Buch lesen: «По существу. Избранные шестистишия 2015–2017 годов»

Дарья Суховей

Schriftart:

* * *

Контуры миропорядка

рабинович поёт
и поёт
и ещё поёт
и ещё вот это поёт
из этого складывается мненье моё
и несомненье моё

Более сотни стихотворений, вошедших в новую книгу Дарьи Суховей, объединены формальным признаком: шесть строк в каждом. По многим другим параметрам – метрике, использованным приемам – тексты невероятно разнятся. И тем не менее, они как будто сопричастны одному проекту: каждая из этих поэтических зарисовок по-своему, в собственном ритме, с характерной лишь для нее степенью детализации и обобщения, выхватывает нечто из картины происходящего вокруг. Это концептуальный проект, границы которого не укладываются в рамки изданного сборника, но, подобно мондриановским решеткам, создают иллюзию возможности бесконечного расширения, прирастания по хэштегу #шестисти, с которым автор публикует тексты на своей странице в Facebook.

Аналогия с живописью в случае Суховей не кажется особенно уместной. Ее стихи с многочисленными цитатами то из Пригова, то из Мандельштама, отсылками к поэтам-лианозовцам, мастерам комбинаторной поэзии и так далее, – они, казалось бы, всецело принадлежат полю литературы, не пытаясь заступить на сопредельные территории других видов искусства. В содержательном плане стихи Суховей практически лишены визуальных коннотаций. Если речь в одном из них речь заходит о «художниках и всяких там художниках», которые «создают картины и картины тоже», то исключительно в порядке языковых игр. И если в другом «шестисти» оказывается «горизонт завален», то для уплотнения текстуальности. Собственно, Суховей напрямую говорит о приоритете вербального перед визуальным: «художник пытается / но чистый лист получается» (а связано это с тем, что предмет изображения – отсутствие, нехватка). И все же не могу не отметить одну – субъективную и хронологически не принадлежащую сегодняшнему дню – ассоциацию с суховеевскими шестистишиями: это работы Михаила Рогинского (1931–2004).

Речь не о ранних шестидесятнических вещах вроде «Красной двери» (1965), «Стене с розеткой» (1965), живописных фрагментах кафельной плитки, утюгах и примусах – характерных и узнаваемых «портретах вещей», по выражению¹ Александры Обуховой, «безмолвно свидетельствующих о присутствии человека». Со стихами Суховей сопоставимы, скорее, поздние картины 1990-х – 2000-х, где вместо мира предметов и «русского поп-арта»² возникают жанровые сцены, горизонт которых «расширяется до гуманитарной вселенной большого города»³. В этих поздних работах, череде бытовых зарисовок, Рогинский тяготеет к обобщенному живописному плану. Он фиксирует типовые ситуации, не передавая подробностей и трактуя их размыто и широко. Равно как и Суховей «набрасывает» текст несколькими «штрихами», так что бытовые или просто незначительные жизненные обстоятельства переходят на уровень экзистенциального обобщения («женщина спит на спине … / мир нарисован на карте мира» – эта карта мира, возможно, из Яна Сатуновского: «Завернувши в карту мира / жена мужа хоронила», тоже глобальное и персональное в их резком стыке).

Между обсуждаемыми живописными работами и поэтическими текстами напрашиваются, пожалуй, и колористические параллели. У позднего Рогинского зачастую доминируют приглушенные серые, синие и охристые тона, и изображение проступает сквозь их тонкие аранжировки, без которых до боли знакомый мир перестал бы быть видимым. Суховеевские шестистишия также являют картину бытия, лишенного ярких оттенков, но полного словесных нюансировок – «и это даже / и эти тоже», – обобщенных, но приобретающих как будто бы универсальную значимость.

Контуры миропорядка, из которого произрастают «шестисти», в котором «тепло в жилье, но холодно в белье», «никогда не учился на отл и хор», при всей бытовой укорененности словно бы лишены примет времени и не принадлежат конкретной эпохе. Так же и сюжеты Рогинского, «позаимствованные то ли из послесталинской Москвы, то ли из эпохи … „дикого капитализма“»⁴, уравниваются между собой и совпадают в пространстве и времени. Впрочем, своеобразными точками привязки в его картинах служат текстовые вставки, которые неизбежно преломляются сквозь призму сегодняшнего дня («Да, все получилось не так, как задумали»). В шестистишиях таким пробоем в текущий момент оказывается политика: «жетон метро теперь с татуировкой / год взятья крыма видите какой».

Но главное, что и работы Рогинского, и стихи Суховей полны ощущения не критики, но принятия существующей реальности. Ощущения принадлежности «даже не единому ритму, но единому порядку»⁵. О котором «рабинович поёт / и поёт / и ещё поёт», в это время «из кашпо свисали традесканции», а воздух «вот-вот … сомкнётся / над следующей ступенью / познания / будет больно».

Валерий Леденёв

«ковбои мальборо едут в кабриолете…»

ковбои мальборо едут в кабриолете
красивая стерва пьёт молоко
поставьте мне отметку в билете
чтобы я не уехала далеко

кольцо семнадцатого велико
свёрнуто всё в рекламном плакате

7ноя15 (4)

1.Александра Обухова. Возвращение // Михаил Рогинский. «Пешеходная зона»: живопись [каталог выставки]. М.: Государственный центр современного искусства, 2003. 168 с. С. 7.

2.Определение творчества Рогинского, данное Генрихом Сапгиром. См. Ирина Кулик. Вещественное доказательство // Михаил Рогинский. «Пешеходная зона»: живопись [каталог выставки]. С. 89.

3.Александра Обухова. Op. cit.

4.Там же, с. 8.

5.Ирина Кулик. Op. cit. С. 92.

Der kostenlose Auszug ist beendet.