– Какого хрена? Что не так с моей пенсией? – резко спрашивает Мулагеш.

– Ну… Вероятно, вы слыхали, что есть такая штука, срок выслуги?

– Что-то такое слышала, да…

– С ней вот какое дело… Когда сайпурского военнослужащего повышают в звании, – говорит Питри, одновременно копаясь в сумке, – ежемесячные выплаты тут же возрастают, однако военнослужащий обязан прослужить определенное время в этом звании, прежде чем получить право на пенсию, этому званию соответствующую. Так решили после того, как сколько-то лет тому назад ряд офицеров получили повышение, а потом тут же подали в отставку, чтобы жить на увеличенную пенсию.

– Подожди-ка. Да знаю я все это, знаю! Для звания генерала срок выслуги какой? Четыре года! Я абсолютно уверена, что оттрубила достаточно…

– Вы прослужили в звании генерала дольше четырех лет, – подтверждает Питри. – Но срок выслуги, видите ли, начинает отсчитываться после того, как закончат оформлять документы на звание. А поскольку в то время, когда вас повысили в звании, вашим местом службы являлся Мирград, документы должны были оформить там, но, видите ли, Мирград в тот момент был практически полностью разрушен, как вы сами, мгм, хорошо знаете. Одним словом, с оформлением они затянули, так что вот… так.

– Ну ладно. Хорошо. И как долго в Мирграде оформляли документы?

– Они их задержали примерно на два месяца.

– Что значит, мой срок выслуги…

Питри вынимает наконец из сумки бумагу и водит пальцем по строчкам, отыскивая нужную.

– Вот. Три года, десять месяцев и семнадцать дней.

– Твою мать!

– Да.

– Твою мать и так и разэтак!

– Да. А поскольку срок выслуги недостаточен, в конце нынешнего финансового года ваша пенсия будет пересчитана в соответствии с прежним званием, а именно званием полковника.

– И сколько это?

Питри кладет бумагу на стол, пододвигает к Мулагеш и указывает пальцем на цифру.

– Твою мать!

– Да.

– Проклятье! А я тут лодку прикупить хотела… – И она горько качает головой. – А теперь непонятно, смогу ли я себе это позволить!

И она обводит рукой комнату.

Питри оглядывает темные облупленные стены. Кругом роятся мухи, причем в превеликом количестве.

– Да. Увы. Такая жалость.

– И что теперь мне делать? Или ты приехал только за тем, чтобы сообщить: так и так, генерал, из-под вас немножко выдернули ковер, спасибо, до свидания? Может, я не знаю, апелляцию какую можно подать? Как-то оспорить решение?

– На самом деле, такое нередко случается. Некоторые офицеры вынуждены уйти на пенсию по состоянию здоровья, в связи с семейными обстоятельствами и так далее. В таких случаях военный совет может проголосовать за то, чтобы не учитывать оставшееся до полного срока выслуги время и все равно предоставить повышенную пенсию. Но так как вы, э-э-э-э, ушли в отставку при… э-э-э… сложных обстоятельствах, они решили повышенную пенсию не давать.

– Сраные говнюки! – рычит Мулагеш.

– Да. Но есть, конечно, выход из ситуации. Если попавший в подобное положение офицер продемонстрировал в свое время безупречную службу Сайпуру, ему предоставляют возможность отправиться с, как это великодушно прозывается, «обзорной экскурсией».

– Проклятье. Я помню про такое. Выходит, я проведу оставшееся мне до срока выслуги время, «осматривая оборонительные сооружения» Континента. Я правильно тебя поняла?

– Совершенно верно, – кивает Питри. – Речь идет об обязанностях исключительно административного характера. Премьер-министр лично позаботилась о том, чтобы подобная возможность была вам предоставлена.

Мулагеш задумчиво постукивает по столу деревянной рукой. Пока она сидит, погруженная в свои мысли, Питри украдкой разглядывает протез: тот пристегнут к локтю, ременная петля обвивает бицепс, до сих пор поражающий бугристостью и размером. Мулагеш натянула на культю рукав хлопковой рубашки, возможно, чтобы избежать раздражения от трения, и он заметил, что вокруг туловища у нее тоже что-то вроде переплетенных ремней. Видимо, это сложно устроенный протез, и носить его не слишком легко – что вовсе никак не способствует смягчению и без того вспыльчивого нрава генерала Мулагеш.

– Глаза, Питри, – вдруг совершенно спокойно произносит она. – Или ты слишком давно не разговаривал с женщиной?

Изумленный Питри на всякий случай продолжает таращиться на лежащую между ними бумагу.

Мулагеш сидит молча и неподвижно. А потом:

– Питри, я могу спросить у тебя кое-что?

– Конечно-конечно…

– Ты ведь в курсе, что я только что подстрелила человека?

– Д-да. Я в курсе.

– И ты прекрасно понимаешь, что я его подстрелила, потому что он зашел на землю, являющуюся моей частной собственностью. И еще потому, что он придурок.

– Вы очень четко это сформулировали, да.

– Так вот. Почему бы мне не поступить точно так же с тобой?

– П… простите?..

– Питри. Ты входишь в ближайшее окружение премьер-министра, – говорит Мулагеш. – Официально ты не главный помощник и все такое, но все равно не какой-нибудь рядовой клерк. А Шара Комайд не послала бы человека из своего ближайшего окружения в такую жопу, как Джаврат, только для того, чтобы сообщить мне: родная, тебе пенсию тут пересчитали. Для этого давно изобрели почту. Так вот. Почему бы тебе не перестать ходить вокруг да около и не выложить всю правду-матку, а?

Питри делает глубокий вдох и кивает.

– Вполне возможно, что, если вы поедете на эту… э-э-э-э… обзорную экскурсию, это станет прекрасным прикрытием для другой операции.

– Вот оно что. Понятно.

Мулагеш кривит рот в усмешке и шумно втягивает воздух сквозь зубы.

– И кто же у нас агент в этой операции?

Питри так внимательно разглядывает бумагу на столе, словно пытается обнаружить в тексте инструкции, как выйти из этой крайне неловкой ситуации.

– Питри?

– Вы, генерал, – говорит он. – Этот агент – вы.

– Понятно, – произносит Мулагеш. – Твою мать.

* * *

^— Я хочу сказать – пошли вы в задницу, Питри, – рычит Мулагеш. Деревянная рука со стуком опускается на столешницу – генерал выкладывает обе ладони перед собой. – Я тебе так скажу: говенная это игра – шантажировать боевого офицера пенсией, чтобы он пошел под пули. Да.

– Я очень хорошо понимаю, что вы чувствуете, генерал. Но эта операция, она…

– Я ушла в отставку, мать вашу. Я на пенсии. Я сказала, что с меня хватит, я сделала все, что нужно, большое спасибо, теперь оставьте меня в покое. Что, никак не возможно вот просто взять и оставить меня в покое? Я слишком многого хочу?

– Ну… премьер-министр сказала… – начинает очень осторожно говорить Питри, – что эта операция – как раз то, что вам нужно.

– Мне нужно? А откуда Шара, мать ее так, знает, что именно мне нужно? И что мне вообще может быть нужно, как она считает?

И она опять обводит рукой свою хибару, и Питри снова оглядывает вонючий, грязный дом, где ковры свернуты и подпирают ставни, дверца кухонного шкафа перекосилась и не закрывается, повсюду стоят пустые винные бутылки, везде – даже на кухне – навалена грязная одежда и высятся горки рыбьих костей. Потом он переводит взгляд на Мулагеш, и в голову приходит только одно.

Генерал Турин Мулагеш дерьмово выглядит. Она, конечно, еще очень даже ничего для женщины своего возраста, но все равно: ей не мешало бы помыться, причем уже давно, под глазами у нее круги, а одежду хорошо бы постирать. Тоже давно. Где та офицер, которую он некогда знал? Женщина в форме, накрахмаленной так, что рукавами можно было бы резать по дереву, женщина, обладавшая взглядом настолько пронзительным и ясным, что хотелось проверить себя на предмет возможных синяков после того, как она на тебя посмотрела.

Питри уже приходилось видеть людей в подобном состоянии. Например, друга, который пережил бурный развод. Но Мулагеш-то ни с кем не разводилась! Хотя нет, она, можно сказать, развелась – с сайпурской армией.

И пусть это хоть как-то объясняет то, чему он стал свидетелем, Питри все равно не может взять в толк: почему ее вдруг сняли со всех должностей? Хотя бы потому, что никто – ни сайпурская пресса, ни военный совет, ни даже парламент – вообще не понимали, с чего бы генерал Мулагеш подала в отставку. Почти год назад она отбила в «Континентал Херальд» телеграмму: «Я, генерал Турин Мулагеш, подаю в отставку и прошу освободить меня от обязанностей члена Сайпурского военного совета». И в тот же момент ей оформили пенсию, и она исчезла. Отовсюду. Мулагеш и раньше была непредсказуемой, но тут произошло нечто вовсе несусветное: покажите мне целеустремленного, вменяемого, знающего, что делает, сайпурца, который бы взял и ушел с должности вице-президента Сайпурского военного совета? Вице-президент, чтоб вы знали, почти всегда становится главнокомандующим, а главнокомандующий – это второй человек в государстве после премьер-министра. Люди и так и эдак анализировали и в лупу разглядывали все, что случилось в предшествующие отставке недели, но так и не смогли понять, что довело ее до нервного срыва, приведшего к такой административной катастрофе.

– Значит, вот во что Шара превратилась? – мрачно говорит Мулагеш. – В шантажистку? Она меня шантажирует, да?

– Вовсе нет! У вас есть возможность просто отправиться в поездку и отказаться от участия в операции. Или вы вообще можете никуда не ехать и согласиться на пенсию полковника.

– А что за операция-то?

– Мне велели сказать, что детали невозможно раскрыть, пока вы не дадите полное согласие на участие в ней.

Мулагеш тихо смеется:

– Значит, вы мне кота в мешке предлагаете. Отлично. Просто замечательно. А мне-то это за каким хреном сдалось, а?

– Ну… Думаю, Шара считала, что если она лично вас об этом попросит…

Мулагеш меряет его холодным непроницаемым взглядом.

– Хорошо-хорошо. В случае если личной просьбы окажется недостаточно, она попросила передать вам это.

И Питри залезает в сумку и достает оттуда конверт.

Мулагеш рассматривает его:

– Это чего такое?

– Понятия не имею. Премьер-министр собственноручно написала и запечатала это письмо.

Мулагеш берет конверт, вскрывает его и читает письмо. Сквозь бумагу просвечивают чернила. И хотя Питри не может разобрать написанное, похоже, в письме всего пара строчек, и то коротеньких.

Мулагеш смотрит на бумагу огромными пустыми глазами, и рука ее вдруг начинает дрожать. Она сминает письмо и долго смотрит в пустоту, погрузившись в собственные мысли.

– Твою мать, – наконец тихо говорит она. – Откуда, мать ее, она знала…

Питри наблюдает. На плечо ей садится муха, другая приземляется на шею. Мулагеш не замечает.

– А ведь ты это всерьез, иначе бы не писала, – бормочет она. Потом вздыхает и качает головой: – Твою мать.

– Я так понимаю, – осторожно говорит Питри, – вы склонны дать согласие на участие в операции.

Мулагеш окатывает его гневным взглядом.

– Просто спросил, – быстро говорит он.

– Ну ладно. А что ты можешь рассказать мне про эту операцию? Ну?

– Да не очень много. Я знаю, что проходить она будет на Континенте. Еще я знаю, что она связана с вещами, которым влиятельные люди в Галадеше уделяют самое пристальное внимание. И часть из этих влиятельных людей не слишком благосклонно оценивают действия премьер-министра.

– Вот почему у меня такая легенда. Помнится, в прошлые времена мы такой хренью мозги пудрили другим народам, не своему. О времена, о нравы и все такое…

– В Галадеше все… совсем не просто, – соглашается Питри. – В прессе любят говорить, что Шара находится… э-э-э… «на осадном положении». До сих пор сказываются результаты недавних выборов. Они были для нас… неблагоприятны. Ее усилия по восстановлению Континента крайне непопулярны в Сайпуре, и сторонников у нее больше не становится.

– Еще бы, – усмехается Мулагеш. – Я прекрасно помню, как все партии ликовали, когда ее выбрали. Все думали, что сейчас начнется золотой век, не меньше…

– Пристрастия электората крайне… волатильны. А для некоторых удобнее не вспоминать, что Мирградская битва случилась всего пять лет назад.

Мулагеш прижимает к себе протез, словно деревянная рука может болеть. В гостиной становится ощутимо холоднее, или ему просто так кажется. Мулагеш вдруг становится прежней – тем самым командиром, который не растерялся и громовым голосом дал приказ занять оборону, а вокруг рушились и горели здания, и с небес звучал страшный глас божий…

– А я вот не забыла, – холодно говорит она.

Питри осторожно прочищает горло:

– Ну, я… я и не думал, что вы забыли.

Мулагеш еще несколько минут смотрит в пустоту остановившимся взглядом.

– Ну хорошо, – говорит она наконец, и хотя голос у нее спокойный, слушать ее как-то неуютно. – Я это сделаю.

– Сделаете?

– Да. Почему бы и нет.

Она кладет смятый комок бумаги на кухонный стол и улыбается. Улыбается так, что у Питри мурашки по спине бегут: ему приходилось видеть такие лица. С безуминкой в глазах. Такие лица у солдат, которые слишком долго воевали.

– Хуже не станет. Потому что хуже не бывает.

– Я… я уверен, премьер-министр будет в восторге, – выговаривает наконец Питри.

– Так что это за операция?

– Ну, как я уже сказал, вы не сможете узнать детали, пока не дадите полное согласие…

– Пусть тебя демоны заберут, Питри, я только что сказала – да, ты что, не слышал?

– Считается, что вы согласились только после того, как вы сядете на корабль.

Мулагеш прикрывает глаза.

– Во имя всех…

Питри быстренько выуживает из сумки папку и вручает ей.

– Вот инструкции касательно вашей поездки. Обратите внимание на дату и время отправления. Полагаю, что по крайней мере часть времени мы будем путешествовать вместе. Смею надеяться, что через три недели я вас снова увижу, генерал.