Buch lesen: «Шорох песка. 1.Цель и средства»

1.Слепая дверь.

Утро было солнечным, но прохладным, крупные капли росы блестели на листьях. Улицы Даммина*, прилегающего к храмовой горе района, были пока пустынны, Портус только просыпался. Роун неторопливо шёл по центру безлюдной в этот час улицы, наслаждаясь удивительной тишиной и покоем, огромного торгового города. Это была та часть города, где жили достаточно зажиточные горожане – процветающие мелкие торговцы и лавочники, ремесленники, слуги высоких домов не в первом поколении и многие другие. Здесь не было больших рыночных площадей и, улиц превратившихся в торговые ряды, а так же больших административных зданий и увеселительных заведений, поэтому в отличие от бурлящих центральных районов и районов Бастиария*, в этих местах можно было насладиться тишиной и покоем. Он шёл к храму, на его плечах покоилась деревянная перекладина изогнутая дугой. На концах перекладины были прилажены крючки, на них висели два больших, запечатанных мокрой глиной, сосуда. Ёмкости, доверху наполненные гроссовым молоком, мерно покачивались в такт его шагам. Роун проходил этот путь уже сотни раз, работёнка была не пыльная, за неё неплохо платили, вот только вставать приходилось ни свет, ни заря. Его хорошо устроили, и он прекрасно это осознавал. Обычно он насвистывал, проходя этой дорогой, вдыхая свежий утренний воздух, но не в этот раз. В атмосфере всего города чувствовалось некое напряжение. Никто точно не мог сказать, что именно происходит вокруг, но какие-то «сдвиги», подводные течения, которые так или иначе касаются каждого, чувствовали все. Роун размышлял об этом, сам того не осознавая. Вроде бы, в последнее время, всё было как всегда – торговые районы гудели, как улей, сотнями тысяч голосов, производственные – гремели и скрежетали поворотными механизмами, небольшие фермерские хозяйства оглашали округу мычанием и блеяньем, на все лады. Всё это перемежалось криками зазывал, треньканьем уличных музыкантов и взрывами хохота из харчевень. Курящиеся благовониями входы в дома удовольствий, стайки крикливой ребятни и лай собак, стук копыт по мостовой, сплетаясь, превращаясь в гул Портуса, такой знакомый и привычный, но что-то было не так. Чувствовался некий диссонанс в этом хоре, какая-то новая тревожащая нота, которую Роун никак не мог вычленить и осмыслить, но которая подсознательно очень его волновала. Проворачивая снова и снова эту мысль у себя в голове, он дошёл уже почти до самого подножия храмовой горы, своего пункта назначения.

Портус раскинулся на холмистой местности, его чрезвычайно извилистые улочки, местами чуть ли не отвесные, своими крутыми спусками и подъёмами славились на всю Випперу. Храмовая гора была одним из этих холмов, не самым большим, но храм, воздвигнутый неизвестно кем в достопамятные времена, взмывающий своими башнями в небеса, выделял это возвышение. Храмовый участок Портуса был огорожен каменной стеной в два человеческих роста. На всём протяжении стены, длинной в мили, было только три прохода на территорию храма. Большие центральные ворота выходили на Дворцовый тракт, они предназначались для празднеств и шествий, официальных визитов. Створки ворот из чернодрева украшала причудливая резьба, по бокам от створок, на стене, ссутулившись, громоздились две большие скульптуры мифических созданий. Ворота поменьше имелись с противоположной стороны, они предназначались для снабжения храмового комплекса, здесь располагался пункт постоянной стражи, отделения, служившего только храму. Третьим проходом была небольшая дверь, врезанная в стену с запада, выходящая на Сонный тракт, по которому сейчас шагал Роун. Эту дверь называли в народе «слепой», она так же была сделана из чернодрева, но без резьбы, без смотрового окна, без замков, ручек и стыков между досок. Создавалось впечатление, что это монолит чернодрева, что попросту невозможно, а потому дверь считалась магической, созданной при помощи неведомой силы, способной «видеть» кто перед ней. Этой двери боялись, её обходили стороной, отводили взгляд. Роун ничего такого в этой двери не видел, и уж тем более не чувствовал. Поначалу, наслушавшись баек, он робел, подходя к ней, но спустя два года всякая робость прошла, он привык и теперь посмеивался, слыша очередные россказни, произносимые шёпотом, об этой Двери. Когда до стены оставалось несколько ярдов, дверь бесшумно приоткрылась. Из тени арки выступила приземистая фигура в чёрном балахоне. Смотрительница храмового хозяйства ждала его уже несколько минут, а потому недовольно морщилась.

– Что вальяжнечаешь? Шевели ногами! Я тебя тут до вечера ждать должна?

– Доброе утро госпожа Акория. Простите, я припозднился. Госпожа Грута всю ночь принимала телёнка, сложные роды, на ферме все с ног сбились, поэтому немного запоздали с дойкой. Гроссы разнервничались из-за криков, и Ваша дойная матка лягнула девушку доярку. Бедлам, одним словом, госпожа Грута передавала Вам свои сердечные извинения.

– Ладно уж, давай быстрей проходи, болтать нет времени. – Смилостивилась смотрительница.

Роун бочком протиснулся в приоткрытую дверь, госпожа Акория прошмыгнула за ним и захлопнула её, что-то щёлкнуло в потайном механизме. Роун понятия не имел, как она запирается, с внутренней стороны дверь была точно такой же, как и с наружней – ни ручек, ни замков, ни стыков. Ему было любопытно, как она сделана, но он боялся проявить неприкрытый интерес и спросить. Сразу за дверью начинался сад. Высокие раскидистые деревья стояли сплошной стеной, полностью закрывая обзор. Тропа, выложенная камнем, вилась под сенью крон, молчаливая, тёмная и загадочная. Входя с яркого утреннего солнца в это царство полумрака и прохлады, создавалось немного жуткое впечатление, что оказываешься в другом мире. Всякий раз, проходя по саду Роун удивлялся, вновь обнаруживая в знакомом уже пейзаже растения, которых никогда не видел прежде. Подобных экземпляров было не встретить в окрестностях Портуса. Эти открытия наводили его на мысль, что помимо его родного края, есть множество других, невиданных им мест, странных и страшно привлекательных. В такие моменты он думал – может быть, когда-нибудь, он увидит ту самую землю, на которой было рождено то раскидистое древо с чудными листьями, или вон тот куст с колючками и большими розовыми цветами, или вот этот непонятный приземистый кустик, с торчащими из сердцевины, похожей на ощетинившееся яйцо, жёсткими листьями. В сущности, он не был идиотом или беззаботным мечтателем, а потому неизменно натыкался на прагматичную мысль – а как он до туда доберётся? Ещё немного поразмыслив о походе через Кратмор или плавании через бушующие воды Морвуса, он безжалостно откидывал сладостные мечтания о невиданных краях.

Роун неспешно шагал за семенящей старухой, они ещё немного попетляли по сумрачной садовой тропе и вновь вывернули на солнце. Открылся привычный вид большого прихрамового огорода, множество ухоженных грядок с зеленью, овощами и ягодами. Тут и там, согнувшись в три погибели над грядками, трудились слуги. Каменная дорожка тянулась дальше, вверх по склону, там она разбегалась лучиками к различным хозяйственным постройкам. Роун уже прекрасно знал предстоящий путь. Вот сейчас они повернут налево, огибая по дуге оранжерею с какими-то иноземными кустами, ещё немного поднимутся в гору по нагретым камням, пройдут мимо мусорной зловонной кучи и упрутся в стену сгрудившихся вместе массивных построек, которые как наросты примыкали к тыльной стороне храма. Тут распологались погреба – винные, овощные, мясные и сырные залежи, а так же помещения кухни, большой и малой, кабинет смотрительницы, несколько комнат для проживающей в храме прислуги. Имелся и большой ледник, на самом нижнем этаже подвала, именно туда они и направлялись. Акория рывком распахнула заднюю дверь малой кухни, просеменила по короткому коридору, вошла под арку малого зала, прошла ещё несколько шагов и застыла. Роун шёл следом, немного повернувшись, чтоб ноша на плечах не задевала стены, поэтому не сразу заметил остановку, он почти налетел на старуху, но успел вовремя остановиться. Повернув голову, чтоб посмотреть, чтоже так заинтересовало смотрительницу, он застыл как статуя, поняв, на что смотрит, вернее на кого. Опёршись на длинный исполосованный стол локтями, в кухне стояла девушка, длинные тёмные волосы рассыпались по плечам и ниспадали на поверхность стола, на ней была надета хламида голубого цвета, простого кроя. Она макала свёрнутый в трубочку блинчик во что-то белое, налитое в пиалу, рядом стояла дымящаяся кружка с отбитыми ручками, сильно пахло ягодами и чайными травами. Роун сразу понял кто она, ещё до того, как она подняла на него глаза. Он никогда не сталкивался с весталками лицом к лицу, только пару раз видел кого-то из них издали, вот и всё но, даже увидав смутный силуэт в дали, его сердце подпрыгивало и начинало бухать в горле, а по спине бежали мурашки. Она подняла глаза, посмотрела сначала на госпожу Акорию, потом на Роуна, её взгляд остановился на его лице. Роун остолбенел, у него перехватило дыхание. Её глаза напоминали два чистых тёмных рубина, как бы подсвеченных изнутри, взгляд был человеческим и не человеческим одновременно. Ему показалось, будто его накрыло легчайшим саваном, окружающее подёрнулось дымкой, в комнате потемнело, звуки исчезли, в голове раздавалось однотонное гудение, как отзвук колокола.

– Доброе утро тэт Таэш. Вот уж не ожидала Вас увидеть, здесь. – Смотрительница сделала ударение на последнем слове.

– Доброе утро госпожа Акория. Я прогуливалась по саду, после бдений и учуяла блинчики Лили. Запах был такой непреодолимо прекрасный, что я рискнула ворваться в Вашу обитель. Лили, добрая душа, налила мне чаю. – Она с наигранным сожалением и раскаянием, потупила взгляд. Отвернувшаяся к раковине повариха, делала вид, что моет посуду, её плечи ходили ходуном.

Голос девушки был приглушённый и тягучий, как нуга. Странно, но Роун кожей ощущал звук её голоса, он понимал, что слышит её, но при этом тело настойчиво сообщало ему, что слова запечатлеваются на коже, и этим способом поступают, как бы текут, в голову. Когда она отвела глаза, он выдохнул, саван спал, звуки окружающего мира хлынули, окончательно разрушая странную интимность момента. Госпожа Акория повернулась.

– Чего застыл? Отнеси молоко в ледник.

Роун метнулся мимо неё на дрожащих ногах, размахивая сосудами, у него в голове билась одна мысль – это ОНА. Он повернул в боковой проход, сбежал по каменным ступеням вниз, пролёт, площадка, ещё пролёт вниз. Здесь было очень прохладно, одинокая закопчёная лампа, висевшая в углу, лишь подчёркивала полумрак. Он осторожно поставил на плиты свою ношу, плечи ныли, повернувшись к большой круглой двери из камня с серебристыми прожилками, Роун передвинул затвор и потянул створку на себя. В лицо пахнуло холодом, свет лампы, проникший через приоткрытую массивную дверь, заиграл бликами на огромных кусках льда в каменных нишах. Вдоль стен стояли стеллажи уставленные сосудами, заваленные свёртками и прочей утварью, заполненной чем то неведомым. С потолка на крючьях и цепях свисали большие куски мяса, а местами и целые туши. Прохлада остудила воспалённый разум. Лихорадочно метущиеся мысли приостановились, он глубоко вдохнул и выдохнул, ощущая, как холод проникает ему во внутренности. Поставив на нижнюю полку сосуды с молоком, Роун вышел из ледника, запер дверь и медленно поднялся по лестнице, молясь, чтобы ОНА ещё была там, он хотел хоть краем глаза поглядеть на неё, ещё раз убедиться.

Её там не было, впрочем, как и кружки с чаем, и блюда с блинчиками. Поварих и служанок стало в разы больше, они порхали по кухне, занимаясь своими делами и переругиваясь. Лили повернулась от дымящейся плиты и заметила его.

– Доброе утро красавчик! Что-то припозднился сегодня. Хорошо, что у меня был запас молока, а то и не знаю, что делала бы.– Она весело хихикнула и подмигнула.– Что смурной такой? Наткнулся на тэт Таэш? – Она расхохоталась.– Не дрейвь! Она не кусается! Вот держи! – Она бросила ему свёрток из вощеной бумаги. – Подкрепишься по дороге. Беги скорее, надо забрать на пристани розовую рыбу, корабли давно уже пришли с ночной ловли.

Роун зарделся как мальчик, сжал в руке тёплый свёрток, от которого восхитительно пахло, и выскочил из кухни. Лили хоть и была на добрых десять лет старше, но сильно нравилась ему. Её пышные формы и задорная улыбка, не раз нарушали его сон.

2.Падение дома Кахилл.

История земель Портуса была древней, очень древней, настолько, что считанное количество современников могло бы более или менее связно поведать отдельные куски сего «трактата». Как это водится, многие страницы истории были начисто затёрты, какие то извращены, вывернуты наизнанку и поданы под таким соусом, что смысл первоначального события менял своё значение на противоположное. На протяжении веков, а может и тысячелетий, тут у историков и философов существенные разногласия, хитросплетения взаимоотношений правящих домов, запутались в такой клубок, распутать который, было не под силу уже никому. Падение одних и возвышение других, захваты собственности, перевороты, восстания, казни на площадях и убийства в тёмных переулках, клятвы в верности и предательства, всё это портусианцы испили до дна и не без удовольствия. По большей части, население земель Портуса было безграмотным, а потому существовала альтернативная линия толкования истории, сложенная из легенд и преданий. Эта линия существенно видоизменялась от поколения к поколению, так как современность неизбежно прикладывает свой творческий талант к трактованию событий давно минувших, а иногда и описывает события, вовсе никогда не происходившие.

Про шаяд, в разное время, говорили многое. Их значение в жизни портусианцев, то превозносилось до небес, то низвергалось до несущественого, неизменным оставалось одно, это были женщины-загадки, женщины, порождённые неведомой, неописуемой силой, данные Портусу для защиты. От кого или от чего город нужно было оберегать, никто толком не знал, но версий было множество. Кто-то говорил, что весталки бдят у священного камня, чтоб отвадить захватчиков, кто-то настаивал на том, что они заточили злых духов в храме и сторожат их, а некоторые намекали на существование врат в иной мир, находившихся в храме, представляя шаяд стражами на пороге преисподней. Служительниц храма, то боялись и ненавидели, то воспевали и благословляли, и то и другое неизменно шёпотом.

В достославные времена, даты никто назвать не мог даже приблизительно, хотя на самом деле времени прошло не так уж и много, каких-то четыреста пятьдесят лет, шаяды появились. Никто из ныне живущих не мог сказать, как зародился такой порядок вещей, но и по сей день было так – в черте старого, древнего города, под покровом ночи, у женщины на сносях начинались роды, к утру, ещё до рассвета, на свет появлялась девочка, громким криком знаменуя новый день. Ребёнок ничем не отличался от прочих, кроме одного, глаз. Все без исключения повитухи, принимающие ночью, протирали личики младенцам и приоткрывали им глаза пальцами, дабы убедиться, что цвет глаз новорожденной не багровый. Если акушерка обнаруживала подобную аномалию, то она немедленно посылала кого-то в храм, или сама заворачивала ребёнка, отлучая его от матери и уносила девочку к храмовым воротам, где новоиспечённую весталку уже ждали. Любая женщина в Портусе, независимо от статуса и положения в обществе, могла принести в мир шаяду и любая безропотно должна была отдать её незамедлительно. Попытка скрыть такую девочку или вывезти её из города, каралась смертью всех причастных. Несколько подобных попыток, на протяжении прошедших лет, осуществлялось, но ни одна не увенчалась успехом, как будто сама земля старого города сопротивлялась этому.

Более ста лет назад, неудачная попытка скрыть новорожденную шаяду, ознаменовала собой падение одного из великих домов. В ненастную ночь начались роды у второй по счёту матери фамилии, это была вторая жена великого лорда. Она уже принесла двоих сыновей своему супругу, и вот в третий раз почти весь клан собрался, чтоб поприветствовать новоиспечённого члена семьи. Роды проходили сложно, сразу три повитухи и несколько лекарей хлопотали над будущей матерью. К утру на свет появилась девочка. Повитуха, принявшая малышку, протёрла личико ребёнку и замерла, когда девочка закричала и открыла глаза, впервые взглянув на представший мир багровым взором. Немедленно сообщили лорду, ожидавшему в соседней комнате, что на свет появилась шаяда. Лорд Кахилл ворвался в покои жены, он отказывался верить. Его обессиленная любимая жена, откинувшись на пропитанные потом и слезами подушки, молила его передать ей ребёнка. Повитухи и лекари сгрудились в углу, печально глядя на разворачивавшуюся трагедию. Лорд подошёл к кроватке и взял девочку на руки, это была его первая дочь. Она сжимала кулачки и покряхтывала в его руках, такая тёплая, такая маленькая, так похожая на мать. Она открыла глаза и посмотрела прямо на него своими рубиновыми неземными глазами, он горестно застонал, ещё крепче прижимая к себе малышку. Повернувшись к жене, он сказал:

– Любовь моя, боги не благосклонны к нам, я горюю вместе с тобой. Храмовое проклятье поразило нашу семью.

Леди Кахилл сначала с недоверием посмотрела на мужа, перевела взгляд на слуг, замерших со скорбными лицами и наконец, поняла что произошло. Её протестующий крик прокатился по коридорам и галереям особняка. Она долго билась в истерике, после того как повитухи немного успокоили её, она потребовала ребёнка. Лорд Кахилл не выстоял и отдал жене дочь, после чего она наотрез отказалась её отдать. Состоялся семейный совет, все члены фамилии, которые прибыли на радостное событие, включая двух сыновей подростков от первого брака, собрались в главном зале дома. Многое было сказано, но в итоге сошлись в одном – великий дом не отдаст своё дитя в услужение храмовым ведьмам, не было ещё такого, чтоб знатный род пожертвовал своим отпрыском и не будет.

На самом деле такое уже случалось, но представители другого великого дома, за десять лет до этих событий, предпочли объявить новорожденную девочку, мальчиком и сообщили о его смерти во время родов. Тогда же повитуху, принявшую шаяду, вызвали для разговора в кабинет лорда, где предводитель его личной стражи перерезал ей глотку. Он же, после, взял девочку, бережно завернул её и сам отвёз к храмовым воротам, где его уже ждали.

Лорд Кахилл решил поступить иначе, он приказал поднять всю свою гвардию по тревоге, собрал самых преданных слуг, и объявил, что они срочно покидают столицу. Пока слуги впопыхах собирали вещи, его доверенные гвардейцы расправились с повитухами и лекарями. Через два часа, на рассвете, посадив жену в закрытый экипаж, лорд Кахилл во главе колонны отправился в путь. Караван быстро пересёк весь старый город, направляясь к западным воротам. Они решили проехать через трущобы, чтоб как можно быстрее попасть на зелёный тракт, дорогу, ведущую в западные земли, цветущий плодородный край, покрытый лесами, где у каждого великого дома были свои владения и фамильный замок. На выезде из западных ворот, их уже ждал отряд гвардейцев правящего дома. Вооружённые до зубов всадники и пешие, рассредоточились среди нагромождения лачуг. Переговоров не было, ни ультиматумов, ни просьб. Правящий дом принял решение – во избежание повторения, в качестве примера для других, обезглавить и низвергнуть великий дом Кахилл, оставив только его старшего сына от первого брака, дабы не прерывать великий род. Сражение было коротким, лучшие убийцы правящего дома, против немногочисленного гвардейского отряда и кучки слуг. В течение нескольких минут вырезали всех. Из слабых рук матери вырвали ребёнка, после чего закололи её в сердце и зарезали двух её служанок. Шаяду передали конному вестовому, который во весь опор поскакал к храму, в лучах взошедшего солнца.

Старшему сыну лорда Кахилл оставили половину западных земель и сослали его туда, конфисковав всё остальное имущество. Всех присутствовавших при рождении шаяды, членов семьи, казнили, тихо, без свидетелей и общего поругания. Остальных преследовали, кто-то успел покинуть земли Портуса, навсегда оставив родные края, кто-то свёл счёты с жизнью сам, кого-то настигли гвардейцы правящего дома или наёмные убийцы.

Изгнанный, новоиспечённый, восемнадцатилетний лорд Крам Кахилл быстро пришёл в себя. Обосновавшись в фамильном поместье, он развил бурную деятельность. Его отец, в своё время, вёл дела заурядно, по старинке, прожигая наследие семьи и плывя по течению. Крам Кахилл был совсем из другого теста. Умный и прозорливый юноша, открытый всему новому, развил торговлю в своих землях, затем раскинул сети на прилегающие земли, а после дотянулся своей дланью до самых северных земель, приумножив своё влияние до невиданных масштабов уже к двадцати пяти годам. Наладив дела и утвердившись, он начал скупать земли, когда-то принадлежавшие его семье, и не только вернул всё отобранное, но и многократно увеличил свои владения. Так же он приобрёл некоторые северные земли. Поговаривали, что не всегда торг был честным и что некоторые из владельцев скоропостижно умирали, прямо перед тем, как лорд Кахилл решал приобрести тот или иной кусок земли. Однажды люди Крама обнаружили золотую жилу на одном из северных наделов, он быстро скупил соседние земли и стал единоличным владельцем больших залежь золота. В восточных горах, на его земле велась добыча драгоценных камней. К тридцати годам лорд Кахилл стал одним из богатейших людей Портуса. К тому моменту сменился глава правящего дома, Крама, не без больших денежных вливаний, официально простили и допустили в столицу. Лорд Кахилл был женат на дочери обнищавшего великого рода и имел двух дочерей и сына. Приехав в столицу, мать великой фамилии Кахилл, неожиданно заболела, и не прошло и полу года, как она отошла в мир иной. Лорд Кахилл стал вдовцом и, пожалуй, самым лакомым кусочком среди высшей знати Портуса. Через три месяца после смерти жены, он объявил о помолвке с младшей дочерью главы правящего дома. Девочке было только тринадцать, но никто не хотел упустить такую выгодную партию. Поговаривали, что договорённость существовала ещё до возвращения семьи Кахилл в столицу.

Через три года у новоиспечённой четы родился первый сын, а ещё через год, от болезни, умер глава правящего дома, лорд Крашт.

Собрался совет великих домов, чтобы принять решение на голосовании, разрешить ли передать право наследования власти, одному из сыновей почившего главы старшего дома, или, если никто из наследников не будет признан достойным, возвысить другой великий дом. Главе правящего дома присваивали звание Кам, оно было эквивалентом королю или императору, только на выборной основе. У почившего кама было трое сыновей. Старший сын был известным пьянницей и завсегдатаем публичных и курительных домов, он с трудом ориентировался в пространстве и не всегда мог понять, кто он и где находится. Он был женат, но детей в этом браке не было, болтали, что из-за возлеяний, он не способен стать отцом. Второй сын кама был всем известен своей страстью к благовониям, нарядам, а так же смазливым мальчикам служкам. Любил он и покрытых шрамами стражников, но об этой его страсти знали не многие. Он так же был женат, но к своим двадцати двум годам потомством не обзавёлся, ходили слухи, что его молодая жена так и осталась не тронутой, спустя три года брака, о чём она, однако, не жалела. Младшему сыну кама было только пятнадцать лет, и вот он-то подавал надежды, но был слишком молод, а потому не рассматривался на место отца.

На совете приняли единогласное решение, что достойного наследника у кама нет. Правящий дом пал.

Началась процедура выбора нового кама. Выдвинули пять претендентов. Переговоры и взвешивания за и против, длились десять дней. Множество союзов распалось и создалось за эти дни, столица кипела. Проходили пышные светские приёмы и тайные встречи в узком кругу. Заключались брачные договоры и разрывались деловые соглашения. Произошло, не менее тридцати, убийств, и столько же случайных отравлений, падений из окон и с лошадей. Затем свершилось голосование глав великих домов.

По истечению десяти дней совет собрался в малом зале правящего дома. На постаменте стояли пять сосудов, с гербами великих домов. Перед постаментом слуги поставили ширму и округлый столик с большой чашей. В чаше лежал двадцать один чёрный обсидиановый шарик, по одному для каждого члена совета. Главы домов поднимались из-за стола, подходили к чаше, брали шарик и, заходя за ширму, бросали его в один из сосудов. Процедура прошла в молчании. После того как последний шарик упал в сосуд, и голосующий сел на своё место, слуги убрали ширму. Перед постаментом поставили длинный узкий стол с пятью небольшими чашами. Управляющий правящим домом, по одному брал сосуды для голосования и высыпал шарики в чаши, у всех на глазах подсчитывая их количество. Выбор был сделан со значительным перевесом, главой правящего дома стал Крам Кахилл. Великий дом Кахилл не только возродился, но и превознёсся.

На следующий вечер провели церемонию возвышения. Весь королевский тракт был ярко освещён факелами и масляными лампами, свечами и лампадками. Всё вокруг украсили цветами, и гирляндами из цветных листьев карая, растения ставшего своеобразным символом Портуса. Новый кам должен был пройти пешком от ворот правящего дома, до главных ворот храма, где его будут ждать представители всех великих домов, знать и избранные чиновники. Путь был довольно долгий, Крам прошёл его один, в обрамлении толпы горожан, в знак того, что он доверяет им, а они ему. Его статная фигура выделялась в свете садящегося солнца, на фоне толпы, он был довольно высок. В конце пути, широкий королевский тракт был пуст, зевак согнали на тротуары, сделав заграждения из шеренг гвардии правящего дома. Плотная разношёрстная толпа стояла, прижавшись к стенам домов, все галдели, кто-то радостно вопил, на камни мостовой летели лепестки цветов и рис. Крам подошёл к резным створкам ворот храма, они начали медленно, бесшумно открываться перед ним. Он посмотрел на каменные изваяния по бокам, по спине побежали мурашки, в бликах света от факелов казалось, что эти чудища корчат лица и ворочаются, наблюдая за ним. Ворота распахнулись, за ними, вдоль освещённой дороги, собралась неисчислимая толпа знати. Ворохи дорогих разноцветных тканей, кружева и вуали, всполохи драгоценных камней и золота, сопровождали его, пока он поднимался по дороге к ступеням храма.

Весь свой долгий путь, от правящего дома, до ступеней храма, Крам предавался воспоминаниям. Перед его внутренним взором проплывали картины из детства – мать, с больным бледным лицом, делающая очередное замечание по поводу его внешнего вида; брат, падающий с осёдланной свиньи с громким хохотом; отец, каменное лицо которого, медленно расплывается в улыбке, при взгляде на вторую жену. Воспоминания о сводных братьях были подёрнуты дымкой забвения, он не помнил их лиц, с трудом вспоминал их имена, но хорошо помнил момент их смерти. Уже очень давно он справился с этими воспоминаниями, смял их как листок бумаги, поместил в ящик, закрыл его на ключ и закинул подальше в чертогах своего разума. Иногда в минуту слабости, сомнения или сожаления о чём либо, он доставал этот пыльный ящик, чтоб любовно провести кончиками пальцев по его поверхности, чуть приоткрыть, обжечься и снова захлопнуть. Лица, голоса, звуки и запахи калейдоскопом проносились в его голове, этот поток невозможно было остановить.

Впоследствии Крам ничего не мог вспомнить из этого своего пешего путешествия, от правящего дома к храму, только размытые пятна вместо лиц, сливающиеся в единое целое, да пляшущие, нелепо дёргающиеся фигуры, под аккомпанемент смеха младшего брата, взволнованного голоса отца и предродового крика мачехи, раздающихся у него в голове.

Крам очнулся от своих мыслей, ощутив под ногами гладкий камень, он стоял на небольшой площадке перед храмовой парадной лестницей. Остановившись перед первой широкой ступенью, он медленно поднял взгляд. На верхней ступени стояли, замерев, три женщины. Крам не видел их лиц, их головы и плечи покрывали вуали. По бокам на ступенях стояли главы великих домов, наверняка за более высокие места на лестнице была драка, усмехнувшись, подумал Крам. Он поднялся и встал на первой ступени, чьи то заботливые руки расстегнули застёжку синего шёлкового плаща, драпирующего одно его плечо. У самого уха раздался тихий шёпот распорядителя:

– Нужно снять сар, милорд.

Крам поднял руки, нащупал онемевшими пальцами зажимы своего головного убора, раздался щелчок, фрагменты сара, выполненные в виде чешуек рептилии, как бы раскрылись, высвобождая его голову. С непокрытой головой и плечами он начал подъём к вершине лестницы. Когда-то ему казалось, что это будет тяжёлое восхождение, что сами ступени станут сопротивляться его усилиям, но нет, каждый следующий шаг давался легче предыдущего, он мог бы даже взбежать по этой величественной лестнице, если бы наплевал на обычаи предков. Крам, лёгким шагом, дошёл до вершины, не ощущая ног. Груз собственного тела настиг его неожиданно, когда он встал обеими ногами на верхнюю площадку. Он тяжело, грузно повернулся вокруг своей оси, только сейчас поняв, что толпа людей окружающая храмовую лестницу, умолкла и замерла, как будто каждый человек в ней затаил дыхание. Скосив взгляд, он увидел, что три фигуры так и стоят неподвижно, глядя на пейзаж раскинувшийся внизу. Его вдруг пронзила мысль, а не статуи ли это, обёрнутые в вуали, не посмеялись ли над ним, не раздастся ли сейчас громоподобный смех лорда Кришта.

– А ты думал, я умер и передал тебе, щенку изменника, всё, что имею? Ты, правда, так наивен глупец? Ты всерьёз думал, что можешь безнаказанно свести меня в могилу, и никто ничего не узнает?!

Ближайшая фигура в красном облачении, медленно повернула голову и посмотрела на него сквозь вуаль, морок рассеялся. Тонкие белые руки взметнулись вверх, она подняла вуаль и откинула её назад. Под вуалью оказалась девушка, Крам шумно вдохнул от неожиданности, только теперь поняв, что перестал дышать на какое то время. Он сам не знал, чего именно ожидал, но точно не тривиального лица, самого обычного. Проезжая по городу, он видел по сотне таких лиц за день. Девушка была очень белокожей, тонкие спокойные губы, прямой нос, бесцветные ресницы обрамляли глаза, чуть рыжеватые волнистые волосы падали на плечи. Только пурпурная радужка глаз выделялась на этом неприметном лице, её взгляд пронзил его и пригвоздил к плитам пола. Крам судорожно вдохнул, волосы у него на затылке встали дыбом, мышцы на пояснице натянулись струной. Длинные белые пальцы, с длинными острыми ногтями, легли на плечо весталки в красном, она отвела глаза, и подняла руку в манящем жесте, из темноты храмовой арки к ней подбежала служка. Это была девочка лет двенадцати, на вытянутых руках она несла поднос, на котором стояла чёрная лакированная шкатулка. Шаяда в красном откинула крышку шкатулки, внутри, на чёрном бархате, покоился перстень. В перстне не было ничего величественного, его даже можно было назвать невзрачным, но Крам знал, что этот перстень из чёрной платины, несёт в себе осколок прадия, баснословно дорогого и трудно добываемого драгоценного камня, Камня Королей. Конкретно этот образчик был наиредчайшим, он имел тёмно-коричневый окрас, и был крепче прочих немногочисленных видов. Надев это кольцо и проведя им по мрамору, можно было оставить глубокую царапину. Поговаривали, что один из камов, располосовал этим перстнем всё лицо своей неверной жены.