Buch lesen: «Казни Дьявольского Акра»

Schriftart:

Ransom Riggs

The Desolations of Devil's Acre

Ram heads on pages 268 and 269 © acceptphoto / 123RF.com

Poster art on page 394 © Natalia Chernyshova / 123RF.com

* * *

Посвящается Джоди Ример, истребительнице монстров

Старый фотоснимок, старый друг, старое письмо – все это подчас может напомнить, что мы уже не те, какими были прежде: человека, который жил среди этих людей, ценил, выбирал или писал что-то, больше нет. Сами того не заметив, мы ушли далеко-далеко. Странное стало привычным, а привычное – если не странным, то по меньшей мере неудобным или нелепым.
– Ребекка Солнит, «Синие дали» (из сборника «Путеводитель для желающих заблудиться»)

Глава первая

Долгое время нет ничего. Только темнота, рокот дальнего грома и неясное чувство, что я куда-то падаю. И больше ничего – ни личности, ни имени. Памяти тоже нет. Смутно понимаю, что прежде все это было, но потом исчезло, и теперь я – почти ничто. Одинокий фотон угасающего света, кружащий в голодной пустоте.

И это тоже скоро кончится.

Боюсь, я потерял душу, но не могу вспомнить как. Все, что я помню, – это раскаты медленно ворочающегося грома, а в них, растянутые до неузнаваемости, слоги моего бывшего имени, которого я больше не знаю. Только они и темнота, вот и все. Вечность спустя к грому добавляется еще один звук: это ветер. А затем и дождь. Теперь у меня есть ветер, гром и дождь, и я по-прежнему падаю.

Постепенно кое-что возникает – по чуть-чуть, по одному ощущению за раз. Я выбираюсь из ямы, ускользаю от пустоты. Мой одинокий фотон обрастает другими светящимися точками.

Я чувствую щекой что-то шершавое. Слышу скрип веревок. Что-то хлопает на ветру. Наверное, я на корабле. В темном, запертом наглухо трюме какого-то судна, угодившего в бурю.

Глаз приоткрывается на миг. Надо мной качаются смутные силуэты. Маятники, вывешенные в ряд. Кто-то перетянул пружину, и часы взбесились. Скрежещут шестерни, еще немного – и все пойдет вразнос.

Я моргаю, и маятники превращаются в тела, висящие в петлях. Висельники корчатся, сучат ногами.

Я понимаю, что могу повернуть голову. Размытые образы потихоньку становятся четче.

Под щекой – что-то жесткое и зеленое. Маятники-тела преобразились снова: теперь это ряд растений в скрипучих плетеных кадках, подвешенных на балке, ходят ходуном на ветру. За ними – сетка от комаров, хлопающая откидным клапаном.

Я лежу на веранде. Точнее, на зеленой синтетической траве, которой она покрыта.

Эту веранду я знаю.

Я знаю эту фальшивую траву.

Я перевожу взгляд. Газон, истязаемый ливнем, упирается в темную стену пальм, склонившихся чуть ли не до земли под напором ветра.

Я знаю этот газон.

Знаю эти пальмы.

Сколько я уже здесь лежу? Сколько лет?

…время опять сходит с ума.

Я пытаюсь пошевелиться, но пока удается только повернуть голову. Я замечаю карточный стол и пару складных стульев. Внезапно ловлю себя на мысли: если я сейчас уговорю себя подняться, то обнаружу на столе пару очков для чтения. Неоконченную партию в «Монополию». Кружку с дымящимся, еще горячим кофе.

Только что здесь был кто-то еще. И он что-то сказал – слова еще не отзвучали. Висят в воздухе, возвращаются ко мне отголосками.

– А какая птица их охраняла?

Голос мальчика. Мой собственный голос.

– Большая хищная птица, которая курила трубку.

А этот – скрипучий, с акцентом.

Голос старика.

– Ты, наверное, думаешь, что я совсем глупый, – произносит мальчик.

– Я просто не могу так о тебе думать.

И снова мальчик:

– Но почему чудовища на вас охотились?

Я слышу скрежет – старик отодвигает стул и встает. Сейчас он пойдет, чтобы принести кое-что и показать мне. Так он говорит. Какие-то фотографии.

…когда же это было

…минуту назад

…час

Надо вставать, а то он забеспокоится. Решит, что я его разыгрываю, а он такого не любит. Однажды я шутки ради спрятался от него в лесу, и он до того разошелся, что покраснел как помидор и орал на меня нехорошими словами. Правда, потом он объяснил, что просто испугался за меня, но что его так напугало, не сказал.

Дождь так и хлещет. Эта буря – как зверь, живой и свирепый, он уже разодрал сетку на веранде. Сетка полощется и хлопает на ветру, точно флаг.

…со мной что-то не так

Приподнимаюсь на локте, но это все, на что меня хватает. Замечаю на полу какую-то странную черную отметину. Выжженная черта – и она тянется вокруг меня, замыкается в контур вокруг моего тела.

Я снова совершаю над собой усилие – пытаюсь сесть. Перед глазами плывут черные пятна.

И вдруг – оглушительный грохот. Все становится белым, и я на мгновение слепну.

…так ярко, так близко, так громко…

Похоже на взрыв, но это не взрыв – это молния. Бьет совсем рядом, так близко, что между вспышкой и раскатом грома не проходит и секунды.

И вот я уже сижу, а сердце в груди колотится, как сумасшедшее. Я подношу дрожащую руку к глазам.

Какая-то она странная, эта рука. Слишком большая. Пальцы чересчур длинные. И между костяшек растут черные волоски.

…где этот мальчик? ведь он – это я? или нет? Не люблю, когда меня разыгрывают…

Кожа вокруг запястья – красная, как будто натертая…

…наручники, пристегнутые к перилам крыльца, а вокруг бушует буря…

Теперь, когда я смог сесть, стало видно крышку стола. И на столе ничего нет.

Ни чашки с кофе, ни очков.

…он не вернется.

Но все-таки он возвращается, хоть это и невозможно. Вон он, на опушке леса. Мой дед. Шагает в высокой траве, сражаясь с ветром, бьющим прямо в лицо. Его желтый дождевик мелькает ярким пятном на фоне пальм. Капюшон натянут чуть не до самого носа – защищает глаза от жалящих струй дождя.

…что он там делает? почему не вернется в дом?..

Он останавливается. Смотрит под ноги. Разглядывает что-то, чего я не вижу: трава слишком высокая.

Я поднимаю руку. Окликаю его по имени.

Он выпрямляется, и только теперь я понимаю: с ним что-то не так. Он слишком худой. И походка слишком ровная для старика, страдающего артритом.

…потому что это не он.

Он бежит – ко мне, в сторону дома. К входу на веранду, где рваная сетка полощется и хлопает ветру.

…нет, не ветер ее порвал.

…какое же чудовище это сделало?

…жуткое, сгорбленное… гниющая кожа, черные глаза, извивающиеся языки…

Он открывает раздвижные двери и встает на пороге. И я понимаю, что успел вскочить на ноги, сам того не заметив.

– Ты кто такой? – спрашивает он негромко, но с напряжением в голосе.

И откидывает капюшон.

Передо мной мужчина средних лет. Подбородок острый – и особенно бросается в глаза из-за рыжей, аккуратно подстриженной бороды. Глаза не разглядеть за темными очками.

Стоять на ногах и видеть перед собой другого человека – это так странно, что я лишь краем сознания отмечаю другую странность: зачем ему солнечные очки в такую грозу?

Но я уже отвечаю ему, машинально:

– Якоб.

И только услышав себя, осознаю, что имя прозвучало неправильно.

– Я риелтор, – произносит он, и я сразу понимаю: врет. – Пришел закрыть окна от бури.

– Поздновато, – замечаю я.

Он переступает порог – медленно, словно пытаясь не вспугнуть настороженного зверька. Створки раздвижных дверей с шипением сходятся у него за спиной. Он окидывает взглядом контур, выжженный на полу, и снова переводит на меня глаза, скрытые за очками.

– Значит, это ты, – говорит он, и я невольно цепляюсь за край карточного стола, а человек подходит все ближе, стуча тяжелыми черными ботинками. – Джейкоб Портман.

Мое имя. Правильное, настоящее имя. Что-то выныривает с бульканьем из канавы, из темноты…

…жуткая пасть, раскрывшаяся среди клубящихся туч, громовым голосом произносит мое имя…

…девушка с черными как смоль волосами… такая красивая… рядом со мной, и я слышу ее крик…

– Думаю, ты знал одного моего приятеля, – говорит человек в темных очках. Улыбка его сочится ядом. – Он часто менял имена, но ты его знал как доктора Голана.

…жуткая пасть в облаках…

…женщина, корчащаяся в траве…

Образы врываются в мой разум – резко, без предупреждения. С трудом волоча ноги, отступаю, пока не чувствую, что уперся лопатками в стеклянную дверь. Человек в темных очках продолжает надвигаться и что-то достает из кармана. Какую-то черную коробочку с металлическими зубцами.

– Повернись спиной, – приказывает он.

Внезапно я понимаю, что все очень серьезно и надо защищаться. Я притворяюсь послушным и поднимаю руки, как будто показывая, что сдаюсь. Но как только он подходит достаточно близко, я с силой обрушиваю кулаки на его лицо.

Человек кричит. Темные очки отлетают в сторону, и я вижу его глаза – совершенно белые, как пара сваренных вкрутую яиц. Глаза убийцы. Я слышу громкий треск, и между зубцами черной коробочки, которую он держит в руке, проскакивает голубая искра.

Он бросается на меня.

Разряд тазера жалит меня сквозь рубашку и отбрасывает назад. Я влетаю спиной в стеклянную дверь. Почему-то она не разбивается.

Белоглазый уже сидит на мне верхом. Тазер посвистывает, перезаряжаясь для нового удара. Я пытаюсь сбросить с себя этого ужасного человека, но я сам еще не перезарядился до конца. Я все еще слишком слаб. Плечо и голова разрываются от боли.

Внезапно он дергается всем телом, испускает вопль и обмякает, а я чувствую, как по моей шее течет что-то теплое.

Это кровь. (Что, моя?)

Белоглазый хватается за что-то и начинает заваливаться набок. У этой штуки бронзовая рукоять, и она сантиметров на пятнадцать торчит из его шеи.

Позади него возникает странное темное пятно, живая тень. Она выбрасывает руку, хватает тяжелую дедушкину пепельницу и бьет белоглазого по голове. Тот испускает стон и падает. Из тени выступает девушка.

У девушки (я знал ее в Прошлом!) длинные черные волосы, спутанные и мокрые от дождя. Длинный черный плащ, весь в грязи. И бездонные черные глаза, расширенные от ужаса. Она всматривается мне в лицо, и в ее глазах вспыхивает узнавание.

Еще не все фрагменты мозаики встали на место, мысли по-прежнему мечутся между явью и бредом, но я понимаю, что происходит чудо. Чудо, что мы живы. Чудо, что мы здесь, а не в том, другом месте.

Боже мой.

Там было так ужасно, что у меня нет слов.

Девушка совсем рядом. Она стоит рядом со мной на коленях. Наклоняется, обнимает. Я хватаюсь за нее как за спасательный круг. Какая она холодная! Чувствую, как она дрожит. Мы цепляемся друг за дружку, а она все твердит мое имя. Снова и снова. И каждый раз, как она повторяет: «Джейкоб!» – я чувствую, что Настоящее становится еще немного плотнее, еще чуточку реальнее.

– Джейкоб, Джейкоб! Ты меня помнишь?

Человек на полу снова стонет. Ему вторит алюминиевый каркас веранды. И свирепый ветер, который мы как будто принесли с собой из того, другого места, тоже стонет, как раненый зверь.

И я начинаю вспоминать.

– Нур, – говорю я. – Нур. Ты – Нур.

В тот же миг я вспоминаю все. Мы выжили. Выбрались из петли Ви, прежде чем та успела схлопнуться. И теперь мы во Флориде, на дедушкиной веранде, на старой синтетической траве, которую я помню с детства. В настоящем.

По-моему, я все еще в шоке.

Мы сидели на полу, крепко обнявшись, пока бившая нас обоих дрожь не начала стихать. Буря все так же ярилась. Человек в желтом дождевике лежал неподвижно – только его грудь вздымалась и опадала, но как будто все реже. Синтетическая трава под его головой промокла и потемнела от крови. Из шеи по-прежнему торчала бронзовая рукоять ножа, которым ударила его Нур.

– Это дедушкин нож для писем, – сказал я. – И вообще, это его дом. Он тут жил.

– Твой дедушка? – Она отодвинулась, но совсем чуть-чуть, только чтобы взглянуть мне в лицо. – Тот, что жил во Флориде?

Я кивнул. Стены задрожали от очередного раската грома. Нур оглядывалась вокруг, качая головой и не веря собственным глазам. «Не может быть», – читалось в ее лице. И я прекрасно понимал, что она сейчас чувствует.

– Но как?.. – пробормотала она.

Я ткнул пальцем в силуэт, выжженный на полу.

– Вот тут я очнулся. Понятия не имею, сколько был в отключке. И какой сейчас день.

Нур потерла глаза.

– У меня тоже в голове все путается.

– А что последнее ты помнишь?

Нур нахмурилась, пытаясь собраться с мыслями.

– Мы пришли в мою старую квартиру. Потом мы куда-то ехали… – Она говорила медленно, будто пыталась сложить картину из обрывков ускользающего сна. – Потом мы оказались в петле… да, мы же нашли петлю Ви! А потом бежали от бури… нет, от торнадо…

– От двух торнадо, если я ничего не путаю.

– А потом мы нашли ее саму! Правда ведь? Мы ее нашли! – Она схватила меня за руки и крепко сжала. – А потом…

Ее руки разжались, лицо застыло. Губы приоткрылись, но с них не слетело больше ни слова. Пережитые ужасы возвращались, обрушиваясь на нее страшным грузом. И на меня.

Мурнау с ножом в руке склоняется над телом Ви, распростертым на траве. Торжествующе вскидывает руку и бежит навстречу бушующему вихрю.

В груди стало жарко и тесно. Нур уткнулась лицом в колени и начала раскачиваться.

– О боже, – стонала она. – О боже, боже, боже!

Казалось, сейчас она растворится в воздухе, или вспыхнет огнем, или вберет в себя весь свет, до какого дотянется. Но она лишь резко подняла голову и посмотрела на меня:

– Почему мы все еще живы?

Я непроизвольно вздрогнул всем телом.

А кто сказал, что мы живы? Может, мы уже мертвы.

Вообще-то мы должны были погибнуть в схлопывающейся петле, как и рассчитывал Каул. Сама Нур была единственным осязаемым свидетельством того, что я все еще жив, а не падаю в туннель околосмертных воспоминаний, не наблюдаю последние, прощальные вспышки умирающего мозга.

Но нет! Я отогнал эту мысль. Нет. Мы здесь, и мы живы.

– Это Ви. Она успела каким-то образом нас вытащить, – предположил я. – И перебросить сюда.

– Должно быть, у нее в петле был аварийный выход, – кивнула Нур, сжимая и разжимая кулаки. – Что-то вроде катапульты. Это единственное объяснение.

Видимо, так и было. Катапульта, настроенная на дом моего деда – ее наставника и старшего друга. Того, кто учил ее и работал с ней в паре. Да, это возможно. Но все равно оставалось загадкой, как она это сделала, потому что здесь, на другом конце переброски, петли не было.

– Если она вытащила нас, – продолжала Нур, – то, может, ей и самой удалось выбраться. – В ее голосе зазвучала надежда, но какая-то безумная, балансирующая на лезвии ножа. – Может, она тоже здесь. И, может, она еще…

«Еще жива», – хотела она сказать, но не смогла заставить себя это выговорить.

– Он забрал ее сердце, – тихо сказал я. – Без сердца жить невозможно. Ну, разве только пару секунд…

Нур взмахнула рукой, чтобы я замолчал. Ее рука тряслась.

Мы только-только опомнились, а она уже опять норовила ускользнуть в фантазии!

– Пойдем, пойдем! Нужно поискать. – Нур уже стояла на ногах и тараторила, не давая вставить ни слова. – Если есть хоть какой-то шанс, пусть даже крошечный, мы должны…

– Да погоди ты, мы же не знаем, что там…

«Что там внутри», – хотел сказать я.

Что может поджидать нас там, внутри…

Но она уже вбежала в дом, погруженный во тьму.

Я оперся рукой о стену и кое-как встал, пошатываясь. Нур не в себе, нельзя упускать ее из виду. Безумная надежда, что Ви жива, помогла ей встряхнуться, прогнать отчаяние, грозившее уничтожить ее разум. Но я боялся, что удар окажется вдвое страшнее, когда надежда неминуемо разобьется вдребезги. А допустить, чтобы Нур Прадеш сломалась, я не мог.

Если гнусная затея Мурнау увенчалась успехом, если то, что у меня на глазах материализовалось в вихре торнадо, было реальным, – а это было лицо Каула, это был его голос, раздиравший тучи громом, – если он действительно вернулся живым и невредимым, значит, все те ужасные события, о которых говорило пророчество, начинают сбываться. Значит, весь мир странных людей стоит на краю гибели. Одному богу известно, на что теперь способен Каул – после того, как он поглотил один из самых могущественных сосудов в Библиотеке Душ, а потом погиб под ее обломками и снова воскрес.

Родился заново.

«Теперь я – живая Смерть, разрушитель миров»…

Но что бы там ни было, одно я знал наверняка: Нур Прадеш нужна этому миру. Она – одна из семерых. Из тех семерых странных, чье рождение предсказано, – из тех, кто может спасти мир странных людей (от Каула?) и запечатать дверь (какую еще дверь? Врата ада?). И как бы дико это все ни звучало, другие, не менее причудливые части Пророчества Семи уже сбылись. Больше я в нем не сомневался. И не пытался отрицать очевидное.

Это не сон и не последние грезы угасающего сознания. Я окончательно в этом убедился, когда вошел в раздвижную дверь и очутился в гостиной. Дом был такой же, как пару недель назад, когда мы заезжали сюда с друзьями: прибранный на скорую руку и почти опустевший. Книги, которые не выбросил мой отец, снова расставлены на полках; мусор с пола собран в черные пластиковые мешки. Застоявшийся, затхлый воздух.

Нур металась из угла в угол в поисках Ви. Сорвала с дивана пыльное покрывало, потом сама бросилась на диван и стала заглядывать за спинку. Я перехватил ее у окна и попытался остановить: «Нур, Нур, подожди…» – но тут опять грянул гром, так оглушительно и внезапно, что мы подпрыгнули. За окном виднелось размытое пятно лужайки, дальше – замусоренный двор. По ту сторону дороги стояли дома – такие же темные, как дедушкин, с заколоченными окнами. Поселок будто вымер.

Ни одной живой души.

– Эта тварь, возможно, была не одна, – сказал я. – В любой момент могут объявиться ее дружки.

– Пускай приходят, – глаза Нур были как осколки льда. – Я не уйду, пока не обыщу весь дом. Каждую комнату. Каждый закоулок.

– Я тоже, – кивнул я.

В спальне никого не оказалось. Даже под кроватью. Вставать на четвереньки, чтобы заглянуть туда, было как-то глупо – словно мы дети и проверяем, не прячется ли под кроватью бука, – но я все равно это сделал. На коврике остался прямоугольный след от старого ящика из-под сигар. Тот ящик я нашел уже после смерти деда. Он был набит фотоснимками, которые навсегда изменили мою жизнь. Но Ви под кроватью не было, ни мертвой, ни живой.

В чулане тоже. И в ванной. Нур сорвала занавеску с душевой кабинки, но за ней не оказалось ничего, кроме бруска засохшего мыла.

В гостевой спальне – тоже ничего, только штабель пустых коробок да пятна черной плесени на ковре. Я кожей чувствовал, как Нур впадает в отчаяние. Когда мы добрались до гаража, она закричала, окликая Ви, и у меня чуть сердце не лопнуло от жалости. Я включил свет.

Мы окинули взглядом гараж – груды всякой бесполезной всячины, какие-то сломанные вещи, которые дедушка начал чинить, да так и не закончил. Две стремянки, в обеих не хватает ступеньки. Старый громоздкий телевизор с экраном, покрытым сетью трещин. Мотки веревки и проводов. Дедушкин верстак, заваленный инструментами и журналами по столярному делу. Передо мной будто встал призрак деда, а рядом, плечо к плечу с ним, – мой. Вот мы стоим в круге света от настольной лампы, натягивая красные нитки между канцелярскими кнопками, воткнутыми в карту… Мальчик пока еще думает, что это просто игра, занятная сказка.

Дверь гаража затряслась, задребезжала под напором бури, выдернув меня из воспоминаний. Вернувшись в настоящее, я уставился на дедушкин сейф для оружия – единственное место во всем гараже, где мог бы спрятаться человек. Нур меня опередила: подбежав к сейфу, она уже дергала за ручки. Дверцы приоткрылись на пару сантиметров и замерли. Между ними я увидел туго натянувшуюся цепочку. Кто-то – наверняка это был мой отец – навесил на сейф замок. Мы заглянули в щель, но не заметили ничего интересного – только ряд винтовок, блестевших от масла. Оружие, которое могло бы спасти деду жизнь, если бы я не забрал ключ.

Внезапно Нур отшатнулась от щели, развернулась и, ни слова не сказав, бросилась обратно в дом. Я бежал за ней до самого кабинета – единственной комнаты в доме, которую мы еще не осмотрели. Это здесь Оливия топала свинцовыми ботинками и обнаружила место, где шаги отдавались гулко. Здесь под ковром нашелся люк, ведущий в бункер под полом. Бункер, о котором Ви, скорее всего, знала – и, возможно, даже знала код от люка.

Я попытался сказать об этом Нур, перекричать ее («Ты тут? Мама, ты где?») и рев бури, нараставший за стенами, но она меня не слышала и не видела. Отодвинув письменный стол Эйба, она бросилась к крохотному чуланчику в дальнем конце комнаты и с грохотом распахнула дверцу. Я сдался и сам принялся скатывать в рулон тяжелый ковер. Где-то здесь был люк, но я так нервничал, что никак не мог сообразить, где он находится.

В кабинете Ви не было. Здравый смысл подсказывал, что и в бункере ее не окажется. Разве она стала бы укрываться в тайнике, а нас оставлять снаружи? Так что, когда Нур бросилась вон из кабинета, я встал и побежал за ней.

Догнал ее я только в гостиной. Нур неподвижно застыла посреди комнаты, тяжело дыша и нахмурив брови. Увидев меня, она помахала рукой – подойди ближе.

– Что, если мы перенеслись все вместе как одно целое? – тихо сказала она, сосредоточенно уставившись куда-то в угол комнаты. – И оказались здесь на том же расстоянии друг от друга, как там, на веранде у Ви? – Она подняла руку. – Вон там. Там я очнулась. – Нур указывала в угол, где стояло потертое дедушкино кресло. На полу рядом с креслом виднелся выжженный силуэт, размерами примерно с Нур. – А ты очнулся там. – Она ткнула пальцем на дверь, выходящую на веранду, где мой собственный выжженный силуэт уже размывала кровь, натекшая из горла твари. – На веранде у Ви мы с тобой были точно на таком же расстоянии друг от друга, – продолжала Нур. – Ты был прикован к перилам вон там, а я – тут.

Сердце мое забилось быстрее, словно в предчувствии озарения.

– А Ви лежала там, на траве!

Мы повернули головы одновременно. Там, за сетчатой дверью веранды, раскинулся двор, заросший травой… высокой травой… а дальше начинался лес, и именно там, на окраине леса, человек в желтом дождевике остановился и посмотрел себе под ноги.

– Она там! – выдохнул я.

Мы вышли из ступора и ринулись наружу, под бушующий ливень.